Прежде всего мы позаботились о своих рабочих костюмах. Мы отыскали самые старые штаны и рубахи, и, как следует, перемазали их мелом, чтобы нас все принимали за маляров. Затем Боб предложил сочинить песню маляров.
Он с Сеней взялся придумать самую песню, а на мою долю достался припев.
Не прошло и получаса как мои друзья сочинили два куплета. Но я за это время придумал лишь одну строчку: „Мы штукатуры, мы маляры“. Дальше ничего не выходило.
Наконец, совершенно измученный, я взбунтовался и наотрез отказался сочинять стихи.
Сгоряча Боб обвинил меня в отсутствии товарищества, но, в конце концов, сжалился и написал припев сам. Тут же состоялась и репетиция. Мы с чувством и громко спели всю песню.
Ленинградская квартира,
Кров блокадных дней.
Тут времянка-печь коптила
И коптилка с ней.
Стены дома дорогого,
Вот настал веселый час:
Снова краской, мелом снова
Мы покроем вас!
С вами, стены, мы дружим:
В дни блокады не раз
От снарядов и стужи
Защищали вы нас.
И былого прекрасней,
Чтоб вам снова сверкать,
Мы зато вас покрасим
И побелим опять!
Песня воодушевила нас и мы принялись доставать кисти для побелки и для масляной краски. Все эти сокровища Боб выпросил на время у завхоза школы, очень доброго и отзывчивого старика. Боб уверил его, что мы помогаем производить ремонт в Зоосаду. Восстанавливаем комнату „Юных натуралистов“ и зимнее помещение для попугаев и обезьян.
Наш завхоз сам ужасно любил всяких животных и птиц. В его комнате при школе жил хромой журавль „Журка“, который был пойман за Новой Деревней, на огороде, прошлой осенью. Птицу, видно, подбило зенитным осколком и она отстала от косяка. Для Журки мы часто притаскивали завхозу лягушек. И на этот раз, чтобы отблагодарить старика, мы помчались на Крестовский остров и наловили в болоте у взморья два десятка лягушек.
Солнце уже клонилось к закату, когда я и Боб отправились на квартиру к Людмиле Ивановне.
Нам было известно, что весной у Людмилы Ивановны поселилась ее старенькая тетушка-пенсионерка. Людмила Ивановна называла ее тетей Машей.
Вот с этой незнакомой тетушкой нам и предстояло иметь дело. Ее фамилии и отчества мы не знали.
По парадной лестнице с улицы номера квартир кончались на двадцать восьмом. Нам же нужна была тридцать первая. Со двора в дом вели две лестницы. Указатели с номерами квартир отсутствовали. Мы наугад стали подниматься по одной из лестниц. В первом этаже было так темно, что разглядеть номера квартир оказалось невозможным. Мы поднялись во второй этаж. Как раз против лестничного марша, над дверью, обитой черной клеенкой, ясно белела цифра „31“.
— Начало предвещает удачу! — сказал Боб. — Звони!
Я дернул за проволочку, торчащую сбоку от двери. В квартире раздалось дребезжание колокольчика. Мы прождали минуты две. Никто не открывал.
„Никого нет дома“ — уже было решили мы, но в это время открылась дверь соседней квартиры и оттуда вышла девчонка с беленькими косичками.
— Бабушка дома. Я слышала, она в комнате возится, — затараторила девчонка. — Вы посильнее звоните. Мария Петровна плохо слышит.
— Отчество бабушки — Петровна? — обрадованно переспросили мы.
— Ну да, Петровна! Дайте-ка, я сама позвоню! — и девчонка изо всех сил задергала, за проволоку. — Вот как нужно звонить! — крикнула она и сбежала по лестнице.
В самом деле, в квартире послышались шаркающие шаги и дверь открылась.
На пороге стояла худенькая старушка в сером платье, ее голова была повязана черной кружевной косынкой.
— Вам кого, молодые люди?
— Мы к вам, Мария Петровна, насчет ремонта квартиры, — сказал я, как можно солиднее.
— Ну, наконец-то! Дождалась! — старушка радостно всплеснула руками. — Вас кто прислал — управхоз или Федосья Степановна?
Вопрос насчет управхоза и Федосьи Степановны был неожиданный, и я растерялся. Но меня моментально выручил Боб.
— Нас прислал Совпомсефрон! — сказал он скороговоркой.
— Как? — переспросила Марья Петровна.
— Совпомсефрон!
— Не помню что-то такого! — удивилась старушка. — Кто же это?
— Совпомсефрон в именительном падеже требует вопроса „что, так как это предмет неодушевленный, — поправил Боб тетушку.
— Как неодушевленный? — растерялась старушка.
— То-есть, он в то же время и одушевленный! — спохватился Боб. — В общем это не человек, а организация, — затараторил он. — И эта организация воодушевлена самыми лучшими намерениями, она помогает семьям фронтовиков производить ремонт квартир.
Тетушка со смущением призналась, что не очень сильна в грамматике, и попросила нас пройти в комнату.
Я сразу заметил, что комната требует основательного ремонта.
— А сколько будет стоить ремонт? Может этот, как его… ну, совсем запамятовала…
— Совпомсефрон! — подсказал я.
— Вот! Вот! Может, он дорого берет?
Но тут мы с Бобом хором закричали, что ремонт ничего не будет стоить, так как мы выполним его в порядке общественной работы.
— Да нет, что вы! Бесплатно я не соглашусь, — забеспокоилась тетушка.
Как мы ее не убеждали, она и слушать не хотела о бесплатном ремонте. Мы прямо не гнали как нам быть. Какой же это подарок Людмиле Ивановне получится за ее же деньги! Однако и тут Боб нашел выход из положения.
— Если вы не согласны бесплатно, то, пожалуйста, можете уплатить, — сказал он. — Но только эти деньги мы сдадим на текущий счет в фонд детских домов. — И Боб пообещал сегодня же составить смету расходов.
Квартира Людмилы Ивановны состояла из двух комнат и кухни. Комната, куда нас пригласила тетушка, явно принадлежала ей самой. Здесь стояла кровать с погнутой спинкой — как будто кто-то нарочно перекрутил ее, два стула, небольшой стол, покрытый вышитой салфеткой и шкаф. У шкафа не было ни нижнего ящика, ни дверок. Их, видимо, сожгли. Вместо дверки висела полотняная занавеска.
Шкаф и кровать без слов рассказывали о бедствиях своих хозяев в дни блокады. На железном станке от швейной машины (сама машина отсутствовала) стоял еще старенький граммофон с помятой трубой. Стены этой комнаты были оклеены не обоями, а покрыты розовой клеевой краской. Но о том, что стены были когда-то розовыми, а потолок и карнизы — белыми, можно было лишь догадаться, так они закоптели.
Кухня тоже напоминала скорее закоптелое жерло печи, чем квартирное помещение.
Оставалось осмотреть вторую комнату. Она оказалась запертой на ключ, но тетушка немедленно ее открыла.
С некоторым волнением мы вошли в нее. Ведь в ней жила наша учительница Людмила Ивановна! Здесь, в этой комнате должны были стоять на полках те книги, которые она так часто приносила в класс и давала нам: рассказы о кругосветных плаваниях, записки мореплавателей. И тут должны были храниться самые любопытные предметы, которые Людмила Ивановна собрала во время экскурсий по Алтаю, Камчатке, Кавказу: луки со стрелами, фигурки животных, вырезанных из моржовой кости.
Но ничего этого мы не увидели. Кроме клеенчатого дивана, пустого письменного стола и огромного шкафа, занимающего почти всю стену, между окном и дверью, в комнате ничего не было. Повидимому все книги и разные интересные вещи были заперты на лето в этом шкафу. Но мы, признаюсь, были очень огорчены не этим, а тем, что именно комната Людмилы Ивановны не требовала ремонта. И потолок и обои были совершенно чистые. Хорошо, что хоть дверь и оконные рамы безусловно нуждались в свежей покраске.
Боясь как-нибудь нечаянно проговориться и выдать себя, мы, конечно, ни о чем не спрашивали тетушку.
Когда зашла речь о материале для ремонта, то к нашей радости оказалось, что у тетушки припасены и мел, и известь, и клей и даже есть две банки белил. А самое главное, у запасливой тетушки был целый литр настоящей олифы! О сухих красках разных колеров и говорить нечего. Тут была и охра, и зеленая краска, и желтая, и синяя.
Боб немедленно составил смету. Работа стоила, по его определению, всего пятьдесят три рубля.
Тетушка была в восторге от такой дешевизны.
— Как, всего пятьдесят три рубля! — повторяла она непрерывно.
Так как нам не терпелось поскорее приняться за дело, то я сбегал за Сеней, и мы втроем перенесли мебель из комнаты тетушки в комнату Людмилы Ивановны.
Пока Боб раздобывал на дворе песок и размешивал раствор для замазки щелей, я и Сеня занялись устройством помоста, с которого удобно было бы белить потолки.
Технический ум Сени сразу пошел по верному пути. В качестве основы он использовал станок от швейной машины. Станок был на колесиках и его легко можно было передвигать в любом направлении. На станок мы взгромоздили старый сундук.
Тетушка была удивлена нашей изобретательностью, и почувствовав к нам симпатию, засыпала нас вопросами: кто мы, есть ли у нас родные, не очень ли мы слабосильные, чтобы заниматься таким делом, как наше?
На всякий случай мы сказали, что только что кончили строительные краткосрочные курсы, а живем в общежитии при одном заводе, адрес которого совершенно засекречен, так как это завод военный, и мы не имеем права открывать государственную тайну.
С большим чувством мы исполнили нашу „песню маляров“, Боб, стоя на швейносундучном помосте, изображал капельмейстера, потом приступили к расшивке трещин и щелей.
Через два часа мы покончили с этой работой и вымыли стены и потолок в комнате тетушки.
В половине десятого мы, наконец, удалились из квартиры Людмилы Ивановны.
На улице мы вполголоса затянули свою „песню маляров“. Прохожие, я заметил, с уважением смотрели на нас, а одна женщина, тоже забрызганная мелом, даже сказала:
— Привет молодым восстановителям!
В такт песне бодро шагали мы по знакомым улицам. Еще бы! День прошел так удачно!
