Желание короля ничего не жалеть для украшения объявленного им торжества было выполнено с истинно королевской роскошью.
Еще никогда при дворе Людовика XIII, по справедливости названного Бережливым, не видели такого великолепия.
В громадных дворцовых залах повсюду были устроены роскошные фонтаны, с галерей ниспадало множество богато вышитых знамен. Миллионы свечей освещали анфилады комнат почти дневным светом. Во избежание жары были принесены колоссальные серебряные вазы, наполненные льдом. В боковых залах были накрыты столы, ломившиеся от бутылок с редчайшими винами.
В восьмом часу большая часть приглашенных уже была в сборе. Здесь были все министры, все знатнейшие сановники, высшие военные чины, вся родовая аристократия, иностранные послы и представители среднего сословия.
Немного позже приехали Мария Медичи и герцог Орлеанский, а за ними явились маркиз Галиас, Сен-Марс, де Ту, Ришелье и шевалье Мармон, разные знатные иностранцы, папский нунций и граф Фернезе, уже вышедший из рядов мушкетеров.
Таким образом, составилось огромное блестящее общество, которое, разбившись на группы, вполголоса толковало о событиях дня, ожидая выхода короля и королевы и, так сказать, окончательного открытия бала.
Посторонний наблюдатель тотчас же мог бы заметить, что при дворе есть несколько партий. Члены каждой из них вежливо и приветливо раскланивались с членами другой, но держались на почтительном расстоянии друг от друга. Такое отчуждение было особенно заметно между кардиналом Ришелье и герцогом Орлеанским, уже давно не встречавшихся под одной крышей. Они взаимно ненавидели друг друга и, несмотря на внешнюю любезность, сразу же можно было заметить существование между ними непримиримой ненависти.
Ришелье уже давно знал, что брат короля ненавидит его и ищет только случая, чтобы устранить его. Но и у всемогущего кардинала еще не было возможности погубить этого тайного врага. Он осторожно ждал случая, когда удастся нанести ему и его приверженцам гибельный удар.
Поле битвы и план действий уже давно были им обдуманы и намечены. В душе он окончательно решил так беспощадно поразить королеву-мать и всю ее партию, чтобы после этого поражения уже никому не пришло бы в голову пытаться свергнуть его с высоты могущества. Он был настолько уверен в своем успехе, что вел дело смеясь и шутя, по-видимому, даже не обращая особенного внимания на замыслы врагов, - но втайне он зорко следил за всеми их делами и планами.
Для того чтобы низвергнуть такого человека, каким был Ришелье, его врагам нужны были также необыкновенные силы и средства. Им необходимо было иметь в своей среде хотя бы одного человека, равного Ришелье по силе духа, но такого среди них не было. Несмотря на то, что в тайный союз входили такие лица, как герцог Орлеанский, Галиас, Мармон, тайное общество Черного Братства, Сен-Марс, де Ту, и что все они действовали весьма единодушно и были воодушевлены самыми смелыми надеждами, до сих пор им не удалось добиться ни одного значительного успеха.
Брат короля хоть и держался поодаль от своих сообщников, боясь скомпрометировать себя, но втайне усердно работал над их общим делом, а Мария Медичи всячески содействовала ему.
Даже и в этот торжественный вечер решено было действовать на благо того же общего дела. Герцог Орлеанский узнал, что молодой гардеробмейстер, фаворит короля, Сен-Марс, перешел в их лагерь и это доставило ему немалую радость, потому что в этом человеке он приобрел не только хорошего наблюдателя в среде самого тесного кружка приближенных короля, но еще и такого сторонника, личное влияние которого могло иметь значительный вес. И этот новый союзник ненавидел кардинала все сильнее, потому что постоянно чувствовал на себе его проницательное, наблюдающее око.
Пока Ришелье был в силе, Сен-Марсу нечего было даже мечтать об осуществлении своих честолюбивых планов. При первой же попытке руководить волей короля он встретил бы могучее противодействие со стороны кардинала.
Людовик не любил Ришелье, но боялся его и нуждался в нем, а Сен-Марс знал это и понимал, что возбудить недоверие короля к его главному советнику было нелегким делом.
Но, тем не менее, падение кардинала составило главную цель партии, к которой принадлежали Сен-Марс и его друг де Ту. Втайне было решено в случае надобности прибегнуть даже к оружию, лишь бы погубить ненавистного временщика, сумевшего восстановить против себя всех лучших людей в государстве.
Таким образом, тайный заговор против кардинала приобретал уже достаточно реальную угрозу. Одним из энергичнейших вербовщиков был маркиз де Галиас, недавно убедивший молодого Сен-Марса принять участие в заговоре и, теперь, стоя поодаль от других гостей, разговаривавшего с ним вполголоса.
- Мне кажется, что кардинал никогда еще не смотрел так весело и самодовольно, как сегодня, - говорил Галиас, - посмотрите, как он непринужденно болтает с испанским послом и в то же время беспрестанно поглядывает в смежный зал, точно ждет оттуда чего-нибудь хорошего.
- Да, без сомнения, он опять задумал что-нибудь новое, - отвечал Сен-Марс, - опять какая-нибудь интрига, только я не смог еще узнать, какая именно. Ясно только одно, интрига касается короля и королевы.
- А следовало бы непременно узнать, какие опять хитросплетения изобретены его эминенцией.
- Это не так-то легко сделать, маркиз. Его эминенция человек вообще осторожный, а в таких делах - особенно. Сегодня после поздравления кардинала, король совершенно изменился и был чрезвычайно взволнован. Я даю голову на отсечение, что он сумел в свои поздравления и пожелания подлить как можно больше яда:
- Вы видели короля и говорили с ним после того, как у него был Ришелье?
- Да. Король после свидания с Ришелье был грустен, раздражителен и вообще в самом отвратительном настроении.
- И вы заметили, что дурное расположение духа было не только порождено кардиналом, но и обратилось против него же?
- Да, король сердит на кардинала, даю вам слове!
- Но ведь для нас это было бы в высшей степени важно'
- Еще сегодня вечером вы убедитесь сами, что королю надоел и сам кардинал, и все его интриги.
- Это было бы первым шагом к его падению.
- Но не станем горячиться и рассчитывать заранее, маркиз, - прошептал Сен-Марс, - не забывайте, что мы имеем дело с человеком в высшей степени умным, ловким и сильным! Я знаю кардинала! Если сегодня он впадет в немилость, то скромно и безропотно преклонит голову, но только для того, чтобы завтра же поднять ее опять вдвое выше.
- Ах! Если бы только его постигла эта немилость!
Я знаю, что король не любит Ришелье, эту черную, вечно преследующую его тень, что ему уже опротивели все его интриги, я почти уверен, что он ненавидит его, но в то же время король нуждается в нем, он боится потерять такого талантливого советника.
- И все-таки он должен погибнуть и погибнет, - почти прошипел де Галиас.
- Будем надеяться. Но только я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что свалить его окончательно может только открытая борьба. Здесь, при дворе, мы можем добиться только того, что король окончательно возненавидит и его, и его систему. Но ведь этим еще далеко не гарантируется его падение.
- Да, но все-таки нам прежде всего нужно настроить короля против него, - сказал Галиас, крепко пожимая руку молодого гардеробмейстера. - Вы только что упоминали об одной сцене, которая должна произойти сегодня вечером.
- Да, признаюсь вам, я ожидаю сегодня какой-то катастрофы, хотя решительно не могу определить, как она проявится и кого коснется, - отвечал Сен-Марс.
- Так позвольте мне пойти и сообщить эту радостную весть его высочеству, любезный маркиз, - проговорил недальновидный Галиас и пустился по залам разыскивать брата короля.
Легкомысленный придворный думал, что нанести рану булавкой такому колоссу, как Ришелье, означает уже одержать над ним победу. Одна возможность такой мысли достаточно характеризует все слабоумие людей, окружавших герцога Орлеанского, а если прибавить, что сам он ничуть не превышал их в этом отношении, то можно составить себе достаточно правильное представление о нравственных силах партии, составляющей тайный заговор против Ришелье.
В эту минуту к кардиналу подошел капитан Девере.
По резким движениям капитана и тревожному выражению его глаз Ришелье тотчас же догадался, что он собирается сообщить ему нечто крайне важное.
Кардинал нарочно сделал несколько шагов и отвел капитана в сторону. Таким образом доклад капитана не мог быть услышан никем из присутствующих.
Девере подошел и низко поклонился.
- Извините, ваша эминенция, - проговорил он, - но в галерее только что произошло такое, о чем я счел своей обязанностью немедленно доложить вам.
- Что же случилось, любезнейший Девере?
- Королева только что вышла со всей свитой из своего флигеля, чтобы встретиться с его величеством в смежном зале.
- А! Благодарю вас! Так нужно идти в зал, чтобы присутствовать при этой торжественной минуте.
- Но в то же время, когда королева шла по галерее, на мосту раздался конский топот. Затем к подъезду подскакал какой-то всадник, оставил лошадь солдатам и бегом взбежал по лестнице.
- Кто это был?
- Я даю вам голову на отсечение, ваша эминенция, что это был мушкетер, виконт д'Альби.
- То есть как это? Разве вы не могли рассмотреть его поближе?
- Он шел гораздо быстрее меня, так что мне удалось разглядеть только то, что это был мушкетер.
- Во всяком случае это не мог быть виконт. Что же дальше?
- Он был в такой грязи и пыли, что вообще странно, как он осмелился явиться в таком виде в Лувр.
- Ого! Значит он, без сомнения, возвратился из какой-нибудь дальней поездки! - заметил Ришелье, заметно оживляясь.
- Должно полагать, что так, ваша эминенция, особенно судя по следам грязи на его платье.
- Куда же он прошел?
- Прямо в галерею, именно туда в эту же минуту входила и королева со своими дамами.
- Ну, и что же дальше?
- Королева так испугалась, что не могла устоять на ногах и обергофмейстерина должна была поддержать ее.
- Странно, чрезвычайно странно! Но чего же испугалась королева?
- Дамы говорят, что в прошедшую ночь королева видела очень дурной сон и подумала, что это был курьер из Мадрида.
- Ах! А отчего же не из Лондона! - насмешливо вставил Ришелье. - Ну, и что же сделал мушкетер?
- Он раскланялся перед королевой, а она приказала своей обергофмейстерине пойти и расспросить его, для чего он явился так неожиданно и странно.
- Комедия, комедия и комедия! Чем же все это кончилось?
- Донна Эстебания ушла с мушкетером, а королева с остальными дамами, не спеша направилась в зал. Обергофмейстерина говорила с мушкетером очень недолго, кажется, он только успел сунуть ей что-то в руку.
Ришелье вздрогнул. Глаза его засверкали.
- Вы не видели, что именно такое он ей передал? Разве вы не могли помешать им?
Капитан с удивлением смотрел на него.
- Да как же я мог бы это сделать, ваша эминенция? - спросил он.
- Что же такое дал мушкетер донне Эстебании?
- Они стояли так, что я не мог этого видеть!
- Проклятие! - прошептал кардинал, - кажется, никому при дворе не служат так дурно, как мне!
- Мне только показалось, что когда обергофмейстерина шла, чтобы догнать королеву, у нее было что-то в руках, чего я прежде не заметил.
- Да что же это такое было?! Ящик?
- Да, что-то похожее на ящик. Оно было зашито в красный сафьян.
- Это просто невозможно! Да нет, нет, этого и быть не может! - вскричал кардинал, выходя из себя. - Что, если Рубенс сделал второй портрет и мушкетер привез его как раз вовремя! Тогда, впрочем, мне ничего не стоит доказать, что это не больше чем подделка. Благодарю вас, любезнейший Девере.
Капитан откланялся и ушел.
Ришелье с тем же торжествующим выражением лица и приятной улыбкой направился в смежный зал.
Министры и сановники последовали за ним толпой.
Трубы возвещали приближение короля и королевы.
Пажи Людовика и Анны одновременно показались из двух противоположных галерей и остановились у входов.
Ришелье и министры стали поближе, чтобы быть свидетелями встречи супругов и первыми раскланяться с королем и королевой.
Королева должна была говорить первой.
Анна была поразительно хороша в этот вечер. На ее прекрасном бледном лице и в слегка покрасневших глазах было обычное выражение тайного горя. Но на этот раз, в ту минуту, когда она подходила к королю, во всем существе ее светилась какая-то радость.
Ришелье с затаенным дыханием следил за каждым движением королевы. Он видел, как она поклонилась королю, как обергофмейстерина передала ей футляр, видел все это, но не хотел все-таки верить, что планы его рушатся, что в руках королевы был настоящий, первый портрет!
- Сердечно приветствую приход ваш! - проговорил король, подходя к Анне и целуя ее руку, - отпразднуем этот вечер вместе, среди наших гостей.
- Прежде всего, ваше величество, позвольте мне выразить вам мои поздравления и пожелания всякого счастья, - начала Анна тихим, слегка дрожащим голосом.
- Вы взволнованны, Анна! Мне слышатся слезы в ваших словах, - проговорил Людовик вполголоса и нежно привлек к себе жену. - Будьте же тверже! Я искренне верю словам вашего привета.
- Позвольте же мне присоединить к ним хотя бы ничтожный знак их искренности, - продолжала Анна, овладевая собою и доставая из красного чехла роскошный футляр, - вот портрет, готовившийся в тайне от вас, но, узы, о нем дрянные слуги заранее предупредили вас.
Анна Австрийская произнесла последние слова так громко и с такой выразительной интонацией, что Ришелье невольно побледнел.
Король взял футляр из рук жены.
Ришелье впился в него пристальным взглядом. Он был поразительно похож на тот, который Габриэль де Марвилье недавно увезла в Лондон.
- Поверьте мне, что я, тем не менее,, глубоко тронут вашим нежным подарком. Я должен признаться, что ждал его с невыразимым нетерпением, и для меня он составляет венец сегодняшнего дня.
- Трудно передать вам, государь, до чего я обрадована вашими словами. И да ниспошлет небо конец всем интригам, до сих пор отравлявшим всю мою жизнь и портившим наши отношения. Я тоже должна сделать вам одно признание: я устала и мечтаю о мире.
- Я сам горю тем же желанием, Анна! Ах, это портрет ваш! Как он поразительно похож! Как мастерски исполнен! Вы не могли придумать для меня более приятного подарка!
Людовик оглянулся вокруг и остановил взгляд на кардинале, по-видимому, очень удивленном и недовольном. Король вынул портрет из ящика.
- Посмотрите, ваша эминенция, - разве я не прав, говоря, что это поистине мастерская работа! - обратился он к Ришелье, подошедшему в этот момент, чтобы окончательно убедиться в правильности мысли, приводившей его в ужас.
- Да, ваше величество, лучше этого портрета может быть разве только сама действительность, - почти дрожа от бешенства, польстил Ришелье, принимая из рук короля роковой портрет.
Он стал пристально рассматривать его, - кисть принадлежала несомненно Рубенсу, бриллианты на рамке были расположены точно так же.
Хотя это было и не совсем вежливо, но Ришелье не мог удержаться от того, чтобы не повернуть портрет и не взглянуть на его обратную сторону.
На золотой пластинке совершенно четко виднелась буква "А", вырезанная его бриллиантовым кольцом.
Он изменился в лице от страха и волнения! Каким образом могла Анна Австрийская добыть этот портрет обратно!
Пока королева принимала приветствия и поздравления от толпившихся вокруг нее знатных дам и получала кислый поцелуй в лоб от Марии Медичи, Людовик подошел к Ришелье.
- Теперь видите, ваша эминенция, проговорил он вполголоса, но с таким волнением, которое не могло ускользнуть от окружающих, - что вы и на этот раз ошиблись.
- То есть меня перехитрили, ваше величество! - хотел было возразить кардинал, но мгновенно понял всю ничтожность этого довода и промолчал.
- Вы, великий государственный деятель, ваша эминенция, - продолжал Людовик, - но очень плохой посредник в делах супружеских! Поэтому я раз и навсегда запрещаю вам вмешиваться в мои личные отношения. Слышите, - я требую, чтобы вы воздержались от всякого вмешательства, так как вижу, что это может повлечь за собой гибельный разрыв между мной и королевой. Я высказался совершенно ясно и, надеюсь, вы меня поняли. За ваши услуги в делах государственных я буду вам всегда очень благодарен! А теперь пойдемте в зал.
Ришелье, бледнее смерти, молча пошел за королем. Он рассчитывал восторжествовать, а ему пришлось так унизиться.
Идя в зал, он заметил улыбавшихся Сен-Марса и де Ту.
Сознание, что над ним могут смеяться, пронзило все его существо.
- За это вы мне дорого заплатите! - прошептал он, проходя мимо и с нетерпением ожидая минуты, когда ему можно будет покинуть ненавистное торжество.