Мы оставили принца с Хуаном в то время, когда они боролись с бушующим морем и, казалось, утратили всякую надежду на спасение. Бегство с острова им удалось, но кругом была смерть.
Гроза утихла, но ветер поднимал огромные пенящиеся валы, и Море как будто хотело показать свою силу и могущество, перед которыми храбрость и энергия человека слабы и бесполезны.
Маленькая лодка, на которой оба беглеца отправились с Чертова острова, скоро опрокинулась и была затоплена гигантскими волнами.
Несмотря на это, принц и Хуан не потеряли присутствия духа и судорожно уцепились за борта.
Волны уносили лодку, а вместе с ней и обоих несчастных. Лодка то поднималась на водяные горы, то снова погружалась в темную морскую бездну. Беглецы обеими руками уцепились за дерево, но надолго ли хватит у них сил.
Ничто не предвещало скорого приближения утра -- страшная ночь, казалось, была бесконечной. Камерата и Хуан неслись все дальше по бурным, разъяренным волнам моря. Они не знали, куда прибьют их эти волны, и думали только о том, чтобы остаться вживых.
Наконец на востоке показалась заря; разорванные облака неслись по небу, волны стихали; казалось, что море истощило все свои силы. Лодка тихо покачивалась на волнах.
-- Я не могу держаться более, -- проговорил Хуан, -- еще одна минута и я пойду ко дну!
-- Ради всего святого, потерпи немного! Уже светло, буря стихла.
-- Руки мои окоченели и омертвели от напряжения, я это чувствую! Прощайте, принц.
-- Я умру вместе с тобой, Хуан, благороднейшая душа, пожертвовавшая собой для меня, -- вскричал Камерата, -- но употребим последние усилия, чтобы спасти нашу жизнь. Ты видишь, что волны уже не заливают нас и наша лодка плывет на поверхности. Взберись на киль, я помогу тебе, а потом и сам влезу за тобой. Сидя наверху, мы можем надеяться на спасение, если только есть вблизи земля.
При утреннем свете утопающие могли ясно разглядеть очертания опрокинувшейся лодки. Хуан собрал последние силы и с помощью Камерата доплыл до киля лодки, куда немедленно взобрался, едва переводя дух от усталости и напряжения.
-- Благодарю Пресвятую Богородицу, -- вскричал Камерата, видя своего спасителя на киле, -- теперь и я последую за тобой.
С величайшим трудом, так как платье его намокло и было тяжело, Камерата взобрался на лодку.
Так друзья сидели на опрокинутой лодке, которую волны продолжали качать, так что они были вынуждены держаться за гладкое дерево.
Первые лучи солнца проникли сквозь облака и осветили далекое беспредельное море. Не было ни малейшего следа Чертова острова или другой какой-либо земли -- вода и небо слились, и беглецы, спасшиеся от бури, должны были погибнуть, потому что им неоткуда было ждать помощи.
-- Всюду море! -- проговорил Камерата, и эти слова прозвучали как смертный приговор.
-- По крайней мере мы спаслись от сыщиков, которые, поймав нас, заковали бы в цепи и отправили в более ужасное место, нежели Чертов остров!
-- Ты прав, Хуан, лучше погибнуть в море, чем влачить жизнь в болотах Гвианы. Но зато из-за меня гибнешь ты! Ты бы должен был предоставить меня моей злосчастной доле.
-- Не говорите этого, принц! Величайшим моим желанием было вырвать вас из заточения -- мне удалось это! Теперь смело взглянем в глаза всякой опасности.
Уже совсем рассвело; солнечные лучи разгоняли тучи; море сверкало, облитое ярким сиянием; опрокинутая лодка колыхалась на волнах и неслась все дальше и дальше; ни одного паруса не было на горизонте, ни малейшего следа дыма, доказывающего близость парохода, -- ни тени надежды на спасение.
Ничто не может быть ужаснее и безутешнее бесконечной водной дали. День уже клонился к вечеру, а помощь не являлась! Голод и жажда мучили несчастных, которые не могли помочь друг другу. Что если наступит ночь -- длинная, бесконечная ночь, -- и никто не придет к ним на помощь?
Полные страха и отчаяния, Хуан и Камерата с напряженным вниманием смотрели на поверхность воды: быть может, мелькнет вдали луч надежды. Лица их носили на себе отпечаток голода, глаза впали, руки и ноги дрожали от истощения и усталости.
-- Хуан, -- проговорил Камерата, когда наступил вечер, не принеся с собой ничего утешительного, -- покончим наши мучения.
Что будет завтра, послезавтра? Если им суждено умереть с голоду, то не лучше ли броситься в море, от которого они старались спастись?
Подобные мысли овладевали беглецами по мере приближения ночи.
Какой конец легче, какой мучительнее, какой же из них выбрать?
Молча смотрели они на спокойную поверхность моря; над ними простиралось южное звездное небо. Надежда на спасение постепенно угасла, они уже готовились умереть в волнах.
Наступившее утро снова ободрило их. Они решили подождать до следующей ночи, и тогда, если никто не явится к ним на помощь, броситься в море.
Волны увеличились и закачали лодку, угрожая потопить беглецов в морской бездне. Любовь к жизни так сильна в каждом человеке, что даже в самые трудные минуты он не теряет надежды и хватается за малейший луч спасения!
-- Я готов! -- отвечал юноша глухим голосом. -- Простимся и погибнем вместе.
-- Дай мне твою руку, чтобы я еще раз мог пожать ее! Наступает ночь. Прощай, Олимпио! Прощай, Клод! Тщетно будете вы ожидать нашего возвращения. Никто не известит вас о нашей смерти, но вы сами догадаетесь о ней, когда пройдет много лет после нашего исчезновения. Простим врагов наших, Хуан, я хочу умереть без злобы. Даже тебя, коварная, лицемерная Евгения, прощаю за то, что ты предала меня на погибель в руки презренного. Ни одно проклятие не сорвется с моих губ! Если бы я живым вернулся в Париж, т. о явился бы к тебе призраком, предстал бы пред тобой среди вихря удовольствий, -- теперь же пусть совесть напомнит тебе о моей гибели. Не старайся заглушить ее молитвами и вакханалиями; тени твоих жертв последуют за тобой и к подножию креста, и в пышный зал, и к изголовью! Имя Камерата будет вечно раздаваться в твоих ушах; ты услышишь шум страшной бури, которая со временем низвергнет и погребет тебя. Теперь, Хуан, с Богом!
Принц протянул своему товарищу руку; глубоко тронутый Хуан горячо пожал ее. Еще раз взглянули они на море, над которым расстилалась темная ночь. Но в ту минуту, когда они готовы были броситься в пучину, из груди Хуана вырвался радостный, торжественный крик.
-- Смотрите! Смотрите туда! Я вижу свет вдали на горизонте.
-- Это звезда, Хуан.
-- Нет, нет! За минуту там было совершенно темно; неужели вы не видите красной точки? Это не звезда, принц, это фонарь на корабле!
-- Он не спасет нас и пройдет мимо, потому что мы не в состоянии подать ему знака.
-- Будем надеяться, -- вскричал Хуан после небольшой паузы, во время которой не сводил глаз с блестящей точки, -- не будем отчаиваться, принц; точка растет и приближается; это корабль, который, быть может, приблизится настолько, что наши крики будут услышаны. Сила и мужество как будто снова вернулись ко мне!
Камерата тоже стал следить за блестящей точкой и должен был сознаться, что Хуан прав и что звезда приближается.
Но допустить мысль о надежде на спасение в кромешной темноте было почти невозможно. Звездное небо слабо освещало поверхность моря. Разглядеть с корабля две фигуры, сидящие на обломке лодки, было очень трудно. Если бы судно приблизилось с наступлением утра, тогда совсем дело другое, но на это была слабая надежда, потому что красная точка удалялась очень быстро.
-- Это пароход, -- проговорил Хуан, глаза которого заблестели; молодость смелее в своих надеждах, -- посмотрите, мне кажется, что я вижу остов и дым!
-- Если бы мы могли подать сигнал.
-- У меня есть револьвер, -- отвечал Хуан, вынимая из кармана оружие, -- но он, вероятно, намок и не выстрелит.
-- Дай его сюда, может быть, солнечные лучи за день высушили порох, -- сказал Камерата, взяв револьвер. -- Действительно, это пароход; будем надеяться, что на нем услышат наш выстрел.
Оба несчастных всматривались в темный силуэт парохода; дым подымался все выше и выше к звездному небу.
-- Спасены! -- радостно вскричал Хуан, взволнованный видом парохода; казалось, что само небо послало беглецам эту неожиданную помощь; они невольно прошептали молитву; вскоре они услышали шум и плеск воды от колес парохода.
Размахивая руками, Хуан крикнул изо всех сил; настала решительная минута; оба они, воодушевленные новой надеждой, уже разглядели мачту, трубу и шканцы, но крик Хуана не был услышан на пароходе.
Камерата поднял револьвер.
-- Решается наша судьба! -- вскричал он и спустил курок.
Над морем раздался выстрел. Принц и Хуан с лихорадочным нетерпением ожидали его последствий.
На пароходе услышали сигнал о помощи; колеса начали работать медленнее; с борта смотрели во все стороны в зрительную трубу и потом спустили лодку.
Беглецы громко вскрикнули от радости; лодка направилась к ним и скоро достигла несчастных. Их перевезли на пароход, отправлявшийся из Рио в Кадикс.
Капитан пригласил Хуана и Камерата в свою каюту и предложил подкрепиться вином с небольшим количеством пищи, потом выслушал историю их страданий.
-- Вы спасены чудом, -- сказал он, -- подумайте только, что вы на пятнадцать миль удалились от Кайены и три дня пробыли на обломках лодки.
Хуан и Камерата бросились друг другу в объятия, потом горячо пожали руку капитану, который с радостью согласился отвезти их в Кадикс и с гневом отвергнул их предположение о том, что он будто бы выдаст бегство Камерата.
-- Нет, господа, -- отвечал он, -- вы имеете дело с честным человеком, со старой морской крысой, и я счастлив, что могу вам помочь. Благодарите одного Всевышнего, так неожиданно спасшего вас. Теперь же ложитесь спать, вам необходимо восстановить силы. Пробыть три дня на обломках!
Трудно передаваемое чувство удовлетворения и счастья наполнило души беглецов, когда они успокоились после трехдневных нестерпимых пыток. Минуту спустя они спали как убитые, и старый морской волк был прав, сказав, что организм их необыкновенно силен и крепок.
Беглецы постоянно испытывали чувство голода, но осторожный капитан не позволил им удовлетворить его разом; он ограничился только тем, что давал им по нескольку глотков вина и небольшое количество пищи; благодаря умеренности, силы новоприбывших быстро восстановились, и уже на третий день они, хотя и были немного бледны, но совершенно довольны и счастливы.
Когда пароход благополучно прибыл в Кадикс, Хуан и Камерата, поблагодарив еще раз капитана, простились с ним. Честный моряк отказался от денег, которые принц одолжил у одного из банкиров Кадикса.
-- Нет, -- отвечал он, -- или вы хотите оскорбить меня, господа?
Это такая ничтожная услуга с моей стороны. Но советую вам быть в другой раз осторожнее, потому что корабль мой не всегда будет у вас под руками!
Он крепко пожал руки друзьям, пожелав им всего хорошего.
Через несколько дней Хуан и Камерата отправились в Мадрид, а потом во Францию. Но это путешествие представляло затруднения, потому что у них не было с собой паспортов. Перебравшись через границу, они медленно и осторожно продвигались по направлению к Парижу.
Близость французской столицы возбудила в них странные чувства. Хуан радовался не только тому, что спас принца, но и скорому свиданию с маркизом и доном Олимпио. Камерата был угрюм и молчалив; он хотел явиться к Евгении, но ни одним словом не намекнул об этом Хуану.
Они благополучно достигли Парижа. Добравшись до отеля Монтолона, они узнали обо всем случившемся. Валентино с беспокойством рассказал им о том, что произошло в соборе Богоматери и прибавил, что оба друга заключены в Консьержери.
Тогда Камерата утвердился в своем решении. Черты лица его приняли мрачное, угрожающее выражение; он не высказал своих планов, но позаботился только о том, чтобы Хуан поселился в испанском посланническом отеле на улице д'Орсей, No 25, пока сам искал квартиру, в которой был бы в безопасности от преследований тайных агентов.
Хуан познакомился с молодым графом Рамиро Теба, и вскоре между юношами завязалась дружба, искренность которой росла с каждым днем. Оба они были молоды, восприимчивы к любви и дружбе, поэтому союз их становился все теснее и неразрывнее. Олоцага был доволен этой дружбой, так как полюбил Хуана и старался быть ему полезным.
В испанский отель не доходило ни одной вести о Камерата; он в уединении разрабатывал свои планы, дав себе слово не доверять их никому до тех пор, пока они не осуществятся. Хотя Хуан и подружился с Рамиро, но неизвестность о судьбе принца, которого он напрасно разыскивал, сильно его беспокоила. Он не подозревал о замыслах Камерата и продолжал свои тайные поиски, не имевшие однако успеха.
Принц исчез без следа, и сердце Хуана наполнилось грустью, которую с ним разделял Рамиро.
На другой день после идиллии в Фонтенбло Олоцага решился открыть своему сыну Рамиро тайну его рождения. Он считал своим долгом сказать все юноше, который только знал, что Олоцага его отец, но не знал, кто была его мать. Ему не нравилось, что французский двор и особенно Евгения оказывали Рамиро подчеркнутое расположение -- всю свою жизнь Евгения искренне любила только одного человека -- Рамиро Теба. Она не только позволяла ему быть с ней и целовать ее руку, но даже, пользуясь благовидным предлогом, сделала ему подарок, вызвавший множество толков при дворе.
Недалеко от Мадрида находились развалины Теба, окруженные громадным лесом и полями. Здесь жил один из предков Евгении, впавший в немилость короля, вследствие чего был срыт и его замок; только груда камней обозначала то место, где некогда возвышались зубчатые стены замка.
По приказанию Евгении на этом месте построили новый замок, развели парк, и все это перешло во владение молодого испанского офицера.
Олоцага более не хотел скрывать от сына, кто была его мать, и однажды поздно вечером, когда они вдвоем сидели в салоне отеля, он открыл ему все прошлое; это было тяжело для него, но иначе поступить он не мог.
Это был его долг по отношению к сыну, который бесконечно любил его и ни разу не спросил о матери, заметив, что подобный вопрос вызывает у отца самые горькие воспоминания.
Олоцага горячо любил Евгению, бывшую в то время наперсницей испанской королевы Изабеллы. Он надеялся тогда обладать ею вечно, тем более, что полагал, будто и Евгения разделяла его пламенную любовь.
-- В то время я еще не посвятил себя дипломатии и был наставником молодой королевы, -- рассказывал Олоцага, -- и потому часто виделся с придворными дамами, из которых Евгения Монтихо произвела на меня сильное впечатление. Она была также молода и, казалось, разделяла мою симпатию. Это было чудное, незабвенное время, озаренное первыми лучами любви, которая так наполняла мое сердце, что я не думал ни о ком, кроме графини!
Как бы случайно, мы часто оставались наедине и однажды высказали друг другу свои чувства; сердца наши были полны южной страсти, и в минуту неги и наслаждения мы позабыли все земное!
Это было в Аранхуесском парке, где мы однажды разговаривали поздно вечером. Мы вошли в одну из тех благоухающих беседок, где забывается внешний мир, слышится только пение соловья да слабый шелест деревьев, освещенных трепетными лучами месяца. Я должен был признаться ей в любви, должен был знать, согласна ли она принадлежать мне навеки; встав на колени, я привлек ее к себе и, обвив дрожащими руками, чувствовал, что любим, что она отвечает на мои поцелуи; нега и блаженство охватили меня; позабыв весь мир, мы отдались наслаждению.
Я не предчувствовал, что эта минута блаженства принесет нам разлуку; напротив, я был уверен, что мы никогда не расстанемся.
Мать Евгении резко отказала мне и старалась воспрепятствовать нашим дальнейшим свиданиям. Я не был подходящим женихом для ее дочери, потому что не обладал высокими, титулами; она мечтала выдать ее за герцога или за принца! Я не достиг тогда еще той высоты, на которой нахожусь теперь, не был еще влиятельным лицом и министром.
Графиня Монтихо вскоре уехала, -- около этого времени родился ты.
Первые годы жизни ты пробыл под присмотром одной дамы; я же старался заглушить несчастную любовь волнениями бурной военной жизни.
Через несколько лет в развалинах Теба Евгения передала мне тебя, -- мне и теперь еще слышатся слова, произнесенные ею при разлуке.
"Мы должны расстаться, -- сказала она дрожащим голосом, -- дороги наши разошлись".
"И ты в состоянии забыть прошлое, изменить данной клятве? -- вскричал я в страшном волнении. -- О, Евгения, возможно ли, чтобы женщина забыла свою любовь?"
"Я не могу отвечать вам, вы требуете очень много, -- проговорила твоя мать. -- Я никого не полюблю, верьте мне, вы также не должны более любить. Любовь загораживает дорогу ко всему высокому и великому".
Евгения передала мне тебя, Рамиро, и, запечатлев последний поцелуй на твоих губах, она сказала: "Вот твой отец, Рамиро, о котором я так часто рассказывала тебе; люби и повинуйся ему", потом обратилась ко мне: "Я расстаюсь с ним и с вами, отдаю вам его судьбу и уверена в его счастье. Мою судьбу отдать вам в руки мне не суждено, и если вас может утешить одно из моих убеждении, то вот оно: самые страстные желания человека никогда не осуществляются, вероятно, для того, чтобы напомнить нам, что мы простые смертные! Прощайте навеки, дон Олоцага!"
Мы расстались, чтобы после долгих лет снова увидеться в Париже. Евгения сделалась французской императрицей.
-- Она -- моя мать! -- вскричал Рамиро, который, затаив дыхание, слушал Олоцага.
-- Все остальное тебе известно! Я поручил тебя старому Фраско, жившему в развалинах Теба; впоследствии ты вступил в армию. Только ты один смягчал мою горестную жизнь! Только на тебе одном сосредоточилась моя любовь; ты был утешением в минувших страданиях. Я невыразимо страдал, Рамиро!
-- Отец, -- пылко вскричал молодой офицер, бросаясь в объятия Олоцага, которого очень любил.
-- Теперь ты знаешь все, Рамиро, не проклинай меня, я сам себя жестоко наказал!
-- Я буду любить тебя больше, чем прежде, -- проговорил юноша, -- я постараюсь смягчить скорбные воспоминания, соединюсь с тобой еще крепче и неразрывней.
Отец и сын до глубокой ночи просидели вместе; они обменялись мыслями и нашли утешение и поддержку друг в друге; последняя преграда исчезла, не оставалось ни одной тайны, ни одного недоразумения. Рамиро довольно твердо выслушал рассказ отца, потому что любовь к отцу возвышала его и делала неизъяснимо счастливым.
Было уже далеко за полночь, когда они разошлись по своим комнатам; перед каждым из них, вероятно, пронеслись скорбные картины Олоцага выдержал самую тягостную борьбу в своей жизни, он нашел в себе столько силы, что мог видеть женой другого ту, которую любил безгранично.
Но Рамиро! Ему еще предстояла жесточайшая борьба, и разлад гораздо скорее проник в его душу, чем он ожидал.
На другой день в его комнату вошел Хуан с расстроенным лицом.
-- Совершенно неслыханное зверство, -- произнес он глухим голосом.
Рамиро поспешил ему навстречу и протянул руку.
-- Ты пугаешь меня! Говори, что случилось?
-- Принца Камерата убили!
-- Убили! О, ужас! Где и кому следует мстить за его смерть?
-- Был ли ты на празднике в Фонтенбло?
-- К чему этот вопрос?
-- Не слышал ли ты в боковом зале неожиданного шума и смятения?
-- Действительно, опустили портьеры, и никто не узнал причины тому.
-- Итак, в то время, как компания гостей острила и шутила, в боковом зале убили принца Камерата!
-- Невозможно! Кто же совершил это злодеяние?
-- Бачиоки, по приказанию Евгении, окружил его тайными агентами, из которых двое и убили его! Кровь его обагрила ковер, между тем как рядом беззаботно веселились.
С широко раскрытыми глазами выслушал Рамиро это известие, потом закрыл лицо руками и застонал под тяжестью этой страшной новости.
-- По приказанию Евгении... -- прошептал он наконец, как будто не веря своим ушам, он должен был собрать всю силу и твердость, чтобы взять себя в руки.
-- Точно так, Рамиро! Она одна виновата!
Молодой офицер, точно в припадке безумия, сделал несколько шагов назад; тело его дрожало; он задыхался, грудь его высоко поднималась.
-- Пресвятая Мадонна, что с тобой? -- испуганно вскричал Хуан, подбегая к своему другу.
Рамиро не мог отвечать -- он страдал невыразимо; Хуан не подозревал, что Евгения была его мать.
-- Ничего, это пройдет... Это самая мучительная минута моей жизни, -- прошептал Рамиро, -- не спрашивай причин и не беспокойся обо мне! Известие это не убьет меня! Горе тому, чье рождение не беспорочно!
-- Понимаю, -- отвечал Хуан, -- я разделяю твою участь, -- своей жизнью я обязан греховной любви, -- соединимся же еще теснее и станем вместе бороться с бурями жизни.
-- Не сердись на меня, Хуан, если я с тобой расстанусь, но, что бы ни случилось, будь по-прежнему моим другом.
-- Я не тронусь с места, Рамиро, мне кажется, что ты замышляешь что-то ужасное...
-- Когда жизнь обращается к нам своей темной стороной, то разве смерть покажется ужасной?
-- Самоубийство -- самое ужасное из всех преступлений; скажи мне, неужели ты замышляешь лишить себя жизни?
-- Да, Хуан, я задумал совершить это.
-- Безумный! Страх и отчаяние выдали тебя. Подумай о небе, посмотри на меня, мужайся, старайся примириться с жизнью!
-- Ты не знаешь, какой хаос у меня внутри! Оставь меня, Хуан! Меня окружает гибель и проклятие! Та женщина, по воле которой умертвили принца Камерата, -- моя мать!
Глубокая страшная тишина наступила вслед за этими словами; только теперь понял Хуан все отчаяние Рамиро.
-- Иди, оставь меня одного, я покончу с жизнью! Иди, Хуан, расстанься со мной, чтобы никогда больше не свидеться. Бывают такие страдания, которые забываются только в могиле.
Глубоко тронутый Хуан раскрыл объятия и привлек к себе на грудь своего друга.
-- Будь тверд, -- проговорил он, -- прибегать к смерти, когда жизнь представляет мало веселого -- мысль недостойная тебя, мой друг! Нет, смело, отважно смотреть в глаза всем невзгодам жизни -- вот твоя цель, твоя задача. Только собственная вина может привести нас в отчаяние, проступки же других мы обязаны мужественно сносить и искупать!
-- Хуан, Хуан, твои слова возвышают и оживляют меня!
-- Смерть не спасет нас, Рамиро, она преграждает нам путь к спасению! Взгляни на природу, на небо, усеянное звездами и внемли внутреннему голосу! Борись и побеждай -- эту же цель и я поставил себе.
-- Да, Хуан, и я хочу бороться и побеждать, но только не здесь, близ мучительных воспоминаний! Прощай, я возвращусь в Испанию и удрученная душа моя успокоится.
-- Итак, мы Должны расстаться, Рамиро?
-- Может быть, мы когда-нибудь встретимся, Хуан, с обновленным сердцем. Тогда воскреснет наша старая дружба и сделается прочнее и возвышеннее!
-- Прощай же, Рамиро! Перед нами обоими лежит тернистая дорога! Дай Бог нам встретиться с иными чувствами.
Друзья обнялись; на глаза Хуана навернулись слезы; быстро вырвался он из объятий Рамиро, пожал ему руку и скрылся.
Какая бездна разнообразных чувств и мыслей волновала сердце, какие пытки испытывала душа Рамиро, наследовавшего честность своего отца! Хуан спас его от смерти, но кто мог избавить его от мук, терзавших его сердце.
Рамиро сообщил дону Олоцага о своем намерении вернуться в Испанию, и тот подумал, что юноша желает повидаться с инфантой Марией, дочерью Изабеллы, к которой он был неравнодушен.
Заговорила ли в Евгении совесть или дон Олоцага передал ей план Рамиро оставить Париж, неизвестно, но только через несколько дней преданный слуга принес графу Теба письмо от Евгении. С какими чувствами распечатал Рамиро записку своей матери?!
"Приходите завтра вечером в замок Мальмезон, -- читал он. -- Если вы хотите исцелить душу той, которая близка вам более, чем вы предполагаете, то не отвергайте этой просьбы! Видеть вас еще раз без свидетелей и говорить с вами -- самое страстное желание той, которая написала вам эти строки."
Руки Рамиро дрожали...
Как загадочно было сердце той женщины, которую он считал своей матерью!..