Уже погасли последние зори. Изредка тишина нарушалась далекими гудками. На западных склонах, сквозь заросль фабричных труб, над колесами шахты мелькала луна -- берестяный кружок.
Колеса отчаянно вертелись взад и вперед над шахтой. Видно, какая-то горячая работа шла внутри.
Брызги золотых фонтанов ахали из труб. Свивались искры кумачевым холстом. Холст рвался на лоскутки и ленточками, хлопьями летал вокруг.
Столапым чудовищем казался завод в ночной темноте. Тысячами глаз моргал он мне.
Всякий раз, как подходил я к заводу, сердце наполнялось непонятным трепетом. И жутко, и страшно, а тянет.
Как-будто счастье куется в горнах заводских, плавится в домне с металлом радость моя.
Вспомнилась мне песня матушки:
"Красна девица доит коровушку.
Молочко бежит по титичкам,
Сыро масличко по копытичкам
Прямо в дойничек, подойничек,
На пользу всему народу крестьянскому".
Вот оно молоко-то бежит по титичкам-камешкам, по копытичкам-канавам, в дойники-корыта песчаные.
Молочко это чугун расплавленный. Маслице -- сталь мартеновская.
Не найдется ни одной избы крестьянской, ни одной хижины в нашем Союзе, где бы не было капелек чугунного молока и железного масла.
Гвоздь, молоток, сковородка, ухват, топор и лопата -- все отсюда идет. Как подумаешь, -- сердце дрогнет. Вот она где смычка наша. Не может жить рабочий без хлеба. А крестьянин разве может прожить без металлов?
Нет. Одни у нас интересы, и общие они. Все мы винтики одной машины. Все мы спаяны трудом.
Скорей и скорей кипи работа на заводах, утоляй, рабочий, крестьянскую жажду металла.
В раздумьи незаметно я подошел к заводу. Обогнул завод с левой стороны и вошел в рабочий поселок.
Снуют тени по всем направлениям полутемных улиц. Местами под ногой хлюпает грязь после дождя.
Шевелятся листочки тополей.
Сегодня я приглашен на семейную вечеринку к шахтерам. Крестьян из подшефной деревни привезли в гости рабочие в клуб на праздник.
Там им доклады, музыка, спектакль и кино были, а сейчас группы рабочих развели мужиков, а работницы--баб по домам.
На квартире пятидесятилетнего шахтера собрались искушенные в подземных боях солдаты черного фронта.
Много их тут.
Коренастые, задубелые, косая сажень в плечах. Поседевшие в норах. Уголь пропитал их. Будто все они из угля вылеплены. Разговоры о шахте и шахтерах. Пословицы, прибаски, все связано с углем и шахтой.
У крестьян -- земля на языке. И полем пахнет речь.
Незатейливая обстановка комнаты, прибранная заботливой рукой, ласкает глаз и располагает к уюту.
Я оглядел все кругом.
Квартира состояла из столовой, спальни и кухни. Хозяин -- простой рабочий. Двадцать лет провел он в шахте.
Пять лет пробыл на каторге и в ссылке. Участник баррикад и гражданской войны.
Ни в одном углу комнаты не видно богов, хотя жена кажется верующей женщиной. На божничке, вместо икон, лампа шахтера и молоток со щипцами.
На стенах дешевые портреты. На первом месте" в венке листьев под электрической лампочкой портрет Ленина, рядом Калинин, Троцкий, Зиновьев, Сталин, Бухарин.
В спальне молодая дочь шахтера читала "Рабочую газету" и что-то живо с детским беспечным смехом рассказывала рядом с ней сидевшей девушке-крестьянке. Душевность скользила в юных глазах гостьи. Вряд ли она понимала все слова молодой работницы.
Но казалось, что она хотела все узнать, все постичь.
На столе, покрытом скатертью, стояли незатейливые закуски и чай.
Шахтеры и крестьяне были очень внимательны ко мне.
Расспросам о сибирских таежных крестьянах не было конца. С особенным интересом слушали мои повести о суровой природе, медвежьей охоте, шишковом промысле. Страшно всех заинтересовала новая жизнь и новые порядки при новом быте.
-- Ты у нас самый дорогой гость, -- приветствовал меня заскорузлый рабочий.
Когда я уставал отвечать, разговор быстро переходил на международные темы. Забастовка английских горняков волновала крестьян и рабочих.
Сезонники {Сезонники -- крестьяне, пришедшие на короткий срок в шахты для заработков.} и некоторые мужики спорили:
-- У самих зубов полон рот, -- а есть нечего говорил мужик.
-- Свои раны прежде лечить бы, -- вторил сезонник с пушком вместо усов.
-- Э... друзья, не понимаете еще вы общности интересов,-- доказывал хозяин. -- Не в обиду сказать, зачастую вы, мужики, с нами рабочими не находите общих интересов, общего дела.
-- Ну, небось смычка крестьян и рабочих, рабочая забота подмогла крестьянину, нам понятна теперь, -- толково говорил бородач.
Потом разговор перешел на местные темы.
-- Что это, говорю, у вас богов, папаша, не видно?
-- Хм, -- ухмыльнулся старик, -- выкурили мы их.
-- У меня бабенка долго путалась с ними. Не мешал ей. Теперь сама бросила.
-- Будет, подурачили наши головы попы, -- вступилась жена хозяина.
Комсомолец Петька не утерпел:
-- Эх, товарищи, во всех религиях видна классовая подкладка.
-- А что это за классовая подкладка?
Дело это простое. Рабочие и крестьяне нищи, изнурены непосильной работой. Как буржуй сохранит их в почтении и безропотности? Нашлись попы -- помощники. Обещают за страдания в короткой человеческой жизни, блаженство вечное, не здесь, на земле, где сами буржуи наслаждаются, а на небе, после смерти.
Стоит ли устраивать революцию, бороться за лучшую жизнь, когда из-за этого, на том свете потеряешь тепленькое местечко на веки вечные? А, сами-то буржуи не хлопают ушами, наслаждаются, живя за счет рабочего и крестьянина.
Знают они что нет царствия небесного и устраивают себе царствие земное. Только скоро кончится оно, хоть и дурманят они рабочих, и держат их в темноте.
-- А как у вас, молодежь? -- полюбопытствовал я.
-- Молодежь в большинстве не верит, -- отвечал хозяин.-- Хотя антирелигиозная работа у нас слабо идет.
Среди молодежи нет точных знаний о религии. И часто бывает, -- приедет сектант-говорун со своей библией, разведет турусы, -- и повалят к нему.
Сознательные рабочие хотели бы эту работу поставить ударной. Мешает религия нам, рабов она воспитывает терпеливых, а не свободных граждан, борцов с угнетателями. С религией социализма не построишь. На что социализм на земле нужен, когда на том свете, за все лишения награда будет. Однако преодолеем мы этот дурман!
Один из крестьян поднял вопрос, что мало внимания обращается на лечение крестьян,
Вопрос вызвал большой шум.
Один довольно развитой рабочий с голубыми задорными глазами сказал:
-- Правда товарищи. Дело это у нас еще шибко слабое. Похвастать нечем, но упомянуть все-таки есть кое о чем. Я сам слышал отчет Исполкома:
Еще в 1925 году для мужиков нашего округа было приобретено на курортах Крыма, Кавказа, Славянска, Одессы 72 койки и на 1926 г. ассигновано 30.000 руб.
72 человека сразу из округа могут поехать подлечиться, поправить свое здоровье в лучших курортах.
Коснулись защиты и женских прав.
Кто раньше обращал внимание на бабью долю? Курица -- не птица, баба --не человек, -- всегда такая неправда была.
Поговорили и о производственных совещаниях, что рабочий стал по-хозяйски глядеть на свое предприятие, на недостатки указывать. Свои советы подавать, какие лучше порядки завести.
Далеко за полночь беседа затянулась.
Так приятна была беседа, так хороши и незабываемы минуты рабочей вечеринки.
Снежные вихри Сибири, бураны степные не заметут следа моей дороги на фабрику. Я опять пойду по ней и других поведу за собой. Мы должны учиться у рабочих строить новую жизнь и совместными силами крепить ленинскую смычку.
Погостил.
Истаяла уставшая вечерняя заря.
Хмурый восток зажегся румяной улыбкой, и сияющий день трудовой начался.
На станцию, в тряской колымаге провожали меня два героя угольной рати.
От стрелки, пыхтя и. сверкая бледными глазами, подходил поезд.
Братские поцелуи. Рабочие, мозолистыми руками обнимая меня, казалось хотели в моем лице обнять всех тех, от кого я пришел, и сомкнуть стальными мускулами великий круг труда работников глубин земли и беспредельных полей.
Мощным, как чугун, голосом сказал рабочий вслед уходящему поезду:
-- Привет мужикам от рабочих. Я стоял с застывшим взором на подножке вагона. Ускоренный ростовский, уносил меня в даль донецких кроторойных степей.
Вихрились мысли. Опять щемило сердце. Мелькали барские имения. Будили во мне прошлое. Где-то в далекой ночи колыхались отрепья неволи, и каркало злое воронье, заглушая ястребиные писки.
Вот здесь райки строили себе душители народа, а там в катакомбах дохли неимущие.
Как ни тяжела еще жизнь рабочего, как ни сера мужичья нива, -- все же мы теперь далеко не те, что были. Сознание, что мы граждане земли, вливает в нас необыкновенные силы. Дает крепость духа и бодрость в борьбе.
У нас есть клуб и читальня, ликвидация неграмотности. Женщина встала на равную линию с мужчиной, сознает день ото дня свои права.
Рабочие не лодыри и не блаженствуют за наш счет. Они такие же труженики, как и мы крестьяне.
В горне заводов рабочие куют общее счастье и молотом пробивают дорогу серпу.