Что случилось, то случилось! С этим вполне мусульманским девизом должен был познакомиться и наш герой, чтобы забыть недавно пережитое и обратить мысли на предметы почитания, которые должен был скоро увидеть. Направляясь в Иерусалим, путешественники проехали через деревню Голиа, находившуюся в трех милях от вечного города, здесь в долине Давид убил Голиафа. Наконец, под вечер, пилигримы поднялись на скалистую возвышенность и вдруг вскрикнули от радости: перед их восхищенными взорами предстал Иерусалим, освещенный багровыми лучами заходящего солнца. Леопольд и его путники въехали в Иерусалим и остановились в христианском квартале, где нашли убежище во францисканском монастыре Сан-Сальвадор.
На следующий день с 9 часов утра он начали осматривать все места, замечательные по совершившимся на них событиям из земной жизни Спасителя. Вечером же отправились к Святому Гробу. С благоговением вступил Леопольд в храм. У входа каждый был обязан заплатить сторожившим туркам 6 венецианских дукатов. Перед решеткой, окружающей место, где стоял крест, на котором Сын Божий страдал, путешественники совершили свою молитву. Погруженный в воспоминания крестных страданий Спасителя и ужасов великого события, празднуемого в великую пятницу, Леопольд с жаром молился о том, чтобы учение и смерть Иисуса Христа послужили -- также во спасение его покойным отцу, дорогой матери, Буссо и ему самому. Кончив молитву, рыцарь вместе с товарищами осмотрел как храм, так и его пределы с величайшим вниманием, желая запечатлеть в своей памяти все эти священные места. Между тем ночь наступила, спутники рыцаря вместе с монахами, провожавшими пилигримов, воротились в монастырь. Леопольд же хотел провести ночь там, где некогда положили Спасителя и попросил Шабати остаться с ним.
На следующее утро Леопольд и Шабати вышли из храма, причем жадные турки потребовали с них опять довольно много выходных денег. У дверей храма был настоящий базар, продавали четки, землю с масличной горы, иорданскую воду и пр. Леопольд купил многое на память. После обеда в монастыре путешественники поехали верхом в Вифлеем. Когда едешь от Иерусалима, Вифлеем представляет очень живописный вид. Гора, на которой возвышается город, невысока. Налево от Вифлеема находится монастырь святой Елены и место рождения Иисуса Христа.
Затем Леопольд с остальными товарищами и с Шабати уехали из Иерусалима назад в Рамлу. Тут путешественники надеялись получить известия от капитана корабля, с которым условились, чтобы он ждал их в Яффе для того, чтобы везти их в Александрию. Прибыв в Рамлу, они узнали, что Ахмет-бей уехал в Яффу, до ночи не возвратится и просил их не предпринимать ничего во время его отсутствия. Далее им сообщили, что капитан корабля объявил, что, прежде чем отправиться с ними в Египет, ему надо отвезти груз соли в Триполи и возвратиться оттуда со свежим товаром; он предлагал им или ехать с ним теперь в Триполи, или ждать в Рамле его возвращения. Путешественники были вне себя, потому что они теряли много времени, а главное -- денег. Они решились нанять верблюдов и ехать через степь.
Шабати увиделся на другое утро с Леопольдом и объявил, что сам бей желает с ним поговорить. Он скоро явится, но, несмотря, на его любезное обхождение, в манерах его проглядывала большая сдержанность.
-- Намерение ваше благоразумно, -- сказал бей. -- Я извещу Сансиасса Газы, чтобы он охранял вас от арабов пустыни. Исполнить это уже его дело, потому что далее Газы не простирается моя власть. Но вы должны снять одежду пилигримов, потому что шайки пустыни уважают только того, кто носит оружие. Следуй за мной, господин, -- прибавил он, обратившись к Леопольду, -- и выбери в моей оружейной, что нужно для тебя и твоих товарищей.
Наняв верблюдов, Ахмет сам распорядился насчет дальнейшего путешествия своих гостей -- тем самым указав на невозможность оставаться далее или возвратиться к нему впоследствии. Размышляя об этом, Леопольд шел возле бея, наклонив голову. Вдруг Ахмет остановился и положил руку на плечо рыцаря.
-- Что, брат мой, вспомнил в Солиме о моей просьбе?
Леопольд встрепенулся.
-- У гроба Салиба и на месте его рождения я усердно молился о твоем счастии и об исполнении надежд!
-- Благодарю тебя, брат мой и друг. Я теперь прощаюсь с тобой и отдаю это письмо Шабати, когда он в Египте с тобой расстанется, а ты направишь свой путь на север, он отдаст тебе это письмо и объяснит его содержание. Но прежде чем уехать отсюда, напиши на бумаге, где ты живешь и как тебя зовут на твоей родине. Когда мои надежды исполнятся, я тебе напишу об этом, чтобы ты мог также со мной радоваться. Клянусь, что корабль, который привезет тебе это известие, будет иметь всегда беспошлинный проезд! Прощай! Правда, день стирает слова ночи, но он не может стереть моей дружбы к тебе! -- Ахмет обнял его. -- Завтра, на пути в Газу, когда ты проедешь мимо тамариндовой рощи, обернись -- я буду стоять на крыше моего дома, чтобы еще раз пожелать тебе благополучия.
Он пожал руку Леопольда, посмотрел на него нежно и затем удалился тихими шагами.
18 августа, в 4 часа утра, все четверо сидели на своих верблюдах, в полном вооружении и в длинных арабских бурнусах.
Равнина, по которой ехал маленький караван, была пустынна, солнце жгло, это был только небольшой образчик того, что ждало их в настоящей пустыне. Вечером они приехали в Газу. Путешественников отвели к одному христианину, но так как у него в доме было мало места, они вынуждены были ночевать на крыше и только днем разделяли помещение с христианским семейством. На следующий день Шабати был отправлен к Сансиассе Газы с деньгами и подарками, чтобы попросить его дать эскорт для проезда через пустыню. Он обещал, сказав, что считает большой честью услужить друзьям своего друга Ахмета, но что надо будет им подождать восемь дней. Это было не очень приятно, но делать было нечего. 26-го августа прибыли наконец два араба из пустыни, но лишь с тремя верблюдами и одним дромадером. На первом верблюде поместились Леопольд и Шабати, на втором -- Гатштей и Шонберг, швейцарцу же Ведель назначил ехать на дромадере вместе с вещами, чтобы держать его вдали и таким образом помешать ему разговаривать с другими. Перед глазами путешественников лежала необозримая равнина, на которой не слышен был даже топот верблюда. Равнина эта похожа на неподвижное море, над которым раскинут темно-голубой шатер неба, с его бесчисленными, блестящими мирами. Нет ни малейшего ветерка, ни шороха, ни звука. Рад был бы услышать резкий крик орла или завывание шакала, потому что это все-таки признак жизни! Но мучительно мертвое молчание, в котором маленькая кучка живых существ проезжает пустыню, в которой она теряется подобно точке в вечном пространстве или, вернее, в беспредельности. Каждым овладевает боязнь смерти и заставляет его подумать о вечности. Путники наши ехали молча. Подобно миллионам блестящих глаз глядели на них звезды, они казались больше, будто придвинулись к земле. Каждому из странников казалось, будто небо над его головой побуждает его преклониться и прославить величие Бога в Его творениях. Вдруг Шабати заговорил с арабами, указав им бесчисленные белые точки на горизонте. Проводники засмеялись и объяснили ему, что это значит.
-- Помоги, Аллах, помоги твоему почитателю! Это измена, мы обречены на смерть! Они убьют нас, господин и ограбят! -- закричал Шабати.
-- Что с тобой, дурак? О чем ты хнычешь!
-- Видите ли вы в отдалении огни эти? Это шайка арабов, нет -- целое племя! Тс! Около десяти тысяч расположены лагерем вокруг костров. Если мы попадем в их руки -- мы пропали. Помоги, Аллах!
Странные мысли возникли в голове Леопольда, и им овладел страх. Неужели Сансиасса Газы выдал их в руки разбойников, чтобы разделить с ними добычу!
-- Твой страх нам не поможет! Что делать в этом случае?
-- Ничего нельзя делать, господин. Мы уже не можем уйти от них. Поверь мне, несколько сотен этих головорезов уже успели нас окружить и высматривают теперь, обратимся ли мы в бегство. Я не ожидаю ничего хорошего, пока шейх их не предложит нам своего гостеприимства у входа в его палатку!
-- Неужели, Шабати, нет никакого средства расположить их в нашу пользу и внушить им уважение?
-- Свет моих очей, солнце-путеводитель, будь прославлен! Алла иль Алла, Бог есть Бог! Да, господин, есть такое средство, и оно в твоих руках!
-- Что же это такое?
-- Когда в пустыне встретится враг, которого нельзя одолеть, то его ублажают сказками и песнями. О, запой, господин! Я привязал лютню к седлу твоего верблюда на случай, если ты захочешь усладить свое сердце и утешить друзей твоих в пустыне. Пой безыскусно, бессвязно и дико, как поют арабы!
-- Но как же, скажи мне?
-- Ты должен петь, как говоришь, только возвышенным слогом, но без рифм, коротко и отрывисто. В конце каждой строчки возьми несколько аккордов, как бы аккомпанируя себе. Вот так, например:
"Я солнце западной страны, сын золотой женщины! Я несу знамя великого Мелика севера, выступающего на войну с тьмою коней".
-- Довольно, я теперь знаю! Вели всем остановиться, мы должны переговорить с товарищами, чтобы никто из них не сделал ничего, что могло бы нам повредить. Объяви им об опасности и придуманном нами способе, чтобы избежать ее.
Караван остановился, как было приказано. Шабати и Леопольд сообщили об опасности и о том, что притворная гордость и спокойствие -- единственные средства спасения. Все с ним согласились, предупредительнее всех был Фогленг, причиной тому был страх. Он боялся, чтобы арабы прежде всего не напали на него и не убили его, так как на его дромадере находилось все добро путешественников. Решено было держаться вместе, и в таком порядке двинулись они в путь. Леопольд ехал впереди, Шабати отвязал лютню, вынул ее из кожаного футляра и подал Леопольду. Рыцарь провел по ней пальцами и взял несколько шумных аккордов. Тишина кругом была столь полной, ночной воздух так прозрачен, что звуки уносились далеко и раздавались точно в церкви.
Скоро рыцарь заметил множество темных точек, приближавшихся быстро с разных сторон, и он нарочно брал только отдельные аккорды, пока не разглядел, что это такое. То были всадники, окружившие караван на приличном расстоянии. Тогда Леопольд начал петь, и чувство, внушавшее ему слова, было так сильно и утешительно, что заставило его забыть об опасности, и, только окончив песню, он увидел то, что Шабати уже давно заметил.
Лагерь арабов был уже близок. Черные шалаши тянулись бесконечным рядом, между ними дымились костры. Когда иноземцы подъехали к шалашам, толпа всадников окружила их. Наконец друзья наши въехали на открытое место, где возвышалась большая палатка. Им приказали слезть с верблюдов и ожидать шейха, т. е. предводителя этих воинственных кочевников. Между тем как они исполняли это приказание, Шабати велел Леопольду взять в руки лютню и повторить свою песню как только он ему сделает знак. Через несколько минут явился шейх, пожилой, но еще бодрый мужчина, в длинном белом одеянии и опоясанный красной шалью, за которую был заткнут его ятаган, богато разукрашенный драгоценными камнями. На голове у него был красный тюрбан с орлиными перьями, в руке жезл. Его сопровождали десять или двенадцать вооруженных мужей, одетых в бурки, то были старейшины племени, которые составляли совет. Они расположились кругом, в середину его ввели путешественников, между тем как остальной народ, мужчины и женщины, теснились вне круга и с любопытством глядели на иноземцев. Пока все это происходило, Леопольд имел возможность и время осмотреться и набраться решимости. Когда вожди племени важно заняли свои места, Шабати выступил на середину, скрестил на груди руки и, низко поклонившись шейху, объяснил в длинной речи, что певец-иноземец -- друг его господина, Рамлинского бея, зятя иерусалимского паши, что он храбрый и сильный эмир севера, сын солнца, он приехал с генгиром вместо меча, чтобы посетить замечательные местности, особенно же храбрых арабских воинов. Теперь он из Иерусалима отправляется на Синай, а оттуда, по Красному морю, -- в Египет, чтобы затем рассказать своим соотечественникам, какие чудеса сотворил Аллах и в какие хорошие руки он отдал свои творения. Окончив речь, Шабати низко поклонился.
Раздались одобрительные восклицания. Шейх поднялся с места и сказал:
-- Если иноземный эмир приходит с такими мирными намерениями и такой надеждой на Бога, тогда пусть он сам расскажет нам в своей песне, кто он такой и с какой целью путешествует!
Шабати сделал знак, и Леопольд повторил свою песню, с той только разницей, что в конце каждой фразы переводчик повторял его слова подобно глашатаю. Пение нашего героя произвело удивительное впечатление. Шейх встал, подошел к Леопольду, обнял его и торжественно предложил быть его гостем.
-- Храбрый и искусный брат мой! Сыны пустыни приветствуют тебя! Народ мой будет служить тебе по дружбе, не требуя платежа. Будь моим гостем вместе с твоими товарищами, и да поразит меня ангел смерти в детях и внуках, если мы тебя не проведем безопасно до святой горы Амозиса (Моисея), на которой был дан вечный закон всем народам!
Арабы угостили путешественников всем, что только было у них лучшего. После ужина Леопольд опять взял свою лютню и вновь привел всех в восторг. Легли спать очень поздно, в голове рыцаря теснилось множество мыслей: простота и радушие арабов напомнили ему о нравах патриархальных времен, ему казалось, что он отдыхает в шатрах Авраама и Иакова.
На другой день шейх дружески простился с гостями и дал им сорок арабов под начальством собственного сына, чтобы проводить их до Синая. Во время пути не случилось ничего особенного.
Приехав в Каир, наши друзья вместе с другими путешественниками остановились у места сбора пошлины. Пока рассматривали товары купцов, торопившихся на базар, Леопольд и Шабати стояли несколько поодаль, возле своих верблюдов. Вдруг Шабати указал Леопольду на почтенного еврея с белою, как снег, бородой, он сидел среди своих чиновников и отдавал приказания.
-- Старик этот -- начальник еврейских сборщиков и, верно, один из их ученых раввинов, потому что здесь все занимаются этим выгодным ремеслом. Если нам удастся приобрести его расположение, тогда мы можем быть спокойны.
Леопольд сообщил переводчику, что у него есть рекомендательные письма штеттинских евреев.
-- Если они написаны по-еврейски, тогда они нам может быть, помогут. Дай мне их. Я передам их старцу от твоего имени.
Леопольд дал ему письма -- и Шабати отправился с ними к старику еврею. Переводчик был малый сведущий, перед шейхом пустыни он произнес длинную речь, тут же он понимал, что это ни к чему, поэтому молча стал перед иудеем, скрестив на груди руки.
Старик медленно повернул к нему голову.
-- Что такое?
-- Господин мой поручил мне передать тебе эти бумаги. -- Он подал их еврею.
Последний развернул бумаги, заглянул в них и с удивлением приложил руку ко лбу, потом прочел наскоро до конца оба послания и свернул их опять.
-- Кто ты такой?
-- Я Шабати, переводчик из Триполи.
-- Приведи ко мне твоего хозяина и его спутников вместе с верблюдами!
Шабати поспешил исполнить его приказание, и немецкие путешественники явились перед старцем с Леопольдом во главе.
-- Ты Леопольд фон Ведель, господин?
-- Да, это мое имя.
-- Что Сара, благородная и несчастная из нашего несчастного племени, все еще живет под твоим покровительством?
-- Она продолжает жить на земле моих отцов в доме который подарила ей моя покойная мать.
-- Прославляю Бога моих отцов, Авраама, Исаака и Иакова, что мне довелось увидеть хоть одного христианина, который жалеет наш бедный народ и не постыдился протянуть нам руку помощи!
Он сказал несколько слов одному чиновнику и отдал ему бумаги, потом он подозвал другого и также дал ему какое-то приказание.
-- Иди в мире, господин, вместе с твоими товарищами. Везде, на египетской земле, тебя будет охранять старый Наван-бен-Рагель, власть его отопрет тебе все двери, даже двери гробниц! Наслаждайся спокойно созерцанием нильских чудес, когда же возвратишься домой, скажи штеттинским евреям и осиротелой Саре, что мы приняли тебя, как будто ты из нашего племени! Деньги ты получишь, вещей ни твоих, ни твоих спутников никто не тронет. Но как чиновник, я не смею освободить тебя от пошлины. Во сколько ценишь ты ваше добро?
-- Нам оно стоило трех тысяч пиастров.
-- Хорошо так тебе придется заплатить здесь сто а в Александрии двести пиастров. Будь благоразумен, друг, и покорись необходимости. Зато никто не будет осматривать твоих вещей, как бы ни было много у вас драгоценностей. Но одно советую тебе: не носи при себе ничего, кроме денег! Александрийские евреи точно коршуны! Впрочем, они не могут иначе поступать, потому что слишком много вещей вывозится!
-- Я приехал не из-за драгоценных камней или выгоды, -- отвечал Леопольд, -- но для того, чтобы видеть творения Божии и сооружения человека.
-- Так, так, -- ответил, улыбаясь, старик. -- Зачем ты приехал, твое дело -- не наше. -- Он взял бумаги, отдал их Леопольду и при этом пожал ему украдкой руку. Потом он взял исписанный лист бумаги, к которому была приложена печать, подошел к турецкому офицеру, стоявшему тут же и, отдав ему с поклоном записку, шепнул ему что-то. Турок прочел бумагу и сделал знак рукой, Подбежал один кавас и получил бумагу вместе с приказаниями.
-- Садитесь на своих верблюдов, -- сказал офицер Леопольду и его товарищам, -- и въезжайте в город. Мир и благополучие да будет с вами!
Иноземцев привели в дом богатого венецианского купца Паоло Монако. Он принял их очень любезно и, приветствуя, сказал, что их ждет сюрприз.
Действительно, войдя в дом, они увидели Ганса фон Арнима и доктора Палудано, которые приехали в Каир час тому назад. Пошли с обеих сторон расспросы. Арним рассказал, что получил в Триполи присланные из Европы деньги и, так как капитан корабля отправлялся с новым грузом обратно в Египет, он и доктор решились воспользоваться случаем, чтобы соединиться с товарищами и продолжать с ними путешествие, прерванное ими только из-за недостатка средств.
Вечером, когда каждый удалился в назначенную для него комнату, настала для Леопольда минута прощания с Шабати. Переводчик полюбил его искренне и был очень печален, но делать было нечего. Капитан корабля ждал его, и он был обязан с ним ехать, чтобы донести Ахмет-бею, как он исполнил его поручение.
-- Поклонись от меня моему другу Ахмету, -- сказал рыцарь переводчику, и, отрезав один из своих длинных белокурых локонов, прибавил: -- Принеси ему эти волосы в доказательство, что ты видел, как я сжег его письмо. Прощай, Шабати.
Почти с благоговением взял Шабати белокурые волосы и, завернув их в кусок полотна, который вынул из дорожного мешка, положил в свой тюрбан и крепко обвернул последний вокруг своей бритой головы. Потом он поцеловал руку Леопольда и со словами: "Великий Бог есть единственный могущественный покровитель!" вышел из комнаты.
"Слава Богу, -- подумал Леопольд, -- стало быть, и эта страшная история теперь уже за мной. Вперед, дружище, берегись заводить в дороге слишком близкое знакомство, в другой раз могут выйти из этого большие неприятности".
Леопольд от старого Наван-бея узнал, что паша Египта -- бывший невольник христианин, взятый корсарами, теперь принявший ислам.
-- Я передал ему известие о вас, -- сказал старый еврей, -- и постараюсь сыскать для вас покровительство. Тем временем Галусса будет с вами.
В один из следующих дней Леопольд с товарищами отправился на невольничий рынок. Эта прогулка послужила поводом к серьезной ссоре между Леопольдом и его товарищами. Известно, что швейцарец Фоглин увидел в Рамле Ахмета и обеих женщин на крыше, вследствие чего он и Леопольд обменялись несколькими словами. Во время пребывания в Каире он тайно сообщил прочим товарищам свое интересное открытие. Его рассказ всех очень позабавил, теперь они имели случай подразнить Леопольда.
Товарищи его с неудовольствием заметили непонятное для них предпочтение, которое все оказывали рыцарю, равно как и то, что он на чужбине добивался таких привилегий, которых им никогда не удалось бы достигнуть. Узнав теперь его слабую сторону, они решились отплатить ему за оказанное им пренебрежение.
Торг невольниками производился в то время в Каире на длинной и узкой улице, по обеим сторонам которой были расставлены несчастные создания, предлагавшиеся покупателям. Продажа производилась, будто были выставлены не люди, а животные Путешественники шутили между собой не желает ли кто-нибудь из них приобрести невольницу, причем Арним язвительно спросил нашего героя, что он об этом думает.
-- Вам в особенности не следует упускать этого случая, потому, что, говорят, вы любите восточных красавиц!
-- Я об этом ничего не слышал, милостивый государь. У меня в доме довольно женской прислуги -- и потому я здесь предоставляю выбор вам.
-- Ого, господин рыцарь! Ну, конечно, кому в Рамлинском гареме предоставили самое отборное, тот, понятно, на этих красавиц и смотреть не хочет!
-- Прошу вас, господин, молчать до тех пор, пока мы приедем к себе на квартиру, иначе я буду вынужден проколоть вас шпагой, равно как и жалкого швейцарского сплетника!
-- Не нарушайте спокойствия, господа! -- закричал на Арнима Гандесса. -- Как здесь, так и вообще, пока вы находитесь на египетской земле! Я не потерплю, чтобы вы, оскорбляя своего товарища в то же время насмехались над обычаями народа, который оказывает вам гостеприимство. У нас тоже есть тюрьмы где вам можно будет вдоволь подумать о Рамле, и, клянусь бородой пророка, вам тогда мало будет пользы от того, что мы с вами земляки! Мне бы жаль было, -- обратился он уже мягче к Леопольду, -- если бы вы, друг мой, сделались виновником кровопролития, за которое здесь взыскивается еще строже, чем у нас!
-- Этого не будет, -- возразил рыцарь спокойно и решительно. -- Но мои соотечественники, так мало уважающие дружбу, пусть знают, что я везде и всегда сумею ответить как должно тем, кто меня оскорбляет Я прошу их не вызывать меня на то потому что всем нам пришлось бы от этого пострадать.
Этим дело кончилось, но с тех пор взаимные отношения спутников сделались холодными как лед. Они продолжали есть, пить и путешествовать вместе, но ни Леопольд не заботился о других, ни они о нем.
Все чувствовали тягость такого положения, и было весьма сомнительно, сохранится ли этот вынужденный мир, коль скоро они оставят за собой африканский материк. Вечером того дня они посетили дворец паши, фундамент и некоторые части которого были построены еще во времена фараонов. К дворцу прилегал великолепный сад, посреди его находился красивый павильон. Когда они проходили мимо, в нем сидело несколько пожилых турок за кофе и с трубками, кавас велел им низко поклониться.
-- Гандесса, -- раздался изнутри повелительный голос.
-- Это паша! -- шепнул чиновник. -- Подождите меня.
Он, согнувшись, вошел в павильон, путешественники же остановились.
Прошло несколько минут, наконец он вышел.
-- Паша просит вас к себе, идите и будьте осторожны!
Они вошли. В кругу пожилых турок сидел прежний галерный невольник, высокий крепкий старец с белой бородой и голубыми германскими глазами. Он заговорил с ними по-немецки, очень серьезно.
-- Меня радует видеть вас здесь, соотечественники, и мне кажется, что я обходился с вами как с друзьями. Я слышал, что между вами в последнее время возникло несогласие. Советую вам жить друг с другом по-братски. Я не только силен здесь, но власть моя простирается над морем до самых колон церкви св. Марка! Капитану, который вас повезет будет объявлено, что если с кем-нибудь из вас случится на корабле что-нибудь худое или возникнет между вами ссора и он это потерпит, то я велю отрубить ему голову, как только вступит он опять на египетскую землю! Он из-за своей выгоды не захочет этого! Итак, поезжайте с миром!
-- Мир и радость да будут с вами, господин! -- воскликнул тронутый Леопольд.
Через несколько часов они уже ехали вниз по Нилу, направляясь в Александрию. Здесь путешественники остановились в доме итальянского консула, последний осмотрел их бумаги и выдал им новые для проезда через все города полуострова.
На следующий день они сговорились насчет своего отъезда с капитаном венецианского корабля "Бризиэлла".
Так как у них оставалось еще свободное время, путешественники отправились в гавань, чтобы посмотреть египетские галеры, они увидели при этом несчастных невольников, вынужденных влачить на них свое существование. Вдруг швейцарец Фоглин, говоривший долго с одним из невольников, прибежал к товарищам, весь в слезах.
-- Милосердный Боже! -- вскричал он. -- Один из моих соотечественников уже пять лет как закован здесь в цепях. Он желает себе или свободы или смерти! Ах, если бы у меня было достаточно, денег, я выкупил бы его! Но, к несчастью, у меня осталось столько, сколько мне нужно, чтобы добраться до родины. Помогите вы ему, ради Христа!
Леопольд молчал. Прочие вынули свои деньги и начали считать их, но, так как бедняга стоил две тысячи пиастров, они не могли набрать такой суммы и вынуждены были отказать швейцарцу в его просьбе.
-- После того как вы со мной так дурно поступили, господин Фоглин, -- сказал вдруг Леопольд, -- я не думал найти у вас ни христианской любви, ни германской честности. Ради чести, которой всякий должен дорожить в своем ближнем, возьмите эти две тысячи пиастров и выкупите несчастного! Вот, друзья мои, восточная красавица, которую я себе покупаю!
Последовала сцена, которую невозможно описать.
Фоглин был вне себя. Все прочие стали теперь искренне просить прощения у Леопольда. Быть непримиримым не было в характере рыцаря, он пожал всем дружески руки. Фоглин же выкупил своего соотечественника, который от радости не мог выговорить ни слова, а только плакал.
11 октября "Бразиэлла" подняла свои паруса, Египет стал постепенно удаляться и, наконец, совершенно исчез из виду, погрузившись в голубые волны Средиземного моря.