ОТКУДА ЭТА РАДОСТЬ?
Лет до ста расти нам без старости Год от года расти нашей бодрости. В. Маяковский
«Все верно, но все поздно!» Я написал эти слова на обложке рукописи Думчева.
Горечь! Грусть!
Довольно! Пора уезжать! Я начал укладывать чемодан. Да, конечно, Думчев — бесстрашный путешественник по неизвестной стране, но он опоздал.
В нашей стране так заботливо помогают росту всего хорошего, нового. Но кто даже в нашей стране сможет хоть чем-нибудь, хоть как-нибудь помочь Думчеву? Да и чем ему помочь? Опоздал!
Да! Надо положить обе рукописи на самое дно чемодана, а то они сомнутся…
Вот уже и вечереет… Не закрылась ли библиотека? Надо сдать книги — я уезжаю. Переложу вещи потом.
Я вышел из гостиницы, а рукописи Думчева оставил на столе в своем номере.
Чуть моросил дождик. Людей на улице не было видно. По небу шли густые серые облака. Было сыро и ветрено.
Что я напишу Думчеву из Москвы?
Сдать его рукопись в редакцию? Но в ней нет открытий. Ах, зачем я, не подумав, только в одном горячем порыве сердца обнадежил, воодушевил Думчева? Зачем вызвался отвезти в журнал его доклад? Думчев мне поверил. Он верит, что изумит мир открытиями. А рукопись из редакции ему вернут. Может быть, напишут: «У вас есть интересные сопоставления форм инстинкта в мире насекомых с техникой, создаваемой умом человека. Вместо того чтоб «открывать давно открытое», напишите занятную книжку для детей».
Я вспомнил рассказ одного писателя о старике с большой седой головой и лицом цвета пергамента. Этот старик когда-то бродил по захолустному городку и десятки лет пытался всем доказать, что он открыл какие-то совсем новые приемы и методы исчислений. Но его никто не слушал. Однажды приезжий студент-математик взял его записи и увидел, что старик «открыл» давным-давно открытую таблицу логарифмов.
Старик не без труда убедился в правильности слов студента. Он поблагодарил его и ушел к себе домой. Но в тот же день его нашли мертвым. Такова история старика.
Было уже совсем темно. Я сдал книги и вышел из библиотеки. Низкие тучи висели на небе. Какими одинокими показались мне огни фонарей на улице!
С каким грустным чувством спускался я с высокого, мокрого и скользкого крыльца библиотеки!
Лишь потом я узнал от Булай, что как раз в это время Думчев спешил ко мне — спешил радостный и счастливый.
От библиотеки до гостиницы всего две улицы и переулок. Но мы разминулись.
Думчев меня не застал в гостинице. И случилось то, чего я сам не ждал и не предполагал.
От Булай я узнал все, что произошло с Думчевым в этот день.
Часа за три до вечера Сергей Сергеевич, сопровождаемый, как обычно, Надеждой Александровной, вышел из дома и вдруг остановился у одного здания. Это была школа. Сюда подъехала грузовая машина. Вся зеленая, с ветками зелени. На крыльцо выбежали ребята с веселыми криками, с шумным смехом.
— За нами приехали! За нами! В лагерь!
И на лице Булай, когда она рассказывала об этом, выразилось крайнее недоумение:
— Почему Сергей Сергеевич остановился? Все смотрит, смотрит и не может насмотреться. Точно никогда не видел, как пионеры уезжают в лагерь.
(Тут надо сказать, что Надежда Александровна Булай так еще и не узнала, откуда прибыл Сергей Сергеевич. Она не хотела тревожить его расспросами. А я так и не успел и не знал, как ей рассказать об этом.)
Сергей Сергеевич увидел, как высокая белокурая девушка спустилась с крыльца и скомандовала:
— Смирно! К выносу знамени приготовсь!
И когда мимо затихших ребят, быстро построившихся в линейку и взметнувших руки в салюте, под звуки двух фанфар и маленького барабана стали проносить знамя, трепещущее красное знамя с золотыми буквами, лицо Сергея Сергеевича изобразило гордость и почти восторг.
Он все вглядывался в глаза ребят, серые, голубые, карие, черные глаза, такие лучистые, бойкие, блестящие. Эти глаза пристально провожали свое пионерское знамя.
Потом знамя погрузили на машину, и сразу все смешалось, зашумело, засмеялось. Ребята, обгоняя и опережая друг друга, кто как мог со всех сторон стали взбираться на машину. Шофер выскочил из кабинки и стал подсаживать младших. Но одна девочка, совсем маленькая, крикнула:
— Я сама! Я сама!
Она быстро, цепко и ловко взобралась на колесо, перегнулась через борт — отлетели в сторону две косички и синенькая в складочку юбочка; девочка прыгнула, села на скамейку рядом с фанфаристом и горделиво посмотрела на ребят.
Тут уж Сергей Сергеевич не выдержал, он сам засмеялся и замахал ребятам.
Машина дала гудок. Ребята запели песню.
Машина скрылась за поворотом.
Потом Думчев пошел домой. Всю дорогу он молчал. На этот раз даже сам с собой не разговаривал, хотя был взволнован.
Ни слова не говоря, он прошел в лабораторию, заперся там.
Потом неожиданно спустился со своей башенки и сказал Надежде Александровне:
— Я должен признаться: главного, самого главного мне самому не понять.
Он был в большом смущении, уселся глубоко в кресло и задумался. И тут Надежда Александровна и соседка — Авдотья Васильевна — стали его осторожно расспрашивать, чего же он, собственно, не понимает.
— Я видел, как дом строится, быстро растет, а людей я почти и не видел. Не удивился. Увидел вместо экипажей и телеги машину. Понял. Не удивился. Но вот… Скажите мне, откуда эти песни? Откуда эта радость?.. И дети и взрослые… и утром и вечером…
— Чему ж тут удивляться? Чего ж тут не понимать, Сергей Сергеевич? — сказала Авдотья Васильевна, всплеснув руками.
За последнее время она уже перестала бояться Надежды Александровны. Больше того: она все время беспокоилась и заботилась о Думчеве и все старалась как могла ради гостя.
— Чему ж тут удивляться, Сергей Сергеевич? — повторила она. — Ведь это советская власть!
И тут только Надежда Александровна узнала, что Сергей Сергеевич пробыл, подобно Робинзону, не встречая все эти долгие годы ни одного человека, в какой-то неведомой стране. Но в какой? Она хотела об этом спросить, но боялась тревожить и беспокоить Думчева.
О, как долго и как много ей придется говорить и рассказывать, пока она поможет Сергею Сергеевичу понять новую жизнь!
Начала она с пионеров, которых он видел в этот день, и перешла к тому, что произошло в нашей стране.
И странная, неожиданная улыбка какой-то особенной, глубокой, сосредоточенной радости преобразила и осветила лицо Сергея Сергеевича. Надежда Александровна посмотрела на него и вдруг узнала и вспомнила эту, улыбку. И вспомнился ей далекий летний полдень.
Как хорошо она помнит этот полдень!
Они сидели тогда у окна и смотрели на широкую степную дорогу. Воздух был зноен и точно остановился. Все живое умолкло, спряталось, притаилось. Из городка не доносилось ни звука. Д степь замерла и молчала под солнцем. Такая тишина в степи бывает тогда, когда долго стоит жаркая и сухая погода.
И вдруг Думчев стал прислушиваться. И улыбнулся вот такой же улыбкой, совсем как сейчас. Булай тихо спросила Сергея Сергеевича, чему он улыбается.
А он ответил:
— Я слышу набат… И я улыбаюсь этому набату.
Она подумала: он шутит! Ни звука кругом! О каком набате говорит Сергей Сергеевич и почему он улыбается?..
И его слова навсегда остались в ее памяти. Думчев. говорил:
— И дни и ночи я жду, все жду, что народ ударит в набат и свергнет царей, и теперь в этой тишине я это ясно себе представил. И вот я слышу, как из грядущего дня сюда плывет, плывет этот набат… Я и песню слышу, совсем веселую… песню освобожденного народа… Хотите, я ее сыграю вам на скрипке?
Об этом вспомнила теперь Булай.
Думчев улыбался сейчас совсем как тогда. И все мягче и светлее становилось его лицо, все радостней шептал он:
— Может ли быть? Может ли быть?..
А когда Булай заговорила о годах войны, губы Думчева дрогнули, подбородок задрожал. Булай рассказала о победе, о восстановлении страны, о восстановлении их города Ченска.
— Знаю! Сам видел! Поют! И все понимаю! Знаю!
И слова эти прозвучали у него так искренне, так страстно и горячо, будто он узнал, признал что-то очень знакомое, близкое и родное, будто он увидел то, с чем давно сжился в своем воображении, с чем сроднился в своих думах, еще тогда, давным-давно. Столько было правдивости в этом его восклицании: «Знаю, знаю!», что Надежда Александровна подумала: уж не подшутил ли Сергей Сергеевич, когда говорил, что жил в какой-то необитаемой стране много-много лет?
Думчев вскочил с кресла и радостный помчался в гостиницу ко мне.
Итак, мы разминулись.
Я шел в это время из библиотеки в гостиницу. Надо взять чемодан и уехать наконец из этого города.
«Не забыть бы переложить вещи в чемодане… рукопись… оба экземпляра… на самое дно…» вспомнил я, уже подходя к гостинице.
Все чаще и сильней дождик. Надвигался с моря туман.
Гостиница. Ключа в шкафчике на обычном месте не видно.
Я распахнул дверь в свой номер, но тут же замер у двери.
Ярко горела лампа. Было тихо. Но где же рукопись Думчева?
На столе ее не было.
Она исчезла, пропала из номера.