-- Эй, Диего! -- крикнул дон Мануэль своему слуге, поднимаясь по ступеням дворца, чтобы войти в дежурный зал, где, как он только что увидел через стеклянную дверь, его ожидали бригадир Жиль-и-Германос и патер Антонио.
-- Дон Албукерке! -- быстро обернувшись, отвечал слуга, уже направившийся было через двор.
Дон Мануэль Павиа де Албукерке осторожно, стараясь не слишком звенеть шпорами, спустился по лестнице; Он был поразительно красив, именно поэтому все женщины в Мадриде знали его. Его везде можно было видеть -- на Прадо, в театре, в цирке, и всюду на него оглядывались, любуясь необыкновенной грацией его движений. Любимец высшего круга, баловень общества, он был чрезвычайно представителен, но при этом в нем не было напыщенности. Прекрасная густая борода украшала его мужественное, цветущее здоровьем лицо, в живых глазах был огонь, особенно, когда он говорил; когда же он смеялся, то был просто обворожителен.
Дон Мануэль хорошо знал, что он может нравиться. К тому же он был смелым наездником, честно служил и был самым ловким в Мадриде бойцом. Это он уже не раз доказал на бесчисленных дуэлях и поединках.
Число его знакомых было очень велико, но друзей -- только двое: бригадир Жиль-и-Германос и молодой патер знатного происхождения, патер Антонио.
Дон Мануэль, как мы уже сказали, снова повернулся к своему лакею, только что вручившему ему записочку, которую дон Албукерке, не распечатывая, положил в карман. Повернулся же дон Мануэль потому, что увидел -- друзья ждут его в дежурном зале.
-- Диего, -- сказал он, -- у меня еще одно поручение для тебя.
-- Что прикажете, дон Албукерке?
-- Я хочу отослать письмо, но ты знаешь, что письма иногда теряются.
Диего улыбнулся:
-- Я не простак, дон Павиа, и сумею быть осторожным.
-- Мне известно. Ты знаешь дворец графа Кортециллы?
-- Я несколько раз ходил к патеру Антонио.
-- Отдай ему это письмо, -- сказал дон Мануэль, вынув записочку из кармана и отдавая ее слуге.
-- В собственные руки? -- спросил Диего.
-- Ему лично, а никак не лакею! Если же патера нет дома, то попроси, чтобы тебя проводили к благородной донье.
Диего посмотрел на своего господина, и ясно было, что он вполне понял, что от него требуется.
-- Значит, благородной донье я могу отдать его? -- спросил он.
-- Да, да. Но только ей самой, не графу!
-- Позвольте, -- вдруг заметил Диего, подержав письмо перед фонарем и прочитав на нем адрес, -- это же то письмо, которое я только что вам передал.
-- О Боже! -- воскликнул дон Мануэль, недовольный своей оплошностью. -- Это было бы страшное недоразумение!
Он взял письмо у слуги, продолжавшего потихоньку улыбаться, и подал ему другое, без всякой надписи.
-- Ступай скорее, Диего.
-- Ответ нужен, дон Албукерке?
-- Нет, но не забудь, что я сказал тебе: письмо не должно попасть в чужие руки.
Диего поклонился, надел шляпу, которую все время держал в руках, побежал через двор, а дон Мануэль снова поднялся по широким мраморным ступеням и вошел в большую стеклянную дверь.
-- А, вот и он, наш благородный дон Мануэль! -- воскликнул бригадир Жиль-и-Германос. Его круглое, красное лицо осветилось приятной улыбкой, и он дружески протянул вошедшему обе руки. -- Наконец-то! Верно, ходил опять под чьими-нибудь окнами или был на свидании...
-- Ты все шутишь, Жиль, -- возразил Мануэль. -- Но я от души рад видеть вас обоих; тебя, мой дорогой бригадир, и тебя, патер Антонио, ученый и философ, хоть ты и не признаешься в том. Мне уже давно хотелось побыть с вами.
-- Да, да, -- рассмеялся Жиль. -- Наш благородный дон десять раз пообещает прийти и лишь один раз придет.
-- Сегодня я был дежурным.
-- По службе или по любви?
-- Ты, я вижу, в очень хорошем расположении духа, -- отвечал Мануэль. -- По службе. И дело весьма важное: дон Карлос появился в Мадриде.
-- Как? Дон Карлос! -- воскликнул Жиль, вскочив со своего стула, на который он только что уселся.
Патер Антонио тоже проявил некоторое изумление.
-- Между нами говоря, сегодня рано утром я получил приказ поставить караулы у всех ворот, но птичка, кажется, вылетела раньше, ибо я только что получил донесения, что за весь день никого не обнаружено.
-- Однако с его стороны это смелая штука.
-- Да, это на него похоже, и я этому верю, -- заметил Антонио. -- Не верю только, что его можно поймать. У него слишком много друзей и слишком много средств.
-- Кстати, патер Антонио, -- заметил Мануэль, -- у вас во дворце тоже происходит что-то таинственное.
-- Почему ты так думаешь? -- спросил Антонио.
-- Нет, я не думаю, просто я видел, -- отвечал Мануэль, -- вчера вечером, когда возвращался с Прадо и уже стемнело...
-- Ты оказался там из-за молодой графини, к которой с некоторых пор неравнодушен? -- перебил Жиль своего товарища. -- Одобряю твой вкус.
-- Я просто проходил мимо дворца графа Кортециллы по пути домой и тут увидел двух закутанных людей, которые, подозрительно оглядываясь, быстро шли к дворцу.
-- Уж не дон Карлос ли это был со своим братом Альфонсом?
-- Нет, это были не они, я уверен, но, во всяком случае, это были замечательные фигуры, -- продолжал дон Павиа. -- На них были запыленные ботфорты, одинаковые плащи и шляпы, а лица сильно заросли бородой.
-- Так это были просто какие-нибудь управляющие, -- спокойно заметил Антонио, -- прибывшие доложить о чем-то графу. Действительно, такие люди иногда бывают у него.
-- Не знаю, -- задумчиво проговорил дон Павиа. -- Только они произвели на меня странное впечатление. Я уверен, Антонио, ты, если и знаешь, все равно не проговоришься, но мне сдается, что Кортецилла втайне помогает дону Карлосу.
-- Не думаю, -- воскликнул Жиль. -- Скорей, мне кажется, человек этот, владеющий сказочными богатствами, имеет какие-нибудь дела на севере, и его частые путешествия вовсе не так бесцельны. Я думаю, что он стоит во главе какого-нибудь тайного общества или какой-нибудь тайной партии...
Антонио улыбнулся, но это была холодная улыбка, и он сказал только:
-- Я вижу, что вы знаете гораздо больше моего, я ничего такого не замечал. Все любят строить догадки насчет графа.
-- Это потому, что он так уединенно живет и так ужасно богат, -- сказал Жиль. -- И потому, что графиня Инес хорошая партия. Клянусь, она с каждым днем становится прекраснее, и мадридские дамы вполне могут ей позавидовать.
-- Право, я думаю, уж не влюблен ли наш общин друг бригадир Жиль-и-Германос! -- воскликнул Мануэль шутя. -- Прежде он смеялся над теми, кто впадал в это сумасшествие, прежде он уверял, что оружие заменяет солдату невесту и что он скорее захочет изведать глубину какого-нибудь сосуда с вином, нежели глубину прекрасного женского взора, но теперь, кажется, произошла внезапная перемена...
-- Не беспокойся, друг мой, -- улыбаясь, отвечал Жиль, -- я тебе не соперник. Но что скажет молодая герцогиня Медина, жена старого герцога Федро, узнав, что Мануэль изменил ей?
-- Я всегда был к ней внимателен, и только.
-- Дело в том, как на это посмотреть. Во всяком случае, старик-герцог смотрит на это иначе, чем ты.
-- Старому человеку жениться на молодой донье всегда опасно, -- заметил патер Антонио.
-- Ну да, поэтому-то вы и вовсе не женитесь, чтобы с вами этого не случилось, -- смеялся Жиль. -- Однако герцогу должно было быть известно, что прежде, чем стать его женой, донья Бланка Мария де ла Ниевес имела не одну любовную интригу. Если бы мне за ее записочки, которые получал Мануэль, назначили годовой доход, я бы давно стал миллионером.
-- Я об этих письмах ничего не знаю, -- сказал Мануэль.
-- Конечно, ты ведешь себя как рыцарь и не признаешься в этом, но я однажды после твоего посещения нашел в своей гостиной записочку от этой дамы и потом как ценную бумагу передал ее тебе. Да, да, я все вижу! Прошлый раз на балу герцогиня была очень грустна, оттого что известный Ромео слишком явно ухаживал за гранатовым цветком. Но берегись, герцогиня опасна и умеет плести интриги.
-- Старый же герцог чрезвычайно прям и чистосердечен. Одно стоит другого, -- сказал Мануэль.
-- Мне пора домой, уже стемнело, -- заметил патер Антонио, вставая. -- Я видел вас, поговорил с вами -- и с меня довольно. Не хотите проводить меня?
-- Воспитатель прекрасной графини уже беспокоится, -- рассмеялся Жиль. -- Какой вы, однако, преданный и заботливый человек, патер!
-- Всякий должен ответственно исполнять свои обязанности, -- серьезно отвечал Антонио.
-- У тебя завидная обязанность, -- признался Мануэль, -- но я думаю, что она трудна и неблагодарна. Скорее бы я согласился стеречь дюжину пленных, чем одну прекрасную молодую девушку.
Молодые люди встали и оставили дежурный зал, напутствуемые поклонами остальных офицеров. Разговаривая между собой, друзья прошли через двор, где часовые отдали им честь, и вышли на улицу.
Приятный свежий ветер дул им навстречу. Была одна из тех волшебных испанских лунных ночей, которые так живительно действуют на человека после тяжелого знойного дня. Поздно вечером и ночью Мадрид обычно оживляется, тогда как днем все прячутся в домах за спущенными занавесками.
На улицах было шумно. Прадо, Реколетос и Фуэнте Кастеллана были полны пешеходов, колясок и всадников. На Пуэрта-дель-Соль еще толпились купцы, евреи и христиане, торговались, разговаривали и обделывали свои дела. На площадь Майор, с ее великолепными лавками, обилием цветов и мороженого, с ее прекрасными выставками, стекался народ. Из сада в центре площади далеко разносилось благоухание цветов.
Три приятеля направились сначала на Прадо, чтобы потом свернуть на ту улицу, где находился дворец графа Кортециллы.
Дойдя до этой сравнительно пустой и спокойной улицы, они увидели большое скопление людей, по-видимому, наблюдавших за чем-то. Там царила полная тишина, но издали не видно было, чем занят народ.
Однако в ту же минуту три приятеля разом замолчали, взглянув на плоскую крышу одного из домов...
Там, на страшной высоте, по самому краю крыши двигалась залитая лунным светом белая фигура в легкой ночной одежде.
Толпа с ужасом смотрела на лунатика, который каждую минуту мог оступиться и рухнуть вниз.
При виде этой страшной картины тело цепенело и волосы становились дыбом. Как тень или как дух, отрешившийся от всех физических законов, повернувшись лицом к луне, двигалась эта женская фигура вдоль самого края. В любую минуту она могла разбиться о мостовую.
-- Ни слова! Только не зовите! -- говорили несколько человек в толпе. -- Ради Бога, тише!
В ужасе смотрели Мануэль и бригадир на женщину-лунатика, патер Антонио стоял бледный и безмолвный и вдруг незаметно скрылся.
Не отводя глаз, смотрели любопытные на белое привидение, которое уверенно продолжало идти вперед.
Спустя несколько минут возле белой женской фигуры внезапно показался мужчина в широкой черной одежде.
Дону Мануэлю и Жилю показалось, что то был дух Антонио, и, обернувшись, они увидели, что его уже не было с ними.
В толпе раздался сдержанный ропот удивления при виде этого человека, который осмелился спасти сомнамбулу от страшной опасности.
Мужчина в черном, уверенно и легко ступая по краю крыши, будто божественной силой воодушевленный на этот подвиг, приближался к женщине.
Еще минута -- и все будет кончено! Либо ему удастся спасти ее, либо они оба упадут со страшной высоты.
Затаив дыхание, все следили за его движениями, у всех кровь застыла в жилах от ожидания и страха.
Вдруг сомнамбула, будто почувствовав, что к ней приближаются, начала просыпаться, она сделала легкое движение и пошатнулась.
Из толпы вырвался страшный крик, женщины закрыли глаза, мужчины побледнели. Но в ту же минуту смелый юноша в черной одежде уже подхватил ее и поднял на руки.
Раздались громкие радостные крики. Люди, только что натерпевшиеся смертельного страха, радовались и рукоплескали отважному юноше, который уже уносил спасенную и вскоре совсем скрылся с нею из виду.
-- Это был Антонио, -- сказал Мануэль. -- Яузнал его.
-- Но кто эта сомнамбула? -- спросил Жиль, удаляясь вместе со своим другом.
-- На такой высоте трудно узнать. Дом стоит рядом с дворцом графа Кортециллы, -- отвечал Мануэль, -- видимо, какая-то их соседка, но я не знаю, кому принадлежит дом.
И друзья отправились по домам, а толпа стала расходиться, не переставая дивиться смелому поступку юноши в черном.