На берегу происходило сильное движеніе. Восемь большихъ лодокъ, тяжело нагруженныхъ сундуками и ящиками, колыхались у оконечности мола. Гребцы сидѣли уже на мѣстахъ и, поднявъ весла, ждали послѣднихъ эмигрантовъ. Посрединѣ фьорда свистѣлъ и пыхтѣлъ пароходъ, отуманивая чистое голубое небо черными облаками дыма. Вдали горы, мрачныя и массивныя у подошвы, возвышались разнообразной лѣстницей тоновъ и колорита до такой высоты, гдѣ ихъ гранитныя очертанія какъ бы растворялись въ блѣдно-зеленоватомъ, насыщенномъ солнцемъ эфирѣ. Быстрые ручьи пробѣгали по ихъ скатамъ, оставляя бѣлый пѣнистый слѣдъ на темномъ камнѣ; но до нихъ было, повидимому, такъ далеко, что ихъ голосъ терялся въ громадной тишинѣ, обнимавшей небо и землю. Окруженный со всѣхъ сторонъ гигантскими горными пиками, фьордъ отражалъ глубь неба въ своей гладкой поверхности, по которой пробѣгала едва замѣтная зыбь только отъ пролета морской чайки, слегка бороздившей воду, тихо, мелодично разбивавшуюся о бѣлый песокъ на берегу.
Наконецъ, всѣ лодки наполнились эмигрантами. Только одинъ изъ нихъ все еще стоялъ на ступенькахъ, которыя вели къ водѣ, и не спускалъ своихъ наполненныхъ слезами глазъ съ лица молодой женщины, крѣпко державшей его за обѣ руки. Это былъ высокаго роста, прекрасно сложенный, бѣлокурый поселянинъ съ открытымъ, загорѣлымъ лицомъ и серьёзными, глубокими голубыми глазами. Его грубо высѣченныя черты дышали рѣшительностью, быть можетъ, и упорствомъ, но подъ этой суровой, шероховатой оболочкой скрывалось доброе, нѣжное выраженіе, смягчавшее жесткіе штрихи поспѣшнаго рѣзца природы.
Молодая женщина была также высокаго роста, хорошо сложена и бѣлокурая; ея лицо было круглое, съ граціозными ямочками и отличалось той первобытной красотой, которая такъ часто встрѣчается среди Норвежскихъ поселянокъ. На спинѣ у нея былъ привязанъ трехлѣтній ребенокъ, къ которому она повертывала голову каждый разъ, когда онъ своими рученками дотрогивался до ея щекъ или ушей.
-- Ты непремѣнно пріѣдешь за мною въ будущемъ году, Андерсъ, говорила молодая женщина, всхлипывая:-- мнѣ такъ будетъ тяжело здѣсь одной, зная, что ты странствуешь по свѣту безъ меня. Ты вѣдь, Андерсъ, никогда не бережешь себя. Кто тебѣ будетъ чинить платье и бѣлье? О, голубчикъ мой, какъ ты обойдешься безъ меня?
-- Да, тяжело мнѣ будетъ жить, Гунхильда, отвѣчалъ онъ грустно: -- но что-жь бы я сдѣлалъ съ тобой и ребенкомъ на чужбинѣ безъ крова? Всѣ говорятъ, что первый годъ въ Америкѣ очень труденъ и мнѣ хочется принять тебя и малютку уже въ готовый, теплый уголокъ. А покуда этотъ годъ Торкель обѣщалъ печься о тебѣ и, если я самъ не пріѣду за вами, то всегда найдутся друзья, которые поберегутъ васъ во время путешествія.
-- Главное, Андерсъ, не говори никому, что на тебѣ тысяча пятьсотъ долларовъ. Иначе тебя убьютъ и я никогда болѣе не увижу своего мужа, а малютка лишится отца. И не забудь, что я положила въ сундукѣ на самый верхъ чистое бѣлье, а въ правый уголъ воскресную одежду, подъ книгой гимновъ и тонкими рубашками.
-- Хорошо, я ничего не забуду. Ну, прощай, жена, Христосъ съ тобою. Дай мнѣ поцѣловать ребенка. Береги его хорошенько и научи говорить: папа.
Бѣлокурый эмигрантъ нагнулся и приложилъ свою грубую щеку къ пухленькой щечкѣ ребенка, махавшаго руками и весело ворковавшаго на спинѣ матери.
-- Разбойникъ! промолвилъ отецъ съ улыбкой:-- онъ не понимаетъ, что папа уѣзжаетъ надолго. Ну, голубчикъ, дай ручку и поцѣлуй меня. Смотри, береги маму до моего пріѣзда.
И, быстро повернувшись, онъ сбѣжалъ внизъ по лѣстницѣ. Но на послѣдней ступени остановился, посмотрѣлъ назадъ и снова поднялся на берегъ. Прелестное зрѣлище представила эта юная чета, крѣпко прижавшись другъ къ другу подъ голубымъ лучезарнымъ небомъ и передъ блестящимъ фьордомъ мирно тянувшимся у ихъ ногъ.
Пароходъ далъ три свистка, гребцы подняли крикъ и даже чайки, витавшія надъ головами молодыхъ людей, улетѣли вдаль, оглашая воздухъ рѣзкой, протяжной нотой. Запоздалый эмигрантъ сбѣжалъ по ступенямъ и прыгнулъ въ послѣднюю лодку.