В то время как двор в августе и начале сентября 1868 года предавался в Эскуриале самым необузданным наслаждениям, в мадридском дворце из приближенных королевы оставался еще один человек. Это была мучимая страшной болезнью монахиня Патрочинио.
Она велела перенести свою кровать в молельню, которая теперь казалась ей последним прибежищем.
Эта порочная Ая, посвятившая жизнь наслаждению и греху, сумевшая, находясь в публичном доме во Флоренции, завлечь в свои сети итальянского дворянина, который представил ее неаполитанскому двору; эта Юлия с роскошным телом и прекрасным мраморным лицом, заключившая с патером Маттео и братьями неаполитанского святого ордена союз и развратившая по их наущению совсем молодого юношу, принца Франциско де Ассизи; эта Медуза, пожалованная титулом графини Генуэзской и присоединившая к нему состояние одного из князей, пронзив однажды на улице свою соперницу кинжалом, была приговорена к ссылке на галеры или смерти на эшафоте и предана в руки палача.
Но могущественной и влиятельной союзнице иезуитов удалось избежать карающей руки справедливости, и наказание, заслуженное ею, ограничилось тем, что палач выжег ей клеймо на левой руке. Она бежала, достигла Испании и, взяв себе имя Ая, прибилась к цыганскому табору.
Графиня Генуэзская, не побоявшаяся надеть благочестивую одежду монахини, изведенная болезнью, лежала теперь на полу своей молельни и насилу, так как при малейшем движении кровь опять начинала течь из ее ран, дотащилась до стоявшего на аналое распятия.
Покинутая всеми, над кем прежде властвовала, брошенная королем, чувствовавшим отвращение при виде ее открытых ран, забытая королевой, оставленная патерами, после того как те убедились, что ее "чудеса" уже не действуют на народ, монахиня, наконец, решилась покончить с прошлым.
В ней еще сохранилось желание властвовать, повелевать и наслаждаться, но тело отказывалось служить ей.
Монахиня без сил упала на свои подушки, и только в глазах ее сохранился отблеск прежней силы и могущества. Одержимая мучительной болезнью, она впервые задумалась о загробной жизни, и страх овладел ею.
Люди, проведшие всю свою жизнь в грехе и преступлениях, под старость часто делаются крайне набожными и пытаются усердными молитвами заслужить себе прощение.
Такая перемена произошла и в сестре Патрочинио, когда с наступлением вечера она, собрав все силы, сошла с постели, чтобы добраться до аналоя. Впервые в жизни хотела она искренне молиться, и, сложив руки, со смирением в душе просила отпущения грехов.
Ее когда-то цветущее здоровьем розовое лицо было бледным, щеки запали, гордый стан согнулся. Кающаяся преступница лежала на полу перед аналоем и, протягивая к нему руки, шептала:
-- Смилуйся, о Боже! Сжалься надо мной, Спаситель, и не прокляни навеки! Я обещаю тебе обратиться и каюсь в своих грехах! Не отталкивай меня от себя, Сын Божий.
Внезапно в комнате раздался ужасный смех.
Монахиня почувствовала, как холодная дрожь пробежала по ее телу, глаза расширились, руки бессильно повисли.
-- Нет тебе пощады, ядовитая змея! -- прозвучало за ее спиной. Она обернулась и громко вскрикнула.
-- В ад тебя, проклятье человечества! Твой последний час, фурия, настал!
-- Аццо! -- простонала монахиня.
-- Да, это Аццо, для которого, наконец, настала минута отомстить тебе. Да, это Аццо, который, наконец, нашел тебя. Как ты дрожишь, жалкая женщина! Точно так же дрожали и умоляли тебя твои жертвы.
Аццо, выпрямившись, как грозный судья, стоял перед графиней Генуэзской. Она, привыкшая торжествовать и улыбаться при виде своих жертв, с ледяным спокойствием взиравшая на их страдания, находилась теперь во власти цыгана, наслаждавшегося ее страхом.
-- Сжалься, ужасный человек, -- прошептала она слабым голосом, -- не убивай, прежде, чем я раскаюсь.
-- Твое раскаяние пришло слишком поздно, змея! Молись, твой последний час настал!
Монахиня дотащилась до цыгана и протянула к нему руки, накидка спустилась с ее плеч. Аццо отшатнулся, увидя ее руки и шею, сплошь покрытые кровоточащими язвами.
Рука потрясенного Аццо, державшего блестящий кинжал, мгновенно опустилась, чувство жалости одержало верх.
-- Продолжай жить в этих мучениях, забытая Богом! Больная и покинутая всеми, ты теперь не опасна. Пусть воспоминания о твоих грехах вечно мучают тебя. Я удовлетворен, моя жажда мести утолена!
Аццо отвернулся, спрятал нож и хотел удалиться.
Это торжество цыгана, этот позор были слишком непереносимы для преступной души графини, унижение, острее кинжала, поразило ее сердце. Забыв о своей немощи, монахиня поднялась -- сатанинское выражение исказило ее бледное лицо, глаза метали молнии вслед уходившему Аццо.
Сестра Патрочинио стала лелеять план мести. Ненависть вдохнула в нее свежие силы. Ужасное проклятие сорвалось с уст. От волнения кровь с еще большей силой стала течь из ран на пол комнаты.
"Горе тебе, чудовище, -- прошептала она, -- унижение графини Генуэзской не пройдет для тебя безнаказанно. Теперь вечер, улицы темны, не мешкай, он не должен уйти из твоих рук!"
Монахиня бросилась к двери, быстро отворила ее и, как фурия, предстала перед испуганными сестрами и послушницами. Окинув взглядом восьмерых крепких монахов, неотлучно находившихся при ней, она довольно усмехнулась.
-- Вас удивляет, что сестра Рафаэла дель Патрочинио, час тому назад лежавшая в ужасных мучениях, вдруг твердым шагом подошла к вам? Дело в том, что в руки благочестивых братьев Санта Мадре надо предать врага. Он только что вышел из моей молельни, пригрозив тем же кинжалом, которым убил патера Жозе.
-- Это цыган? -- вскрикнули монахи.
-- Да, это он. Бегите за ним, он еще не вышел из дворца. Схватите его и, зажав рот, потащите по темным улицам в монастырь! Вознаграждение вам обеспечено.
-- Цыган Аццо! Да поможет нам святой Мерино схватить забытого Богом язычника, проклятого Аццо! -- вскрикнули монахи и бежали из комнаты, чтобы исполнить приказание сестры; по их расчетам цыган не мог еще выйти за ворота дворца.
После ухода монахов, графиня Генуэзская, только что утолившая свою ненависть, приложив такие нечеловеческие усилия, опять почувствовала сильную боль, послушницы и сестры подняли ее на руки и уложили в постель.
Аццо, убедившись, что монахиня наказана больше, чем могла бы сделать простая смерть от его руки, дошел до перекрестка дворца. Он чувствовал глубокое удовлетворение: графиня Генуэзская утратила, наконец, свою пагубную власть.
Аццо спешил в Кадис, чтобы узнать, вернулась ли Энрика и не нужна ли ей его помощь. Он еще ничего не знал о том, что в Кадисе идет пушечная пальба и что изгнанные генералы во главе с Серано готовятся высадиться на берег, а адъютанты королевы мчатся в Эскуриал, чтобы сообщить ей это неприятное известие.
Генерал Эскаланте, товарищ бывших гвардейцев королевы и сосланных генералов, заканчивал последние секретные приготовления: он велел раздать в казармах оружие и назначил командиров отдельных отрядов. Всеобщее недовольство народа охватило и большую часть армии, поэтому генералу Эскаланте было нетрудно склонить на свою сторону офицеров многих гарнизонов, хотя день, назначенный для восстания, и имена руководителей составляли тайну.
Вся подготовка велась так умело и скрытно, что солдаты, даже получив новое оружие, ничего не подозревали о грядущих событиях.
Эскаланте был уверен во всех генералах, находившихся в дружеских отношениях с Серано и Примом, исключая шестерых, в числе которых был генерал Новаличес -- преданный сторонник королевы, подарившей ему большое имение. Возможно, Новаличес чувствовал благодарность к королеве или рассчитывал на новые милости в награду за свою верность.
Аццо, торопившийся выбраться из дворца, чтобы тотчас же отправиться в Кадис, ничего не ведал об этих событиях.
Кругом все было тихо, окна дворца заперты, караул уменьшен -- обстоятельства, благоприятствовавшие его предприятию.
Крадучись и постоянно оглядываясь, побрел цыган вдоль домов, но не успел повернуть на площадь де Палачио, как услышал за собой быстрые шаги. Он приостановился, чтобы решить, в какую сторону лучше повернуть.
Площадь де Палачио была безлюдна и темна, одинокий фонарь почти не освещал ее. В ту минуту, когда Аццо хотел обернуться, кто-то сильно ударил его по голове каким-то тупым, тяжелым предметом.
Аццо схватился за голову, ноги его подкосились -- удар поленом, нанесенный одним из монахов, лишил его чувств и мог быть смертельным, если бы попал в висок.
-- Хватайте его, братья, скорее! Как нам унести этого негодяя, чтобы никто не заметил нас на улице? -- прошептал один из монахов.
-- Завернем его в плащ и понесем или потащим за собой.
-- Он не так скоро придет в себя.
-- Этот проклятый цыган уж никогда больше не увидит света Божьего!
-- Тише, братья, я придумал: накинем на него мою сутану и поставим на ноги, двое из вас подхватят его под руки и поведут, как будто он пьян. Если он станет кричать, никто не обратит внимания на монаха и не поможет ему, разве что отпустит пару шуточек, и мы легко доберемся до монастыря.
-- Ты прав, переоденем его. Если глупая толпа взбунтуется против нас, мы бросим им нашего якобы пьяного брата, пусть испробует на нем свои кулаки. Если же не встретим никаких препятствий, то через час достигнем монастыря.
-- Скорее за дело! Вы оба внимательно следите за площадью, мы же окажем язычнику великую честь, надев на него наше благочестивое платье.
Монахи стали накидывать на почти безжизненного цыгана свое облачение и надвинули на его раненую голову капюшон. Двое самых сильных, приподняв его, подхватили под руки и пустились в путь, обходя стороной людные места.
Монахи думали, что несут мертвого, так как Аццо не приходил в себя, но вдруг он тяжело вздохнул, как будто проснулся после глубокого сна. Его веки, на которых запеклась кровь, стали медленно приподниматься, глаза открылись и он пытался сообразить, что с ним, и где он находится.
Монахи многозначительно переглянулись и остановились, колеблясь, идти ли им к площади Педро, где толпился народ, или свернуть в сторону.
-- Двигай ногами, проклятый язычник, -- сказал один из монахов вполголоса, -- неужели ты думаешь, что мы понесем тебя?
-- Кто вы такие? Что делаете со мной? -- спросил Аццо, еле шевеля губами.
-- Молчи, собака, а не то бросим тебя на произвол судьбы!
-- Куда вы меня ведете? Что случилось со мной?
-- Молчать!
-- Монашеская сутана! -- ахнул Аццо, разглядев своих провожатых. -- Вы же все монахи -- пустите меня!
-- Подвигайся скорее, мы сейчас дойдем до угла.
-- Отпустите меня! Что вы хотите со мной сделать? -- вскрикнул Аццо и попробовал, насколько позволяли силы, вырваться из рук монахов, зорко наблюдавших за прохожими.
-- Отпустите меня! Я истекаю кровью!
Эти крики долетели до площади, и через несколько секунд вокруг них собралась толпа любопытных. В то время как тащившие Аццо старались протиснуться дальше, один из монахов подошел к толпе.
-- Не дайте себя обмануть, дорогие, -- проговорил он смиренным голосом, -- бедный брат, который зовет вас на помощь, выпил слишком много вина.
-- Но он истекает кровью, -- послышалось из толпы, -- не трогаться с места! Эти негодяи опять затевают что-то недоброе, посмотрите, как они волокут раненого.
-- Вы ошибаетесь, дорогие, брат наш упал на камни, выпив больше, чем может переварить его слабый желудок.
Язвительный хохот был ответом на слова монаха.
-- Лжец! Лицемер! -- раздались голоса. -- Как будто мы не знаем, кто больше всех нас пьет!
-- Не смейтесь, дорогие. Бедный брат, который кричит о помощи, при падении разбился о камни и лишился чувств.
-- Спасите меня, я не монах! -- выкрикнул в это время Аццо и попробовал вырваться из рук провожатого.
-- Не выпускайте их! Убейте их! -- Люди так враждебно относились к иезуитам, что этих слов оказалось достаточно, чтобы внезапно более ста рук потянулось к монахам.
-- Они ударили меня по голове, чтобы потащить в Санта Мадре, -- объяснил Аццо.
-- Негодяи! Убийцы! Убейте их! Держите их! Чтобы никто из них не ушел отсюда! -- бушевала толпа. Аццо освободили, а за бежавшими монахами послали погоню.
Народ стекался на площадь Педро с криками:
-- Долой монахов! Долой Санта Мадре! Смерть патерам, иезуитам! Подошел отряд солдат. Вся сцена походила на бунт, как будто
народ уже предчувствовал, что должно совершиться через несколько дней.
-- Долой негодяев с улицы Фобурго! Долой всех приверженцев Санта Мадре, даже с короной на голове!
Монахи, чуть не убившие цыгана, были разорваны разъяренной толпой, цыгану же немедленно оказали помощь.
Солдаты попробовали расчистить площадь, но делали это нехотя, признаваясь, что и сами ненавидят монахов и патеров.
Около полуночи толпа рассеялась.
Утром на месте, где накануне происходила эта сцена, нашли трех монахов, окровавленных и обезображенных до неузнаваемости, остальные спаслись бегством.
Цыган Аццо в течение всей ночи был предметом всеобщей заботы, в нем видели одну из жертв монастыря Санта Мадре.
Некоторое время спустя, Аццо отправился в Кадис, в дом коменданта.