Китайские тени.
Наступила ночь, улицы потонули во тьме, и только светлые пятна от фонарей у подъездов шантанов качались по земле. На улицах, заселенных преимущественно евреями, было жутко. Такая улица, со всеми своими домами, жадно слушала, притаив дыхание, у какого дома остановятся четкие шаги офицерского отряда.
Идут...
Улица не дышит, и каждый шаг офицеров отдается гулко, как в колоколе, в пустой душе каждого дома. Около ворот, у глазка на улицу, вросли в землю очередные дежурные,
-- Кажется, прошли.
-- Остановились.
-- Нет, идут дальше.
Удар прикладом в ворота нарушил тишину.
И сразу за воротами дома тихим эхом зазвучал в унисон первый удар в медный таз.
Через мгновение весь дом ожил, каждая комната кричала, била в тазы, чугуны, и весь дом, погруженный в мрак, кричал.
Крик в улицу...
Крик в ночь...
Отчаяние, бессильный протест против произвола.
Дом кричал... А через мгновение начинал кричать следующий дом, и наконец улица наполнялась невероятно жутким криком и шумом.
Тазы, чугуны и всякая посуда шла в ход. От малого до большого, в каждой семье, с напряженно испуганными глазами, били во что ни попало, кричали, бросали мебель и напряженно ждали в тоске и ужасе, не открылись ли ворота.
Очень часто такие отряды возвращались ни с чем, не имея сил бороться с кричащей улицей.
И сейчас, где-то вдали, из города, до ушей Джона доносился крик улицы, создавая невероятно странный шум, создавая фантастику и без того фантастических ночей в царстве белых...
Из подъезда шантана вышла женщина, и на мгновение ее фигура замерла в ярком провале света, в отчаянии перед тьмой, в которую надо было идти.
Из тьмы появилась фигура высокого офицера.
На мгновение взгляды их скрестились. Оба смотрели в упор.
-- Разрешите проводить, сударыня?
-- Ах, поручик, вы меня крайне обяжете.
И под руку, любезничая, прошли они светлую качающуюся полосу.
Джон, покуривая трубку, спокойно смотрел. Он и не знал, что через несколько кварталов, у дома, где жила женщина, разыграется финал белого рыцарства.
Сначала элегантный диалог.
-- Благодарю вас, вы так милы, что проводили меня!
-- Не стоит благодарности! Это ваш дом?
-- Да, еще раз позвольте поблагодарить...
-- Ах!..
И женщина почувствовала вдруг холодное дуло у лба.
-- Разденьтесь, сударыня, без крика! Ну, поживее.
Раздев женщину до рубашки, элегантный офицер целовал ее, если она была хорошенькая, потом, отдав честь и щелкнув шпорами, скрывался во тьме.
Но общество находило им оправдание и восхищалось их остроумием, корректностью и элегантностью.
Джон покуривал трубку, прислонившись к своему автомобилю. Мимо шантана уже не проходили и не проезжали.
Пара выстрелов.
Ветер налетел на фонарь и заставил заплясать причудливые тени на стенах шантана.
Тени то вытягивались, то укорачивались, создавая чудовищные сплетения фантазии художника-ветра, рисующего светом.
Неожиданно тень китайца вдруг выросла на фоне стены. Жалкий силуэт вжался в камень, и глаза, иногда выхваченные светом, с невероятно расширенными зрачками, дышали ужасом. Ветер рвал полы его костюма, создавая и без того совершенно фантастическую сцену из какой-нибудь сказки Эдгара По.
Джон вздрогнул.
Многим веяло от фигуры китайца: голодом, нищетой и страхом, животным нечеловеческим страхом, когда вот-вот нарушится грань между человеком и животным, когда вот-вот этот китаец бросится на четвереньки и начнет выть и колотиться головой о каменные плиты.
Снова три выстрела...
И Джон услышал учащенный бег но улице и порывистое дыхание бегущих.
Китаец отпрянул от стены, пошатнулся и упал на руки подскочившего Джона. Джон схватил его, как мальчика и бросил в автомобиль, едва разжав его пальцы, вцепившиеся в горло. И в момент, когда автомобиль двинулся, в качающейся полосе света появились три офицера.
Три нагана...
Три выстрела...
Но было поздно, автомобиль мчался по улицам, увозя с собой китайца. В автомобиле китаец очнулся. Дружеские "алло" Джона и похлопывание по плечу привели его в чувство. Он припал жаркими губами к руке Джона, и тот, отдернув руку, кроме поцелуев, почувствовал на ней две упавших слезы.
-- Алло, куда?
-- Туда, -- и китаец, пересев к Джону, ориентировался и рукой указывал направление.
Проехав под Строгановским мостом, автомобиль закрутился сразу в грязных переулках, между домами, покрытыми плесенью.
Море бурлило, стараясь смыть грязь с этих улиц тайных притонов любви, тайных курилен и подвалов.
Автомобиль въехал в ворота мрачного дома.
-- Здесь.
Китаец выскочил и потянул за собой Джона, униженно прося идти за ним. Джон, спрятав магнето и ощупав в кармане револьвер, пошел за китайцем.
Прошли лабиринт маленьких дворов, переулков, узких проходов, пока наконец попали на узкую лестницу.
Тридцать пять скользких ступеней привели к двери, вросшей в изглоданный кирпич.
Троекратный стук...
Щелкнула и отодвинулась фортка, и в круглом овале, в желто-бледном свете появилась голова нового китайца.
-- Ван-Рооз, пусти.
Дверь открылась, и Джон, без всякого перехода границы, очутился в китайской комнате.
Циновки на полу и больше ничего.
Несколько китайцев клеило из бумаги свои складывающиеся веера. Искусно бегали пальцы, шуршала бумага, щелкали ножницы.
Несколько китайцев спало, тесно прижавшись друг к другу. Китаец бросился к Ван-Роозу.
-- Он спас Тзень-Фу-Синя... Три белых хотели его убить, но Тзень-Фу-Синь бежал, не имея сил, а в него стреляли. Тзень-Фу-Синь не мог больше бежать, а вот он увез меня на автомобиле от белых. Отблагодари его, Ван-Рооз. Тзень-Фу-Синь будет твой вечный слуга.
К Джону приблизилась голова китайца Ван-Рооза. Крупное лицо со спокойными, невозмутимыми чертами уставилось немигающими, странными глазами на Джона.
-- Ван-Рооз никогда ничего не забывает. Если вам, англичанин, нужна будет помощь, идите в курильню Ван-Рооза.
И Ван-Рооз низко поклонился Джону.
-- Запомните. Boulevard de France 29.