Отъ Анфисы Патрикеевны Гладкобраловой къ Анисьѣ Киріаковнѣ Тресчалкиной.
Уѣздный городъ ****......
Ну ужъ матушка Анисья Киріаковна, что это за Любосердовъ! преважный человѣкъ! чудесный тансеръ!-- Всѣмъ бы хорошъ, да однимъ только не годится: стыдливъ какъ красная дѣвка! Онъ по уши въ Елисавету-то Сергѣевну влюбленъ; другой уже давно-бы сдѣлалъ декларацію, а онъ и куры-то еще строить не начиналъ; взглянетъ, да покраснѣетъ; закинетъ куплементъ, да замкнется. Нѣтъ, матушка Анисья Киріаковна, если если модные парлеметры поступаютъ такъ скромно съ своими матресами, такъ не диво, коли они попусту теряютъ время. Что тутъ за контузія, если и откажутъ? Попытался разъ, попытался два, а на третій авось и самой стыдно будетъ. Впрочемъ,-- съ Скупаловымъ Любосердовъ въ большихъ ладахъ, и препорядочно водитъ его за носъ. Не диковинка, если онъ и по недѣлѣ станетъ жить у старика,-- пусти только-козла въ огородъ! Но нѣтъ, Любосердовъ слишкомъ робокъ; то ли дѣло Подляковъ! Правда, я и сердитенька на него, но не хотя въ амурахъ похвалишь: прямой армейской!
Что матушка, сказать вамъ про нашу вечеринку? Ужъ славной былъ балъ! прыгали до уморушки, изъ кавалеровъ ни кого и пьянаго не было: понатянулись только порутчикъ, да Подляковъ, да еще голова, и мой муженекъ. Феваркъ, что пофранцузски зовутъ фижуа, и по нашему потѣшные огни, былъ диковинный! Бураки столько треску надѣлали, что чуть стекла не повыскакали; а шутихи такъ ужъ со смѣху надсадили! Правда, и поосердился Городничій, что холопья бросали ихъ въ народъ; да видно они умнѣе своего барина; что было крику! не одна баба, и думаю, разстеряла свои босовики.
Ваша племяненка всѣхъ угощала, да только какъ Царица ходитъ, а кажется ни кто бы ее не хуже, Она очень поладила съ Елизаветой Сергѣевной; да врядъ-ли надолго: ваша племяненка та, хотѣ ужъ и дочки невѣсты, еще не стара, да и собой, не дурна, а мужъ-то сѣденекъ, такъ имъ за Любосердова-та перессориться, Скупаловъ тоже, кажется, приволакивается за Исправницей, а эта и уши развѣсила; да диво ли? ей съ роду никто куръ не строилъ. Объ другихъ сказать нечего; мущинъ мало; вѣдь и имъ бѣдненькимъ не разорваться же!
Жаль, матушка Анисья Киріаковна, что васъ здѣсь нѣтъ, а то было бы чему насмѣяться; весь городъ знаетъ что Любосердовъ волочится за Елизаветой Сергѣевной, а дуракъ мужъ и мамки не маетъ. Ужь тогда развѣ догадается, какъ рога выше дверей вырастутъ; да какая и намъ нужда! Жалъ только Любосердова; если онъ не прикидывается, такъ ужъ вправду влюбленъ; а Елизавета-то Сергѣевна точно ледяная! Правда, и она на него изъ-подътишки поглядываетъ; да, кажется, кабы она влюблена была, такъ не отказывалась бы съ нимъ танцовать, какъ она это нѣсколько разъ дѣлывала, да и отъ разговоровъ съ нимъ не убѣгала бы, а то такъ и дичится. На все, правда, время; ржа и желѣзо ѣстъ.
О состояніи вашей племяненки и мужа, ея я узнать ничего не могла; кажется, не ахти много, а надѣются они на городовые доходы; а про вашихъ внучекъ, такъ я готова написать цѣлой романъ; ужь что за фектація! кто не видалъ, такъ не повѣритъ. Точно куклы сидятъ, только что головками повертываютъ; во весь вечеръ отъ нихъ словечка не добились. Этакимъ бы дѣвчонкамъ такъ бы и минуты на мѣстѣ не посидѣть: другія бы такую бѣгатню подняли, что всѣхъ бы со смѣху надсадили; а этѣ сидятъ сложа ручки, и губками не пошевелятъ. Обѣ такія тоненькія, какъ спички, такъ и боишься, чтобъ не переломились. Старшая-та Наталья Силантьевна такая бѣлая, какъ полотно; какъ въ темной горницѣ съ нею встрѣтиться, такъ испугаешься; правда, есть и румянецъ; да мудрено ли поддѣлать? И бѣлизна-та, матушка Анисья Киріаковна, чуть ли не накладная: вѣдь у этихъ горожанокъ и Богъ вѣсть какихъ нѣту притираній! Мы и свинцовыми довольны; а какъ щеки-та Китайскими натрешь, такъ все таки не хуже ихъ, хоть подъ вѣнецъ готовы. А Софья-та Силантьева какъ жучокъ; я бы ужь этой-та велѣла бѣлиться; румянецъ, правда, во всю щеку, да такой багровой, что и не видывала: чуть лк эта Шамаханскимъ щелчкомъ на уксусѣ щечекъ-та не натираетъ ли. А что ужь манерныя, такъ манерныя; да и батюшка съ матушкою имъ повадку даютъ. Покуда накрывали на столъ, такъ насъ молодокъ пять шесть забралось въ угольную комнату; голоса-та хоть куда; мы и запѣли вашу любимую пѣсенку:
Жена мужа потѣшила,
Середъ саду повѣсила
На горькую на осинушку,
На самую на вершинушку,
Отошедши поклонилася,
Мы никакъ не могли уговорить этѣхъ дѣвочекъ, чтобы онѣ намъ подтянули; а какъ взошелъ. Сила Савичь, такъ такъ ихъ турнулъ, что мы не опомнились; кажись, что за бѣда объ лихомъ мужѣ пѣсню пѣть?
На дняхъ самъ надѣюсь у васъ, матушка Анисья Киріаковна, побывать -- а коли что еще поразвѣдаю, то все вамъ на словахъ перескажу лучше, чѣмъ на письмѣ. Прощайте, благодѣтельница моя! Остаюсь
ваша препокорная
названная дочь и послушница
Анфиса Гладкобралова.