§ 32. По мнѣнію нѣмецкаго ученаго -- Я. Гримма, корнемъ басни должно считать животный эпосъ, который въ цѣлости сохранился только у германцевъ ("Рейнеке-лисъ") и въ древне-индійской "Манна-Тантрѣ", т. е. пятикнижіи. Обломки или отдѣльные члены животнаго эпоса стали первымъ зерномъ какъ всѣхъ позднѣйшихъ сказокъ о животныхъ, такъ точно и басни.
Въ Греціи древнѣйшимъ баснописцемъ считается Эзопъ (VI в. до Р. Хр.), пріобрѣвшій себѣ всемірную извѣстность. Преданіе гласитъ, что онъ былъ фригійскій рабъ и, при внѣшнемъ безобразіи, обладалъ рѣдкимъ остроуміемъ и находчивостью. Ему приписало цѣлое собраніе басенъ, которыя онъ слагалъ по поводу какого-нибудь отдѣльнаго житейскаго случая для вящшаго убѣжденія людей низкаго уровня развитія, причемъ, ради краткости и наглядности, замѣнялъ людей -- животными и общежитіе первыхъ низводилъ на почву животненныхъ отношеній. Какъ экспромтъ, какъ простое уподобленіе или пословица въ лицахъ, эзопова басня ни мало не претендуетъ на художественныя достоинства: ея цѣль заключается не въ ней самой, а въ тѣхъ преходящихъ случаяхъ жизни, разъясненію которыхъ она предназначалась служить. (См. въ приложеніи къ Учебнику басни Эзопа: " Воронъ и Лисица" и "Лисица и Виноградъ").
Когда поводы къ сочиненію эзоповыхъ басенъ были забыты, то онѣ начали снабжаться общею моралью, и такимъ образомъ изъ простого уподобленія обратились въ аллегорическій разсказъ съ назидательнымъ выводомъ. Таковы баспи римскаго писателя Федра (род. за 60 лѣт. до Р. Хр.), вольноотпущенника императора Августа. Несмотря на стихотворную форму, въ нихъ нѣтъ ни искры поэзіи, повѣствовательная часть страдаетъ излишней краткостью и сухостью, а мораль -- заурядной пошлостью. Тѣмъ не менѣе Федръ въ прозаической передѣлкѣ неизвѣстнаго Ромула пользовался въ средніе вѣка самымъ широкимъ распространеніемъ; его басни часто служили реторическимъ цѣлямъ, какъ пособіе для доказательствъ.
Забытая на нѣкоторое время, басня возродилась у нѣмцевъ подъ перомъ Геллерта, Гагедорна, Глейма и Лессинга, въ первой половинѣ прошедшаго столѣтія, въ періодъ господства въ нѣмецкой литературѣ дидактическаго (поучительнаго) направленія. Любя точность и краткость, предпочитая существенное ненужному и безполезному, Лессингъ (t 1781 г.) усвоилъ своимъ баснямъ форму эзоповыхъ притчей. Выходя изъ того убѣжденія, что басня исключительно должна служить педагогическимъ цѣлямъ, онъ даже лишилъ ее прежней стихотворной рѣчи, чтобы истребить на ней малѣйшій слѣдъ поэзіи (см. въ приложеніи къ Учебнику басни Лессинга: "Эзопъ и оселъ ", "Дубъ", "Скупецъ").
Совершенно съ инымъ характеромъ басня является у француза Лафонтена (1621--1685 г.) и у нашего "дѣдушки" Крылова (1768--1844 г.). И тотъ и другой писатель придавали одинаково важное значеніе какъ морали, такъ точно и поэтическимъ достоинствамъ басеннаго разсказа, который у нихъ всегда легкій, быстрый, естественный, оживленъ умными шутками, веселостью, остротою и такъ пріятенъ, что нельзя вообразить что-нибудь совершеннѣе. У Крылова и Лафонтена, по мѣткому выраженію послѣдняго: "басня ведетъ нравоученіе не за собою, а съ собою" ("le conte fait passer la moral avec lui"), такъ-что оно является какъ-бы логическимъ слѣдствіемъ изъ предпосланныхъ точныхъ и вѣрныхъ посылокъ, чего нельзя сказать о басняхъ Эзопа или Федра. Въ выводахъ и въ заключеніяхъ Крылова часто прорывается та неодолимая сила эпиграммы, которая все обезоруживаетъ вокругъ себя. Эти-то золотыя, геніальныя мысли уже давно вылились въ народъ, составили его собственность, обратились въ пословицы и въ приговоры народнаго благоразумія.
Звѣри у Крылова выступаютъ съ полнымъ звѣринымъ сходствомъ, а людямъ, какъ лицамъ басенъ, приданы общіе, типическіе характеры, но не единичные, индивидуальные. Разсказъ Крылова блещетъ живописью подробностей и удивительной правдой: "даже самъ горшокъ поворачивается какъ живой", по словамъ Гоголя.
Что касается нравоученія, то оно или сопровождаетъ басню ("Лягушка и Волъ"), или выговаривается въ рѣчи дѣйствующаго лица, почему и становится живою частью разсказа ("Стрекоза и Муравей"), или предпосылается баснѣ, всегда въ ущербъ ея интересу. ("Ворона и Лисица"), Иногда и того нѣтъ: баснописецъ предоставляетъ самому читателю сдѣлать заключеніе, а самъ только даетъ поводъ къ нему своимъ разсказомъ. ("Булыжникъ и Алмазъ").
Языкъ Крылова -- образцовый: мѣткій, живой, картонный; онъ отголосокъ языка народнаго, но смягченъ и очищенъ Опытнымъ литературнымъ вкусомъ. Гоголь говоритъ: "У Крылова не поймаешь его слога. Предметъ, какъ-бы не. имѣя словесной оболочки, выступаетъ самъ собою, натурою передъ глаза. Стиха его также не схватишь. Никакъ не опредѣлишь его свойства: звученъ-ли онъ? легокъ-ли? тяжелъ-ли? Звучитъ онъ тамъ, гдѣ предметъ у него звучитъ; движется, гдѣ предметъ движется; крѣпчаетъ, гдѣ крѣпнетъ мысль, и становится вдругъ легкимъ, гдѣ уступаетъ легковѣсной болтовнѣ дурака. Его рѣчь покорна и послушна мысли и летаетъ, какъ муха, то являясь вдругъ въ длинномъ, шестистопномъ стихѣ, то въ быстромъ, одностопномъ. Расчитаннымъ числомъ слогомъ выдаетъ онъ ощутительно самую невыразимую ея духовность".
Кромѣ Крылова, въ нашей литературѣ, какъ баснописцы, пользуются заслуженной извѣстностью: Кантемиръ, сатирикъ прошлаго вѣка, авторъ шести силлабическихъ басенъ ("Огонь и Восковой болванъ", "Пчельная матка гл Пчела ", "Верблюдъ и Лисица и друг.); Сумароковъ, Хемницерѣ, чьи басни и теперь еще плѣняютъ читателя неподдѣльно-веселымъ и добродушнымъ юморомъ; Дмитріевъ, остроумный и наблюдательный разсказчикъ, владѣющій въ совершенствѣ стихомъ, и Измайловъ, который искусно рисовалъ сцены простыхъ, низменныхъ характеровъ и происшествій. Нижеслѣдующее четверостишіе Державина довольно удачно характеризуетъ трехъ нашихъ главныхъ баснописцевъ.
Судъ о басельникахъ.
"Эзопъ Хемницера зря, Дмитрева, Крылова,
Послѣднему сказалъ: ты тонокъ и уменъ,
Второму, ты хорошъ для модныхъ, нѣжныхъ женъ;
Съ усмѣшкой первому сжалъ руку -- и ни слова!"
§ 33. Опредѣленіе басни. Басня есть небольшое эпическое произведеніе, въ которомъ, подъ покровомъ аллегоріи и съ извѣстною нравоучительною цѣлью, осмѣиваются пороки и недостатки общества.
Примѣчаніе. Басни, дѣйствующими лицами которыхъ являются люди, называются притчами; таковы, напр., Евангельскія притчи Спасителя.