Так как шум все усиливался и на площади то и дело вспыхивали драки, со стороны Сан-Феделе стали прибывать отряды солдат, -- уже не столь весело настроенных, как те, что преграждали доступ в Галерею. Прибытие их всякий раз вызывало в толпе неожиданную давку и крики ушибленных.
Несколько женщин и молодых девушек, протиснувшихся вперед, кинулись врассыпную, как нимфы, преследуемые сатирами, или как вспугнутая велосипедистом стая кур; но едва наступило затишье, как они снова стали проталкиваться вперед с упорством, достойным более стойкого пола.
Вдруг раздался глухой рев мотора, и на площадь ворвалась пожарная машина. Высокая струя, словно из фонтана, взлетела над толпой, сверкая в лучах зимнего солнца, изогнулась с холодным изяществом и всей своей массой обрушилась в гущу возбужденной толпы.
Некоторые утверждают, что во время уличных демонстраций пожарная кишка, выбрасывающая струю, чистой воды, страшнее пулемета. Не знаю, как было бы здесь встречено появление пулемета, но, лишь только сверкнула над головами вода, люди мгновенно и самым жалким образом ударились в бегство. Меня подхватило, потащило теченьем, подбросило в воздух, швырнуло о какую-то стену и выкинуло не знаю куда. Только тут смог я встать на ноги и осмотреться. Оказалось, что я и еще восемь или десять человек находимся в каком-то дворе. Двое моих товарищей по несчастью поспешно запирали ворота.
Отгородившись от остальной вселенной, мы стали прислушиваться.
Снаружи гул политических волн перекатывался то туда, то сюда, время от времени в него врывался сухой ружейный треск. Выстрелы то затихали, то становились чаще. Один из запиравших ворота, с гневом прислушиваясь к отзвукам событий, промычал:
-- Негодяи!..
Я не понял, к кому относился эпитет, -- к той или другой партии демонстрантов, к пожарным ли, ко всему ли человечеству, бунтующему на улицах и площадях во имя наступления новой эры, -- но и не стал углубляться в этот вопрос, потому что мой ум волновала другая проблема. Лишь только мое тело высвободилось из человеческой каши и снова стало индивидуальной величиной, моим первым страстным побуждением было засунуть руки в карманы в поисках пачки папирос. Но пачка подмокла и окончательно погибла. Ни единой целой папиросы. Я воскликнул:
-- Да! Это неприятно!..
Суровый человек, запиравший ворота, бросил на меня презрительный взгляд. Но другой, очевидно, сочувствующий моей драме, подошел, улыбаясь, и протянул полный портсигар.
-- Пожалуйста!.. Берите!..
В это время уличный шум как будто начал стихать. Я сидел на первой ступеньке лестницы, спускавшейся во двор.
Стрельба совсем прекратилась. Один из наиболее любопытных предложил приотворить ворота и посмотреть, по сердитый человек запретил делать это.
Спокойный человек, что предложил мне папиросу, сел рядом на ступеньке, и, пуская дым, с олимпийской невозмутимостью сказал:
-- Уже восемь дней, как не было дождя, -- поэтому такой холодище.
Это умение отвлечься от всего нас сблизило и сразу отрезало от группы любопытных и перепуганных.
Наслаждаясь неожиданно возникшим взаимным расположением, мы молча покуривали. Ворота отперли. Все вышли. Площадь была похожа на озеро. Народное волненье прекратилось.
-- Вы куда направляетесь? -- спросил мой спутник.
-- У меня деловое свиданье, но уже поздно... Пойду обедать в какой-нибудь ресторанчик.
-- А почему бы вам не пообедать у меня в пансионе?
-- Где это?..
-- Положитесь на меня. Останетесь довольны...
Непобедимая страсть к приключениям всегда заставляла меня с удовольствием принимать самые неожиданные предложения. Я согласился и послушно пошел за человеком, который помог мне в трудную минуту жизни.
Идя с ним бок о бок, я ждал, что он представится мне. Но он не прерывал молчания. Я спрашивал себя, -- что же, собственно, удерживает его от этого обычнейшего акта вежливости? Потом подумал: верно, он так же ждет, чтобы представился я.
Плохой знаток в этом деле, я заключил, что в конце концов совершенно не понимаю, как в таком случае следовало бы поступить.
Занятый этими мыслями, я не заметил, как мы дошли до места.
-- Вот!..
Мы поднялись по узкой и светлой лестнице, какие теперь строят в "модерных" домах торговых центров, -- с гладкими, блестящими, белыми ступенями и стенами, которые всегда кажутся мокрыми и напоминают чисто убранный ватерклозет. Потом мы вошли в опрятную квартиру на втором этаже; а прихожая, в которой стояли пальмы, была похожа на зимний сад.
Мой провожатый подошел к двери и кому-то сказал:
-- Со мной пришел один господин, -- он обедает о нами.
Потом он провел меня в гостиную. Помню в углу небольшой диван, а позади него высокое зеркало, подвешенное к клюву свирепого деревянного орла.
Вошла дама, очень молодая, но довольно полная. Мой спутник представил ее:
-- Синьора Ирэн, -- наша хозяйка.
Я поклонился и пробормотал фамилию.
-- Вы миланец?..
-- Нет, я только месяц в Милане.
Синьора Ирэн обратилась к моему проводнику.
-- Этот господин из наших?..
-- Надеюсь, -- мне, по крайней мере, кажется, что он как нельзя лучше подготовлен к тому...
Я несказанно удивился...