Но стыд -- столь же абсурдный, сколь и присущий цивилизованному человеку вообще, и, может быть, самый безусловный признак цивилизации, -- этот стыд удержал меня от желания сознаться в этом кому-нибудь из гостей.
В моих воспоминаниях этот миг подобен вихрю дыма, ароматов, огней, пронзительных голосов, а в центре его -- мое желание, становящееся с каждой минутой все беспокойнее и мучительнее.
Не помню, как и кому заплатил я должную контрибуцию за ужин и штраф, не помню, обещал ли побывать здесь еще раз, с какими словами откланялся и провожал ли меня кто-нибудь до двери. Знаю только, что я вышел и очутился на улице -- пустынной, почти совсем погруженной во мрак. И туг на каменном тротуаре, в немом мировом одиночестве, под ледяным зимним небом, я стоял долго-долго, устремив взоры в твердь.
Над моей головой во всем своем великолепии сверкал Орион, а я стоял, как статуя, посреди улицы. И мало-помалу, по мере того как я считал звезды, успокаивались мои нервы и мозг.
Когда установилось желанное равновесие, я почувствовал, что туман рассеялся совершенно и я крепче стою на ногах. Тогда взгляд мой оторвался от звезд и вернулся к знакомой земле. И в полумраке с отеческой гордостью я различил посреди улицы блаженный берег Аркадии, убегающий вдаль.
При этом видении я не мог удержаться от бессмысленного смеха. И так же безрассудно разгоряченная фантазия повлекла меня к нему. Я перебежал улицу, и вдруг всякие следы видения исчезли и стерлись; но по инерции меня еще влекло вперед. Идя так, теперь уже наудачу, я начал размышлять о забавном вечере и о дневной сумятице на площади Скала. Пожалел о напрасно потерянном дне, потом подумал, что имел законное право на некоторый отдых после деловых предыдущих недель. Мысли мои бродили еще в тумане, и думаю, что, погруженный в них, я шел, не замечая улиц. И вдруг очутился посреди маленькой площади, оглядываясь вокруг и стараясь понять, куда я попал.
Неожиданно голос, точно вылетавший из стены, заставил меня оцепенеть. Стена сказала:
-- Синьор!..
Я отскочил и в темноте уставился на трещину в стене. Тогда от нее отделилась тень, и умоляющий голос произнес:
-- Синьор, нет ли у вас спички?
Слова эти меня несколько успокоили, я посмотрел на незнакомца и был ужасно удивлен: он был во фраке, без пальто и без шляпы. Я подумал: верно, это тот самый мудрец, современник Александра Македонского.
Однако такой гипотезы высказать не посмел, а только подошел к нему, дал спички и хотел идти дальше. Но незнакомец нерешительно добавил:
-- Может быть, случайно есть и папироса?
Мне наложили полный карман папирос на блаженном острове Ирэн. Я дал ему и папиросу. Тогда незнакомец, после некоторой внутренней борьбы, решительным голосом сказал:
-- Может быть, у вас найдется и пять лир?
Я опять отскочил, потому что подумал, не собирается ли он меня ограбить.
Незнакомец понял мой страх и поспешил успокоить:
-- Не бойтесь, не бойтесь, синьор! За кого вы меня принимаете...
И с оттенком некоторого благородства в голосе он заявил:
-- Я -- нищий.
Последовало короткое молчание. Я подыскивал вежливую фразу, чтобы извиниться за неподходящее движение. Хотел сказать, что заинтересован его судьбой и благодарен за оказанное мне доверие. Но пока я подыскивал слова, незнакомец повторил:
-- Прошу милостыню...
Наконец, я нашелся и спросил:
-- Давно?
-- Несколько часов... уже...
-- А я вас принял за мудреца времен Александра Македонского...
-- Не знаю, о ком вы говорите!.. Еще несколько месяцев тому назад я спокойно и скромно зарабатывал на хлеб. Горе пришло ко мне под маской счастья. Я жил в Маленьком переулке довольно близко от центра, и моего заработка мне почти хватало на скромную жизнь. Одна шайка бандитов предложила мне двадцать тысяч лир, чтобы я уступил им квартиру. Сумма показалась мне колоссальной. Я согласился, но не нашел другой, не нашел даже подходящей скромной комнаты: только гостиную с ванной в одном перворазрядном отеле. Думал: ну, ладно, на несколько дней!.. Но, увы, ничего другого уже не нашел!.. Мои двадцать тысяч испарились, или, вернее сказать, переместились в карман хозяина отеля. А за это время я обносился совершенно и уже не мог ничего купить. Видите -- остался только фрак. Я не мог приобрести даже шляпы. А свою я где-то забыл вчера. Жалованья, которого прежде хватало на все, теперь едва хватает на оплату гостиной с ванной в отеле. Чтобы не умереть с голоду, мне остается только просить милостыню. Вот почему, синьор, вы видите меня во фраке, без шляпы, просящим милостыню на этой площади. Будь они прокляты!..
Я молча дал ему пять лир. Он поблагодарил от всего сердца и сказал:
-- Если бы к спичке, папиросе, к пяти лирам вы могли бы, синьор, еще присовокупить какое-нибудь указание или совет, столь ценные в моем критическом положении...
-- Не знаю, синьор!.. Но ведь человек состоит из души и тела. Попробуйте подчинить тело душе -- это единственный выход и успокоение в наши времена.
-- Я вас не понимаю...
-- Я и сам не понимаю. Я -- человек, посвятивший себя делам; только чистый философ помог бы вам найти счастливый выход. Попробуйте обратиться к синьору Джонато, живущему в пансионе синьоры Ирэн...
-- Скажите, пожалуйста, адрес!..
Застигнутый врасплох вопросом, я вмиг сообразил, что по разным причинам не могу вспомнить дороги ни туда, ни назад.
-- Погодите, -- сказал я, -- вы не помните, с какой стороны я шел на площадь?
-- Не помню, синьор. Я был словно в трансе и увидел вас уже на площади. Вы озирались, как сейчас.
После отчаянных и напрасных попыток сориентироваться, я воскликнул с крайним волнением!
-- Тогда, значит, мне никогда уже не попасть на блаженный остров Ирэн!..
-- Не думайте об этом, синьор, но если у вас найдется какая-нибудь шляпа -- пошлите мне!.. Вот мой адрес.
Он вынул из кармана бумажку и карандаш и написал свой адрес и имя, -- не стоит повторять их... Это была самая известная и шикарная гостиница в Милане...
-- Спокойной ночи!..