Прежде чем следовать за нитью нашего рассказа, заметим, что описанные здесь лица и события при турецком дворе, хотя и могут многим показаться невероятными и даже нелепыми, однако все до сих пор рассказанное, а также и то, что будет рассказано дальше, до мельчайших подробностей строго придерживается истины. Сообщенное в прошлой главе пророчество известно всему Константинополю и рассказывалось повсюду еще до его исполнения.
Все события при турецком дворе без всякого преувеличения так ужасны, что остается только описать их взаимную связь и причины. То, что подобные веши еще возможны в нашем столетии, объясняется только тем, что Турцию можно причислить скорее к владениям азиатских деспотов, чем к европейским государствам. Но, во всяком случае, интересно проследить эти события, тем более, что они, а равно и ужасы войны, описанной нами в следующих главах, занимали и волновали умы всей Европы.
Теперь вернемся к нашему рассказу.
Бегство Реции из понятных нам теперь побуждений возбудило опасения Мансура и Гамида-кади, тем более, что вместе с Рецией исчез и маленький принц Саладин.
Оба были равно важны для предводителей могущественных Кадри. Реция, как последняя в роду Абассидов, вырвавшись на свободу, могла мешать и даже быть опасной для замыслов Мансура. А через принца он хотел иметь влияние на наследника престола Мурада, отца Саладина. И вдруг оба неожиданным образом ускользнули от него, да и казнь Юссуфа была отменена султаном.
Хотя Мансур и принял немедленно все надлежащие меры для поиска беглецов, но это было трудное дело при обширности турецкой столицы и разъединенности ее частей, отделенных друг от друга водой.
На второй день после бегства принцесса Рошана послала своего верного слугу Лаццаро в развалины с поручением к Шейху-уль-Исламу. Грек уже несколько дней втихомолку обдумывал, как ему лучше устранить чудо. Он боялся Сирры, знавшей все его преступления! Если бы она обвинила его в поджоге, это могло бы плохо кончиться для него, несмотря на заступничество принцессы.
Но как ему было подступиться к ней, когда опа стала пророчицей? Та сверхъестественность, которая окружала личность пророчицы в глазах грека, еще больше увеличивала его беспокойство. Как мог он заставить ее молчать или сделать ее безвредной, когда она один раз уже воскресла из мертвых?
Страшно было выражение глаз Лаццаро, когда он. по пути в развалины раздумывал о средствах погубить Сирру, одна мысль о которой уже приводила его в бешенство и ужас.
Желтовато-бледное лицо его казалось окаменелым. Вся жизнь сосредоточилась в одних глазах. При взгляде на него все видели только одни глаза, которые, казалось, имели какую-то таинственную силу, особенно когда он был в возбужденном состоянии. На Востоке настолько распространена вера в злой глаз, что о могуществе его упомянуто даже в Коране, поэтому многие были объяты ужасом при одном взгляде в глаза Лаццаро.
Такое ужасное могущество, такая сатанинская сила виднелась тогда в его бешеном взгляде: ясно было, что человек этот способен на все.
Ненависть и злоба Лаццаро были направлены теперь против Сирры -- но она была для пего недосягаема! Если бы он только осмелился подойти к ней, он был бы схвачен н растерзан ее сторожами или коленопреклоненной перед ней толпой. Он слишком хорошо знал фанатизм магометанского населения. В подобную минуту народ приходил в такое дикое бешенство, что того, кто вызвал его, на месте убивали камнями или разрывали на части, не допуская вмешательства кавассов.
Расправа черни очень легко принимает чудовищный характер, но нигде она не склонна к фанатизму так, как в Турции.
Хотя в других случаях турки обнаруживают большое хладнокровие и с трудом могут быть выведены из терпения, фанатичная толпа так опасна, что Лаццаро больше чумы боялся ее, а потому не отваживался на открытую борьбу с пророчицей.
Грек вообще не отдавал себе ясного отчета в том, что такое Сирра, не знал, что и думать о ней! Он боялся ее, и это сильно мучило его, так как она была единственным существом, которого боялся Лаццаро.
В развалинах Кадри он узнал от сторожа в башне Мудрецов, что Баба-Мансур отсутствует, а Гамид-кади работает в зале совета.
Лаццаро велел доложить ему о себе, затем был введен к кади. Тот сидел у стола и писал, перед ним лежали документы. Он взял из рук грека письмо принцессы и приказал ему ждать ответа. Лаццаро устроился у дверей.
Должно быть, письмо заключало в себе важное известие. Кади заботливо спрятал его, затем обратился к слуге принцессы, которого он знал уже много лет. Он хорошо знал, что это он убил сына Альманзора и привез Рецию в Чертоги Смерти.
Письмо содержало, по-видимому, какое-то известие о дочери Альманзора. Гамид-кади вторично развернул, прочел его и только тогда сказал:
-- Знаешь ли ты, что дочери Альманзора удалось бежать вместе с принцем?
-- Нет, мудрый кади, Лаццаро от твоей милости впервые слышит об этом бегстве! -- отвечал грек, и глаза его дико сверкнули при этих словах.
-- Им удалось бежать из развалин, -- продолжал кади, -- все попытки отыскать их остались без успеха!
Лаццаро гордо и презрительно улыбнулся.
-- Если мудрому кади будет угодно поручить это дело мне, беглецы недолго пробудут вне развалин, -- сказал он.
-- Я знаю, как ты искусен в подобных делах, но на этот раз это задача нелегкая. Чтобы облегчить успех, сообщу тебе важную новость. Не мы одни разыскиваем дочь Альманзора, принц Юссуф, ослепленный ее красотой, тоже ищет ее!
Лицо грека приняло злобное, полное ненависти, выражение.
-- Светлейший принц? -- спросил он. -- О, дочь Альманзора счастлива, нечего сказать! Красота ее находит много поклонников!
-- В чем преуспел принц Юссуф, я не знаю, но думаю, что ему легче будет отыскать ее след. Ты можешь разузнать обо всем, предложив принцу свои услуги в этом деле.
-- Так я и сделаю, если ты это приказываешь, мудрый кади!
-- Сегодня вечером принц намерен отправиться в развалины Хебдоман на поиски дочери Альманзора! Знаешь ли ты эти развалины?
-- Не во Влахернском ли они квартале, куда можно пройти через высокую арку ворот, оставив за собой большое стамбульское кладбище?
-- Да, там! Через несколько часов ты можешь встретить там принца. Постарайся подойти к нему и предложи ему свои услуги! Принц тебя знает?
-- Боюсь, что светлейший принц помнит меня, впрочем, тем лучше, это еще больше увеличит его доверие! -- отвечал Лаццаро.
-- Эта местность небезопасна, и слишком рискованно со стороны принца отправляться в этот притон цыган, нищих и мошенников!
-- Любовь не знает опасностей! -- усмехнулся грек. -- Дочь Альманзора обворожила светлейшего принца! Чтобы отыскать ее, он готов идти хоть на край света!
-- Узнаешь ли ты принца, если он явится туда в простом платье?
-- Будь спокоен, мудрый кади, я найду светлейшего принца!
-- От проживающей там сволочи можно ожидать всего дурного, -- с умыслом заметил кади, так что хитрый грек очень хорошо его понял, -- ты не хуже других знаешь, что нападения разбойников там не редкость! Отправляясь туда, принц, сам того не подозревая, подвергает себя опасности. Это отребье Востока, персидские лудильщики и нищие, зорко следят за теми, у кого есть золото и драгоценности!
-- Да, нападение там не диво, -- согласился Лаццаро, зловеще пожав плечами.
-- Тебе предстоит предотвратить несчастье. Но, так как в этом костюме цыгане и мошенники легко могут принять тебя за провожатого принца, а поэтому ограбить и убить, -- сказал Гамид-кади, -- то советую тебе переменить одежду.
-- Кажется, я вполне понял тебя, мудрый кади, спешу в точности исполнить твои приказания.
-- Может быть, тебе удастся через принца напасть на след дочери Альманзора. Вот все, чего я от тебя требую, ничего другого и в мыслях у меня не было, -- заключил разговор осторожный кади, -- ступай и сообщи мне о результатах твоей попытки!
Грек удалился с низким поклоном. Прежде всего он вернулся в Скутари и там на одном из рынков купил себе красную феску и темный кафтан. Затем он отправился в указанное ему Гамидом-кади предместье города.
От Шпиля Сераля в Стамбуле, пройдя некоторое расстояние вдоль высоких стен и тенистых платанов, можно достичь того места на насыпи, где через нее проходит железная дорога. Развалившиеся башни чередуются с потрескавшимися насыпями, тут и там у полуразрушенных стен лепятся ветхие домишки, а среди щебня растут роскошные кустарники. Большая часть предместья буквально вся в развалинах. Ярко выкрашенные деревянные дома с характерными балконами стоят на разбросанных в беспорядке закоптелых остатках цоколя, на глиняном буту и других, набросанных в кучи, осколках камней. Рядом зияют огромные трещины в древних каменных развалинах башен, у подножия которых теснятся покривившиеся набок хижины турецких башмачников и персидских лудильщиков. На заднем плане прилепились жалкие лачужки, только местами высятся над ними ослепительно белые минареты больших мечетей султана.
Здесь, у семи башен, по-турецки Эди-Кули, сворачивают с берега Мраморного моря назад, к Золотому Рогу, вдоль огромных Юстинианских земляных стен. Тут, оставив почерневшие от времени и также обреченные на разрушение башенные колоссы, проходят к арке ворот бывшего портала святого Романа. Через несколько проломов в стенах выходят сначала на большие стамбульские кладбища с многочисленными каменными обелисками, а затем достигают Влахерна, прежде большей части города, а теперь -- местечка, состоящего из грязных, населенных евреями, лачужек, значительную часть которых истребляют ежемесячные опустошительные пожары.
Здесь же находятся и развалины Хебдоман, притон египетских цыган, еврейских нищих и греческих мошенников. Вместе с летучими мышами и скорпионами они населяют эти мрачные убежища, а в прекрасные весенние дни праздно шатающиеся ребятишки греются на солнце на плитах и обломках колонн, остатках прежней роскоши, прежнего великолепия греческой империи.
Как развалины Кадри на другом конце города, так и это угрюмое каменное строение ведет свое начало с того времени, когда Константинополь еще не был завоеван турками.
Развалины Хебдоман состоят из ряда высоких и низких стен, заросших кустарниками и вьющимися растениями, тут и там встречаются отверстия в форме остроконечного свода. Местами заметны нижние части окон. Все остальное обрушилось, значительная часть громадных стен обвалилась и служит убежищем для разнообразных элементов уличной жизни Стамбула.
Внутренность хебдоманских развалин распадается на бесчисленное множество отдельных помещений, из которых большая часть закрыты сверху и наполовину завалены мусором и обломками камней, так что там образовались целые поселения, строго обособленные. Даже и над этими помещениями посреди мусора и травы живет множество бесприютных бродяг, слишком бедных и ленивых для того, чтобы за несколько пиастров нанять себе квартиру в порядочном доме. Они представляют собой пестрое смешение всевозможных племен, костюмов, наречий и обычаев.
На стенах и внизу на траве сидят и лежат смуглые цыганские ребятишки, у входов, прислонясь к стене, стоят стройные цыганские девушки. Старые полунагие укротители змей и персидские фигляры сидят на шкурах зверей и с наслаждением покуривают трубки. Кругом лежат опьяненные опиумом нищие, стараясь блаженными сновидениями заглушить свои земные бедствия. Восточные музыканты и греки бренчат на своих инструментах, дальше, вверху, на одиноком стенном выступе сидит на корточках молодой цыган и извлекает из своей скрипки глубокие, жалобные мелодии, слышанные им от отцов, национальные песни их племени. Такова пестрая картина этих мест.
Был уже вечер, к этому времени разноплеменные бродяги, собравшиеся в Константинополе, подобно ночным птицам, оставляют свои дневные убежища и отправляются блуждать по городским улицам, выжидая удобного случая для грабежа и убийства.
Вечерняя заря мало-помалу потухала, вместе с вылетом летучих мышей мошенники тоже вышли на свою ночную работу, выспавшись днем.
В это время какой-то мужчина в темном кафтане шел по дороге к вышеупомянутому убежищу всевозможных бесприютных горемык. Красная повязка наподобие чалмы обвивала его голову.
До развалин было еще далеко, когда под развесистым платаном он увидел лежащего человека. Человек этот, по-видимому, спал. Наружность его испугала бы всякого: с первого взгляда можно было узнать в нем разбойника. Судя по его рябому лицу и неаккуратной одежде, это был грек. Казалось, человека в красной чалме влекло к этому бродяге, он толкнул его, как будто хотел что-то сказать.
Но тот, очевидно, страшно опьяненный опиумом, ничего не чувствовал и даже не пошевелился.
Только незнакомец хотел повторить свою попытку разбудить его, как вдруг вблизи что-то зашевелилось, чего он до той минуты и не заметил.
Внизу у толстого ствола платана сидел какой-то старик, поджав под себя полуобнаженные ноги, с голыми руками и плохо прикрытым туловищем, на голове у него была широкая грязная чалма. Странное впечатление производило сильно загорелое от солнца, морщинистое лицо его, обрамленное длинной, белой как снег бородой, ниспадавшей на худощавую, костлявую грудь старика. Смуглые руки и ноги его были поразительно худы, но казались сильными и крепкими. На шее у него висела цепочка с мощами, а ниже -- дудка. Возле него в траве лежали, свернувшись, семь или восемь змей, головы которых почти касались голого тела старика.
Неподвижно, как восковая фигура, сидел он, прислонившись спиной к дереву. Он только тогда шевельнулся, когда человек в красной чалме вторично хотел толкнуть спящего бродягу.
-- Не делай этого! -- сказал он. -- Грек убьет тебя, если ты его разбудишь.
-- Как, ты укротитель змей? -- спросил Лаццаро, и при звуке его голоса все еще зоркие глаза старика так быстро и живо скользнули по нему, как будто он узнал этот голос и хотел удостовериться в личности этого человека.
-- Я -- египетский укротитель змей Абунеца и вчера ночью удостоился чести заставить танцевать моих змей в гареме всемогущего султана всех правоверных, -- отвечал старик подошедшему к нему поближе незнакомцу.
-- А что, это наполнило твои карманы? -- спросил он.
Укротитель змей промолчал.
-- Я так и думал, -- продолжал незнакомец, посмеиваясь втихомолку, -- гофмаршалы, начальники евнухов, слуги и весь штат поглощают столько денег, что ничего не осталось на твою долю. Я знаю все. Ты бедняк, я это вижу.
-- Да, сударь, я беден, очень беден! -- отвечал укротитель змей, опустив голову.
-- Отчего же ты не умеешь сам себе помочь? -- продолжал тот. -- Ты ничего не достаешь, во дворце богачей не получаешь даже положенных тебе денег: их берут себе гофмейстеры и слуги. Иначе и быть не может. Если ты не будешь получать деньги, то умрешь с голода вместе со своими змеями. Но скажи мне, не проходил ли или не проезжал ли здесь сейчас верхом молодой эфенди?
-- Молодой знатный господин?
-- Да, на руках у него дорогие перстни, карманы его туго набиты золотом.
-- Нет, сударь, такого пока еще не видел!
-- Так он еще придет.
-- Ты ждешь его?
-- Я хочу предложить ему свои услуги!
-- Так, так! Но что нужно молодому эфенди здесь, в Хебдомане? -- заметил старый укротитель змей. -- Не слугу же намерен он отыскивать тут?
-- Да, правда твоя, старик, плохо пришлось бы ему тогда! Здесь, в развалинах, он ищет одну девушку с мальчиком.
-- Турчанку?
-- Да, и очень красивую!
Старик отрицательно покачал головой.
-- Нет, сударь, здесь я их не видел. Но в Скутари видел я вчера прелестную турецкую девушку с десятилетним мальчиком.
-- Это она! -- воскликнул Лаццаро. -- Их-то и ищет молодой, богатый эфенди. Скажи ему это, когда он вернется из развалин, может быть, он даст тебе бакшиш.
-- Кажется, ты хочешь поступить к нему в услужение?
-- Разумеется! Дай сначала ему пройти, чтобы мне встретиться с ним у развалин! Обратись к нему, когда он пойдет обратно.
-- Но, поступая к нему в услужение, ты наверняка скажешь, что я видел девушку и мальчика в Скутари.
-- Зачем? Надо же и тебе что-нибудь заработать!
-- Ах, ты очень добр! -- воскликнул старый укротитель змей. -- Абунеца два дня уже ничего не ел!
-- Ну, а что если он ничего тебе не даст? -- с язвительной усмешкой спросил его Лаццаро. -- Делай, что хочешь, меня это нисколько не касается, он богатый эфенди!
Старик осторожно и робко осмотрелся кругом, не слышал ли кто этих слов.
-- Ты очень добр, -- сказал он затем, понизив голос, -- ты хочешь помочь старому Абунеце! Я думаю даже, что ты еще что-нибудь прибавишь, если... -- прибавил он совсем тихо, -- если я верно понял тебя.
-- Понял или нет, делай, что хочешь! Кто от своей честности умирает с голода, тот ничего лучшего не заслуживает. Какие еще у тебя, старик, сильные ноги и руки, я думаю, ты справишься с любым молодым парнем?! Далеко ли еще до развалин?
-- Не очень!
-- Ладно! Мы потом вернемся сюда, старик, -- сказал человек в красной чалме, потом поклонился укротителю змей и снова вернулся на дорогу.
Он поспешно пошел по направлению к развалинам, где повсюду стояли и лежали девушки, женщины и мужчины. Подойдя ближе, он услышал шум и брань.
Все бросились к тому месту посмотреть, чем кончится крупная ссора между цыганом и турком.
Лаццаро, по-видимому, хотел сначала убедиться, не нашли ли Реция и Саладин убежища в развалинах.
У входа в них, вся сгорбившись, сидела на корточках старая цыганка.
Лаццаро подошел к ней.
-- Уходишь ли ты каждое утро вместе с другими в город или остаешься здесь? -- спросил он ее.
-- Я не могу больше ходить, сударь, я всегда здесь, -- отвечала горбатая старуха.
-- Не приходили ли вчера или сегодня новые бесприютные искать здесь убежища?
-- Да, сударь, целая толпа пришла сегодня ночью.
-- Не было ли среди них девушки с мальчиком?
-- Ты говоришь о женщине с ребенком на руках?
-- Каких лет был мальчик?
-- Не старше четырех!
-- Нет, я говорю не о том, я спрашиваю о...
На этом самом месте разговор их был прерван: на дороге Лаццаро увидел принца, без проводника приближавшегося к развалинам. Он был в европейском костюме, с чалмою на голове. Хотя платье его и было из лучшей материи, но ничто не обличало в нем его высокого звания, тем более, что он шел пешком. Однако, по рукам его, обтянутым перчатками, можно было угадать в нем знатного турка.
Лаццаро отошел от цыганки и медленно пошел навстречу принцу, делая вид, что принадлежит к обитателям развалин.
Принц Юссуф, увидя его, знаком подозвал к себе.
-- Ты живешь здесь? -- спросил он.
-- Да, знатный господин! -- отвечал тот в полной уверенности, что принц не узнал его, тем более, что он был в турецком кафтане и чалме, и к тому же стемнело.
-- Я отыскиваю здесь одну девушку из Скутари, -- продолжал Юссуф, -- знакомо тебе это место?
-- Да, знатный господин, я был прежде слугой в доме мудрого толкователя Корана Альманзора!
Принц был поражен.
-- Так ты знаешь и дочь его? -- сказал он.
-- Рецию, знатный господин?
-- Мне сказали, что она с мальчиком отправилась сюда!
-- Дочь Альманзора? Тогда я знал бы об этом. Я встретил бы ее. О, если бы мне только увидеть ее! Нет, знатный господин, ее здесь нет!
-- Нет? Ты точно это знаешь?
-- Так же точно, как то, что над нами Аллах! Так ты, знатный господин, ищешь прекрасную Рецию?
-- Странная встреча! -- задумчиво произнес принц Юссуф. -- Ты, значит, был слугой в доме ее отца?
-- И ропщу на Аллаха, что не могу быть им более! Мудрый Альманзор не вернулся, единственный сын его убит, весь дом опустел! Но знаешь, что я думаю? Там, в Скутари, живет старая Ганнифа, прежняя служанка и наперсница дочери Альманзора, не у нее ли приютилась прекрасная Реция?
-- Очень может быть. Знаешь ли ты эту служанку? Знаешь ли, где она живет? -- быстро спросил Юссуф.
-- Да, знатный господин.
-- Можешь ли ты проводить меня к ней?
-- Тотчас, если прикажешь.
-- Так пойдем же, проводи меня, я награжу тебя за это.
-- Какую хорошую, беззаботную жизнь вел я прежде, пока еще жив был мудрый Альманзор, -- сказал Лаццаро, немедленно собираясь сопровождать принца, -- что это было за время! Хотя там и не было вольности, а соблюдались чистота и строгий порядок, но нам было хорошо; как любящий отец, заботился Альманзор обо всех... Мы должны вернуться на дорогу к Шпилю Сераля, знатный господин, -- перебил он свою речь, -- оттуда мы должны переехать в Скутари.
-- Там ждет меня моя яхта.
-- Тем лучше. Я сейчас только увидел, что имею дело со знатным господином, -- льстивым тоном сказал коварный грек, вместе с принцем Юссуфом удаляясь от развалин, -- да, чудное было это время. Как ропщу я на Аллаха, что мудрый Альманзор не вернулся!
-- Теперь ты без места? -- с участием спросил Юссуф.
-- После такого доброго господина трудно отыскать себе нового!
То обстоятельство, что человек этот знал Рецию и был слугой в доме ее отца, расположило принца в его пользу. В душе он решил уже взять его к себе в услужение.
-- Как темно здесь, у платанов, -- сказал он после небольшого молчания, вместе с Лаццаро подходя к тому месту, где сидел старый укротитель змей.
Глаза грека беспокойно забегали, отыскивая старого Абунецу.
-- Здесь темно, знатный господин, но с той стороны падает лунный свет на дорогу, -- сказал он так громко, что укротитель змей должен был его слышать, если он был еще поблизости, -- а не сказал ли ты, что прекрасная Реция была с мальчиком?
-- Да, с десятилетним мальчиком, так сказали мне недавно в Скутари.
-- Проводнику твоему, который может быть твоим слугой, ничего не известно об этом мальчике, -- продолжал Лаццаро еще громче, -- если бы я только знал...
В эту минуту среди старых, тенистых деревьев возле дороги что-то зашевелилось.
-- Кто тут? -- громко спросил принц Юссуф.
Но в этот самый момент к ним подступила высокая, окутанная мглой ночи, фигура.
Лаццаро, в полной уверенности, что это укротитель змей и что он бросится на принца, быстро приблизился к деревьям. Но вдруг он почувствовал удары двух здоровенных кулаков. Принц же в ужасе отступил назад.
-- Что здесь такое? -- воскликнул он.
-- Ничего, принц, ничего! -- тихо сказал голос. -- Дело касается не вас, а вашего коварного проводника, идите спокойно своей дорогой!
В первую минуту пораженный этой неожиданной встречен Юссуф не знал, что ему делать, тем более, что кругом было совершенно темно.
Раздался глухой стон.
-- Что случилось? -- спросил он. -- Кто ты такой?
Он ближе подошел к тому месту, где было совершено неожиданное нападение на его проводника, но не мог видеть ни его, ни нападавшего на него, только что-то шумело и шевелилось среди деревьев. Но через минуту все смолкло.
Грек куда-то исчез, напрасно звал он его, искал среди деревьев в том направлении, откуда дошел до него последний звук, он никого не нашел, кругом все было тихо и безмолвно, как в могиле.