Направляясь к Галерее на деловое свидание, я увидел, что вход в нее загораживает цепь смеющихся солдат. По ту сторону цепи орала -- правда, не слишком громко -- и размахивала руками кучка каких-то людей.
Немного покричав, эти люди стали один за другим выходить на площадь Скала, где я стоял, и постепенно затерялись в толпе.
На площади люди шумели уже сильней и многие, повышая голос, поднимали глаза к дворцу, выстроенному в расцвете эпохи Возрождения деятельным генуэзцем Томмазо Марино для собственной резиденции. В описываемое время, -- как и сейчас еще, -- в нем помещался Миланский муниципалитет.
Были и такие, что молча пытались протолкаться внутрь Галереи, но смеющиеся солдаты, выпуская зараз человек по пяти, не впускали ни души. И можно было с полной достоверностью высчитать, что благодаря такому образу действий Галерея спустя некий промежуток времени опустеет совершенно.
Но вовсе не намеренье занять Галерею или освободить ее делило на два лагеря толпу в это февральское утро первого года после войны. Дело шло о знаменах.
Возникла в то время в Италии некая политическая партия под названием "фашисты". Ядро ее составляли еще не растратившие недавний пыл военные, и, естественно, новая организация сразу же заняла враждебную позицию по отношению к революционному коммунизму.
И вот в то утро фашисты сожгли красное знамя, а революционеры -- в отместку -- трехцветное. Но ни те, ни другие, очевидно, не удовлетворились равновесием, установленным таким образом.