В богато убранном будуаре стояла перед зеркалом молодая донья и, казалось, спрашивала у прекрасного венецианского стекла, достаточно ли она хороша сегодня. При этом донья самодовольно улыбалась, в глубине души не сомневаясь, что зеркало говорит "да".
Донье было около двадцати восьми лет, она была полной и высокой. Ее грудь, плечи и руки были безукоризненно прекрасны. Герцогиня вообще напоминала женщин Рубенса.
Румяное лицо ее нельзя было назвать особенно благородным или выразительным, красота ее больше дурманила, чем привлекала. Ни особенной сердечной доброты, ни каких-либо других душевных качеств не светилось в глазах герцогини, скорее даже черты ее выражали холодность и вместе с тем жажду чувственных наслаждений.
Страсть и чувственность читались в темных глазах и пухлых, красивых губах Бланки Марии Медины.
При этом герцогиня была поразительно величественна, и всякий, кто видел ее в первый раз, должен был признаться, что красота ее опьяняет.
На герцогине было светло-голубое шелковое платье и легкая мантилья, на шее великолепное жемчужное ожерелье, на груди приколот любимый ее цветок -- темно-красный центифолий.
-- Ты как раз вовремя, Фелина, -- сказала герцогиня вошедшей служанке и не подумав спросить у нее, что ей нужно. -- Отдали вчера мое письмо дону Павиа де Албукерке?
-- Да, ваше сиятельство. Сегодня я узнала у управляющего благородного дона, что письмо было получено вчера, Диего передал его.
-- Значит, недоразумения невозможны. Он получил письмо, -- прошептала герцогиня.
-- Если позволите, ваше сиятельство, я хотела доложить... -- начала Фелина.
-- Говори, -- приказала герцогиня.
-- Диего вчера вечером отнес записочку во дворец графа Кортециллы.
Герцогиня чуть не выдала себя при этих словах, так взволновало ее это сообщение.
-- Я так и думала, -- чуть слышно проговорила она, а потом прибавила громко, стараясь говорить равнодушно: -- Кто тебе это сказал, Фелина?
-- Жуанита, дочь управляющего. У нее связь с Диего.
-- Вероятно, Диего носил письмо к патеру Антонио, другу своего господина.
-- Никак нет, ваше сиятельство. Жуанита сказала мне, что Диего передал письмо молодой графине.
-- И она оставила его у себя?
-- Не только оставила, но и распечатала. Так Диего сказал Жуаните.
Герцогиня побледнела и отошла в сторону, будто бы для того, чтобы навести порядок на одном из мраморных столиков.
Прошло несколько минут.
-- Да, кстати, зачем ты пришла, Фелина? -- спросила герцогиня, стараясь казаться спокойной.
-- Там чужой человек пришел, он хочет вас видеть.
-- Кто он и что ему нужно?
-- Он не сказал этого, но уверяет, что прежде служил в доме у благородного дона де ла Ниевеса.
-- Ну так зови его, -- приказала герцогиня. Фелина вышла, и тотчас лицо герцогини приняло другое выражение.
-- Он не идет... Теперь я все понимаю, -- тихо проговорила она. -- Он хочет меня оставить, он любит прекрасную графиню Кортециллу! Да, это так, больше нет сомнений. Он получил мое письмо и не идет... может быть, он даже не прочел его... Я, -- Бланка Мария содрогнулась, -- я надоела ему! -- поняла она со всем отчаянием униженного самолюбия. -- Он хочет быть свободен, чтобы вольнее и беспрепятственнее любить другую. И я должна смотреть на то, как он с другой будет ездить на прогулки, разговаривать в театре... Нет, я не вынесу! Но это еще кто? -- перебила себя герцогиня, увидев в дверях неизвестного посетителя. -- Что за зловещее, преступное лицо, -- тихо добавила она.
-- Извините, ваше сиятельство, что я осмелился вас обеспокоить, -- произнес вошедший, низко кланяясь и косясь в то же время на герцогиню, которая окинула его быстрым оценивающим взглядом. На нем был старый, поношенный военный мундир, а в руке он держал шляпу, которую теперь бросил на ковер позади себя.
-- Кто ты такой? -- спросила герцогиня.
-- Изидор Тристани, ваше сиятельство. Прежде был капралом, а еще прежде слугой в доме благородного дона де ла Ниевеса, вашего сиятельного отца. Тому будет теперь уже лет девять.
-- Да, я смутно помню, что у отца в доме был человек, которого звали Изидором. Твои дела, кажется, не очень хороши, судя по твоей одежде?
-- В том-то и дело, ваше сиятельство, что одежда делает человека, -- улыбнулся Изидор. -- Я пришел с покорнейшей просьбой к вашему сиятельству... Нет, нет, вы не угадали! Я пришел сюда попросить вас похлопотать обо мне...
-- У кого же и о чем?
-- Мне надоело нищенствовать, и я принял теперь твердое решение...
-- Отчего же ты в полку не остался?
-- Это случилось из-за рокового стечения обстоятельств... Я думаю, что это была интрига. Я был капралом, и мое место, вероятно, понадобилось другому. Как-то я подрался с одним незнакомцем и неосторожно ранил его, вот и пришлось полк оставить. А теперь я хочу перейти к карлистам.
-- И ты, не стесняясь, говоришь это здесь? -- спросила герцогиня.
-- Здесь -- да, но только здесь, ваше сиятельство.
Я прошу вас, герцогиня, не говорить обо мне с доном Альфонсом, братом дона Карлоса, а...
-- Это престранная просьба! Изидор мигнул и улыбнулся.
-- Когда-то, -- сказал он, -- дон Альфонс часто и не без причины бывал в доме у вашего отца... Поэтому осмеливаюсь попросить у вас рекомендательное письмецо. Хотя у меня связей достаточно, ваше сиятельство, и я даже лично знаю дона Карлоса, но по разным тайным соображениям я не могу к нему лично обратиться, хе-хе! Но, однако, пора действовать -- нужда дошла до крайности, и я хочу с этим покончить, поэтому я решил поступить в рекруты!
-- Ты просишь меня о том, чего я никак не могу исполнить, -- сказала герцогиня. -- Если принц и посещал некогда дом моего отца, то тогда обстоятельства были иные. Герцогиня Медина никак не может дать тебе рекомендательного письма, как бы она ни желала помочь бывшему слуге своего отца. На, возьми это, -- добавила она, бросив жадному Изидору кошелек, который тот быстро подхватил.
-- Премного благодарен вам, ваше сиятельство! Я и на всякую другую службу способен, -- продолжал Изидор. -- Я знаю все понемножку: знаю солдатскую службу, знаю и шпионскую, я бы даже мог быть и идальго, сменить лишь платье, а теперь, благодаря вашей щедрости, я могу это сделать Я мог бы пригодиться , вам, ваше сиятельство, неблагодарным меня не назовешь...
-- Где ты живешь, Изидор?
Бывший рядовой не то презрительно, не то с сожалением пожал плечами.
-- На углу улицы Толедо и Еврейского переулка, -- отвечал он. -- Я там уже почти изжарился под крышей. Ваше сиятельство, я хотел бы заслужить эти деньги, оказав вам какую-нибудь услугу, чтобы подаяние ваше не так тяготило меня. Я не прошу милостыни...
-- Знаешь ты дона Албукерке? -- спросила герцогиня.
-- Как самого себя, ваше сиятельство! Кто же не знает прекрасного дона Мануэля Павиа де Албукерке, а я тем более! Я ведь даже служил под его началом.
-- А знаешь ли ты дворец графа Кортециллы? -< спросила герцогиня.
Изидор будто припоминал.
-- Кортецилла... -- повторил он. -- Как голод отшибает память! Кортецилла!.. Не знаю, но я найду, ваше сиятельство!
-- Так оденься почище и ступай к этому дворцу. Ты можешь прикинуться продавцом или просто прохожим. Проследи, кто посещает дворец.
-- Понимаю, ваше сиятельство.
В эту минуту в будуар поспешно вошла служанка и шепнула что-то на ухо своей госпоже. Бланка Медина вздрогнула.
-- Проведи Изидора через библиотеку, Фелина, -- приказала герцогиня, подав знак своему новому шпиону, который низко поклонился и вышел вслед за девушкой.
Герцогиня осталась одна, с сияющим лицом посмотрелась она в небольшое ручное зеркало, лежавшее на камине.
-- Так он пришел наконец! -- радостно произнесла она, но вдруг ее всю как бы обдало холодом, и лицо ее стало сурово. -- Нет! -- продолжала она. -- К чему это нетерпение, это усиленное биение сердца, это радостное волнение? Он пришел лишь потому, что боится меня, потому что считает это своей обязанностью; не сердце привело его сюда, нет, он оставил свое сердце во дворце графа Кортециллы! Но я хочу удостовериться в этом, хочу узнать все от него самого! Он сам должен мне во всем признаться, этот прекрасный дон Мануэль де Албукерке, который был у моих ног, а теперь вздумал меня покинуть!
Герцогиня еще раз посмотрелась в зеркало и приняла спокойное, равнодушное выражение, какое она умела придавать лицу своему, потому что была отличной актрисой. Она вполне владела собою и даже улыбалась теперь. Портьера распахнулась, и вошел дон Мануэль.
-- А! Дон Мануэль де Албукерке! -- произнесла герцогиня и любезно улыбнулась. -- Я очень рада вас видеть. Наконец-то вы решились навестить меня. У вас, должно быть, было очень много дел, Мануэль?
Дон Мануэль поклонился герцогине и прижал ее руку к своим губам.
-- Служба, донья, все служба, -- отвечал он. -- Я сам прихожу в отчаяние оттого, что должен был показаться вам таким безучастным и неблагодарным. Но я твердо намерен исправиться, особенно по отношению к вам, дорогая герцогиня. Вы всегда были со мной так ласковы. Герцогиня посмотрела на него, будто желая удостовериться, что это он и что он, и никто иной, произносит эти холодные, учтивые слова.
-- Сядемте, дон Мануэль, я должна сообщить вам что-то, -- сказала она.
Герцогиня и дон Мануэль опустились в кресла у стола, на котором стояло множество драгоценных безделушек. Герцогиня заговорила, играя флакончиком, который держала в руках:
-- Нынче ночью я видела вас во сне, дон Мануэль, и видела очень ясно. Потом я проснулась и больше не могла заснуть, тогда я стала думать об этом сне, пытаясь понять... Но, постойте, я расскажу все по порядку!
-- Во-первых, сон, герцогиня, -- сказал дон Мануэль де Албукерке. -- Что же вы видели?
-- Да, во-первых, сон! Он был так прост, так пуст, так обыкновенен и все же очень взволновал меня. Мне снилось, что вы получили от меня письмо, дон Мануэль, маленькую записочку, которая была, однако, очень важна для меня, но вы не прочли ее, не распечатали даже, не полюбопытствовали узнать ее содержание -- на это
у вас недостало времени. Оно так понятно! Это иногда случается, -- продолжала герцогиня разыгрывать свою роль, в то же время зорко отмечая, как собеседника охватывает беспокойство: он то краснел, то бледнел, -- но во сне меня это оскорбило. Часто во сне бываешь гораздо чувствительнее, чем наяву. Проснувшись, я подумала, что должна, наконец, на что-то решиться.
-- Бланка, -- смутившись, произнес дон Мануэль, -- я не понимаю, вы говорите такие слова и при этом так спокойны...
-- Вам служба помешала, друг мой, распечатать мое письмо? Все служба! Пожалуйста, отдайте мне его!
-- Бланка...
-- Дайте мне письмо назад! Оно у вас не распечатано.
-- Я не могу объяснить себе, как вы... право, вчера была такая гонка...
-- Вы не можете объяснить себе, откуда я знаю, что вы не распечатали и не читали моего письма? А сон, друг мой, вы забыли мой сон? Пожалуйста, дайте же письмо, я прочту вам его. Тут мы найдем на это время, тем более, что вы еще должны уделить мне сегодня несколько часов.
-- Я вижу, что вы смилостивились, Бланка, вы хотите прочесть мне письмо, и я принимаю это как знак примирения, -- сказал Мануэль, подавая ей записочку.
Она, не задумываясь, распечатала ее. "Прошу вас, друг мой, -- читала она, -- приходите ко мне завтра в любом случае. Я буду ждать вас непременно. В знак того, что вы будете, вставьте, если возможно, в петлицу мой любимый цветок..." -- герцогиня помолчала, взглянув на Мануэля.
-- Недостающий цветок, значит, выдал меня, -- рассмеялся дон Павиа, вставая, чтобы поднести ее ручку к своим губам. -- Я самый неблагодарный и недостойный человек! Признаю это и прошу милостиво извинить мою непростительную забывчивость.
-- Забывчивость, -- повторила герцогиня, погрозив ему пальцем. -- Садитесь, Мануэль. Размышляя в эту бессонную ночь о нашем положении, я решила, что лучше будет для нас обоих откровенно обсудить вместе это положение, объяснить себе, что мы незаметно, постепенно навязали друг другу какие-то обязательства, которыми со временем все больше и больше будем тяготиться. Поймите меня, Мануэль, такое положение тягостно для нас обоих, а потому лучше будет... -- герцогиня замялась.
-- Вы хотите сказать, -- продолжил за нее дон Мануэль, -- что лучше будет сбросить с себя эту тяжесть? Я думаю, что вы правы, Бланка! Только позвольте мне высказать одно пожелание: я хочу, чтобы наша дружба не пострадала от этого!
-- Вы меня поняли, Мануэль! Отношения наши должны измениться -- мы должны стать свободными. А что касается того, чтобы остаться друзьями, то я могу дать вам самое лучшее доказательство моего дружеского к вам расположения.
-- О, как вы радуете меня сегодня своими словами, Бланка! -- воскликнул Мануэль, и, казалось, тяжелая обуза свалилась с его плеч. Герцогиня это заметила. -- Теперь лишь я вполне чувствую вашу доброту! -- добавил он.
-- Вот вам доказательство моей дружбы. Расставаясь с вами, мне приятно было бы видеть вас женатым.
Позвольте мне быть вполне откровенной, как, впрочем, и подобает друзьям. Я искренно порадовалась бы, видя, что вы избрали себе подругу жизни. До сих пор, Мануэль, вы жили, как бабочка, вы любили, порхали с цветка на цветок, прильнув то к одному, то к другому, вы были донжуан. Но наступила пора избрать, наконец, постоянный цветок и угомониться.
-- Я удивлен и восхищен благородным спокойствием, снизошедшим на вашу душу! -- воскликнул Мануэль. -- И как слова ваши мне полезны!
-- Я вижу, что сняла с ваших плеч большую обузу, что вам теперь вольнее дышится... Перейдем же теперь к выбору. Поверите ли, я уже все взвесила и обдумала за вас и даже мысленно уже вас просватала.
-- Да, это несомненное доказательство дружбы, Бланка, -- радостно сказал дон Мануэль. -- Говорите, прошу вас. Я высоко ценю ваши советы.
-- Сначала я думала о Кондесе Гебада, но для вас она слишком стара, Мануэль.
-- Да, вы правы. Кроме того, Кондеса вовсе не интересует меня.
-- Потом я подумала о герцогине де лос Алкантос, но та слишком бедна для вас.
-- Как обдуманно, умно и осторожно!
-- И вдруг мне вспомнилась молодая донья, которая не только прекрасна и богато одарена природой, но щедро наделена и другими богатствами. На этой я остановилась!
-- Ее имя? Прошу вас, скажите мне ее имя, Бланка! -- Отгадайте, Мануэль: она единственная дочь и единственная наследница своего отца и так же мила, как и красива.
Мануэль, улыбаясь, со вниманием и любопытством слушал свою собеседницу.
-- Вы говорите о графине Инес, дочери графа Кортециллы? -- спросил он.
-- Вы отгадали! Она, казалось мне, соединяет все, что может сделать вас счастливым, все, чего бы вы могли пожелать, Мануэль... И если только я не ошибаюсь, то выбор мой и вам самому по сердцу?
-- Я вполне разделяю ваше мнение о графине, -- весело воскликнул Мануэль, вставая. -- Я надеюсь последовать вашему совету, если только не встречу на своем пути неожиданных препятствий. Вы заглянули, Бланка, в самую глубину моего сердца.
Герцогиня с трудом сдерживала волнение. При этих словах Мануэля она чуть не вышла из своей роли, однако сделала над собой усилие и тоже поднялась со своего места.
-- Вот о чем сегодня я хотела откровенно поговорить с вами, Мануэль, -- сказала она.
-- И вы простили мне мое невнимание к вашему письму, Бланка?
-- Неужели вы еще сомневаетесь? Разве так сердятся?
-- О, благодарю, тысячу раз благодарю вас, Бланка! Сегодня я научился ценить вас еще более, чем когда-либо!
-- Я разомкнула опутавшую вас тяжелую цепь...
-- Вы обещали мне вашу дружбу! Надеюсь, следуя вашему желанию, вскоре сблизиться с графиней Кортецилла и принести вам утешительные вести.
-- Так, так... Я многого жду от этого.
-- Может быть, вы услышите об этом даже скорее, чем предполагаете.
-- Вы любите прекрасную графиню?..
-- Да, вам я теперь могу довериться, Бланка! Я безгранично люблю графиню Инес! Еще ни к кому меня не влекло так, как к ней, никогда еще сердце мое не любило так сильно, так пламенно. Мне кажется, что это первая настоящая моя любовь.
Герцогиня быстро поднесла руку к сердцу, но она улыбалась при этом.
-- Как вы любите графиню Инес, Мануэль! -- сказала она.
-- Я люблю Инес, и она будет моей! До свиданья, дорогой друг мой! Примите еще раз мою искреннюю благодарность!
-- До свиданья, -- любезно кланяясь, отвечала герцогиня и еще повторила ему вслед, улыбаясь: -- До свидания!
Мануэль вышел.
Бланка Мария не смотрела на портьеру, за которой он скрылся. С нею произошла вдруг ужасная перемена: лицо, которое только что любезно улыбалось, вдруг побледнело, темные глаза зловеще сверкали, судорога подергивала губы. Вся страсть, которую так долго сдерживала герцогиня, теперь вырвалась наружу, ее трясло от злости.
-- Я люблю Инес, и она будет моей! -- повторяла она с сатанинской улыбкой. -- Нет, гордец! Этого не будет! Ты поверил моим словам, ты поверил, что женщина может унизиться до того, чтобы просватать за другую своего возлюбленного! Помпадур могла это делать, потому что она никогда не любила короля, которому поставляла любовниц! Бланка Мария обожала тебя, Мануэль! Теперь она тебя ненавидит! И как прежде горяча и пламенна была ее любовь, такова будет теперь ее жажда мщения! Ты никогда не любил меня!
Простак! Ты попался в западню! Признался мне в своей любви, признался и в том, что я надоела тебе выше меры! Признался, потому что я видела, как ты свободно вздохнул, когда я отказалась от тебя! Это чудовищно! Бланка Мария не вынесет этого! Ее единственной мечтой было владеть твоим сердцем; теперь у нее осталось одно желание, одна цель, одно необоримое стремление: раздавить, уничтожить тебя, гордец! Тебя, который посмел ее бросить! Уничтожить тебя и эту графиню Кортециллу! Бойтесь же! Я не усну спокойно, пока не сделаю вас бесконечно несчастными, пока не увижу вашего падения! Медленно и осторожно я буду отравлять вас, медленно и осторожно буду мстить! С улыбкой на устах, под личиной дружбы, и если нужно, я пожертвую всем, чтобы утолить свое мщение. Я заставлю вас понять, что нельзя безнаказанно ни покинуть, ни оскорбить Бланку Марию Медину!