Трое друзей королевской гвардии, проездив со своими слугами почти до полуночи по окрестностям Мадрида и тщательно осмотрев их, не нашли ничего, достойного их внимания, не наткнулись ни на какую подозрительную шайку. Тогда они, чтобы отыскать дорогу в Сеговию, отправились к густому буковому лесу и въехали в него, придерживаясь берега Мансанареса, поодаль от большой дороги; таким образом они не могли сбиться с пути. Цыгане проходили через этот самый лес по правую сторону реки.
Серрано, Прим и Олоцага со своими слугами остались на левом берегу Мансанареса, становившегося чем дальше, тем шире и быстрее.
Когда их маленькая кавалькада достигла самой дикой чащи леса, была уже глухая ночь, лишь местами падал бледный лунный свет сквозь непроницаемую тень, так что, наконец, Олоцага предложил своим друзьям сделать привал и, расположившись для ночлега, обождать утра, чем поминутно натыкаться на деревья.
-- Хорошо, -- сказал Серрано, -- только позвольте мне, пока вы спокойно будете спать, быть настороже и присматривать, чтобы с нами чего не случилось. Доминго разделит эту обязанность со мной.
-- С одним условием мы принимаем твое предложение, Серрано, -- сказал дон Жуан Прим, пожимая ему руку.
-- Ну, с каким же?
-- Чтобы мы стерегли по очереди: на следующую ночь дежурным буду я, а потом ты, Олоцага. Таким образом я согласен.
-- Разумеется, мы будем меняться каждую ночь, это справедливо и я совершенно это одобряю: Серрано начнет первым со старым добрым Доминго, а под их охраной можно спать спокойно -- ведь они оба олицетворение долга и чести, -- говорил Олоцага, устраивая на мху для себя и для Прима отличную постель из нескольких одеял. Их слуги легли рядом с ними, чтобы быть вблизи в случае надобности, и через несколько минут все четверо заснули крепким сном.
Франциско сидел на древесном стволе и думал о Дельмонте, о своей Энрике. Доминго между тем, придерживая оседланных лошадей, уже несколько времени прислушивался. Ему послышался в лесу какой-то шум. Вдруг раздался выстрел, за ним другой, третий, и все чаще и чаще -- это перестреливались с цыганами шпионы-карлисты под предводительством Жозэ.
Серрано вскочил и прислушался с напряженным вниманием, чтобы определить, откуда именно доносились эти глухие выстрелы. Перестрелка не умолкала, стало быть, наверное, происходила где-нибудь битва.
-- Доминго, -- сказал он, -- не будем терять времени! Вставайте, господа! Мы напали на кровавый след! Слышите ли вы?
Прим и Олоцага проснулись от его голоса.
-- Не долго же мы отдохнули, -- сказал последний, -- что такое случилось? Ах, стреляют! Скорее в путь! Лошадей!
-- Эти негодные заспались как сурки! -- закричал Прим на слуг, протиравших глаза, и сам пошел за лошадьми под то дерево, где они были привязаны. -- Поедем в разные стороны, на расстояние выстрела, чтоб разузнать, где именно битва. Эхо и лесная чаща не позволяют явственно расслышать звуки, но когда мы подъедем к нему поближе, то нападем на верный след!
Через несколько секунд все сидели на конях и, нагнувшись вперед с заряженными пистолетами, неслись по разным направлениям в ту сторону, откуда слышались выстрелы.
Серрано и Доминго ехали по берегу широкой шумной реки. Доминго скоро перегнал своего господина, который все еще вслушивался, и, едва удерживая нетерпеливого коня, мчался между деревьями, начинавшими несколько редеть, сквозь которые проникал уже первый луч рассвета. Выстрелы умолкли, но старый Доминго убедился, что направление, взятое им, все более и более приближало его к полю битвы. Господин его, дон Франциско Серрано, скрылся у него из виду, отъехав, вероятно, в сторону леса.
Старый Доминго один поскакал дальше вдоль берега Мансанареса и увидел вдруг в нескольких шагах от себя открытую поляну, через которую можно было разглядеть окрестность довольно далеко, так как она лежала на возвышении. Он въехал на холм, находившийся у самой реки, и окинул взором противоположный берег.
Крик сорвался с его уст. В кустах, на той стороне, он увидел склонившуюся к земле фигуру, которая наполнила его ужасом: это был человек, только что бросившийся на беззащитную жертву с выражением необузданной чувственности на искаженном страстью лице. Этот человек был Жозэ. Рыжая борода и бледное лицо с блестящими, злыми глазами не оставляли ни малейшего сомнения.
Доминго, дрожа всем телом и предчувствуя что-то скверное, подскакал к самому обрыву. Он вскрикнул от ужаса и негодования. Жертва, возле которой на том берегу притаился Жозэ, была Энрика и ее дитя.
Страшный человек поднял голову. Он увидел, что его подстерегли, что помешали ему. Узнав Доминго, он с ругательством схватился за ружье -- порох вспыхнул -- раздался выстрел.
Доминго схватился за грудь и закачался в седле. Все это было делом одной минуты.
Высоко поднявшись на дыбы, лошадь вместе с раненым повернула назад, в чащу. Громкий смех раздался позади, с другого берега.
Серрано, услышавший выстрел, помчался навстречу раненому Доминго. Он увидел кровь на груди своего старого верного слуги и удержал его бесившуюся лошадь. Прим и Олоцага также подоспели.
Доминго, обессиленный, упал с седла.
-- Там... на том берегу, -- сказал он чуть слышно, -- скорее... Жозэ... убийца!
Кровь хлынула у него горлом и прервала его речь. Прискакавшие слуги взяли его на руки уже в агонии.
Серрано в смертельной тревоге пустился к указанному холму. Прим и Олоцага последовали за ним, взволнованные в высшей степени. На той стороне реки Жозэ сидел возле Энрики и ее ребенка.
Страшная минута для Франциско, отделенного быстрой рекой от своей возлюбленной, находившейся в такой крайней опасности. Он пришпорил своего жеребца, испуганного шумящим потоком. Он хотел броситься в воду и попробовать доплыть до Другого берега.
-- Ради всех святых, -- воскликнул Прим, насильно удерживая безумного смельчака, -- ты идешь на смерть! Тебя вместе с лошадью безвозвратно унесет течением!
Тогда Франциско, почти обезумевший от страшного зрелища, схватил свой пистолет и направил дуло на Жозэ. Ослепленный ненавистью, жаждой мести, он выстрелил в него...
Но в кого попал он на том берегу? Что если он вместо презренного негодяя, называвшегося его братом, убил Энрику или свое собственное дитя? Ледяная дрожь пробежала по его телу.
-- Там внизу есть брод, -- воскликнул Олоцага, пришпоривая лошадь, -- я знаю место, где мы можем переплыть реку. Скорей за мной!
Все трое поскакали к отдаленному месту, на которое указывал Олоцага.
Жозэ знал, как далеко было этим трем всадникам до брода, куда они понеслись стремглав, после того как пуля Франциско ударилась возле него в дерево. Отвратительная улыбка мелькнула на его лице, когда он увидел бессильное бешенство своего брата. У него еще было время привести в исполнение над обеспамятевшей Энрикой свое постыдное намерение и потом бежать с ребенком, жалобно звавшим свою мать. Нежная, хорошенькая девочка, с прекрасными, как у Энрики, глазами, производила на него особенно чарующее впечатление. Теперь ей было два года, но если бы ее воспитать в хороших руках, вдали от матери, тогда... Помышления и расчеты Жозэ были ужасны, но для его чувственности так заманчивы, что все мускулы его тела дрожали.
Он уже нагнулся к Энрике, лишившейся чувств, и хотел страстными поцелуями привести ее в сознание.
Вдруг чья-то сильная рука отдернула его за воротник от Энрики и сжала горло. С проклятием попробовал он подняться с земли и ударить своего противника, но железные руки не давали ему двинуться. Лежа под ним, он как ни старался, не мог разглядеть его. Его лицо, обыкновенно бледное, побагровело. Неужели это Франциско душил его? Не может быть.
Он увидел, как сверкнул над ним кинжал и напряг все свои силы, чтоб отпарировать руку своего противника. Ему удалось высвободиться из-под него. Если б он провел еще минуту в этом положении, мир был бы избавлен от чудовища. Вне себя от бешенства, с торжествующей улыбкой он глубоко вздохнул, отскочил и увидел перед собой Аццо, взмахнувшего ружьем. Еще момент и Жозэ лежал на земле, получив удар по голове. После того как цыганский князь в глухом лесу собрал остатки своего табора, Аццо, забыв все остальное, отправился искать Энрику.
Наконец он нашел ее почти в объятиях Жозэ и успел спасти несчастную женщину. Аццо мрачно смотрел на распростертого у его ног Жозэ, этого смертельного врага белой женщины.
Лицо его прояснилось, когда его взгляд упал на лежащую Энрику. Как он был счастлив, что его неутомимые поиски увенчались спасением Энрики, которую он уже считал погибшей. Он поднял на руки свою возлюбленную, забыв все горе, пережитое ночью. Страшное выражение мести, только что отражавшееся на его загорелом лице, сменилось выражением нежной заботы и радости. Бережно понес он найденное сокровище сквозь чащу в далекий табор, где старая Цирра, несмотря на все опасности, думала только об Энрике.
Аццо передал белую женщину старой цыганке, поручая ей привести ее в чувство, а сам прислушался к словам отца.
-- Оставайтесь тут все до ночи, -- говорил раненый в руку старый князь, -- для того чтобы мы в священный час могли опустить наших мертвых братьев в неизмеримую глубину озера Гуадарамы, оно недалеко отсюда, всего одна легуа [испанская миля; три испанских мили составляют немецкую, т. е. семь верст].
-- Увы! -- воскликнули жены павших, печально сидевшие поодаль.
Между тем к тому месту на берегу Мансанареса, где только что Аццо спас белую женщину и где лежал Жозэ, тихонько подкрадывалась Ая. Она увидела, что Аццо одержал верх над похитителем Энрики, а ее унес в новый лагерь. Но она заметила также, со злорадной улыбкой, что Аццо оставил на земле ребенка белой женщины. Грудь ее волновалась от ожидания, возьмет ли он его или нет.
Когда он скрылся с Энрикой между кустами, она боязливо оглянулась кругом и быстро схватила дитя, протягивающее к ней ручки.
Жозэ, обеспамятевший и окровавленный от сильного удара ружьем, зашевелился.
Ая как молния скрылась со своей добычей в чаще, никем не замеченная и не преследуемая. Она крепко прижимала к себе ребенка Энрики и шептала ему на ухо ласковые слова, чтобы он криком своим не выдал ее и не разрушил ее планов, которым случай так благоприятствовал.
Жозэ встал, провел рукой по лбу и вытер кровь. Медленно стал он припоминать случившееся. Голова его еще болела от страшного удара. Он пошел к реке, намочил себе лоб и рану холодной водой. Энрика и ребенок были у него похищены, он теперь это заметил с диким криком бешенства, похищены тем цыганом, которого он пощадил по желанию Аи.
-- Черт побери, -- пробормотал он, -- если б я только не послушал ее, а ткнул этому молодцу кинжал в сердце, обе они были бы наконец в моей власти. Обе, прекрасная Энрика и ее дитя! А все-таки они должны достаться мне, даже если мне придется обыскать весь свет, переплыть моря; они будут моими, даже если бы их защищали войска и герои! Однако, чу! -- прошептал Жозэ, возвращаясь с берега и выступая из кустов, -- за мной погоня -- это те трое из королевской гвардии! Если я попадусь в руки брату, он лишит меня жизни!
Так скорее же в путь, пока не дошло до этого, скорей, скорей! Еще мне, может быть, удастся с помощью моих трех шпионов, которые остались в живых и ждут меня в ущелье, так далеко заманить этих господ, что они попадут в руки нашему аванпосту, тогда дело примет совсем другой оборот -- дон Франциско со своими друзьями будет в моей власти!
Жозэ теперь явственнее услышал топот лошадей. Он поспешил к дереву, к которому был привязан его арабский жеребец, отдернул узду и вскочил на него.
В это время Прим, Серрано и Олоцага с одним из слуг, совершив опасный путь, подоспели почти к самому тому месту, где с того берега видели присевшее на земле чудовище. Другой слуга был послан в Мадрид за медицинской помощью для умирающего Доминго. Серрано соскочил с лошади и побежал вдоль берега реки. С лихорадочным волнением искал он взорами Энрику и ее ребенка, а также того страшного человека, что сидел подле нее.
Наконец он достиг того места, где они находились, он узнал это по холму на той стороне, с которого он стрелял, узнал по смятой траве и по раздвинутым ветвям. Но все кругом было пусто. Энрика и ребенок исчезли. Жозэ также скрылся. Франциско напрасно искал их с широко раскрытыми глазами, Жозэ, по всей вероятности, унес их с собой.
Отчаяние овладело душой Франциско. Он дрожал от одной мысли, что, быть может, теперь, в другом месте, Жозэ уже достиг своей цели. Он судорожно закрыл лицо руками.
-- О, зачем я не переплыл здесь! -- простонал он. -- Зачем вы меня удержали? Здесь все пусто, мы приехали слишком поздно!
Прим и Олоцага, которые прискакали с удвоенным желанием поймать Жозэ, потому что узнали от какого-то цыганского бродяги, что этот Жозэ и его люди были шпионы войска карлистов, бормотали сквозь зубы ругательства.
-- А все-таки больше ничего нельзя было сделать! -- сказала Олоцага.
-- Смотрите, видите ли вы всадника, который скачет вон там, внизу, по долине? -- вдруг воскликнул Серрано. -- Это он, это Жозэ со своей добычей, вот он огибает лес и мчится к равнине, что идет до самой Сьерры. В путь, господа, на коней, догоним его и отнимем у него похищенных! Клянусь вам, что этот изменник не уйдет от меня, хоть бы нам пришлось умереть от погони.
-- Мы охотно поедем с тобой за редкой птицей, -- воскликнули Олоцага и Прим, вместе с Франциско отправляясь к лошадям, -- потому что у этого беглеца, наверное, есть и шпионы, и помощь в засаде.
Они вскочили на своих коней, нетерпеливо бивших копытами о землю, и, в сопровождении слуг, понеслись к открытой долине, которую Жозэ выбрал для своего бегства.