При мадридском дворе тем временем произошли большие перемены. Мария-Христина настояла на том, чтобы мешавший ей Эспартеро уступил свое место Нарваэсу, которому был пожалован титул герцога Валенсии и который как генерал-капитан испанской армии поселился в замке.
Молодая королева вышла замуж за принца д'Асси, хотя сердце ее все еще принадлежало дону Серрано, которого она обычно называла "мой красивый генерал".
Но главнейшую роль при мадридском дворе играли иезуиты. Патеру Маттео, духовнику королевы-матери, удалось привести в исполнение свой план относительно принца д'Асси, находившегося полностью во власти иезуитов. Патер так же ловко сумел забрать в свои руки и молодую королеву, сблизив ее с обманщицей, монахиней Патрочинией, которая, искусно разыгрывая роль сомнамбулы, все больше и больше завлекала королеву в свои сети. Нет смысла заниматься в этом романе описанием всех интересных подробностей этих странных отношений Изабеллы с монахиней, ибо можем предложить нашим благосклонным читателям и читательницам прочесть роман "Тайны Мадридского двора", где они найдут самые точные сведения об интересующем их вопросе.
Нарваэс, заняв свое новое, высокое положение, прежде всего позаботился о том, чтобы победить внешнего врага, оставив в покое не менее опасного, внутреннего, в лице инквизиции, дворец которого находился на улице Фобурго. До тех пор пока он открыто не выступил против иезуитов, те ему не вредили, зная, что неустрашимый герой лучше всех сможет устранить беспорядки, причиненные войной, но когда они впоследствии увидели, что генерал стал их соперником и, подобно им, стремится к неограниченной власти, иезуиты использовали все свои силы и погубили его!
Но мы забежали вперед. Герцог Валенсии, убедившись в безнадежности своей любви к Изабелле, вышедшей замуж за принца Франциско д'Асси, но не скрывавшей своей привязанности к генералу Серрано, стал теперь добиваться только почестей и славы, подобно графине Евгении, увидевшей себя тоже обманутой в своей первой, горячей любви.
Нарваэс был холодным, честолюбивым человеком. С железной строгостью наблюдал он за порядком в войсках и тиранической властью создавал новые полки, так что армия дона Карлоса должна была наконец уступить огромному превосходству силы. Его войска расположились у Бургоса, но были до того обессилены, что генерал Кабрера согласился на предложенное ему перемирие и переговоры с королевой.
На военном совете, происходившем в присутствии дона Карлоса, были избраны парламентерами в этом деле три отважных офицера: Олимпио Агуадо, Филиппо Буонавита и маркиз де Монтолон, которые тотчас же отправились в Мадрид для начала переговоров.
Они имели двойное поручение. В случае заключения мира они были уполномочены на дальнейшее ведение дел, в противном случае им было приказано разыскать в генеральных архивах точные сведения о позициях королевских войск и планах их дальнейших действий. И именно для выполнения этого поручения не было более надежных людей, чем эти три офицера, которые уже неоднократно доказывали на деле свою изумительную неустрашимость.
Олимпио, Клод и Филиппо были встречены в Мадриде со всеми военными почестями, и даже Нарваэс, который, как нам известно, был лично знаком с ними, принял их с таким радушием, какого от него не видел никто. В особенности он питал чувство искренней дружбы к Олимпио, и это обстоятельство, казалось, могло значительно облегчить переговоры. Но, несмотря на это, они не увенчались желаемым успехом.
Маркиз де Монтолон, введенный со своими друзьями в тронный зал, объявил в присутствии всего двора условия дона Карлоса -- назначить старшую дочь от брака королевы Изабеллы с принцем Франциско д'Асси в супруги сыну дона Карлоса, чтобы таким образом престол перешел к потомку дона Карлоса. Мария-Христина была не против этого предложения, но королева Изабелла и министры объявили, что не принимают его ни при каких условиях.
В таком положении находились дела, когда двор решился, откликнувшись на приглашение герцога Медина, пользовавшегося расположением королев из-за того, что его мать была королевской инфантой, по дороге в замок Эскуриал заехать к нему, чтобы присутствовать на празднике.
По просьбе королевы-матери три офицера дона Карлоса тоже получили приглашение на пир; эта интриганка готовилась объявить на банкете свое решение -- представить предложение дона Карлоса на обсуждение кортесов и таким образом сделать соглашение между враждующими партиями возможным.
Роковой день, когда должен был решиться этот вопрос, настал и, между тем как три офицера дона Карлоса поскакали в замок Медина на лошадях, королевы и их свита отправились в путь в удобных дорожных экипажах, которые должны были доставить их затем в Эскуриал. Придворная прислуга получила приказ отправиться вместе с багажом прямо в Эскуриал, чтобы приготовить все к приему королев.
Генерал-интендант Энграннос поехал в замок Медина раньше, чтобы известить герцога о приезде королев и двора. В имении все это время происходила такая суета, какой там еще никогда не было. Поваров выписали из Парижа, в парке готовилась блестящая иллюминация, аллеи усыпались лавровыми ветками и цветами, и на башнях замка развевались большие флаги в честь королев. В залах были накрыты столы, на лестницах постелены новые, прекрасные ковры, и герцог сам, не останавливаясь ни перед какими издержками, распоряжался устройством банкета.
Галереи столовой, где сидели музыканты, выписанные из Мадрида, были украшены шитыми золотом флагами испанских национальных цветов; в одном из боковых залов был сервирован стол для придворных; другие, превращенные в садовый павильон бесчисленным множеством тропических растений, должны были служить местом отдыха и беседы после обеда.
Герцог Медина пожертвовал всем, чтобы достойно, с подобающей роскошью принять августейших гостей, и сам, в сопровождении генерал-интенданта и шталмейстеров, отправился на встречу, чтобы приветствовать королев на границе своих владений.
В первой подъехавшей к нему карете, запряженной шестеркой прекрасных лошадей, сидели Изабелла и ее маленький супруг, во второй -- Мария-Христина и герцог Риансарес, в третьей карете ехали придворные дамы: Евгения де Монтихо и Паула де Бельвиль, а в четвертой -- придворные дамы королевы-матери. Генералы и адъютанты образовали блестящую свиту, в которой находились также три офицера дона Карлоса в парадных мундирах карлистов.
Герцог Медина соскочил с лошади, подошел к карете королев и поблагодарил их за милость, которую они доставляют ему своим посещением. Мария-Христина была чрезвычайно любезна с герцогом, Изабелла даже дала ему поцеловать свою руку, а прекрасная Евгения, с которой разговаривал Олимпио, скакавший возле ее экипажа, приветствовала герцога радостной улыбкой.
Затем экипажи направились к разукрашенному старинному замку, и королева-мать заметила с довольной улыбкой, что дорога, по которой они ехали, была усыпана цветами.
Изабелла охотнее разговаривала с герцогом, ехавшим возле ее кареты, нежели со своим скучным супругом, общество которого для нее всегда было в тягость.
У входа в парк стояла многочисленная прислуга, начиная от смотрителя замка до конюхов, в парадных ливреях, и под колоннами портала герцог сам отворил дверцы королевских экипажей и помог выйти королевам.
Эндемо, низко кланяясь, стоял на почтительном расстоянии и ждал минуты, когда и он будет подведен к их величествам и представлен им.
Мария-Христина и Изабелла обратили милостивое внимание на прекрасный парк и сделанные в честь их приезда украшения из цветов. И в то время как генерал-интендант провожал королев в назначенные для них уборные, устроенные с неописуемой роскошью, герцог Риансарес, к которому присоединился и король, посетил образцовые конюшни герцога Медина, чтобы посмотреть их устройство и прекрасных лошадей.
Управляющий Эндемо повел придворных дам, освобожденных на этот раз от опеки камерфрау, в парк и старался занять их, доставить им удовольствие.
Наконец королевы были готовы к торжеству; генерал-интендант поспешил доложить об этом герцогу Медина, и через некоторое время гости заполнили залы.
Садовый павильон, из которого терраса вела в парк, оставался пока незанятым. Господа и дамы, составлявшие свиту, поместились в боковом зале, между тем как королевы с некоторыми из придворных и герцогом Медина, сели за стол, сервированный в главном зале. Бесчисленные канделябры и люстры излучали ослепительный свет; с галереи лились звуки музыки; лакеи, одетые в парадные ливреи, разносили гостям изысканные кушанья. Там были, между прочим, и пучеро из черепах, дичь и форели; птичьи гнезда и соусы из устриц, приготовленные на испанский лад; рагу из дичи и рыбьих языков; а к ним подавались разные французские и испанские вина, искусно приготовленное печенье и восточные сладости, шампанское, мороженое в разных формах и различные прекрасные фрукты.
За главным столом сидели королевы со своими супругами, три уполномоченных офицера дона Карлоса и герцог Медина. Разговор был очень оживленным, и в боковом зале, казалось, все были тоже в наилучшем расположении духа, так как генералы и адъютанты, по приглашению Эндемо, усердно пили шампанское и угощали своих дам.
В заключение был подан душистый кофе в маленьких китайских чашечках, и после этого молодая королева встала из-за стола.
Изабелла попросила герцога Медина проводить ее в прохладный садовый павильон. По знаку, поданному королевами, и свита встала из-за стола: графиня Евгения с доном Олимпио Агуадо, маркиза с Эндемо и другие придворные господа и дамы тоже отправились в маленький, прекрасно оборудованный боковой зал, чтобы поболтать и насладиться прохладным свежим воздухом, проникавшим из парка, сидя в креслах, окруженных тенью пальмовых и апельсиновых деревьев.
Тем временем солнце уже успело зайти, и приятный полумрак распространялся над парком Медина. Лакеи зажгли лампы и разноцветные фонари, которыми были украшены деревья, грядки и клумбы, так что весь парк представлял волшебную картину.
Королева-мать осталась со своим супругом и маркизом де Монтолоном в главном зале и выразила свое мнение о предложении дона Карлоса, тогда как молодая королева, расхаживая под руку с герцогом Медина, в который раз говорила ему, что этот праздник доставил ей большое удовольствие.
-- Я должна сознаться, -- сказала она со своей обычной очаровательной улыбкой, -- что этот парк гораздо прекраснее нашего, господин герцог. Вы имеете в своем распоряжении все, что радует и возвышает душу, -- одного только не хватает нам.
-- Я от души сожалею, что ваше величество недовольны своим покорнейшим слугой.
-- Мы были бы неблагодарны, многоуважаемый герцог, если бы не сознавали, что вы приняли нас с королевской роскошью! Но я должна сказать вам, что мы предпочитаем музыке пение.
-- Извините, ваше величество, что я оказался невнимательным хозяином, не подумал о придворных певцах. К несчастью, этой ошибки нельзя в настоящее время исправить! Но не удовольствуется ли моя королева прекрасным, чистым голосом девушки из народа...
-- Конечно, дорогой герцог. Мы предпочитаем народные песни -- разным ариям и операм, которые так часто приходится слышать! Не медлите, герцог, мы с нетерпением ждем вашу певицу!
-- Я спешу, чтобы выполнить приказ вашего величества, -- сказал, низко кланяясь, герцог, который, услышав желание королевы, вспомнил о прекрасном голосе Долорес. Он хотел немедленно приказать позвать ее в замок и попросить спеть под аккомпанемент мандолины ту прекрасную песню, что однажды подслушал у ее окна.
Изабелла, обменявшись несколькими словами со своим супругом, села в одно из кресел под тенью пальмовых деревьев, и вокруг нее сгруппировались графиня Евгения с Олимпио и маркиза с доном
Эндемо, между тем как господа и дамы, составлявшие свиту, стояли в глубине зала.
Королева сообщила окружающим о предстоящем необычайном наслаждении, и Эндемо тотчас догадался, кто будет та певица, которую герцог велел позвать в замок. Он сначала побледнел, но потом, собравшись с духом, ответил графине де Монтихо на ее вопрос, причем так тихо, чтобы Олимпио не мог услышать слов, что певица -- Долорес, дочь сельского старосты, бывшего когда-то смотрителем мадридского замка.
Глаза Евгении странно засверкали, между тем как она украдкой посмотрела на Олимпио, чтобы убедиться, не подслушал ли он тайну, которую ей поведал Эндемо; она торжествовала -- ведь ей было известно, что Олимпио, который сейчас ухаживает за ней, раньше любил Долорес.
Она до сих пор ни разу не напоминала ему об этом, но данное обстоятельство не было забыто ее сердцем. Теперь она хотела удостовериться, действительно ли та девушка из народа могла быть ее соперницей. Одна мысль о возможности этого так задела ее гордость, что она побледнела.
Олимпио не подозревал, кто она, ожидаемая с нетерпением певица, и поэтому ее появление должно будет произвести на него сильное впечатление, подумала прекрасная Евгения. Но если ее предположение подтвердится, если она своими проницательными глазами прочтет измену на лице своего кавалера, то жестоко отомстит ему за это унижение.
Эндемо, казалось, догадывался о намерении графини, она не могла скрыть своего состояния от его зорких глаз. Он почувствовал, что нашел в ней союзницу для того, чтобы уничтожить Долорес, и его решение -- не упустить этого случая -- стало еще тверже, когда он увидел Долорес, появившуюся на террасе вслед за герцогом.
Дочь сельского старосты вначале отказывалась явиться к таким знатным гостям, но старый Кортино наконец уговорил свою дочь взять мандолину и последовать за Оливенко, посланным за ней от герцога.
Скрепя сердце Долорес согласилась. Ей казалось, будто она идет на гибель. Девушка не боялась молодой королевы, которая в прежние времена при встрече с ней ласково заговаривала, но какое-то необъяснимое чувство страха овладело ее сердцем, так что она последовала за другом своего отца в замок, дрожа всем телом.
-- Ничего не бойтесь, -- сказал старый смотритель замка, -- и, что важнее всего, будьте смелее, а то ваше пение не произведет нужного впечатления. Дайте своему голосу полный простор, точно так, как вы это делаете, когда поете в своей хижине.
-- Страх так мне сжимает сердце, mio* [ Дядя.] Оливенко, -- ответила девушка слабым голосом.
-- Что с вами, Долорес? Вы такая бледная, и у вас такой испуганный вид, как будто вас ведут на эшафот! Вот, возьмите эти розы и приколите их к волосам. Будьте смелее! Я останусь на террасе, недалеко от вас.
-- Вы так добры ко мне, mio Оливенко, это меня радует.
-- Возьмите эти цветы, дитя, и украсьте ими свои волосы, тогда вы смело можете входить в зал в этом простом платье: свежие, прекрасные розы заменят все! Но вот идет его сиятельство герцог -- смелее, нино* [Милая девушка.], смелее!
Старый Оливенко отошел на несколько шагов, а затем последовал за герцогом и дочерью Кортино на террасу. Родриго Медина, которому очень нравилась прелестная Долорес, ласково взглянул на нее.
-- Эти розы прекрасное украшение, -- сказал он, -- следуй за мной наверх, в зал. Я желаю, чтобы ты спела нам ту песню, которую я недавно слышал, когда проходил мимо хижины твоего отца, но мне кажется, ты дрожишь?
-- Это уже прошло, ваше сиятельство. Если вас удовлетворит мое слабое пение, я охотно выполню ваш приказ!
-- Мне это нравится. Твои щеки опять покрываются румянцем. Тебе нечего бояться! Спой нам желаемую песню, и я щедро вознагражу тебя за это, -- сказал герцог, войдя в слабо освещенный зал.
Королева разговаривала с Эндемо о владениях герцога Медина, а Олимпио был до того углублен в беседу с прелестной Евгенией де Монтихо, что не заметил вошедшей певицы.
-- Соловей нашего селения, ваше величество, -- сказал Эндемо насмешливым тоном, показывая на Долорес, которая, скромно потупив глаза, низко поклонилась, войдя в зал. Она держала в руке небольшую, простенькую мандолину. В ее волосах красовались живые розы, а на шею и плечи была накинута бедная, но ослепительно-белая вуаль.
Королева не узнала дочь бывшего смотрителя ее замка -- она уже давно ее забыла. Она милосердно ответила на поклон красивой девушки и подала ей знак рукой для начала выступления.
Долорес ободрилась, взяла несколько аккордов на мандолине, которые тихо зазвучали в зале, и начала своим чистым, прекрасным голосом ту песню, какую просил ее спеть герцог Медина.
Олимпио, взглянув на певицу, не смог скрыть своего удивления, заметив ее поразительное сходство с Долорес; мучительный упрек поднялся в его сердце вместе с воспоминаниями о прежней любви. И когда он услышал ее голос, когда всмотрелся в черты ее лица, ему показалось, что это была действительно та Долорес, которую он любил и забыл в своих бурных похождениях и блеске двора, которой он поклялся в вечной любви и которой принадлежало его сердце.
Певица, начав второй куплет, взглянула на гостей -- она увидела Олимпио! Звуки замерли на ее губах; она побледнела и, вскрикнув от неожиданности, пошатнулась.
Королева встала -- последовало всеобщее волнение; Олимпио хотел подбежать к Долорес, которая узнала его в первую минуту, как только увидела.
-- Что случилось с девушкой? -- спросила королева, которую до крайности неприятно поразило это происшествие, она даже приготовилась со своим супругом покинуть зал.
Оливенко быстро вбежал в зал и подхватил Долорес, лишившуюся чувств. Эндемо с дьявольской улыбкой смотрел то на певицу, то на герцога, который был в сильном смущении.
-- Что вы делаете, дон Олимпио? -- спросила графиня Евгения, увидев, что тот готовится подойти к Долорес. -- Предоставьте лакеям позаботиться об этой женщине! Вашу руку! -- Она сказала это ледяным, повелительным тоном, наслаждаясь борьбой, происходившей в его сердце. -- Вашу руку, дон Олимпио, -- повторила графиня, -- мы должны последовать за королевой!
В ту минуту, когда зал полностью опустел, Эндемо подошел к герцогу Медина.
-- Эта девушка не успела еще оправиться от родов, -- сказал он, понизив голос и показывая на Долорес, которую Оливенко приготовился вынести на руках из замка, -- ведь вы это знали и могли избежать подобной сцены. Зрелище это не годилось для праздника знатного герцога Медина!
-- Что ты говоришь?
-- В хижине Кортино появился новорожденный ребенок -- мне кажется, что это уже давно не новость. Не волнуйтесь, господин герцог! Прерванный праздник должен быть доведен до конца.
-- Жалкий человек! -- проговорил герцог и поспешил в большой зал, чтобы извиниться перед королевой за происшедшее, которое так неприятно на нее подействовало.
Лакей Диего был прав, рассказывая в селении, что управляющий Эндемо родственник его сиятельству, иначе он не позволил бы себе таких слов, которые только что высказал, обращаясь к герцогу.
-- Отчего ты стоишь выше меня? -- проговорил Эндемо ему вслед, и выражение глубочайшей ненависти исказило его бледное, некрасивое лицо. -- Отчего ты носишь герцогскую корону, между тем как я только простой дворянин? Почему ты называешься герцогом и ворочаешь миллионами? Ведь и я тоже имею право на них! Ты долгое время наслаждался ими -- теперь пусть настанет моя очередь! Ведь мы сыновья одного отца. Да, твоя мать была инфанта, а моя -- простая служанка из Англии. Но ведь говорят, что моя мать была прекраснее твоей и что отец наш любил ее больше своей законной жены! Поменяемся же теперь ролями! Когда я буду с миллионами, Долорес будет моей! Мне надоело быть твоим слугой.