М. В. Фрунзе в одной из своих анкет сообщал:
«...специальность — столярное дело и военное;
в тюрьме—11 месяцев;
на каторге —7 лет и 9 месяцев;
в ссылке —1 год»,
и на вопрос о состоянии здоровья ответил: «болен желудком». Что под этим мимоходом брошенным замечанием понималось — мало кто знал. Фрунзе не любил говорит о себе и тем более о своих недугах. Казалось, что его бодрый и веселый ум не вмещал таких понятий, как болезнь, смерть. И если бы какой нибудь строгий судья стал рассматривать жизнь Фрунзе шаг за шагом и искать совершенных им проступков против революции и рабочего класса, то он нашел бы единственный серьезный проступок: Фрунзе не заботился о своем здоровье, которое было необходимо партии и рабочему классу.
В годы гражданской войны Михаил Васильевич никогда не прибегал к врачебной помощи. Но, замечая признаки усталости и болезни у своих помощников, Фрунзе настойчиво указывал:
— Вам надо лечиться, взять отпуск...
Лично же Фрунзе, когда его донимали боли в желудке, пил соду, которая, конечно, не излечивала, а давала только временное облегчение. При этом он со смущенной улыбкой говорил близким:
— Я ей, соде, верю...
В 1922 году Михаил Васильевич по прямому настоянию окружавших его лиц обратился к врачу. Был созван консилиум, который признал необходимым выезд для лечения за границу, в Карлсбад. Для Фрунзе был даже заготовлен заграничный паспорт, но он отказался ехать и продолжал работать.
Уступая просьбам друзей, Фрунзе выехал в Боржом.
Накануне от’езда, без ведома Михаила Васильевича, была послана грузинскому правительству телеграмма:
«...Вчера, уже после получения всех документов, совершенно отказался от заграничной поездки и 29-го (июня 1922 года. — С. Б.) выезжает в Боржом. Положение здоровья серьезнее, чем он, видимо, думает. Если курс лечения в Боржоме будет неудачен, придется прибегнуть к хирургии... Крайне необходимо создать в Боржоме условия, сколько-нибудь заменяющие Карлсбад».
Поездка в Боржом оказала благотворное действие на здоровье Фрунзе, и он в течение двух лет не высказывал желания приступить к серьезному лечению.
Осенью 1924 года Михаил Васильевич вместе с Ворошиловым провел месяц своего отпуска в Азербайджане. Ежедневно друзья отправлялись на охоту. К. Е. Ворошилов рассказывает об этих днях: «...Горы, овраги и вообще своеобразная, труднопроходимая местность, где мы охотились, заставляла нас каждую минуту брать «препятствия», и Михаил Васильевич, страстный и хороший охотник, был неутомим. Вставая с рассветом, мы часто лишь с наступлением сумерек возвращались в аул, чтобы на рассвете опять двинуться на новые места — такие же скалистые и овражные. Думать о диэте или о сколько-нибудь регулярном питании было совершенно невозможно. Питались «подножным кормом» — пищей местного крестьянства, но, невзирая на такой образ жизни, Михаил Васильевич все же поправился, окреп и чувствовал себя превосходно»[39].
М. В. Фрунзе с детьми — сыном Тимуром и дочерью Татьяной.
Летом, в 1925 году, Михаил Васильевич должен был отправиться в служебную поездку на Украину — ознакомиться на месте с боевой подготовкой частей Красной армии.
Накануне от’езда близкие обратили внимание на крайне болезненный вид Михаила Васильевича: лицо было воспалено, глаза лихорадочно блестели.
— Вы больны, Михаил Васильевич, вам нельзя сейчас ехать.
— Это пустое...
Фрунзе не любил, чтобы ему напоминали о его болезни. Он избегал и думать о ней. Поглощенный любимой работой, он не хотел замечать разрушительного процесса в своем организме. Сказывались последствия каторги, истязаний палачей, напряженная работа на фронте, ранения.
Окружающие настойчиво указывали на опасность для здоровья поездки в данный момент...
— Я поеду, — заявил Михаил Васильевич и стал готовиться к от’езду.
Тогда обратились в Центральный Комитет партии, к Вячеславу Михайловичу Молотову, и рассказали о состоянии Фрунзе.
— Нужно вынести постановление, отменяющее эту поездку.
Вячеслав Михайлович выполнил свое обещание, и поездка Фрунзе была отложена.
Когда здоровье несколько улучшилось, Михаил Васильевич, получив отпуск, отправился в Крым, в Мухалатку. Там в то время отдыхали товарищи Сталин, Ворошилов и Шкирятов. Необходимо упомянуть, что до поездки в Крым Михаил Васильевич перенес две автомобильные аварии, сопровождавшиеся значительными ушибами. Сталин, Ворошилов и Шкирятов узнали от сопровождавшего Фрунзе врача, что у Михаила Васильевича в течение восьми суток продолжалось внутреннее кровоизлияние, которое, повидимому, не прекратилось и в Крыму. Но Фрунзе пренебрег этим грозным симптомом и стремился скорей на охоту в район Ай-Петри. «...Мы его отговаривали,— рассказывает К. Е. Ворошилов, — так как вид у него был не совсем здоровый, предлагали ему сначала окрепнуть, а затем уже охотиться. Но уговоры не помогли, и мы вчетвером — Михаил Васильевич, т. Шкирятов, доктор Мандрыка и я — несколько часов бродили по каменистым спускам Ай-Петри.
Невзирая на неудачную охоту, Михаил Васильевич буквально переродился, стал опять тем же жизнерадостным, ласковым и веселым.
Все же заявление врача о физическом состоянии Михаила Васильевича заставило нас задуматься о его здоровье. Мы все видели, что Михаилу Васильевичу необходим прежде всего абсолютный покой. Я наотрез отказался ездить с Михаилом Васильевичем на охоту, чем, конечно, огорчил моего друга. Но сам Михаил Васильевич не унимался, охотился на зайцев, был доволен, возбужден и мечтал о настоящей, большой охоте.
Но очевидно кровоизлияния в желудочно-кишечном тракте давали себя чувствовать. Михаил Васильевич стал недомогать и слег»[40].
Врачи указывали на необходимость операции. Михаил Васильевич беспрекословно согласился.
— Раз нужно, то прошу сделать скорее.
Фрунзе переехал в Москву и лег в Кремлевскую больницу. Как только Михаил Васильевич немного отдохнул и к нему вернулась прежняя жизнерадостность, палата № 19, где помещался Фрунзе, превратилась в рабочий кабинет. На столах были разложены книги, документы, сотрудники являлись с докладами, часто навещали близкие, друзья. Фрунзе следил за всеми событиями и живо на них откликался.
Свой невольный досуг Михаил Васильевич использовал для чтения военной литературы. Он начал штудировать книгу Фоша «Введение в войну», делал выписки, вносил свои замечания.
— Так много работы впереди, — говорил он посещавшим его лицам.
Мысли Фрунзе были целиком поглощены военной реформой, которую он вместе с К. Е. Ворошиловым под руководством товарища Сталина начал проводить в жизнь. Работал Михаил Васильевич, как всегда, углубленно, готовился к решению поставленных задач после большой предварительной черновой работы.
Светлый ум Фрунзе видел то огромное будущее, которое открывалось перед страной и руководимой им армией в осуществлении сталинского плана индустриализации, и его не пугали трудности, которые переживала Красная армия в этот период. Больница оторвала Фрунзе от работы, и он переживал это, пожалуй, острее, чем свою болезнь.
Приближался день операции. 26 октября Михаил Васильевич пишет жене:
«Ну вот... подошел и конец моим испытаниям. Завтра утром я переезжаю в Солдатенковскую больницу, а послезавтра (в четверг) будет операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах».
После операции положение Михаила Васильевича ухудшилось.
Он стал жаловаться на бессонницу.
В 5 часов вечера 29 октября в больницу приехали Товарищи Сталин и Микоян, но к больному их не пустили.
Товарищ Сталин передал Михаилу Васильевичу записку:
«Дружок! Был сегодня в 5 ч. вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, — не пустил, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще придем, мы еще придем... Коба»[41].
Врач принес записку товарища Сталина и наклонился над Фрунзе. Он лежал с открытыми глазами.
— Вы не спите? Вам товарищ Сталин прислал записку.
Глаза Фрунзе оживились, на лице появилась улыбка.
— От Сталина... Прочтите...
Выслушав дружеские, ободряющие слова, Фрунзе благодарно кивнул врачу головой и сказал:
— Коба... Друг...
Друзья Михаила Васильевича были глубоко уверены в благоприятном исходе операции.
День прошел спокойно, не внушая серьезной тревоги наблюдавшим за ним врачам. В час ночи дежурный профессор спросил у Михаила Васильевича:
— Как себя чувствуете?
— Лучше...
Но улучшения в действительности не было. Смерть, от которой много раз уходил Фрунзе, готовилась торжествовать победу.
Фрунзе умирал.
Перед операцией он, как-то полушутя, сказал одному из своих друзей:
А помру, похороните меня в Шуе, Там, знаешь, на Осиновой горке...
Он не страшился смерти, как не страшился ее в молодые годы, когда дважды ожидал казни, как не страшился под пулями на Белой, в песках Средней Азии, под Перекопом. Фрунзе знал, что дело, за которое он боролся, бессмертно и непобедимо. Оглядывая свой жизненный путь, он — вернейший солдат революции— мог быть спокоен за судьбу революции: на его глазах поднялась из пролетарской массы мощная и непобедимая большевистская партия, воспитанная Лениным и Сталиным.
В 5 часов 50 минут 31 октября 1925 года благородное сердце большевика и народного героя Фрунзе перестало биться.
Комната в Боткинской больнице, где умер М. В. Фрунзе.
На следующий день газеты вышли в черных рамках, и страна с болью читала обращение партии большевиков:
КО ВСЕМ ЧЛЕНАМ ПАРТИИ!
КО ВСЕМ РАБОЧИМ И КРЕСТЬЯНАМ!
Товарищи!
От паралича сердца умер верный боец нашей партии, один из лучших ее сынов тов. ФРУНЗЕ.
Тов. Фрунзе принадлежал к той славной, стальной гвардии большевиков, которая в глубоком подполье, под бичами и скорпионами царизма подрывала устои проклятого самодержавия; которая среди непроглядного мрака сумела организовать массы, сплотить ряды несокрушимой пролетарской партии, вести в бой революционные миллионы трудящихся; которая сумела руководить победой в битвах, еще невиданных в истории человечества; которая вела и ведет партию, а через нее весь народ, к великому строительству социализма.
Личная история Фрунзе, нашего дорогого, боевого товарища, сердце которого перестало биться в ночь на 31 октября, есть отражение истории нашей партии, мужественной, беззаветно храброй, до конца преданной пролетариату, сросшейся всеми корнями с рабочими кварталами. Тов. Фрунзе с юных лет был на передовой линии огня. Первые мощные стачки пролетариата, московские баррикады 1905 г., долголетняя каторга, снова и снова подпольная работа, вплоть до взрыва самодержавного режима, — видели Фрунзе как неутомимого и бесстрашного борца.
Баррикады великого Октября, бесчисленные фронты (гражданской войны знали Фрунзе как своего героя, не выходившего из линии огня, как одного из самых выдающихся организаторов пролетарской победы.
Не раз и не два уходил товарищ Фрунзе от смертельной опасности. Не раз и не два заносила над ним смерть свою косу. Он вышел невредимым из героических битв гражданской войны и всю свою кипучую энергию, весь свой организаторский размах отдал делу нашего строительства, выдвинувшись в качестве вождя нашей победоносной Красной Армии.
И теперь он, поседевший боец, ушел от нас навсегда. Не выдержало его сердце, столько пережившее и бившееся такой пламенной, такой горячей любовью ко всем угнетенным. Умер большой революционер-коммунист. Умер наш славный боевой товарищ. Умер руководитель победоносных боев Красной Армии. Умер выдающийся ее строитель.
От имени всей нашей партии склоняем мы знамя Центрального Комитета перед прахом товарища Фрунзе.
Да здравствует наша партия, сыном которой был Фрунзе!
Да здравствует Красная Армия, которую строил покойный боец!
Центральный Комитет РКП(б).
31 октября 1925 года.
М. В. Фрунзе в гробу.
4 ноября 1925 года Москва провожала в последний путь Михаила Васильевича Фрунзе. В этот грустный осенний день за гробом Фрунзе шли три поколения. Тут были старики, которые помнили веселого юношу Арсения, с отвагой бросавшегося в бой за дело партии и рабочего класса, сверстники Фрунзе, делившие с ним дни боевой страды и славы на фронтах в боях за родину, и молодежь, для которой Фрунзе был другом и учителем.
Ночь накануне похорон. Трудящиеся перед Домом союзов идут прощаться с М. В. Фрунзе.
К открытой могиле подошел друг и учитель Фрунзе Иосиф Виссарионович Сталин. Осенний ветер пролетал внезапными порывами над притихшей Красной площадью. Сталин стоял с непокрытой головой. Мужественные черты лица его были скорбны. Словно в тяжелом раздумье начал Иосиф Виссарионович свое прощальное слово:
«Товарищи, я не в состоянии говорить долго, мое душевное состояние не располагает к этому. Скажу лишь, что в лице товарища Фрунзе мы потеряли одного из самых чистых, самых честных и самых бесстрашных революционеров нашего времени. Партия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых верных и самых дисциплинированных своих руководителей. Советская власть потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых смелых и самых разумных строителей нашей страны и нашего государства. Армия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых любимых и уважаемых руководителей и создателей. Вот почему так скорбит партия по случаю потери товарища Фрунзе.
Товарищи, этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась еще одна жертва. Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу. К сожалению, не так легко и далеко не так просто подымаются наши молодые товарищи на смену старым.
Будем же верить, будем надеяться, что партия и рабочий класс примут все меры к тому, чтобы облегчить выковку новых товарищей на смену старым.
Центральный Комитет Российской Коммунистической Партии поручил мне выразить скорбь всей партии по случаю потери товарища Фрунзе. Пусть моя короткая речь будет выражением этой скорби, которая безгранична и которая не нуждается в длинных речах»[42].
Раздается последний орудийный салют...