Ротмистр Энгер.
С рассветом началось наступление на Одессу. Галайда мчался через поля, направляясь к шоссе, которое в настоящий момент было совершенно не защищено, так как генерал Биллинг перебросил несколько рот в город для подавления восстания.
Мчались тачанки... Скакали партизаны...
На вокзале шел упорный бой...
Рабочие железнодорожного депо ударили в тыл белым, и бой развивался между рельсами.
К станции равномерно, уверенно шел "Ильич".
Макаров наступал во главе железнодорожников.
Его энергичная фигура была то там, то здесь, а голос часто покрывал ружейную трескотню.
-- Даешь вокзал!
Наступали и с площади.
Откуда-то выкопанные или отобранные пушки громили вокзал.
Циферблат был разбит, и скоро трехцветный флаг был снесен снарядом.
Белые защищались стойко. Им отступать было некуда, и они сражались, как звери. Сосредоточенно косили рабочих из пулеметов. И очень часто несколько офицеров, засев за камни, отбивали целые отряды рабочих.
Бронепоезд подошел, и отряд из него с криком "даешь!" ударил снова.
Деморализация полная.
Отовсюду наступали рабочие я партизаны.
Паника...
Офицеры стали метаться, ища спасения.
Один пулеметчик-офицер, выпустив последнюю ленту, застрелился.
Вокзал был взят.
На крыше вокзала взвился красный флаг.
Красные победили, но не имели сил удержаться на захваченных позициях.
Но белые этого не знали. Превышая в десятки раз рабочих, они предались панике.
Скоро паника передалась в город.
Улицы наполнились людьми, женщинами, извозчиками, тачками, сундуками, картонками, хлынувшими сразу в порт.
Бежали тысячные толпы.
Бежал буржуа.
Бежала интеллигенция и офицерство.
Паника заражала всех, и весь город бежал.
Снаряды рвались над городом.
Это вел обстрел штаба "Ильич".
В тюрьме все было тихо, спокойно, и только в камерах, слышавших выстрелы, бессильно метались от окна к двери арестованные.
В камеру 27 втолкнули Энгера, Горбова, Дройда, Катю и двух рабочих, захваченных вместе с ними.
Горбов, Катя и двое рабочих отделились от Энгера и Дройда.
Энгер, горько усмехнувшись, посмотрел на часы.
Катя смотрела на ротмистра и не могла понять, почему его арестовали.
-- Это штучки белых, -- шепнула она Горбову.
-- Наверное...
Энгер, улыбнувшись, гордо отчеканивая слова, сказал:
-- Через двадцать минут здесь все будет кончено. Город будет взят.
-- Мы это знаем и без вас, господин ротмистр, -- усмехнулась Катя.
-- Ну, конечно, если за это время нас не расстреляют, то...
Взгляды ненависти и презрения.
-- Нас, но не вас, господин ротмистр, -- бросил Горбов.
-- Меня раньше всех, -- горько улыбнулся Энгер и, обращаясь к Дройду, пристально смотрел на него, почти гипнотизируя.
-- Помните, Дройд, однажды...
Дройд изумленно посмотрел на Энгера.
-- Помните деревушку, сельскую колокольню. Помните, как вы, я и летчик бежали через огороды, прыгали через заборы, а за нами чмокали пули... Вбежали на колокольню... Веревка, ворвались солдаты... И...
-- Откуда вы это знаете? -- закричал Дройд и, схватив за руку Энгера, стал пристально вглядываться.
Рабочие, Катя и Горбов, невольно подвинувшись, стали прислушиваться.
-- Там был я с вами.
-- Не может быть!
-- Не находите ли вы, Дройд, что я похож на того партизана, с которым вы бежали от белых.
-- Нет, не может быть! Вы, и партизан! Нет, нет... Я помню этот случай, и мне кажется, я вам его рассказывал.
Энгер улыбнулся, увидя насмешливые взгляды рабочих.
-- А это помните?
И Энгер, засучив рукав левой руки, показал шрам от пули Дройду.
Туман в глазах. Дройд отступил, прикрыл рукой глаза, и перед ним вместо Энгера встал взлохмаченный, энергичный, полный жизни партизан, массирующий шрам на руке.
Дройд схватил за левую руку Энгера.
Оба -- глаза в упор. Тяжело дышат...
В камере стало тихо.
Все внимательно всматривались в Энгера.
-- Осторожно. Не давите так, Дройд.
-- Значит... Значит... Это вы, тот человек, который...
Энгер медленно и раздельно:
-- Да. Я тот самый человек, -- и, сорвав погоны и аксельбанты, Энгер повернулся к Кате, протягивая их ей.
-- Возьмите на память от...
И через паузу:
-- Семь плюс два! Тихо...
Вдали выстрелы, бои, а здесь, в камере, слышен каждый удар сердца,
Катя готова была броситься к нему и крикнуть: "Прости, прости, я хотела тебя убить", но в последний раз, пересилив себя, крикнула:
-- Это ложь!
Энгер взял Катю за руку и обратился ко всем.
-- Слушайте, товарищи, я был в партизанском отряде Галайды. Отряд Галайды состоял большей частью из крестьян, присоединившихся к нам. Наш отряд -- осколок банды Григорьева, после того, как Махно ухлопал его на одном свидании. Босые, на подушках вместо седел, отряд наводил ужас на добровольческие части. Лихо рубились, лихо наскакивали на штабы и исчезали, чтобы в другом месте, оперевшись на крестьянскую массу, устремиться для новых побед. Крестьянство нам сочувствовало, и мы имели постоянную помощь. Дисциплиной была -- смерть. Расстрел за пустяк. Но этот отряд был слит, как один. Масса в кулаке Галайды. Босой, весь заросший, в разорванной рубашке, он был неумолимо жесток. Трусов убивали на месте. Офицеров в плен не брали. Расстрел -- и все. Мы носились в тылу, и имя Галайды наводило такую панику, что белые бежали при одном его имени... В последние дни нам ужасно не везло: нас били, ловили, и мы никуда не могли сунуться, чтобы не попасть на сильнейший отряд. Я пошел в засаду и убежал тогда из плена вот с этим англичанином. Я стал следить, и наконец все мое внимание остановилось на одном партизане. Он был подозрителен. Отлучался от отряда. И вот, после безумного рейда, проскочив верст 80 в тыл, мы наткнулись на деревню, объявившую себя республикой. Белые выслали карательный отряд с бронепоездом "Коршун". Нас не должны были чувствовать, знать и видеть. Отряд расположился в лесу. Галайда послал развинчивать рельсы. Пошло пять человек. В отряде каждая сабля на счету. Работали усердно. Один партизан, за которым я следил, воспользовался моментом и ушел в гущу леса. Наступивший вечер, густой лес мне с трудом позволяли следить за его силуэтом. Я шел за ним шаг в шаг. Шел, как могут идти тени. Ни одна ветка не хрустнула под ногой. Партизан, беззаботно насвистывая, бежал, то появляясь, то пропадая между деревьями. Полустанок. Вошел в сторожку. Я притаился у окна. Партизан подошел к телефону и позвонил. Я на крышу к проводу. Перерубить! Слышу ясно, невозможно ошибиться: "Кто у телефона? Да. Это командир бронепоезда "Коршун"". Вынув нож и захватив проволоку в руки, я, когда он говорил: "Господин полковник", перерезал провод и последние слова долетели только до моих ушей: "путь разобран, в лесу засада". Стиснув зубы, я слез вниз. Бешенство душило меня. Как, среди нас есть предатель! И я понял, что все наше поражение -- дело его рук. Передо мной стал ряд погибших, изрубленных, расстрелянных товарищей. И когда партизан вышел и, беззаботно улыбаясь, пошел обратно, я камнем на горло. Его тело билось, в глазах стоял ужас, но я его задушил. Лунный свет, тени деревьев, -- и я тогда, в первый раз почувствовал жуть при убийстве человека вне боя. Обыскал. Деньги, документы, георгиевский крестик. Раскрыл паспорт. Он был выдан на имя:
Ротмистр лейб-гвардии Гродненского полка Энгер.
Общее движение, Катя схватила за руку Энгера.
-- Значит, вы не Энгер?
-- Я партизан.
-- Кто же вы?
-- Один из тысяч, гибнущих за революцию.
Молчание. На Энгера смотрели с удивлением, любуясь его сильной фигурой. Дройд записывал.
-- А потом, товарищи, все ясно. -- Галайда чуть не сломал кулаком стол. Я предложил ему, что перейду к белым под фамилией Энгера и буду информировать отряд о белых. Комиссар и Галайда одобрили, но сомневались, чтобы я -- партизан, босой голодранец, оборванный, мог сыграть роль офицера. Я их успокоил, так как был солдатом. Побрился и уже это сразу изменило меня. Правда, Галайда, посмотрев на меня, оказал, что из меня офицер, как из палки ружье. И, стукнув меня по плечу, сказал: "Не засыпься, гляди, иначе вся твоя работа пойдет к черту. Держи связь со мной, а я-то не подгажу". Под утро бронепоезд "Коршун" налетел на разобранный путь и сошел с рельс. Его окружили крестьяне и мы. Бились недолго. Я в лесу жадно ловил момент бегства офицеров. Мимо пробежала группа. Я подбежал к ним. "Я знаю здесь каждую тропку. Я выведу вас", -- сказал я. Бежали долго. На меня офицеры с любопытством смотрели и перешептывались. Узнав из разговора, что здесь и начальник бронепоезда, я сказал: "Я вызывал вас по телефону, но, вероятно, эти головорезы испортили провода". Все остановились. Начальник схватил меня за плечо. "Кто вы такой?" И я ответил: "Ротмистр Энгер". Имя было знакомо и вызвало одобрение. Мне жали руки, мной восхищались. Я не успевал отвечать на вопросы. Полковник тряс мне руку. "Мы вам очень обязаны, ротмистр, вы нам столько раз помогли и так удачно". Меня при этих словах бросило в дрожь. Столько людей погибло из-за этого проклятого Энгера. Я сдержал себя и скромно ответил, подражая молоденькому офицеру в интонации: "Ну, это пустяки". А потом город, попойки в среде офицеров. Я экипировался с ног до головы, наблюдая и изучая офицерство. По целым часам простаивал перед зеркалом, повторяя все движения офицеров, вырабатывая офицерский тип. И выработал, кажется, удачно. Бежал со штабом Бредова из Киева. На станции Одесса поезд Бредова обстреляли рабочие. Я понял, что Одесса пороховой погреб, который взорвется при первом появлении красных. Явился в штаб за назначением. Был лично принят генералом Биллингом. Этот глуповатый генерал, мечтающий почти о короне, принял меня величественно. "Как фамилия?" "Ротмистр Энгер", -- ответил я. Генерал подумал минутку и, наверное вспомнив о том, что я давал им сводки и указывал пути отряда, сделался вдруг любезен. "Вы Энгер, я помню что-то. Ах, да, вы тот самый Энгер, который был в партизанах", и генерал засмеялся, встал, пожал руку. "Очень рад, господин партизан, очень рад. Вы молодчина. Я вас оставлю при штабе моим личным адъютантом. Мне нужны твердые с крепкими нервами люди". И вот я тогда надел эти украшения.
Энгер с презрением посмотрел на погоны, на крест и аксельбанты, бросил их на пол и растоптал погон.
-- С этого момента, став адъютантом, я жил, как на динамите. Я не мог открыться организации, так как были провокаторы. Я пошел здесь в контр-разведку, желая найти, уловить связь с вами.
Рассказ Энгера прервала сильная орудийная канонада. Это бронепоезд обстреливал штаб и порт. Все бросились к окнам, забыв обо всем. Все мысли на улицу. Все мысли с дерущимися товарищами.
-- Через десять минут Галайда должен войти в город... И если нас не расстреляют...
-- Нет, -- крикнула Катя, -- я не хочу этого!
Все улыбнулись. Дройд лихорадочно записывал в книжку. У него получилась блестящая корреспонденция. Из строчек падали фунты, фунты, и Дройд вкушал радость их растраты.