Погреб герцогского замка, куда так ловко заманили Валентино, мог вполне заменить тюрьму. Мы уже знаем, что в этой подвальной комнате не было ни одного окна и вся мебель состояла из стола и нескольких стульев, дверь же запиралась самым тщательным образом.
Первую ночь Валентино был очень зол и нетерпелив; он яростно топал ногами и изо всех сил ломился в крепко запертую дверь, но, видя, что все усилия его напрасны и ни к чему не ведут, он, наконец, мало-помалу успокоился.
Усевшись на один из стульев и устремив глаза в темный угол, он погрузился в мрачные размышления. Хотя и смутно, но все-таки он сознавал, кому обязан всем этим несчастьем. Ничего не могло быть для него хуже и постыднее, чем ловко расставленная ловушка. Он начал соображать и наконец стал понемногу сопоставлять обстоятельства, которые и привели его сюда.
-- Проклятие! -- бормотал он. -- Сиди теперь, сложа руки, в этой поганой западне! Старуха, без сомнения, пирует вместе с герцогом. Но каким образом она узнала, что именно тогда я покинул Сутенд... Ого, если эта ведьма не кто иная, как Годмотер Родлоун! Недаром намекала на нее и предостерегала меня рыбачка! Она могла увидеть меня из окна хижины и заранее придумала эту хитрость. Но нет, это невозможно! Как могла она потом очутиться у ворот станции. Вероятно, тут что-нибудь да не так! Но, однако, как не размышляй и не разбирайся в этом деле, а результат обмана один: меня засадили. Так называемый герцог, пронюхав, что я отыскал сеньориту Долорес, отдал приказ меня запрятать; я уже предчувствую его намерение погубить меня; и все же это не так-то легко сойдет с рук его длинноносому слуге Джону! Но ведь он может отравить меня и, во избежание этого, я должен отказаться от обеда. Клянусь всеми святыми, что ни разу не попадал я в такое критическое положение, -- вскричал Валентино, быстро вскакивая и топая по цементному полу подвальной комнаты, -- но и ни разу в жизни не был я таким простофилей, как сегодня. Гм... впрочем, все это вещи обыкновенные; я мог рассчитывать на подобный исход дела, так как во мне давно копошилось подозрение... проклятая горбунья! Есть старая, чрезвычайно умная поговорка, что необходимо остерегаться того, кого Бог чем бы то ни было физически отличает от других людей. Как бы только узнать мне, что эта старушенция есть именно Годмотер Родлоун? Но ты непременно убедишься в этом, если только здоровым и невредимым выберешься из погреба.
Что же подумает обо мне благородный дон? Его верный Валентино не возвращается. Ничего не может быть отвратительней моего положения, главным образом меня смущает мысль, что дон Олимпио, маркиз и дон Филиппо сочтут меня бесчестным человеком. И они имеют на это полное право -- в их глазах я должен быть подлецом, изменником, хотя Пресвятая Богородица видит, что я безвинно и против своей воли попал в эту мерзкую историю. Ни кровати, ни постели, ни свечи -- решительно ничего необходимого. Скоро они меня доведут до того, что я переломаю стулья и перебью вдребезги все бутылки. Но разве это поможет и хоть немного смягчит положение несчастного?!
Понемногу он успокоился и снова сел на стул, не зная даже, какое теперь время дня, так как лучи солнца не проникали в его мрачную подземную каморку. В скором времени ему принесли еду и лампу, для того, как сострил длинноносый Джон, чтобы он пищу не пронес мимо рта. У Валентино оказался такой дьявольский аппетит, что, пренебрегая опасностью отравиться, он быстро опорожнил все тарелки. Бывают такие минуты отчаяния и неизвестности, когда человеку не на что рассчитывать и негде искать выхода. Такие именно минуты переживал наш Валентино; он ничего не боялся, ни на что не надеялся и ел с опаской. Но, вероятно, у герцога были другие намерения, потому что слуга Олимпио остался жив и здоров, как и прежде.
Снова принялся он топать и бить кулаками об стену, но все старания его были напрасными и только возбуждали насмешки со стороны Джона.
Таким образом прошло несколько суток, и Валентино все еще оставался в заточении. Казалось, ничто не могло спасти его, и он решился терпеливо ждать помощи самой судьбы, работая немало своим изворотливым умом. Он стал намного спокойнее и все время . проводил в размышлениях, строя несбыточные планы своего побега. Как бы страшно дорого ни обошлась ему свобода, но она была положительно необходима. Во-первых, потому что он совсем лишился сна и спокойствия, а главным образом для того, чтобы передать своему господину известие о сеньорите Долорес. Он согласен был только назвать дону Олимпио местопребывание Долорес и потом хоть навеки остаться в заточении. Но как это устроить? Оставался один выход: добиться освобождения силой или хитростью.
Ежедневно принося узнику специально для него приготовленные блюда, Джон постоянно держал в руке заряженный револьвер, которым угрожал ему при малейшем движении. Этот последний не решался напасть на слугу герцога, мысль эта казалась безумием, так как в коридорах сновали лакеи, которые сбежались бы при первом же зове Джона. Валентино должен был дорожить своей жизнью, чтобы сообщить дону Олимпио тайну, открытие которой стоило ему страшных трудов и усилий.
Поэтому несчастный слуга начал разыгрывать роль человека, полностью подчинившегося своей участи и терпеливо ожидающего любой развязки. Джон поверил этому поддельному равнодушию и хладнокровию.
Настала суббота, день, в который Олимпио должен был сделаться жертвой низкого и вероломного поступка слуги Эндемо. Валентино не предполагал, что господин его подал в ловушку, несравненно худшую, чем его собственная. Да и как он мог знать, что Олимпио, в то время как слуга его находится в заточении, попадет в такое ужасное, критическое положение. Правда, им овладело беспокойство и какое-то тягостное предчувствие именно в ту минуту, когда господину его угрожала неизбежная смерть, но он приписал это собственному желанию освободиться.
Мысль о необходимости принять решение не давала ему покоя; он хотел воспользоваться первым удобным случаем и, внезапно напав на своего тюремщика -- Джона, силой добиться свободы. Только осуществление этого смелого и отчаянного плана могло спасти его. Хватит колебаться, оставался выбор -- смерть или свобода!
Дверь не поддавалась его ударам -- в этом его уже убедили многочисленные попытки, -- долота или другого инструмента, чтобы выломать ее, у него не было. Он решил, как только Джон войдет в комнату, вырвать револьвер, оглушить его, прежде чем тот успеет закричать, и тотчас же обратиться в бегство. Но даже и в этом случае Валентино подвергался опасности, так как все коридоры, галерея и лестницы кишели слугами, которые снова могли схватить его. Но как раз в субботу ночью произошло одно неожиданное и благоприятное для него происшествие.
Возвратившись в замок после совершенного им преступления, Джон дал во всех своих действиях отчет герцогу, который до того был счастлив и обрадован гибелью Олимпио, что тотчас же щедро наградил слугу и позволил ему напиться. Уже без того упившийся пивом, Джон не замедлил воспользоваться разрешением посетить герцогский винный погреб и задумал угостить всю прислугу замка. Притащив множество бутылок в комнату привратника и собрав всех лакеев, он, с одной стороны, думал залить вином угрызения мучившей его совести, с другой -- отпраздновать таким образом совершенное им преступление.
Герцог, успокоенный и обрадованный устранением Олимпио, решил не мешать пьянству прислуги и дал им полную, свободу. В ту же ночь он хотел отправиться в Сутенд, но одно непредвиденное обстоятельство, которое мы сообщим немного позже, помешало ему.
Около полуночи Джон, раскрасневшееся лицо которого сделалось еще отвратительней, быстро встал и оставил собравшихся страшно охмелевших лакеев -- он должен был отнести обед своему пленнику. Это ежедневное кормление доставляло ему удовольствие, потому что он мог безнаказанно изливать всю свою злобу на Валентино. В эту ночь он задумал рассказать Валентино о несчастье, которое произошло с Олимпио, и насладиться впечатлением, произведенным его рассказом, так как он хорошо знал о привязанности этого слуги к своему господину. Взяв лампу, блюдо и тарелки, с насмешливой улыбкой на губах он двинулся по направлению к подземелью.
Так как руки камердинера были заняты, а голова кружилась от вина, то он совершенно позабыл захватить револьвер. Весело улыбаясь, спустился он с лестницы, как будто совершенное им в этот вечер дело было вполне достойно похвалы и одобрения. Побагровевший длинный нос его страшно блестел, маленькие серые глаза потускнели, толстые вздернутые губы как-то необыкновенно и отвратительно пылали. С трудом держал он в руках посуду, потому что хмель имеет свойство расслаблять людей, даже самых сильных.
Когда Джон дошел до коридора, ведущего в кухню, то заметил, что повара и кухарки затворили двери и уже давным-давно спят.
-- Ага, -- пробормотал он, улыбаясь, -- уже попрятались! Не в меру, верно, хватили! Хотя и горазды выпивать вина больше, чем все другие люди!
Джон, как видно, позаботился и о поварах, он прислал на кухню несколько бутылок крепкого вина, чтобы они тоже приняли участие во всеобщей радости, что те, недолго думая, тотчас же и исполнили.
Джон приблизился к двери, ведущей в комнату Валентино, который узнал уже походку своего тюремщика.
-- Сиди себе в этой клетке, -- бормотал негодяй, -- твой господин теперь уже покоится в водах Темзы, ты счастливее его, сиди и наслаждайся сейчас моим рассказом. Хитрая, однако, он лисица, открыл все-таки местопребывание молодой леди! Но плохо придется ему за это излишнее усердие!
Поставив лампу и тарелки на пол, Джон достал ключ, чтобы отомкнуть дверь. Хотя он и качался из стороны в сторону, , но был не настолько пьян, чтобы не найти замочной скважины.
У Валентино. был тонкий, великолепный слух, он тотчас же догадался, что Джон не в своей тарелке. Тот отворил дверь, наклонился, чтобы поднять лампу и поставить ее на стол в комнате, при этом он скорчил такую физиономию, что Валентино сразу понял, что что-то случилось, и решился, пользуясь случаем, бежать непременно в эту же ночь.
-- А, вы все еще сидите здесь, старый приятель? Нравится ли вам эта даровая квартира? Я намерен угостить вас превосходным обедом! Вам здесь тепло и спокойно, стало быть, остается благодарить милосердного Бога. Что сталось бы с вами, если бы герцог был менее добрым и лишил бы вас дарового стола и квартиры? Хе-хе! Вы и не догадываетесь, что приключилось с вашим доном... Но не пугайтесь и утешьтесь! Говорят, что вашего дона уже давно нет на свете, говорят, что он погиб, умер...
-- Умер, -- повторил Валентино, пристально посмотрев на слугу. -- Опять вы принялись за прежние шуточки!
-- Кто знает, может, я говорю серьезно! Хотя в настоящую минуту я, как нельзя более, склонен к шуткам, -- проговорил Джон, ставя на стол лампу, и так искренне, от души расхохотался, как будто ни разу в жизни не совершал злодейств.
Валентино заметил, что Джон направился к выходу за тарелками, луч надежды блеснул в его голове и заставил его затрепетать всем телом. Другого более удобного случая может больше не представиться, так как у . Джона не было с собой даже револьвера! Медлить было нельзя -- необходимо решиться! Джон удалился за дверь, которую за собой не закрыл. Валентино бесшумно поднялся со стула. Наступила страшная, решительная минута!
Когда он поднял стул, выбранный им вместо оружия, то не смог не произвести легкого, едва слышного шума. Джон, который только что хотел наклониться, быстро повернулся, чтобы узнать причину этого неожиданного шума. Увидев в руках пленного стул, с которым тот грозил накинуться на него, слуга Эндемо ни секунды не сомневался в его намерениях; он быстро схватился за пояс, рассчитывая выхватить пистолет. Крик ужаса уже был готов сорваться с его губ, как вдруг стул с шумом полетел прямо в его голову.
Джон намеревался сбить пленного с ног, но тот прицелился очень метко, рассек ему плечо и голову, так что он без чувств упал на пол.
-- Хорош удар! -- пробормотал Валентино. -- Едва ли удастся тебе, негодяй, собрать твои раздробленные части тела! Прочь скорее из этого проклятого погреба! Теперь настала твоя очередь сидеть здесь взаперти; лампу же я возьму с собой, чтобы ты не мог тотчас же догадаться, где именно находишься!
Валентино прислушался -- все было тихо. Казалось, во всех коридорах царила мертвая тишина. Ни одного звука и голоса не было слышно, сказались последствия попойки. Быстро схватив лампу и оставив бесчувственного, окровавленного Джона, он бросился со всех ног к двери. Ключ был воткнут в замок, без труда Валентино повернул его и, отбросив в сторону, побежал по коридору до самой входной двери. Ему могли попасться навстречу другие лакеи, но он думал ошеломить их своим неожиданным появлением, а пока они придут в себя от испуга, он сможет выбежать на улицу. Задуманный им план начинал удаваться, и все, как нельзя более, способствовало его осуществлению. Он благодарил судьбу за то, что ни одна душа не попалась ему навстречу и все двери в коридор были плотно заперты, -- ни на минуту не приходила ему в голову мысль, что и последняя, ведущая на свободу дверь могла быть тоже заперта. Поставив лампу, он бросился в противоположный конец коридора, чтобы пробраться на галерею. Он уже радовался своему освобождению, счастлив был одной мыслью снова увидеть своего господина -- с трепещущим сердцем, задыхаясь от волнения, схватился за ручку, чтобы отворить дверь, но все старания его были напрасными -- она оказалась запертой на ключ! Валентино на мгновенье замер на месте, обезумев от отчаяния. Оставался только один выход на галерею -- через прихожую герцога, ведущую в его зал и кабинет, где, без сомнения, еще пировало целое общество. Между тем Джон ежеминутно мог очнуться и закричать, в прихожей могли находиться лакеи, а Валентино даже не знал, какая именно дверь вела в покои герцога. Мысли его путались; неожиданное препятствие на пути к почти уже достигнутой им свободе страшно ошеломило его. Бежать через комнаты герцога было безумием и значило подвергнуться еще большей опасности и окончательно, погубить себя. Но даже и в эту минуту не оставляла его надежда, каким бы то ни было способом -- с помощью хитрости или ловкости, -- но все-таки ускользнуть из рук графа. Валентине больше не колебался: он быстро решился прибегнуть к этому последнему и единственному средству. Оставив двери, он бросился назад по коридору к роскошному входу в прихожую.
Проходя мимо комнаты, где за несколько минут до того он находился в заточении, Валентино остановился и прислушался, но все было тихо, стало быть, Джон еще не успел очнуться.
Было уже за полночь. С трепетом он приблизился к высоким, разукрашенным дверям, ведущим в прихожую. Он слышал, как учащенно билось его сердце, разные мысли приходили в голову, но он шел вперед. Пусть будет, что будет, -- через минуту решится его судьба! Твердой рукой открыл он двери -- в комнате не было ни души, матовый свет лампы помог ему рассмотреть, что из прихожей было два выхода, завешанных тяжелыми портьерами. Он не знал, которым из них воспользоваться.
Вдруг его поразил какой-то странный шепот, как будто разговор двух человек, находившихся на очень близком от него расстоянии. Медлить и колебаться не было времени! По мягкому ковру, заглушавшему его шаги, он направился к левой портьере, отодвинул ее и убедился, что она вела в роскошные приемные герцога. Пройти по этой дороге было бы безумием! Он решил воспользоваться вторым выходом, ведущим прямо на лестницу. Тихо удалился он от первой двери и повернул ко второй -- шепот послышался сильнее, значит, разговаривавшие находились как раз за второй портьерой. Медленно, осторожно приподнял ее Валентино настолько, чтобы видеть комнату, расположенную позади прихожей; брошенный им взгляд убедил его, что на этот раз он попал на верную дорогу.
Перед ним была прихожая. Но на противоположном ее конце находился вход в зал, двери которого были распахнуты, и тяжелые портьеры закрыты не совсем плотно -- как раз за ними сидели те люди, разговор которых слышал Валентино. Если бы он сделал хотя бы один шаг по направлению к выходу на лестницу, его бы тотчас же заметили и схватили.
Вокруг была мертвая тишина, не видно было ни одного лакея, везде пусто -- ни души! Вдруг до его слуха долетело из зала несколько громко произнесенных слов -- тотчас же он узнал оба голоса. Да, он не ошибся -- это была старая горбунья, вручившая ему письмо. Хотя он один раз слышал ее голос, но запомнил его на всю жизнь.
Старуха разговаривала с герцогом, сидевшим к кресле. Валентино не было видно горбуньи, но зато он ясно мог разглядеть плечи герцога, который при малейшем произведенном шуме мог тотчас же его заметить. И тем не менее ему хотелось воспользоваться этим удобным случаем и взглянуть еще раз на горбунью. Портьера мешала ему ясно слышать разговор -- необходимо было проникнуть в прихожую, и хотя это было безумно рискованно, но Валентино не колебался ни минуты. Он тихо опустился на пол и ползком принялся перебираться через порог в покрытую мягкими коврами прихожую, которая освещалась одной матовой лампой, между тем как в зале горело множество канделябров. Ползком передвигаясь по ковру, Валентино надеялся не обратить на себя внимания герцога или старой горбуньи. Он намеревался подслушать разговор и медленно добраться до выхода. Минуту спустя он благополучно добрался до двери и, устремив пристальный взгляд внутрь, казалось, замер на месте.
Валентино с жадностью ловил каждое сказанное слово и убедился из услышанного, что горбунья, хитрым образом вручившая письмо и заманившая его в западню, и разговаривавшая с герцогом Годмотер Родлоун -- одно и то же лицо.
-- Целые дни проводит она у окна и нетерпеливо смотрит во все стороны, -- сказала горбунья. -- Без сомнения, она узнала слугу Олимпио и воображает, что он снова к ней явится.
-- Пусть себе ждет и смотрит! Как господин, так и слуга -- оба попали в ловушку, -- успокоил Эндемо.
-- Хе-хе! Стало быть, и дон Олимпио тоже в ваших руках. Поручение ваше относительно молодой леди в точности мной выполнено!
-- Он уже нам больше не помешает, и Долорес тщетно будет его ожидать! Через несколько дней я поднесу ей документ, свидетельствующий о смерти Олимпио, и тогда, клянусь, она будет смотреть на все совершенно другими глазами.
-- Очень хорошо! -- засмеялась старуха. -- Значит, все препятствия устранены! Не забудьте захватить с собой побольше подарков -- золотую цепочку, кольца, ожерелье и тому подобное; ей, как и всем другим, нравятся эти безделушки. Старайтесь развлечь ее, приведите гостей, и я ручаюсь, что прежнее настроение ее изменится.
-- Последую и этому совету, Родлоун, хотя я мало надеюсь на успех. По-моему, неожиданное известие о смерти подействует сильнее и скорее смягчит ее. Она увидит, что неминуемо должна быть моей! Горе ей, если она снова надумает сопротивляться. Теперь уже ей не удастся ускользнуть из моих рук так легко, как в прошлый раз, когда помешал неожиданный приход графини.
-- Хе-хе-хе! Наделала же она вам тогда хлопот! Но будьте уверены, сын мой, что теперь вы добьетесь своей цели. Чем дольше и упорнее сопротивление -- тем сильнее наслаждение! Маленький бесенок очень хорошо это знает, стало быть, вы ничего не потеряете. Но во всяком случае она ваша! Годмотер Родлоун строго следит за ней и зорко наблюдает, чтобы ни одна чужая рука не посмела до нее Дотронуться.
-- Ты уже мне это доказала! Но поспеши в Сутенд -- ты оставила ее там без присмотра и защиты!
-- Ни одна душа не подозревает, что меня нет дома, -- возразила старуха. -- Если же кто и зайдет, то, напрасно постучавшись, снова завернет ко мне завтра. Старой Родлоун все это хорошо известно, и она знает, что делает!
Валентино, все время неподвижно лежавший на ковре в прихожей, услышал, что горбунья стала собираться домой. С него было достаточно -- он узнал, что господин его приговорен к смерти, хотя и не верил своим ушам. Верный слуга тихо добрался до освещенной яркой полосы, проникавшей из зала -- в ту же минуту герцог поднялся с кресла. Валентино затаил дыхание. Что, если Эндемо посмотрит в его сторону? Между ними завяжется борьба, чреватая нежелательными последствиями для слуги Олимпио, потому что горбунья немедленно всполошит весь дворец.
Но герцог отправился к письменному столу, находящемуся в глубине комнаты, и это оказалось счастливой случайностью для Валентино. Он услышал звук золотой монеты и, пользуясь благоприятной минутой, быстро пополз к выходу. Старуха, догадываясь о намерении Эндемо, вся обратилась в зрение и спиной повернулась к портьере.
-- Подожди ты у меня, ведьма! -- бормотал Валентино, вполне уверенный в своем освобождении. Его страшно тревожила мысль, что дон Олимпио сделался жертвой этих презренных, он был в состоянии убить этих двух негодяев, злоба кипела в его груди.
В то время как герцог давал деньги горбунье, собиравшейся покинуть зал, Валентино был уже возле двери. Но что, если она вела не к выходу, а в другие комнаты?! Мысль эта, подобно молнии, блеснула в его голове, когда он быстро и решительно поднялся на ноги.
Старуха вошла в прихожую, Валентино спрятался за портьерой, которая скрывала дверь, и неожиданно для себя раскрыл ее настежь. Произведенный им шум был услышан в зале, но герцог и горбунья приписали его оплошности одного из слуг дворца.
Валентино очутился в ярко освещенном коридоре, ведущем на мраморную лестницу, нигде не было видно прислуги. Он быстро сбежал вниз, в галерею, где тоже было совершенно пусто, и минуту спустя находился уже под окнами привратника, все еще пировавшего с лакеями, которые, услышав поспешные шаги и увидев Валентино уже возле последнего выхода, догадались, что убежал пленный слуга испанца. Вскоре на лестнице показалась горбунья и медленно начала спускаться; продолжительного отсутствия слуги Джона, казалось, никто и не замечал.
Валентино радовался, торжествовал, благополучно выбравшись на улицу; без оглядки побежал он, чтобы узнать о судьбе своего господина. Нанять кабриолет ему было не на что, и он быстро заблудился в бесконечном лабиринте лондонских улиц. Тщетно просил он прохожих показать ему дорогу к мосту Ватерлоо -- ему отвечали вскользь и далеко не ясно. Наконец после часовой беготни добрался он до Темзы, пошел по ее берегу до моста, разыскал улицу Ватерлоо и угловой дом, где жили три его господина. Увидав Валентино, хозяйка всплеснула от удивления руками.
-- Наконец-то вы воскресли из мертвых! -- вскричала она. -- Где же это вы запропастились вместе с доном Олимпио?
-- Разве его нет дома? -- спросил Валентино, делая вид, что ничего не знает о судьбе своего господина.
-- Он ушел сегодня вечером и до сих пор не возвращался!
-- Только сегодня вечером? Ну, стало быть, можно вздохнуть немного!
-- Что вы сказали, мистер Валентино?
-- Клянусь всеми святыми, я думал, что он, подобно мне, пропадает уже целую неделю.
-- Но где же это вы так долго гостили? -- с упреком спросила хозяйка, давно уже искавшая расположения Валентино.
-- Это моя тайна, миссис. Вы и представить себе не можете, как было мне хорошо и весело, так весело, что я даже позабыл о возвращении домой!
-- Молчите! -- проговорила хозяйка недовольным голосом. -- Было бы вам хорошо, не явились бы сюда с такой постной физиономией. Признаюсь, вы такой пыльный и грязный, будто не раздевались несколько дней.
-- Что ж, может, это и правда! -- засмеялся Валентино, довольный тем, что узнал о недавнем уходе своего господина; он тешил себя надеждой, что разговор старухи с герцогом не соответствует действительности. Он был рад, что вырвался на свободу и что мог сообщить своему господину о его Долорес. Но где его найти -- эта мысль невольно привела Валентино в смущение.
-- Гм... Вы как будто побледнели и похудели за эти дни, мистер Валентино, -- с легкой насмешкой произнесла хозяйка.
-- Это бывает неизбежным следствием, миссис, каждый раз, когда посидишь в когтях врага.
-- Ну да, эти легкомысленные птички и есть ваши главные неприятели; бьюсь об заклад, что это они затащили вас в свое гнездо. Стыдитесь, мистер Валентино! Дон Олимпио уже давно считает вас дурным человеком; что касается меня, то я тоже скоро изменю свое мнение о вас.
-- Вы все шутите, миссис, но извините, мне некогда, -- поспешно проговорил Валентино, желая прервать этот интимный разговор.
Хозяйка скорчила огорченную физиономию и с упреком посмотрела вслед слуге Олимпио, быстро скрывшемуся в доме.
Он застал там маркиза и Филиппо, которые немало удивились его позднему, неожиданному появлению.
-- Валентино, -- вскричал Клод де Монтолон, -- откуда это вы являетесь к нам ночью?
-- Извините, господин маркиз, от герцога Медина!
-- Так это вы у него пробыли столько времени?
-- Он никак не мог со мной расстаться; почувствовал ко мне необыкновенное влечение именно с той минуты, как я обнаружил местопребывание сеньориты Долорес, -- громко смеясь, проговорил Валентино.
-- Стало быть, вы разыскали дочь старого смотрителя замка?
-- О старике ни слуху ни духу, но молодая сеньорита нашлась. Если бы только мой господин поскорее вернулся! Я подслушал важный разговор, касающийся моего благородного дона, и этот подслушанный во дворце герцога разговор беспокоит и мучает меня; я боюсь за жизнь дона Агуадо!
-- Что такое, что ты говоришь? -- вскричал встревоженный Филиппо, вскакивая.
-- Говорили, что жизнь благородного дона находится в опасности.
-- Олимпио в опасности? -- прервал его Клод де Монтолон.
-- Недаром я просил его не доверять этому таинственному приглашению, -- сказал итальянец, глаза которого метали молнии.
-- Ты знаешь, друг мой, что приглашение было написано любимой и дорогой ему рукой! Готов биться об заклад, что письмо это написано Евгенией.
-- Но если это постыдный обман, ловко расставленная ловушка, -- перебил дон Филиппо маркиза.
-- Уже второй час, а он все не возвращается! Как вы думаете, что случилось с Олимпио? -- спросил Клод, обращаясь к Валентино.
-- Я думаю, что если благородный дон не умер, то, наверное, обречен на смерть; подслушанный мною разговор необычайно меня встревожил и заставил поспешно бежать из заточения.
Маркиз не ответил и молча принялся обдумывать что-то.
-- Необходимо начать серьезные розыски, -- проговорил он наконец. -- К несчастью, мы, иностранцы, имеем очень мало прав в Англии.
-- Я отправляюсь на Цельзийский мост, -- решительно объявил Филиппо. -- Следуйте за мной!