Было уже далеко за полночь, когда карета кардинала остановилась у подъезда резиденции Ришелье.
Кардинал был в высшей степени взволнован. Еще никогда в жизни не бурлила так кровь в его скрытной груди! Несмотря на высокий духовный сан, у него вырвалось ужасное проклятие, когда он убедился в том, что все его планы разрушены и Людовик твердо намерен окончательно примириться с Анной. Весь вечер король был необыкновенно предупредителен с женой, точно стараясь доказать всем и каждому, что попытка снова разъединить их будет безуспешной.
Людовик все время старался быть с ней рядом, несколько раз повторял ей, как глубоко обрадован он тем, что, наконец, ему удалось устранить все причины их размолвки и закончил просьбой об интимной встрече с ней.
Анна ответила ему, краснея, что если он придет к ней, как супруг, то она будет счастлива принять его.
Таким образом, между королевской четой установилось полное согласие. Все окружающие радовались этому примирению, понимая, что только любовь Людовика к жене могла затмить все зло, причиненное его недоверием к ней.
Приехав домой, Ришелье приказал камердинеру, встретившему и проводившему его до кабинета, сейчас же разбудить патера Жозефа и пригласить его к кардиналу.
Сам он принялся беспокойно шагать взад и вперед по комнате.
Он совершенно не понимал всего происшедшего, так неожиданно разбившего его расчеты, и мучительно искал объяснений, потому что неизвестность была для него еще мучительнее.
Через несколько минут явился и серый кардинал. Его часто неожиданно будили по ночам и он не особенно удивился и сегодняшнему случаю.
По временам Ришелье страдал бессонницей. Тогда он проводил целые ночи за работой и бесцеремонно приказывал будить всех, кто был ему нужен. Чтобы позолотить пилюлю, он всегда говорил, что для блага государства можно пожертвовать одной ночью сна.
- Двадцать первого числа этого месяца, патер Жозеф, - начал Ришелье негромко и серьезно, - я поручил вам, во-первых, лично наблюдать за тем, чтобы мушкетер его величества, виконт д'Альби, действительно отсидел дома свои пять дней домашнего ареста, во-вторых, чтобы мушкетеры Монфор и Сент-Аманд были назначены в караул в Лувре.
- И приказания эти были исполнены. Приказ о назначении в караул Монфора и Сент-Аманда не мог быть передан капитану вечером двадцать первого, так как его нигде не нашли. Что касается арестованного мушкетера, то все пять вечеров подряд я лично ходил осведомляться, дома ли он, и каждый раз своими глазами видел, что он был в своей комнате.
- Вы знаете его в лицо, патер Жозеф?
- Нет, но я знаю, что он носит мушкетерскую форму и руководствовался этим, исполняя ваше поручение.
- Вчера был последний день его ареста. Вы и вчера его видели?
- Да, вчера также.
- Это совершенно непонятно! - вскричал Ришелье. - Курьер, возвратившийся из Лондона, уверяет, что видел в Лувре трех мушкетеров. - Сегодня я сам нарочно справлялся у капитана Девере и тот сказал, что из его людей в отпуске были только двое. К сожалению, они успели уехать до того, как я отдал свой приказ. Но кто же был с ними третий?
Патер Жозеф пожал плечами.
- На это я не могу вам ответить! - проговорил он.
- Сегодня вечером Девере вдруг докладывает мне, что около девяти часов в Лувр прискакал курьер, и курьер этот был никто иной, как виконт д'Альби.
- Что ж, это вполне возможно; Ведь арест его прекратился вчера вечером.
- Да ведь не мог же он со вчерашнего вечера слетать в Лондон и возвратиться обратно! - с досадой крикнул Ришелье. - С виду оно, пожалуй, и похоже на то, что эти господа мушкетеры могут делать чудеса, но ведь это же вздор!
- Я ничего не слыхал ни о какой поездке в Лондон.
- Да, да разумеется, вы не можете объяснить мне ничего! - проговорил Ришелье в самом дурном расположении духа, - да, наконец, я и сам ничего не понимаю!
В эту минуту часы, стоявшие на мраморной доске камина, пробили час. В кабинет вошел камердинер.
- Что там такое? - спросил кардинал, оглядываясь.
- Какой-то гвардеец просит позволения увидеть вашу эминенцию. Он говорит, что видел свет в окнах и, значит, вы еще не изволите почивать, - доложил камердинер.
- Как его зовут?
- Жюль Гри.
- А! Хорошо! Пусть войдет! - вскричал Ришелье и лицо его несколько просветлело, так как появилась надежда добиться какого-нибудь разъяснения.
- Ступайте и отдохните, патер Жозеф, - прибавил он, обращаясь к своему серому двойнику, - завтра нам предстоит много работать и многое обсудить.
Жозеф покорно встал, поклонился и вышел.
В кабинет тотчас же явился достойный сын и ученик отца Гри. Поверх красного мундира кардинальской гвардии на нем был накинут темный плащ, по виду которого можно было сразу же догадаться, что его хозяин вернулся из длительного путешествия.
Жюль Гри раскланялся, держа шляпу на отлете.
- Когда вы возвратились? - спросил кардинал нетерпеливо.
- С полчаса назад я проехал сквозь заставу.
- Один?
- С Рансоном, ваша эминенция.
- А где же Ротфор?
- Он убит, ваша эминенция.
- Убит?! Как же это случилось? Говорите!
- Семь дней тому назад я с Рансоном и Ротфором выехал отсюда из Парижа и ровно двадцать четвертого этого месяца мы благополучно прибыли в Лондон, где я тотчас же отправился на квартиру госпожи де Марвилье.
- А она была уже в Лондоне?
- Не знаю, ваша эминенция, но меня довольно деликатно выгнали и велели прийти на другой день утром. Я так и сделал и застал госпожу де Марвилье. Она сказала мне, что в полдень отвезет ларчик герцогу Бекингему.
- Рансон и Ротфор были с вами?
- Так точно, ваша эминенция! Попробовали было пробраться во дворец герцога, но на большом подъезде было слишком людно, и мы добрались до черного хода.
- Вы не видели, что делалось возле подъезда и кто приезжал к герцогу?
- Нет, ваша эминенция. Сначала нам было невдомек, что оно бы и не лишне, ну а потом мы уже не могли, потому что были заняты черным ходом. Нам было очень некогда. Госпожа де Марвилье собиралась отдать ларчик герцогу в двенадцать часов. Вот мы и решили пробраться во дворец сейчас же после того, как у герцога побывает наш посланный, значит, между часом и двумя обработать свое дельце и лететь сюда.
- Не заметили вы в Лондоне около дворца или не встретили ли у госпожи де Марвилье нескольких мушкетеров?
- Нет, ваша эминенция, в Лондоне мы их не видели, а нагнали только в Лувре.
- Значит, там же, где видел их Мулен! Сколько их было?
- Трое, ваша эминенция.
- Мулен говорил правду! Фамилии их знаете?
- Как не знать! - Маркиз, виконт и Милон!
- Виконт д'Альби? - переспросил кардинал, недоверчиво взглядывая на своего курьера. - Да вы, вероятно, ошиблись!
- Никак нет, ваша эминенция, - отвечал тот улыбаясь, - как же мне было не рассмотреть его, когда мы с ним маленько поцарапались шпагами.
- Клянусь, я понимаю в этом деле все меньше и меньше! Виконт был под домашним арестом. Я сам велел присматривать за ним и вдруг оказывается, что двое достойных доверия людей видели его в одно и то же время в двух разных местах!
- Я, кажется, могу понять это совсем просто, ваша эминенция, уж если вы оказали мне честь заговорить со мной об этом.
- Ну, как же вы это объясните? Говорите.
- А так, что настоящий виконт ездил в Лондон, а фальшивый сидел дома под арестом.
- То есть, это означает, что существовал фальшивый виконт?
- А просто набили чучело, одели в мушкетерскую форму, да и посадили в комнате спиной к двери, так что каждый, кто заглянет, думает, что это сидит настоящий виконт.
- Да, но ведь это такого рода штука, за которую можно насидеться в Бастилии!
- А это уже придется решать вашей эминенции.
- Докладывайте дальше. Вы остановились на том, что хотели пробраться во дворец...
- Точно так, для того, чтобы завладеть ящичком, который я видел у госпожи де Марвилье. Мы разговорились там с одним из лакеев и рассказали ему, что бежали со здешней службы, чтобы поступить на английскую. Он был родом француз и очень к нам расположен. Я стал просить у него совета, да и говорю, что, по-моему, было бы лучше всего, если бы он помог нам переговорить с его господином. Сначала он не соглашался. Но Ротфор стал предлагать ему деньги. Тогда он сказал, что проведет наверх только одного из нас, а другие пусть ждут внизу.
- Итак, вы все же пробрались наверх?
- В двенадцать часов госпожа де Марвилье приезжала к герцогу, а в два я был уже в его покоях. Я выждал минуту, когда герцог вышел зачем-то из кабинета, и пробрался туда. На столе стоял тот ящик, который я видел у госпожи де Марвилье, но от портрета с бриллиантами и след простыл. Чтобы не попасть впросак, и чтобы потом не сказали, что я сам сочинил всю эту историю, я захватил со стола несколько безделушек не дешевле... Вот, например, эта печатка...
- Ну, я думаю, что вы не очень раздумывали над ценой, и если бы могли, захватили бы с собой все, что там было, - заметил Ришелье, - однако, продолжайте.
- Я поискал еще портрет, но убедившись в том, что его нет, сразу же ушел. Но не успел я спуститься к товарищам, как во всем дворце поднялся страшный переполох.
- Вероятно, обнаружили ваше присутствие?
- Уж и не знаю, ваша эминенция. Мы поскорее сбежали из дворца и затерялись в боковых улицах, а потом со всех ног пустились в обратный путь. Что произошло потом у герцога, я, конечно, не знаю. А только мы были в таком горе, в таком отчаянии, что не достали портрет! Нас только и утешало сознание, что мы сделали все возможное, все, что в пределах человеческих сил.
- А хотите вы знать, где портрет?
- Да, верно, герцог не поставил его на стол, как вы предполагали, ваша эминенция, а припрятал хорошенько.
- Ничуть не бывало. Его привезли мушкетеры и вот уже пять часов он в руках короля.
- О! Черт возьми! - прорычат Гри. - Так вот отчего они так спешили из Дувра. Ну, да зато мы так угостили одного из них, что он, наверное, любуется теперь корешками травы.
- Да мне то от этого мало пользы! Теперь я все понимаю! Мушкетеры приехали в Лондон в одно время с вами. Там они, не заходя к Марвилье, отправились прямо к Бекингему, получили от него портрет и уехали обратно, так что вы не могли ни увидеть их, ни помешать им.
- Нет, извините, ваша эминенция, мы помешали им и даже очень! Позвольте вам рассказать все по порядку.
- Ну, ну, продолжайте и поскорее заканчивайте.
- Мы выехали из Лондона и к ночи очутились в Дувре. Только я сомневаюсь, чтобы мушкетеры добыли у герцога портрет по его доброй воле, а то с чего бы ему приказать запереть гавань в Дувре.
- Да, но только вы забываете при этом самих себя, - заметил кардинал, - а мне кажется, что этот приказ был отдан именно из-за вас.
- Гавань заперли именно в то время, как мы выехали в Дувр. Дело выходило дрянное! Становилось уже темно и мы метались по гавани, как угорелые. Вдруг видим - идут три мушкетера с каким-то капитаном и толкуют с ним, как бы перебраться в Булонь. Нам подумалось, что если можно выехать из гавани им, то, значит, можно и нам. Мы тоже начали было перебираться на корабль, - но тут-то и произошла схватка.
- Да разве капитан, собиравшийся перевозить мушкетеров, не знал, что гавань заперта?
- Нет, видно знал, да только я видел у виконта пропуск от герцога Бекингема.
- Так вот вам и доказательство, что порт был закрыт только для вас.
- Мы бросились на мушкетеров! Рансон схватился с маркизом, Ротфор с Милоном, а я принялся за виконта! Через несколько минут слышу, Милон кричит ему, чтобы он бросал все и один садился на корабль. Он и послушался. Я тоже хотел идти за ним, но капитан оттолкнул меня и тут уж нам никак нельзя было помешать виконту уехать. Я от злости так налетел на Милона, что мы с Рансоном изрубили его чуть ли не в куски, он так и остался на месте, а в то же время маркиз изловчился всадить свою шпагу Ротфору в грудь так, что тот упал. Не подойди в это время ночной патруль, не подарили бы ему смерть товарища! Ну, а тут, как услышали, что идет полиция, ясно, нам пришлось дать тягу!
- А от виконта уже и следа не осталось! Оттого-то ему и удалось поспеть как раз вовремя, перед праздником.
- К утру мы с Рансоном забрели в какую-то избушку на берегу моря и там нашли двух рыбаков, взявшихся, конечно, за хорошие деньги, доставить нас на французский берег. Погода стояла хорошая, море было спокойное, вот мы благополучно и добрались до Кале. Там мы нашли свежих лошадей и, сломя голову, понеслись к Парижу, а здесь я тотчас же пришел к вашей эминенции. Да, нечего сказать, не мало-таки хлопот, трудов и опасностей, - а благодарность за все это известно какая...
- Скажите лучше: много шума из-за пустяков! - проговорил Ришелье мрачно.
- Нет, я вам скажу другое, ваша эминенция: у нас с виконтом и маркизом счеты еще не сведены. И попадись они мне хоть в самом Лувре, - им несдобровать!
- Да, и вы будете правы, потому что они лишили вас награды, которую я вам назначил, если бы вы привезли мне портрет.
- Милон, наверное, уже больше не встанет. Я думаю, с него достаточно. А что касается других, да не будь я Жюль Гри, если я не доберусь до них. Будь потом, что будет, а я уж доберусь таки!
- Ну, это уж ваше дело! - закончил Ришелье и очень немилостиво выпроводил гвардейца.
Теперь он знал, как произошло все смутившее его дело, но от этого чувство унижения не исчезло. Еще долго шагал он взад и вперед по комнате, стараясь овладеть собой и найти новую жертву, на которой можно было выместить накопившуюся злобу. Он должен был или ответить своим противникам таким же унижением, или отомстить им страшной местью, - только это могло бы его успокоить.
Враги должны были почувствовать всю тяжесть его руки! Но самое главное - они должны понять, что если он молча перенес свое унижение, то только с одной целью - еще больше поднять свое величие. В нем пробудилась жажда крови, и ею он хотел смыть пятно своего поражения.