Несказанно удивился, и думаю, что всем своим видом выразил неожиданно возникшее во мне недоверие; и я почувствовал даже смутный страх, -- уж не попал ли я в какую-нибудь скверную ловушку.
Мой проводник сказал:
-- С вашего позволенья!..
И пошел во внутренние комнаты таинственного жилища. Это еще больше взволновало меня -- еще и потому, что толстые женщины мне не нравятся.
Но почти тотчас же из прихожей вошел очень серьезный человек. И дама мне представила:
-- Джулио. Мой муж.
И тотчас добавила:
-- Мой второй муж.
После обычных приветствий вновь пришедший исчез в тех же дверях, что и первый.
Мы со вновь вышедшей замуж вдовой остались одни. Я, наконец, решился присесть. Из прихожей кто-то шел к нам, напевая басом арию из "Нины" Паизиелло. Песенка оборвалась в тот миг, когда в гостиной появился новый персонаж -- маленький, юркий человечек с брюшком. Пританцовывая, он приблизился к даме, почтительно склонился к ее руке и спросил:
-- Как поживаете, синьора Ирэн?
Синьора Ирэн представила:
-- Пьеро.
И сейчас же добавила:
-- Мой первый муж.
Я почувствовал, что бледнею, волосы от ужаса зашевелились у меня на голове, холодное дуновение коснулось лба.
Но господин Пьеро вовсе не был призраком, потому что призраки безмолвно исчезают из глаз смертных, первый же супруг вновь вышедший замуж вдовы церемонно попросил разрешения пойти вымыть руки и, выходя, вполголоса запел арию, прерванную в прихожей.
Все эти приметы живого человека несколько меня успокоили, я овладел собой и решил сам заговорить с синьорой Ирэн. Было необходимо отбросить вуаль, опущенную мне на глаза.
Чтобы начать разговор, я спросил!
-- Где вы были на даче прошлым летом, синьора?
Она наморщила брови, точно вспоминая, потом вдруг вздохнула:
-- Ах, не говорите мне о прошлом лете!..
Я смутился, но сделал над собой усилие и начал атаку с другой стороны:
-- А куда вы поедете на дачу будущим летом, синьора?
На этот раз вопрошаемая улыбнулась, но, однако, сказала:
-- Не говорите со мной о даче, о будущем лете...
-- Извините! -- возмутился я. -- О каких же дачах я должен с вами говорить?
-- Значит, -- возразила с необычайной рассудительностью синьора Ирэн, -- вам кажется необходимым говорить именно о дачах?
Это замечание меня убило наповал. Я понял, что до этого момента, сам того не замечая, находился под влиянием глубокого потрясения и говорил, как пьяный.
-- Вы правы, синьора! -- воскликнул я. -- И, ради бога, не думайте, что дача -- моя навязчивая идея. Нисколько! Я никогда об этом не буду ни думать, ни говорить и даже никогда не поеду ни на какую дачу по весьма серьезным причинам, -- я объяснил их в рассказе "Флорестан и ключи", который советую вам прочесть, потому что решил больше не писать и посвятил себя практической деятельности. Таким образом, вы уже из этого краткого разговора можете составить обо мне представление и постичь мой характер, мое прошлое и настоящее. Будущее же в руце божией.
Скажу вам еще одну вещь: главное, чем я обречен всю жизнь заполнять часы праздности, -- это выслушиванием чужих исповедей. Вы не можете себе представить, чего я только не наслушался!.. Днем и ночью, зимой и летом, весной и осенью мне рассказывают, а я слушаю. Мне рассказывают свою жизнь, поверяют свои надежды, печали, признаются в своих пороках -- духовных, телесных, всяческих, а я слушаю, слушаю -- все, всех: идиотов и мудрецов, детей и дряхлых старцев, мужчин, женщин, дев, полудев, кокоток, жен, бабушек, вдов неутешных, вдов, вновь вышедших замуж. Если вы, синьора, принадлежите к одной из этих категорий, говорите, и я буду слушать вас. Если же вы принадлежите к какой-нибудь иной категории, мной забытой или мне еще неизвестной, -- рассказывайте, все равно рассказывайте, и я обогащу разнообразный запас моих наблюдений. А теперь, если позволите, я закурю...
Говоря это, я вспомнил, что папирос-то у меня и нет. Но прежде чем я успел об этом сказать, синьора принесла полную коробку папирос. Это мне напомнило сцену в чужом дворе во время политической демонстрации на площади Скала, и в тот же миг я вспомнил, что не знаю ни улицы, ни квартала, где нахожусь, а также и цели, ради которой судьба меня привела перед очи синьоры Ирэн; словом, я почувствовал себя вне времени и пространства.
Синьора улыбалась. Улыбалась, как улыбаются все маленькие, полные женщины, не глазами, а только губами, щеками и всей грудью. Потом сказала:
-- Еще шесть месяцев тому назад я жила в провинции. А последние шесть месяцев живу в Милане с мужем, с первым моим мужем...
При этих словах на моем лице само собой появилось то выражение сочувствия, которое мы стараемся принять, когда вдова говорит о своем покойном муже. Но я тотчас же вспомнил, что покойный муж только что пожимал мне руку в гостиной и вышел, напевая арию из "Нины" Паизиелло. Тогда я поспешил улыбнуться и насторожился.
Зеркало, висящее в орлином клюве, отражало меняющееся выражение моего лица.
Синьора продолжала:
-- Конечно, мы привезли сюда и нашего двухлетнего ребенка. В Милане еле-еле нашли комнату -- одну-единственную, маленькую, скверную, и жили в ней втроем в тесноте, отвратительно, -- и совершенно напрасно искали хоть крохотную квартирку. У моего мужа был друг, Джулио, холостяк, он жил один в большой квартире -- вот в этой. Тогда, как это было справедливо, я развелась с Пьеро и вышла замуж за Джулио.
-- Развелись!..
-- Это был, конечно, только фактический развод. Если в Италии пройдет проект закона о разводе и если за это время не разрешится квартирный кризис, мы разведемся и юридически. Дружески... Здесь много комнат: мы открыли маленький пансион. И знаете, кто был первый жилец? Пьеро!
-- Покойный?
-- Что вы этим хотите сказать?
-- Ничего! То, что вы рассказали, синьора, в высшей степени современно и патетично.
-- Все это нас навело на одну мысль, -- о, это великолепная идея! И я думаю, что ей я обязана вашим присутствием здесь.
-- Моим присутствием?..
Пока я ждал объяснения, вошла горничная звать к столу. Синьора встала, и я последовал за ней в столовую. Из нескольких дверей уже выходили и жильцы синьоры Ирэн -- три синьора и одна дама.