Прежде чем расскажем о взятии Севастополя, которым закончилась кровопролитная Крымская война, прежде чем станем описывать разбойнические деяния Эндемо и его сотоварищей, мы должны возвратиться в Париж и посмотреть, что происходило в это время с Долорес.
В предыдущих главах мы описали начало грозившей ей интриги. Олимпио был совершенно спокоен относительно безопасности своей возлюбленной, так как оставил ее на попечении осторожного и верного Валентине Он знал, что этот испытанный слуга скорее готов сам погибнуть, чем оставить Долорес без защиты хотя бы на один час.
При других обстоятельствах он поручил бы ее испанской королеве, но теперь вся надежда его была на Валентине, надежда, основанная на вышеупомянутой преданности этого слуги.
До Парижа доходили только очень редкие и скудные известия из отдаленной армии. Переписка была почти невозможна, и сношения между удалившимися и оставшимися были совершенно прерваны. Правительство, конечно, получало все важнейшие известия, в том числе и о победе при Альме, которое было принято с величайшим восторгом.
Питали надежду на скорое возвращение прославившихся войск. Но это было не так легко, хотя тюильрийские известия беспрестанно говорили о подвигах союзников.
Долорес не получала никаких известий от Олимпио, и Валентино должен был употреблять все свое красноречие, чтобы утешать печальную сеньору.
-- Если бы наш уважаемый дон видел вашу грусть, то бросил бы войско и поспешил сюда, -- говорил Валентино часто. -- Уповайте только на Пресвятую Деву! Наш дон Олимпио скоро возвратится, увенчанный лаврами, и ваше свидание будет бесподобно.
-- О, как желала бы я прославить этот день, Валентино! Тогда мы больше не разлучимся! Вы совершенно правы, говоря, что моя грусть и сокрушение доказывают недостаток веры в милость Божию.
-- Вы выплачете глаза, сеньора. Это совсем не хорошо! Что скажет на это наш благородный дон при своем возвращении!
-- Слезы облегчают сердце женщины, Валентино. Когда я молюсь, думая о моем Олимпио, слезы невольно навертываются на глаза.
-- А так как вы постоянно думаете о доне, то постоянно и плачете! Развейтесь же немного, сеньора Долорес; не прикажете ли подать экипаж?
-- Нет, Валентино, здесь так хорошо, потому что все напоминает мне моего Олимпио! Вы также делаетесь веселее и довольнее, когда приходите ко мне, чем когда сидите один. Я очень хорошо заметила вчера пасмурное выражение вашего лица, когда нечаянно вошла к вам.
-- Да, сеньора, только не сердитесь за это, я больше желал бы быть вместе с ним, чем сидеть здесь, в Париже; и не будь я вам нужен, никто не удержал бы меня здесь.
-- Я от всей души жалею об этом, Валентино!
-- О, нет -- сеньоре необходима защита, и потому для меня лестно, что благородный дон возложил на меня эту обязанность... но...
-- Вы охотнее отправились бы с ним!
-- Говоря откровенно, да! Для меня, как для дона и маркиза, бездействие невыносимо. Но мне льстит оказанное доверие, и я сам вижу необходимость моего присутствия здесь. Что было бы с вами, если бы...
-- Если бы вы не утешали меня так усердно, -- сказала Долорес, приветливо улыбаясь и протягивая руку верному слуге, который с гордостью ее поцеловал.
-- Это только и заставляет меня спокойно сидеть здесь. Вы, сеньора, воплощенная доброта и любовь! И я с радостью пойду за вас в огонь и воду! Черт возьми!..
Долорес улыбнулась, видя, что даже в выражениях слуга остался верен своему господину.
-- Валентино был бы сквернейшим малым, если бы не ценил доброту своей сеньоры! -- продолжал Валентино.
Разговор этот был прерван старой дуэньей, которая доложила о приезде знатного господина, желавшего видеть сеньору.
-- Но своего имени он мне не говорит, -- прибавила дуэнья. -- Он хочет сказать его одной только сеньоре.
-- Удивительно! Видела ты когда-нибудь этого господина? -- спросила Долорес.
Дуэнья отвечала отрицательно, но с важностью уверяла, что незнакомый господин, вероятно, очень богат и знатен, потому что приехал в великолепной карете.
-- Позвольте, сеньора, взглянуть мне сперва, -- сказал Валентино. -- Нельзя же так бесцеремонно...
Долорес согласилась, старая дуэнья же осталась очень этим недовольна.
-- Как будто он больше меня понимает, -- ворчала она про себя, подавая в то же время мантилью своей сеньоре и провожая ее в приемную.
Зоркий глаз Валентино, казалось, не высмотрел ничего опасного в пришедшем незнакомце, потому что он немедленно растворил двери и просил его войти.
Гость был действительно незнаком Долорес; почтительно поклонившись, он выразил желание поговорить с сеньорой наедине, чтобы сообщить ей важное известие. Валентино остался в передней, в ежеминутном ожидании звонка своей госпожи, а дуэнья удалилась в соседний кабинет.
Незнакомец с резкими чертами лица, с черной, кокетливо подстриженной бородой, в изящном статском платье, подошел к сеньоре.
-- Прошу извинить, что умалчиваю о своем имени, но оно так мало значит в деле, что надеюсь, вы не будете на меня за это в претензии, выслушав сперва данное мне поручение.
-- Садитесь и будьте так добры передать мне, чему я обязана честью видеть вас у себя, -- ответила Долорес мягким и приятным голосом и с такой любезностью, что незнакомец счел долгом ответить почтительнейшим поклоном.
-- Мне известно, что генерал Олимпио Агуадо очень близок к вам, сеньора...
-- Как! -- вскричала обрадованная Долорес, между тем как глаза ее заблестели радостью. -- Вы мне принесли известие о любимом мною человеке? О, вы мне этим доставите невыразимое счастье!
-- На мою долю выпало счастье иметь честь обещать вам приятное известие, но говорить о нем я не имею никакого права.
-- Говорите скорее, где могу я видеть того, кто наконец передаст мне так давно желаемую весть с отдаленного поля сражения?
-- Благороднейшему дону Агуадо можно позавидовать во всех отношениях; ваша возвышенная любовь трогает меня, сеньора! Но тот, кто желает сам сообщить вам радостное известие, не может, к сожалению, прибыть в ваш отель...
-- Вы пугаете меня... Не сам ли это Олимпио? Он ранен, и вы должны предупредить меня?
-- Ваше опасение совершенно неосновательно! Есть другая причина, удерживающая вестника! Мне поручено спросить вас, угодно вам завтра вечером услышать в Версале радостное известие? В случае вашего согласия, я буду иметь честь туда вас сопровождать.
-- В Версале? Благодарю за ваше любезное предложение, но...
-- Но вы не знаете меня, понимаю ваше опасение! Однако предполагаю, что вы не станете колебаться, если я уверю вас, что вы там услышите приятную весть. Кроме того, по дороге в Версаль я осмелюсь сказать вам свое имя.
-- Все это так таинственно, что я не знаю, на что решиться, -- сказала с сомнением Долорес.
-- Не бойтесь ничего -- ваш слуга поедет с вами, и я могу вас уверить, что вы нисколько не будете раскаиваться в посещении Версаля.
-- Завтра вечером?..
-- После полудня я себе позволю пригласить вас в свой экипаж; далее. вы уже предоставьте все мне. В Версале вас будет ожидать карета и доставит во дворец.
-- Ваша любезность удивляет меня...
-- Вам все будет ясно, когда вы услышите известие о генерале Агуадо.
-- Хорошо, я вполне доверяюсь вам! Ваше обещание производит на меня волшебное действие, вы еще сказали, что я могу взять с собой слугу, Валентине.
-- Конечно! Вообще все будет, как вам угодно, потому что дело касается только вас.
-- Вы возбуждаете мое любопытство.
-- Завтра в четыре часа после обеда я буду иметь честь опять сюда явиться, -- сказал незнакомец вставая. -- Я очень счастлив, что получил ваше согласие! До завтра!
Долорес ответила на любезный поклон незнакомца; она находилась в волнении.
-- Что все это значит, -- прошептала она, оставшись одна в салоне, -- что я услышу? Долорес, ты должна ему довериться, по лицу его видно, что известие радостное и счастливое! Как долги покажутся мне часы... Валентино, -- продолжала она, обращаясь к вошедшему слуге, -- завтра мы получим в Версале известие о доне Олимпио.
-- В Версале! Стало быть, это правительственная депеша, -- проговорил Валентино с серьезным видом. -- Хотелось бы мне знать, кто этот господин! Он как будто мне знаком, я его где-то видел, но не могу припомнить его имени! Я попробовал расспросить кучера и слугу, но те притворились, будто знают о нем столько же, сколько и мы.
-- Вы поедете со мной, так уже решено, Валентино.
-- В таком случае, нечего бояться, сеньора, -- я прав! Получена тайная депеша, и в ней есть известие о нашем благородном доне, которое и хотят вам передать!
-- Я, кажется, не дождусь этого, Валентино!
-- Гораздо лучше было бы, если бы мы сегодня же уехали, а то вам, сеньора, придется еще так долго ждать! Меня также мучает любопытство! Дай Бог, чтобы известие было хорошее.
Медленно проходило время. Взволнованная Долорес не спала всю ночь. На восходе солнца старая дуэнья вошла к своей госпоже и застала ее занятой выбором платья. Наконец она выбрала темное шелковое платье; теплая накидка, а на голове испанская мантилья, придававшая ей особенную прелесть, дополняли наряд.
Около четырех часов подкатил экипаж приехавшего за Долорес незнакомца. Валентино сел на козлы, между тем как сеньора вместе с безукоризненно одетым господином заняли места в карете, обитой белой шелковой материей. Лошади тронулись с места и понеслись по дороге к вокзалу.
Незнакомец был в высшей степени внимателен и любезен, но ни слова не сказал о предстоящем свидании, а также о своем имени; Долорес не хотела показаться любопытной.
Достигнув вокзала, Валентино заметил, что вся прислуга низко кланяется незнакомцу и безусловно ему повинуется. В поезде, готовившемся отправиться в Версаль, находился также и императорский вагон, в который незнакомец и ввел сеньору.
Вагон этот состоял из нескольких комнат. Валентино вошел в одну из них, будучи -- уверен в необходимости во что бы то ни стало быть поблизости от своей госпожи.
Долорес было неловко в раззолоченном вагоне -- ей было непонятно, что все это могло означать; все ей казалось таким странным и таким таинственным, что невольное опасение более и более вкрадывалось в ее душу.
Незнакомец, севший напротив нее, занимал ее разными пустыми разговорами. Взглянув нечаянно на него сбоку, она заметила мелькнувшую на его лице насмешливую улыбку, -- не угрожает ли ей измена? Сердце ее сильно забилось, и она уже раскаивалась в том, что согласилась на предложение незнакомца; но потом снова стала говорить себе, что она слишком боязлива, что получит известие об Олимпио и тотчас вернется в Париж.
Версаль находится в трех с половиной милях от Парижа, и потому поезд, миновав Мон-Валерьен, прибыл через полчаса в Версаль. Этот дворец обязан своим значением прихоти Людовика XIV, который сперва жил летом в Сен-Жермен, но потом отказался от него, под тем предлогом, что его беспокоит вид аббатства Сен-Дени, усыпальницы королей, -- Людовик XIV не хотел иметь постоянно перед собой напоминание о смерти и потому воздвиг дворец и парк Версаля, употребив на него четыреста миллионов франков; наследники его также полюбили это место.
Все что только может создать искусство и придумать утонченное наслаждение, было сосредоточено здесь.
Щегольский экипаж, ожидавший у вокзала Долорес и незнакомца, привез их и Валентино ко дворцу и остановился во дворе Ла Шанель; слуги бросились открывать дверцы кареты.
Наступил вечер; туман, столь обычный осенью, застилал парк, но еще цвели розы и даже некоторые померанцевые деревья были покрыты белыми душистыми цветами, так что вышедшую из экипажа сеньору окутал великолепнейший аромат.
Незнакомец провел ее через несколько залов; Валентино шел за ними на некотором расстоянии.
Долорес восхищалась картинами и произведениями искусства, украшавшими стены.
-- Я обещал вам открыть дорогой свое имя. Мы уже близко к цели, и я готов исполнить свое обещание...
-- Вы возбуждаете мое любопытство!
-- В таком случае, я государственный казначей Бачиоки и совершенно счастлив, что мог быть вашим кавалером.
-- Государственный казначей Бачиоки? -- повторила Долорес. -- Что же все это значит?..
-- Войдите в этот покой, через несколько минут вам будет все известно!
Бачиоки провел Долорес через украшенную золотом и зеркалами галерею Людовика XIV в зал часов, потом открыл дверь в исторически известную комнату Oeil de boeuf и попросил Долорес войти в нее. Такое странное имя (бычий глаз) получила эта круглая комната от находящегося в ней продолговато-круглого окна, через которое проходил в нее свет. Когда-то комната эта была сборным пунктом придворных Людовика XIV и центром всевозможных интриг и сплетен.
В ту самую минуту, как Долорес в нее вступила, в галерее послышалась перебранка, происшедшая между Валентино и находившимися там камердинерами, не хотевшими его пропустить далее...
-- Что там происходит? -- сказала Долорес, боязливо останавливаясь. -- Там оскорбляют моего слугу!
-- Не беспокойтесь, сеньора, я спешу туда прекратить спор, -- возразил Бачиоки. -- Будьте так добры, сядьте на этот диван, вы вскоре узнаете остальное.
-- Мне было бы приятней уехать отсюда, -- ответила она. Государственный казначей пожал плечами.
-- Мне было поручено привезти вас сюда, -- сказал он раскланиваясь и вышел из комнаты, заперев за собой дверь.
Долорес осталась одна в большой, тускло освещенной комнате; сердце ее сильно билось; ей было так тяжело, как будто ее ожидало нечто ужасное. Большие картины, казалось, выступали из своих рам, лица насмешливо посматривали на нее...
-- Пресвятая Богородица, -- шептала она, сложив руки, -- мне так страшно; я должна немедленно уйти отсюда; но как я найду дорогу через все эти залы?.. Страшно!.. Не позвать ли на помощь?..
Тогда отворилась высокая дверь, ведущая из Oeil de boeuf в спальню Людовика XIV, в дверях появилась тень сладострастного короля, чтобы заманить прелестное существо, привезенное Бачиоки, в роскошный покой, изобилующий потайными дверями, мягкими оттоманками, прекрасными картинами и статуями.
Долорес слегка вскрикнула, но приблизилась к отворившейся двери, вообразив, что это вернулся государственный казначей.
-- Пощадите меня, я не хочу здесь оставаться; выведите меня отсюда, эта обстановка душит меня.
С этими словами Долорес приблизилась к стоявшему и внезапно вскрикнула: -- Император!
-- Не бойтесь, сеньора, -- сказал Людовик Наполеон, протягивая Руку Долорес, чтобы ввести ее в комнату, из которой вышел, -- будьте добры, идите за мной. Я пригласил вас сюда для того, чтобы сообщить вам приятную для вас новость!
-- Какая неожиданность, я и не предчувствовала такого счастья, ваше величество, -- бормотала Долорес.
-- Я виноват перед вами, -- сказал Людовик Наполеон тихим и мягким голосом, вводя дрожащую Долорес в слабо освещенную спальню.
В это время ко дворцу подъехал экипаж с обитыми резиной колесами, так что они не производил никакого стука; он остановился у бокового подъезда дворца. Лейб-егерь открыл дверцу; из экипажа вышли две дамы, закутанные в плащи. Одна из них, одетая в черное, быстро подошла к запертой двери, держа ключ от нее в своей маленькой ручке. Около этой двери не было ни одного слуги; через боковые коридоры можно было пройти отсюда в комнату Oeil de boeuf и к потайной двери в спальню Людовика XIV, который часто прибегал к этому ходу, чтобы незаметно покидать замок.
Отворив дверь, женщина, одетая в черное, пропустила в нее сначала свою спутницу, отличавшуюся высоким ростом и горделивой осанкой, а потом вошла сама.
Егерь остался у подъезда.
-- Не знаю, чем я заслужила эту милость, -- сказала Долорес, входя с императором в обширный покой, наполненный благоуханием.
-- Вы сейчас все узнаете, -- отвечал любезно Людовик Наполеон, подводя Долорес к одному из диванов. -- Садитесь! Я желаю сам передать вам известие, настолько приятное, что вы не раскаетесь в том, что приехали сюда.
-- Я очень смущена, государь, если кто-нибудь придет...
-- Никто нам не помешает, сеньора, никто не знает об этом! Император еще раз пригласил Долорес сесть на диван.
-- Ваше милостивое внимание, государь, поражает меня, не знаю, чем я его заслужила...
-- Вашей красотой, вашим умом и благотворительностью. О, я знаю вас уже несколько месяцев и наконец имею случай видеть вас так близко!
Людовик Наполеон сел на диван около Долорес.
-- Я очень встревожена, ваше величество, -- известие...
-- Известие о генерале Агуадо! Не успокоило ли вас это имя? Не разгонит ли оно облако заботы с вашего очаровательного лица?
Долорес сложила руки.
-- Я буду счастлива услышать известие об Олимпио, которое вам угодно будет сообщить мне, -- сказала она, опустив глаза.
-- Счастливец! Вы очень его любите?
-- Я живу только для него, государь.
-- Я бы желал быть на его месте, хотя бы только на один час! Видите, и император имеет еще желания! Генерал Агуадо отличился в сражении при Альме, и я желал доказать ему свою благосклонность!
-- О, как вы милостивы и добры, государь! -- сказала Долорес голосом, полным горячей признательности.
Людовик Наполеон не спускал глаз со своей прекрасной соседки, холодная сдержанность которой исчезла.
-- Я вас пригласил сюда, чтобы спросить, какую награду желает получить от меня генерал? Я желал бы выразить одновременно признательность мужественному дону и свое уважение вам, сеньора!
Император взял маленькую, нежную ручку слегка дрожавшей Долорес.
-- Государь! -- сказала она, вздрогнув и вставая.
-- Не уходите, сеньора, не вырывайтесь от меня!
-- Вам угодно, государь, чтобы я просила милости, и я прошу позволить мне немедленно возвратиться в Париж.
-- Просите всего, кроме этого! Милость за милость! Позвольте сказать вам, что меня преследует ваш образ с той минуты, когда я впервые увидел вас!
-- Заклинаю вас, отпустите меня, государь!
-- Мы совершенно одни, сеньора, этот час, может быть, никогда не повторится! Я должен признаться вам, что вы покорили мое сердце своей красотой, -- говорил страстным голосом Людовик Наполеон, наклонившись к Долорес и взяв ее руку.
-- Отпустите меня, государь, умоляю вас!
-- Я жестокосерд, потому что люблю тебя, прекрасное создание! Выслушай меня! Я сделаю все, но только не отпущу тебя!
Он попробовал обнять Долорес, но она быстро уклонилась и вскочила с дивана. Она не могла более говорить и, страшно испуганная, бросилась к двери, через которую ввел ее Людовик Наполеон.
Он последовал за ней с распростертыми объятиями.
-- Уйти нельзя -- двери заперты, -- сказал он, спеша к ней. Долорес взялась за дверную ручку -- дверь была заперта, она побледнела.
-- Пресвятая Богородица, что мне делать? Откройте двери или я позову на помощь!
-- Никого нет поблизости; я только один могу вам помочь, -- сказал Людовик Наполеон, подойдя к Долорес, чтобы вернуть ее к дивану.
Наступила ужасная минута для несчастной! Быстро осмотрела она всю комнату, ища спасения; она должна была бежать во что бы то ни стало, бежать, но каким образом?
В отчаянии она вырвалась из рук императора и, увидев поблизости потайную дверь, схватилась за золотую ручку, не думая о том, что ей неизвестно было расположение ходов. Дверь не поддалась, но испуг придал Долорес силы, замок сломался, и дверь отворилась. Долорес увидела слабо освещенный и украшенный цветами коридор. Она захлопнула за собой дверь и побежала по коридору; ей послышался шелест платья в темном боковом коридоре.
Людовик Наполеон не преследовал ее. Ей казалось, что она спасена, но куда приведет ее этот путь! В конце коридора она увидела высокую, широкую дверь, но дверь эта была заперта. Она повернула в темный боковой коридор. Хотя ей казалось, что она попала в лабиринт, однако она продолжала идти вперед, надеясь наконец достигнуть выхода.
Ею овладел смертельный страх, дыхание замерло; куда направиться ей теперь из этого темного хода? Она уже хотела звать на помощь, как вдруг услышала опять шелест платья. Долорес остановилась...
-- Сжальтесь, -- сказала она, -- кто бы вы ни были, выведите меня отсюда.
Это была дама, одетая в черное, которую мы прежде видели с Другой и которая теперь к ней приблизилась.
-- Следуйте за мной, -- сказала она тихо.
Долорес благодарила Бога, что нашла одно существо, которое, наконец, выведет ее из этого замка. Спасительница взяла за руку Дрожащую Долорес и повела по темному коридору. Они пришли к Двери, которую дама отворила.
Долорес вступила в большую, светлую комнату, в дальнем углу которой стояла женщина, также закутанная в плащ, но крупнее и выше той, которая держала ее руку и которая снова заперла дверь.
Не было сказано ни одного слова. Дама, стоявшая в глубине покоя, была неподвижна. Черная путеводительница, лица которой Долорес не могла видеть, потому что оно было закрыто густой, темной вуалью, провела ее через несколько комнат.
Наконец они достигли выхода. Здесь Валентино ожидал задыхавшуюся Долорес. У подъезда стояла карета.
Как только Долорес и незнакомка сели в карету, а Валентино, обрадованный возвращением своей госпожи, взобрался на козлы, карета, с обтянутыми резиной колесами, почти неслышно отъехала от замка. В карете сидела та же гордая дама, мимо которой за несколько минут до того прошла Долорес.
Долорес благодарила Бога, что наконец оставила замок. Все только что случившееся казалось ей каким-то сном. Она схватила руку своей спасительницы.
-- Хоть я и не знаю, кто вы, однако должна выразить вам мою душевную благодарность за то, что вы с такой готовностью вывели меня из этого лабиринта, -- сказала она.
Незнакомка с холодной важностью ответила на пожатие ее руки.
-- Я провожу вас до вашего дома, сеньора, -- ответила незнакомка на испанском языке, чем еще более расположила Долорес.
-- О, вы тоже испанка! -- вскричала она радостно. -- По вашему произношению я вижу -- вы из Андалузии. Как вас зовут?
-- Меня зовут Инессой, -- ответила дама, -- и я желала бы почаще бывать у вас.
Как было ни холодно и таинственно обращение незнакомки, однако ее испанское происхождение произвело такое сильное впечатление на Долорес, что по возвращении в Париж, расставаясь перед отелем на Вандомской площади, Долорес искренне просила ее побывать у себя.
Приятное впечатление этой встречи несколько смягчило приключение в Версальском замке, о котором Долорес ничего не сказала Валентино. Она думала, что навсегда убила все надежды Людовика Наполеона и что теперь он не будет ее преследовать.
Валентино, рассказавшему ей, как невежливо его приняли в галереях замка, она приказала отказать Бачиоки в приеме, если тот еще раз явится. Этим она думала освободиться от всяких неприятных для нее отношений. Однако приключения этого вечера имели для нее тяжкие последствия.