Часы пробили полночь. Мрачно сидитъ Петръ Петровичъ передъ письменнымъ столомъ, на которомъ горѣли двѣ свѣчки въ высокихъ бронзовыхъ подсвѣчникахъ.
-- Такъ и есть... укралъ, укралъ, разбойникъ Филька. И печать фальшивую укралъ, бормоталъ Горбатовъ, съ отчаяніемъ и тревожно роясь въ разбросанныхъ передъ нимъ бумагахъ. Вотъ и учи этихъ хамовъ грамотѣ... Не умѣй онъ читать -- документы были-бъ цѣлы; а теперь... Попадись Филька сегодня, завтра я пропалъ...
Эти мысли были прорваны приходомъ объѣздчика Дзюбы.
-- Что нужно? спросилъ его Горбатовъ, завязывая кисти своего халата.
-- Пришелъ доложить, пане, что у обрыва разбилась лодка; море выбросило утопленниковъ на берегъ.
-- Бурлаковъ?
-- Да.
-- Ты ихъ видѣлъ?
-- Видѣлъ, пане.
-- Всѣхъ?
-- Всѣхъ: такъ рядкомъ и лежатъ на берегу.
При этомъ извѣстіи, на лицѣ Горбатова выразилось какое-то звѣрское удовольствіе.
-- Ну, а Фильку видѣлъ, а? продолжалъ допрашивать Горбатовъ.
-- Признаться, не видалъ: темно было.
-- Хорошо, ступай.
Какъ только за объѣздчимъ затворилась дверь, Петръ Петровича торопливо отыскалъ небольшой фонарь, спряталъ его въ карманъ, потомъ набросилъ на себя, сверхъ халата, гутанерчевый плащъ и -- погасивъ свѣчи -- тихо, на цыпочкахъ, вышелъ изъ дому въ степь, къ морю.
Была темная ночь: Петръ Петровичъ едва могъ различать предметы. Въ степи гудѣлъ вѣтеръ; вдали реѣѣло море. Какъ гигантскіе страшные науки мчались проносились мимо Горбатова большими скачками -- перекати-поле, исчезая одно за другимъ въ ночной синевѣ.
-- Ну, ночь! ворчалъ Горбатовъ, съ трудомъ шагая по сыпучему песку, безъ всякаго признака растеній; а тутъ еще въ добавокъ обшаривай карманы утопленника... Дѣло пренепріятное. Все это, пожалуй, и ни чего, лишь-бы мнѣ найдти у него свои бумаги -- вотъ что! Не сдѣлай я этого сегодня, то завтра ужъ будетъ поздно: нашъ приставъ навѣрное не побрезгаетъ обыскать карманы утопленниковъ.
Прибой и раскаты волнъ становились все слышнѣе и слышнѣе. Петръ Петровичъ началъ спускаться по извилистой тропинкѣ съ крутаго берега, цѣпляясь постоянно за терновникъ и сухія вѣтви дикихъ грушъ. Онъ былъ до того занятъ своими мыслями, что даже и не замѣтилъ въ темнотѣ двухъ человѣкъ, исправлявшихъ что-то у одной изъ лодокъ: это были Филька и Ѳедоръ Бунчукъ.
-- Филька, а Филька -- гляди: что это?
Бунчукъ толкнулъ локтемъ Фильку и указалъ на крутой берегъ, съ котораго осторожно спускался Горбатовъ; въ рукахъ его шатался зажженый фонарь.
-- Ѳедька, весла въ лодкѣ?
-- Въ лодкѣ.
-- Спрячься на кормѣ.
-- А ты?
-- Я останусь здѣсь: растянусь на берегу утопленникомъ... тише!
Горбатовъ приближался къ берегу. Подобравъ полы своего халата и гутаперчеваго плаща, онъ приподнялъ фонарь и освѣтилъ имъ часть берега, на которомъ, обливаемые волнами лежали утопленники. Онъ подошелъ къ первому изъ нихъ: это была страшно обезображенная старуха съ открытыми оловяными глазами и разинутымъ ртомъ. Страшно поворачивалась голова ея отъ прибоя волнъ то въ одну, то въ другую сторону. Долго смотрѣлъ Петръ Петровичъ въ обезображенное лицо старухи, съ преувеличеніемъ припоминая всѣ страшные разсказы и преданія объ утопленникахъ; глаза его слѣдили за мѣрнымъ движеніемъ старухи -- и имъ овладѣлъ невольный ужасъ. Огромная волна, пѣнясь и ломаясь о несчанный берегъ, приподняла старуху, поворотила ее раза два на мѣстѣ -- и съ силой бросила ее къ ногамъ Горбатова: онъ невольно отступилъ на нѣсколько шаговъ. Рѣшимость отыскать между мертвецами Фильку слабѣла; но, вооружась наружной храбростью, онъ быстро пошелъ вдоль берега, на ходу освѣщая фонаремъ блѣдныя лица утопленниковъ. Наконецъ, послѣ долгой и утомительной ходьбы по песку, обдаваемый брызгами и шипучей пѣной, Горбатовъ подошелъ къ послѣднему. Притаивъ дыханіе, онъ робко поднесъ фонарь къ лицу утопленника: передъ нимъ лежалъ Филька. Радость и ужасъ изобразились на лицѣ Горбатова. Поставивъ на песокъ фонарь, Петръ Петровичъ опустился передъ утопленникомъ на одно колѣно и протянулъ дрожащую руку къ карману самихъ шараваръ Фильки; но какъ ужаленный осой -- онъ вспрыгнулъ на ноги и съ ужасомъ отскочилъ отъ утопленника: ему послышалось, что покойникъ дышетъ. Долго стоялъ Горбатовъ передъ Филькой, пытливо и проницательно глядя въ его лицо; наконецъ, успокоившись и ободрясь -- онъ снова приблизился къ нему. Не давая Горбатову времени опомниться, Филька вспрыгнулъ и сильно обхвативъ и стиснувъ обѣими руками Горбатова, опрокинулся вмѣстѣ съ нимъ въ лодку. Раздались мѣрные удары веселъ -- и лодка, качаясь и ныряя на волнахъ, исчезла въ ночной темнотѣ, преслѣдуемая жалобнымъ крикомъ чайки.
------
Прошло нѣсколько лѣтъ послѣ событія, описаннаго въ предшествовавшихъ главахъ. Многое измѣнилось въ теченіе этого времени. Въ лѣтопись Россіи занесенъ величайшій ея день: освобожденіе двадцати милліоновъ отъ рабства.
Была тихая лѣтняя ночь. Мѣсяцъ всплылъ краснымъ и огненнымъ шаромъ надъ необозримыми плавнями, покрытыми густыми камышами. Быстрѣе птицы скользила плоская лодка, пробираясь между небольшими и зелеными островками. Въ лодкѣ сидѣли Филька и Ѳедоръ Бунчукъ, задумчиво глядя въ туманную окрестность; а противъ него, облокотясь на корму, сидѣлъ Филька, напѣвая какую-то пѣснь о томъ, какъ въ полѣ могила съ вѣтромъ говорила. Ничто не шевелилось вокругъ ихъ; мертвое безмолвіе камышей не нарушило ни одно существо. Бунчукъ приподнялъ весла -- и лодка, повидимому, еще шибче начала скользить по искрящейся поверхности Дуная; но, вдругъ, поровнявшись съ дикимъ и заросшимъ островомъ, Бунчукъ невольно опустилъ весла; пѣснь умолкла. Филька приподнялся, взглянулъ на островъ -- и быстро отворотился; тоже самое сдѣлалъ и Бунчукъ. На берегу этого острова, стоялъ, привязанный веревками къ старому дереву -- побѣлѣвшій отъ времени скелетъ, прикрытый клочками согнившаго халата и гутаперчеваго плаща.