Преобладающей чертой характера Елизаветы была зависть. Она завидовала как женщина, и как королева и нередко эти два оттенка страсти сливались в одном свирепом чувстве, убийственном для других и отражавшемся на самой Елизавете. Один только порок этот омрачал ее редкий характер и бросал мрачную тень на ее царствование. Как королева, она завидовала Марии Стюарт и ее сыну Иакову, как женщина -- настаивала на праве своем, чтобы мужчины, которых она отличала, любили только ее одну, и в глубине души завидовала каждой женщине, которая была тем, чем Елизавета никогда не могла быть -- супругою! Однако она допускала некоторые исключения, и бывали случаи, когда Елизавета выказывала исключительное великодушие. Но случаи эти, вообще очень редкие, никогда не применялись к мужчинам, к которым Елизавета чувствовала нежную склонность и которых, по ее мнению, она имела право любить.
После этого странно было бы, если бы Елизавета не заметила египетское ожерелье, которое Анна стала носить, узнав о приезде в Англию Леопольда. Завистливые, восхищенные и вместе с тем любопытные придворные дамы набросились на Анну и наверное постарались бы обратить внимание ее величества на это "чудо", если бы Елизавета сама тотчас же не заметила его. Она стала расспрашивать Анну, и, верная своему слову, последняя сказала, что это подарок одного дорогого и далекого друга.
-- Вы его любили и теперь еще любите?
-- Безнадежно!
-- Он умер?
-- Для меня он умер!
-- Значит, брильянты на груди вашей -- это его слезы! -- поцеловав Анну, сказала Елизавета. -- Почаще бывайте у нас, милая мисс. Мы понимаем вашу любовь и многое можем рассказать об отжившей и умершей любви!
С этого дня Анна сделалась при дворе "Persona grata", это тем более казалось удивительным, что среди этих леди и графинь древнейших английских фамилий, посол крошечного государства Валентин фон Эйкштедт играл очень незначительную роль. Ожерелье это выдвинуло Эйкштедтов на передний план при том дворе, при котором самая заносчивая родовая спесь всегда уступала место романтизму и обаянию таинственности.
Настал, наконец, день Елизаветы -- после Рождества Христова важнейший праздник в Англии описываемой поры. Двор отправился в Уайтхолл и в полдень вступил в длинный зал, выходивший окнами на место, приготовленное под турнир. Посредине зала находился портал, от которого вела на ристалище широкая лестница. В портале стояло под балдахином кресло ее величества и места для ее женской свиты. Придворные чины и министры разместились на покрытой коврами лестнице. Ристалище было окружено высокими эстрадами, верхние места которых занимались дворянством, а нижние -- ликующим Лондоном. Так как в день этот убранство улиц, дворцов и самого ристалища имело отношение лишь к Елизавете, то турнир мог быть только развлечением, в котором в честь "красоты и величия" Елизаветы участвовали лица, поклявшиеся "ради любви ее и чести подставлять сердце свое всякому копью". Дело не было, однако, настолько опасно и пламенно, каким оно казалось, но, как развлечение, оно представлялось довольно серьезным, и состязавшиеся могли ждать переломов рук и ног, опасных падений и ушибов. Рыцари, участвовавшие в турнире, имели поверх брони фантастические одежду и костюмы: один изображал короля дикого племени, другой -- ирландского вождя Гаргантюа, третий -- маврского принца, четвертый -- римского императора. Иные явились на ристалище верхом, другие -- в странных экипажах или на кораблях, на слонах, чудовищах или невиданных животных.
Турнир прошел как и множество подобного рода празднеств: кое-кто свалился с коня, несколько лошадей переломали себе ноги, а иному так досталось, что нельзя уже было принимать участие в турнире. Но вообще дело обошлось довольно сносно, и все полагали, что победителем останется граф Арундель, недавно помилованный королевой, как сообщник и сын казненного герцога Норфолкского. Уже была половина четвертого, как вдруг герольд поднялся до половины лестницы и обратился к королеве со словами:
-- Высокая и великодушная повелительница! Явился еще один рыцарь из чужих земель, следовательно, он не из числа подданных вашего величества! Он предъявил свои права на герб, родословную и дворянское звание, так что нельзя отказать ему в праве явиться на турнир, если только ваше величество не лишит его этой, подобающей рыцарю, чести.
Елизавета встала.
-- Если чужеземец -- рыцарь и испытан вами, то может он явиться к нам и попросить дозволения сразиться.
Герольд поклонился и поднял жезл.
-- Чужеземный, безымянный рыцарь, перед тобою открыто ристалище! Largesse!
Грянули трубы и литавры.
Хотя было это не больше, чем маскарад, но до того похожий на действительность, что легко мог обмануть каждого. Чужеземец сидел на дивном вороном коне, покрытом красной, настоящей восточной попоной. Ноги рыцаря, до чешуйчатой обуви, были покрыты белыми шелковыми шароварами, а верхняя часть тела -- широкою красной рубахой без рукавов, так что видны были его мускулистые геркулесовские руки и мощная шея. Вместо пояса на нем была драгоценная индийская зеленая шаль, за спиной у него развевался белый бурнус, голова была покрыта железным шлемом, вокруг которого обвивалась зеленая чалма, украшенная красным пером, в отверстиях шлема сверкали большие глаза. Вместо меча ему служил оружием ятаган. На его круглом щите был изображен в золотом поле черно-красный круг. Рыцарь медленно объехал вокруг ристалища и, преклонив копье, остановился перед Елизаветой.
-- О, величие милости и красоты! -- начал он. -- О ты, Елизавета, озаряющая и оживляющая Англию подобно свету небесному, дозволь также и чужеземцу преломить копье в сей торжественный для тебя день. Не для того приехал я, чтобы моею доблестью поклониться красе твоей, это подобает благородным сынам Севера, а не мне, одинокому сыну Востока. Являюсь я перед твоим престолом истины и любви с тем, чтобы ты изрекла нелицеприятный суд перед лицом всего мира. Имя мне Ахмет, бей Рамлы и Яффы. Как рыцарь и эмир являюсь я в защиту поруганной чести, непризнанной невинности и разбитой жизни одного безымянного странствующего друга, утратившего из-за меня и родину и любовь. Если между благородными дворянами Англии найдется человек, готовый сразиться со мною с тем, чтобы поддерживать право или бесправие, честь или бесчестие моего друга, то прошу тебя, пресветлая королева, дай на то соизволение твое.
-- Если ты, -- ласково сказала Елизавета, -- мужественный эмир, явился в Англию в защиту чести друга твоего и обращаешься к королеве Англии, как к судье в деле любви и верности, то ради столь высокого доверия, да будет тебе дозволено сражаться.
Чужеземец вынул какую-то блестящую странную вещь и прикрепил ее к концу своего копья.
-- Не как благодарность за такую милость, но чтобы ты убедилась, что действительно пришел я с востока, позволь, о высокая повелительница, повергнуть к стопам твоим дар благоговения.
Он приподнял копье, подъехал к лестнице, наклонил оружие к Уолтеру Роули и передал ему подарок.
-- Недавно я видел эту дивную диадему в руках иноземного благородного христианина, -- заметил Роули.
Изумленная Елизавета взяла блестящее украшение.
-- Богом клянусь, -- вскричала она, -- такая драгоценность красуется на груди одной известной нам особы! Милорды, позвольте сразиться Ахмету и пусть один из вас ответит на его вызов! Сэр Уолтер, -- прошептала она, -- тут кроется какая-то тайна! Назовите чужеземца, преподнесшего мне этот подарок.
-- Как только он сразится, я объявлю его имя, ваше величество, -- быстро ответил Роули.
Между тем граф Арундель приблизился к чужеземцу.
-- Ради милостивой и справедливой королевы Англии я сомневаюсь в праве, невинности и чести вашего друга! Объявите мне ваше настоящее имя! -- шепотом прибавил граф.
-- Леопольд, рыцарь фон Ведель! -- тихонько ответил тот.
-- Клянусь золотой медалью Григория, которому вы изменили, -- вполголоса сказал Арундель, -- вы сами тот бездельник, за которого хотите сразиться! Покрепче же держитесь в седле, имперский рыцарь!
Не ответив ни слова, Леопольд отъехал на западный конец ристалища, а Арундель -- на восточный.
Герольд поднял жезл, грянули трубы.
Противники пришпорили коней и съехались посредине арены. Конь восточного рыцаря осел на задние ноги под силой удара, копье его переломилось, Арундель барахтался на земле, а конь его упал в сторону.
-- Ахмет, бей Рамлы, выиграл! Хвала победителю! -- вскричал герольд.
-- Мужественный человек, клянусь нашей королевской честью! Сэр Уолтер, кто он такой?
-- Леопольд, рыцарь фон Ведель, ваше величество!
-- Германский рыцарь? Теперь мы догадываемся, кто друг его далекого друга! Ни слова об этом! Но все же, я не могу и не хочу принять его. Скажите ему еще раз, что письмо его будет принято к сведению и чтобы он не думал, будто мы не доверяем ему, в приличное время представьте его ко двору. Успокойте его хоть этим.
По окончании турнира Елизавета отправилась по галерее в свои покои. Проходя мимо нарядных дам, она приблизилась к Руфи и Анне фон Эйкштедт. Анна была чрезвычайно бледна.
-- Милая госпожа фон Эйкштедт, -- обратилась она к первой, -- проведите нас с мисс Анной в наши покои. В числе даров наших верных палладинов есть одна вещь, значение которой только вы можете объяснить нам.
Как обычно, прошло немало времени, прежде чем ее величество отпустила кавалеров и дам и удалилась с приближенными своими, чтобы одеться к банкету и балу, которые завершали празднество. Леди Мария, графиня Пемброк, обер-гофмейстерша, знаком указала Анне и Руфи выйти из зала боковым ходом. Одна негритянка -- редкость в Лондоне тогдашней эпохи -- провела их коридорами к маленькой двери и отворила последнюю -- и Анна и Руфь очутились в высокой комнате с одним окном, с позолоченным потолком и с кроватью под бархатным балдахином. Это была спальня Елизаветы.
Вскоре послышались шаги и голоса, отворилась дверь, и в комнату вошла сама Елизавета, заперла двери и медленно приблизилась к смущенной Анне, стала рассматривать ожерелье на ее груди.
-- Не знаю, милая мисс, случились ли с вами сегодня столь странные вещи, как с нами. Не желая вмешиваться в дела, которые скрывают от нас, прошу вас настолько быть со мной откровенной, насколько это необходимо для выяснения отношений наших к некоторой личности. Мы очень любим вас и надеемся, что, как женщина в отношении женщины, вы оцените это и будете действовать согласно этому, поэтому будете откровенны.
-- Ваше величество, -- внезапно покраснев, ответила Анна, -- я буду откровенна в отношении Елизаветы, первой девицы Англии.
-- Этого только и хотим мы в настоящую минуту! Вы узнали этого... бея Рамлы? Кто он такой?
-- Я узнала его по черно-красному кругу на щите. Это -- Леопольд фон Ведель.
-- Он предложил мне подарок, который, как полагаю, из одного источника с вашим ожерельем. Посмотрите!
И Елизавета показала головной убор, далеко уступавший богатством ожерелью Анны. То был ободок в виде змеи из зеленой бронзы, и на нем находилось двенадцать точно таких же изумрудов, какими украшалось ожерелье Анны.
-- Мне известна эта вещь, это корона древней египетской царицы, -- вздрогнув, ответила Анна.
-- Следовательно, Леопольд -- это далекий, умерший для вас друг? Вы некогда любили его и... и Ахмет приехал для того, чтобы копьем добыть себе любовь и честь? Подите сюда, милая, сядьте подле меня и расскажите о ваших и его страданиях! Для нас, для вас и для него -- это важнее чем вы думаете!
Во всем облике Елизаветы было столько нежности и вместе с тем болезненной тревоги, что, не в состоянии противиться, Анна рассказала королеве о своей любви и юношеской привязанности Леопольда, о скитальческой жизни Леопольда и, наконец, о письме Ахмета, окончательно порвавшем их связь. Леопольд в отчаянии отправился скитаться по свету, и Анна свиделась с ним только в Англии.
-- Из дурно понятой, преувеличенной женской скромности, в порыве негодования вы сделали величайшую глупость, милая Анна, и повергли в несчастье и себя и его! Ах, милая моя, сколько раз я верила любви мужчин и -- обманывалась! Можете ли вы знать, в какую бездну повергло его отчаяние?
-- О, я догадываюсь, -- воскликнула Анна. -- Мой брат встретил Леопольда в Аслей-Галле, после аудиенции у сэра Уолсинхэма.
-- Прежде чем он отправился в Шотландию?
-- Да, фон Ведель сказал брату, что теперь я могу быть спокойна и что если бы я даже снова полюбила его, то он считает себя недостойным меня.
Елизавета встала и стала ходить взад и вперед по комнате.
-- Действительно, его положение отчаянное! Он стоит между вечным позором и смертельной опасностью.
-- И вам известны этот позор и опасность, ваше величество?
-- Молчите, дитя! Известны -- и потому именно я молчу! Говорить об этом -- значит подвергать его смерти и позору, и не его одного! Уповай на Бога, подобно мне! Господь, возведший меня на престол Англии, в должное время защитит меня, тебя и его! Я и сама блуждаю еще во мраке, но с этой минуты многое стало ясно мне. Скажу, однако, -- и глаза Елизаветы сверкнули -- что если я ясно увижу перст Божий, то смело пойду по указанному мне пути, хоть бы кровью обагрились ноги мои! Довольно! Забудьте о том, что мы говорили! Возложите мне на голову символ бесконечности, пусть знают, что я почтила его подарок, пусть видят, что твое ожерелье и эта диадема из одного источника!
Анна и Руфь повязали диадему на светлые волосы Елизаветы, затем она отпустила их с приказанием присутствовать на балу. Диадема королевы возбудила живейшее внимание, так как сходство ее с ожерельем Анны тотчас же было подмечено. Каких только ни делали предположений!
Но герою их, Леопольду, от этого было не легче, напротив, его положение стало опаснее, чем когда-либо. Конечно, его появление на турнире, его подарок и тайный разговор Анны и королевы содействовали постепенному уменьшению недоверия Елизаветы, но, с другой стороны, турнир слишком выдвинул вперед Леопольда и таким образом подвергал его усиленному надзору и несомненным преследованиям со стороны папско-стюартских заговорщиков. Благосклонность сэра Уолтера не могла доставить Леопольду большой помощи, так как самому Роули приходилось бороться с могучими противниками. К тому же время становилось все беспокойнее, мрачный и невидимый круг внешних и внутренних врагов все теснее сплачивался вокруг королевы, и следовало выждать удара, который должен был бы разоблачить замыслы врагов, удар смертельный, но от кого -- это пока было неизвестно.
Только один раз в году, в Рождественские святки, Елизавета обедала публично, и народ мог видеть тогда королеву во всем торжественном величии ее сана. По этому случаю Елизавета позволила Роули привезти Леопольда в Гринвич. Она обедала одна под бархатным балдахином, в тронном зале, гофдамы обедали за особым столом у дверей, а весь мужской придворный штат стоял вокруг королевы. Министры, придворные сановники, следовательно, Роули и Лестер, прислуживали ей, стоя на коленях, а публика медленно проходила подле королевы. Увидев Леопольда, Роули подошел к Елизавете, стал на колено и назвал по имени фон Веделя.
-- Клянусь душою моего отца, -- шепотом ответила она, -- это образец совершеннейшего и красивейшего мужчины! Дай Бог, чтобы и сердцем он был настолько же хорош!
Она кивнула головою Леопольду и в знак приветствия подняла руку.
-- Пусть он не показывается и не бывает вблизи нас, сэр Уолтер, возьмите его к себе в дом, это было бы лучше всего. Вы не можете себе представить, до какой степени важно на какое-то время скрыть его от взоров всех.
Леопольду пришлось повиноваться приказанию Елизаветы, и шлюпка Роули перевезла фон Веделя вместе с его багажом и прислугой во дворец любимца королевы.
1585 год начался печально. В Нидерландах испанцы были всемогущи, гугеноты и Гизы готовились во Франции к беспощадной борьбе, а Филипп II затрачивал миллионы на сооружение флота против Англии. В Уэстморленде и Нортумберленде происходили беспрестанные собрания, в Норфолке господствовало подозрительное движение, даже в самом Лондоне ощущалось смутное инстинктивное предчувствие грядущих бедствий. Вследствие всего этого флот был приведен в боевую готовность, лорд Говард Ноттингем, назначенный адмиралом, отплыл к важным гаваням Англии, а Роули поручено начальствовать над флотилиями Темзы. Городская милиция была наготове, богатая буржуазия сформировала артиллерийские роты в пятьдесят орудий.
20-го февраля Елизавета сидела в своем рабочем кабинете. На сердце у нее было тревожно, душу ее, обыкновенно столь твердую и спокойную, терзали теперь сомнения, и никогда еще не сознавала Елизавета до такой степени, что, несмотря на свой твердый характер, она не больше чем слабая женщина.
Вдруг дверь смежной комнаты отворилась, и вошла негритянка.
-- Пришел доктор Парр.
-- Парр?! Впусти его, но не отходи от двери... Быть может, ты понадобишься мне.
Вошел Уильям Парр. Он был страшно бледен и торопливо правой рукой пытался высвободить из мантии свою левую руку, в которой находились бумаги.
-- Назад!
Елизавета встала, широко раскрытые глаза грозно устремились на доктора.
-- Отойдите назад! Знаете ли вы, доктор, что снилось мне в эту ночь? В этой комнате мне пустили кровь, кровь брызнула, а вы с ножом стояли подле меня.
-- Господи! -- бросаясь на колени, крикнул Парр. -- Я погиб!
-- Милосердный Боже, это убийца! Помогите!.. Сюда! Стража, схватите изменника!
Негритянка, как кошка, бросилась на Парра, и, минуту спустя, в комнату вбежали телохранители.
-- Обыщите его и свяжите! Где Беддингфилд?
-- Здесь, ваше величество!
И с этими словами Беддингфилд приподнял Парра, из правой руки которого вывалился нож.
-- Вот смертоносное оружие! -- вскричал Беддингфилд. -- Цепи сюда, позовите придворных! Лондонская милиция пусть станет в ружье!
Через несколько минут комната наполнилась кавалерами с обнаженными шпагами, леди Пемброк поспешила к королеве. Парр оправился.
-- Сознайся, чудовище, в преступлении. Кто подкупил тебя? -- вскричал Лестер. -- Между тобой и Богом -- одна только смерть.
-- Милосердия, государыня! О, будь проклята власть папы! Она -- мать всяческой лжи... Меня подкупил Григорий XIII в то время, когда я учился в Риме... Мне обещали богатство и вечное блаженство.
-- Он сознался! -- вскричал Бурлейг. -- Везите его в Тауэр, а я отправлюсь к нему домой!
Елизавета упала в кресло и закрыла лицо руками. Слезы катились из глаз ее.
-- О, если бы я знала, Господи Боже мой, зачем ты позволяешь столь многие покушения на жизнь мою!
И в гневе она разорвала на себе ворот и корсаж.
-- Сюда разите и, если можешь Ты, Господи, взирать на это, то пусть наконец поразит меня железо! Нет у меня ни защиты, ни оружия, я только слабая женщина и Тебя, Боже, прошу, умилосердься надо мной!
-- Не богохульствуй, Елизавета, даже в этот тяжкий час! -- твердо сказал Беддингфилд. -- В молодости тебя несказанно терзали, держали в заключении, и я был твоим тюремщиком. Но вот голова моя поседела, а ты стала великой королевой. Возложи все на суд Божий. Бог укрепит тебя, и тогда лишь коснется твоего царственного тела человеческое коварство, когда прольется кровь моя и лягу я у ног твоих!
-- Да, Беддингфилд, ты хорошо поступаешь, упрекая нас в малодушии. Славлю и благодарю Тебя, Господи, спасшего меня предчувствием сердца моего и пресвятою волею Твоею.
-- Вас предостерегали, ваше величество?
-- Да! В течение полугода предостерегали!
-- Но почему же, государыня, -- сказал изумленный Лестер, -- вы так часто и так близко подпускали к себе убийцу?
-- О, Дадли, Дадли, не тебе бы говорить это! Если бы мы предали суду всех, относительно которых нас предостерегали, то пришлось бы нам перешагнуть через много голов для выполнения Богом возложенных на меня обязанностей! Молчите! Каждого из нас постигнет Господня кара в свое время! Лорд Ротсей! Шлюпку с десятью гвардейцами! Немедленно привезите милорда Роули и германского рыцаря фон Веделя. Посланник фон Эйкштедт должен также приехать с женой и сестрой. После обеда соберется государственный суд. Ступайте, господа, а вы, милая Пемброк и Беддингфилд, останьтесь. О, зачем так тяжела корона!
В это время сэр Уолтер Роули и Леопольд фон Ведель сидели за поздним завтраком. Они только что возвратились с флота, стоявшего на Темзе, и, погруженные в морской разговор, не слышали шума, подобного урагану, пронесшемуся от Уэстминстера до Сити, так как окна их комнаты выходили на реку и в сад. Вдруг грянули все пушки Тауэра.
-- Черт побери, что это такое? -- вскричал Роули. -- Это тревога!
Он вскочил и открыл окно.
-- Бьют набат! В городе волнение!
-- Что это такое, Джордж? -- закричал Роули вошедшему камердинеру.
-- Не знаем, милорд! Но вот королевская шлюпка с гвардейцами и лордом Ротсеем.
-- Шляпу, шпагу и плащ! Что случилось, милорд? -- закричал он вошедшему.
-- Четверть часа тому назад доктор Парр угрожал ножом ее величеству!
-- Парр? -- вскричал Леопольд. -- Королева жива?
-- Благодаря Богу! -- ответил Ротсей. -- В минуту совершения преступления совесть пробудилась в мерзавце, и он сознался перед королевой, что его подкупил Григорий. Ее величество требует к себе вас и этого господина, если его зовут Леопольд фон Ведель.
-- Позвольте мне захватить только одну бумагу, -- сказал Леопольд и поспешил в смежную комнату.
Скоро они уже были на реке. Темза была запружена лодками, как в день въезда королевы в Лондон, только не радость была причиной всеобщего возбуждения. Выйдя из конторы, мастерской или магазина, каждый так и бросался в шлюпку с пикой в руке, повязав только меч поверх будничного кафтана.
-- В Уайтхолл! Да будут прокляты испанцы и папа! Вперед, за королеву Англии! -- раздавалось повсюду.
Наконец, шлюпка причалила к лестнице Уайтхолла, и Леопольд с Роули прошли прямо в замок. Гвардейцы остались в коридорах, а Ротсей провел Роули и Леопольда в небольшой зал, между кабинетом королевы и аудиенц-залом, в котором находилась теперь Елизавета.
-- Извините, милорды, -- сказал Сеймур, камергер и родственник королевы, -- но королева принимает теперь представителей от парламента и Сити.
Через два часа вошла, наконец, леди Пемброк.
-- Милорд Роули, не угодно ли вам войти с рыцарем фон Веделем в кабинет ее величества?
Она указала на противоположную дверь и когда они вошли, леди Пемброк отворила дверь аудиенц-зала и Елизавета, опираясь на руку Лестера, вошла со своей свитой.
-- Благодарю вас за любовь вашу, -- сказала она. -- После такого волнения мы нуждаемся в некотором снисхождении. Пусть остается Уолсинхэм для отправки необходимых бумаг, а, относительно прочего, мы желаем в спокойствии закончить этот день.
Стоя на пороге своего кабинета, она несколько раз поклонилась. Все удалились.
-- Обождите здесь, сэр Френсис. Хотя бы небо упало на землю, Беддингфилд, но мы никого не желаем принимать теперь, за исключением Роули.
В сопровождении леди Пемброк Елизавета вошла в комнату, бывшую недавно свидетелем угрожавшей ей смертельной опасности и ее счастливого спасения.
Едва только Роули увидел ее, как тотчас же опустился на колени.
-- Да сохранит Бог мою возлюбленную королеву!
Елизавета быстро подошла к Роули и положила ему на плечи обе руки.
-- Да, да, сэр Уолтер, вот участь вашей королевы!
И, ласково откинув волосы с его лба, она продолжала:
-- Милый мой, не ты один мореход, народ, волнуемый бурями времени, -- это наш океан!
Она подняла его и подошла к Леопольду.
-- Чувство стыда -- не унизит даже королеву. Нам стыдно перед вами! Вильгельм был прав, полагаясь на вас! Извините меня! Но я отблагодарю вас тем, что дороже всего для вас.
Она откинула занавесь. В спальне королевы стояла Анна фон Эйкштедт.
-- Боже милосердный! -- вскричал Леопольд.
Елизавета привела Анну в объятия Леопольда.
-- Если вы не безумец, то отправляйтесь с нею на родину и -- будьте счастливы.
Ей отвечали немым объятием и сдержанными рыданиями. Вдруг Леопольд вздрогнул, как будто очнулся.
-- Нет, ваше величество, нет! Как ни счастлив был бы я обладать Анной, но я не исполнил еще моей обязанности, не исполнил последнего завета Вильгельма Оранского! Вы не доверяли мне относительно доктора Парра, но сегодняшний день доказал, что я говорил правду. Поверьте, по крайней мере, теперь, в опаснейший заговор Бабингтона и Тимборна! Филипп слишком долго таил свой план, чтобы в решительную минуту не привести его в исполнение.
-- Новый заговор? -- вскричал Роули.
-- Ни изумлений, ни разъяснений! -- вскричала королева. -- Говорю вам, это вздор! Неужели вы хотите связать вашу жизнь с этим, в сущности, нелепым призраком? Будьте уверены, в этом-то, по крайней мере, вы ошибаетесь. Я не настолько неблагоразумна, чтобы пренебречь предостережением Вильгельма и вашими указаниями. Дело в точности исследовано, и оказалось оно совершенно несостоятельным. Нет, Филипп не может так далеко зайти против меня, его невестки!
-- Вы жестоко ошибаетесь, государыня! -- печально сказал Леопольд. -- То же самое говорил Вильгельм Оранский, но как далеко зашел Филипп, доказано кровавым днем 10-го июля. На коленях умоляю вас, позвольте мне закончить мое дело! Честью моей и кровью ручаюсь, что я открою и этих убийц!
-- Довольно. Я не хочу этого, сэр! Не заставляйте меня открывать последние, тайные мои доводы! С заговором этим -- допустив, что он существует -- связана не одна дорогая жизнь! Если бы Бабингтон и Феррети действительно участвовали в заговоре, тогда милорд Лестер, мой родственник, друг моей юности, человек которого я некогда любила, которого я превозносила над всеми, оказался бы простым убийцей, презреннее всякого пса, бросающегося на своего господина. Нет! -- вскрикнула она. -- До такой степени сомневаться в людях, в английской чести, в королевской крови Дадли -- я не могу, я не должна! Заставьте меня бороться с сатаной в образе человеческом, но не с друзьями, не с дорогими сердцу людьми. Даже преступление имеет пределы! Если я ошиблась, то ошиблась по-королевски, и ради этого можно погибнуть и с презрением покинуть этот неблагодарный свет!
Леопольд преклонил колено перед Елизаветой и поцеловал ласково протянутую ему царственную руку.
-- Прощайте, великодушная и заблуждающаяся государыня! Придется мне оплакивать и Вильгельма Оранского, и вас, а имя мое, вместе с именем того мерзавца, будет запятнано клеймом наемного убийцы Филиппа! Но на тебя, Анна, не падет позор! Еще раз и навеки я отказываюсь от тебя! Я отправляюсь в Кремцов, устрою мои домашние дела и затем -- во Францию, сражаться за угнетенное протестантское вероисповедание! Но в доказательство того, королева, что все вокруг вас -- обман и ложь, что приближенные играют вами и, нарушая вашу волю игнорируя ваши распоряжения, проводят собственную волю и политику, скажу вам одно: хотя сэр Уолсинхэм и позволил мне отправиться в Шотландию, но не допускал меня к вам потому только, что я видел то, что ему не нравилось. Он, Гундстон и лорд Вильерс хотят, чтобы вам наследовал Иаков, но я изложил в моем донесении, что Англии не нужен трус и род попов. Я стою здесь, а Уолсинхэм там! Кто из нас обманщик?
Елизавета выпрямилась, ее лицо, шея и грудь побагровели.
-- Если это правда, то да умилосердится Господь над нашею бедною душою! Лорд Роули, позовите Уолсинхэма!
-- Вот копия с донесения моего вашему величеству.
-- Хорошо, очень хорошо!
Вошел Уолсинхэм.
-- Подойдите, сэр, и защищайте вашу честь. Сообразно ли с истиной сообщили вы мне содержание донесения фон Веделя насчет Шотландии?
-- Нет! Я не докладывал того, что он считал истиной.
-- Следовательно, вы скрыли от меня ту часть донесения, которая более всего представлялась мне желательной?
-- Да! Я полагал, что государыне следует знать не желательное, а необходимое.
-- И вы, бессовестный человек, хотите помимо нашей воли вести нас путем, который считаете необходимым? Но прежде чем Иаков увидит Уайтхолл, прежде чем ты, Гундстон и Вильерс сделаетесь его министрами, я прикажу выставить головы ваши на Лондонском мосту и в Темпбери!
-- Прикажите, ваше величество! По крайней мере, мы не увидим, что одна половина цветущей, вами созданной Англии, достанется испанцам, а другая -- Джону Ноксу!
-- Говорите, фон Ведель! Вы мастер на слова! Что видели вы собственными глазами в Шотландии?
-- Что сэр Френсис, Гундстон и Вильерс соединились для того, чтобы ввести вас в заблуждение. Насколько учен двадцатилетний король Иаков, этого я не знаю, меня не допустили к нему. Но я видел Иакова в церкви в Джонстоне, среди его нищенского народа, который даже шапки не снимал перед своим королем! Я видел, как с кафедры, точно школьника, епископ поучал Иакова относительно монарших обязанностей последнего. Кто позволяет с презрением относиться к себе, тот раб своего народа, и если шотландцы его терпят, то англичане, любящие, почитающие и доверяющие своему повелителю, не потерпят трусливых Стюартов! Таково мое мнение!
-- Заявляем вам, Уолсинхэм, что никогда сын Марии не унаследует королевство наше, никогда! Выбирайте: вы или прямо отсюда отправитесь на пожизненное заключение в Тауэр, или поклянитесь повиноваться мне.
Уолсинхэм стал на колени.
-- Клянусь, хоть бы было это на погибель Англии.
-- Противодействовать этому -- это наше дело!
Дверь отворилась, и вошел Берлейг с бумагами.
-- Простите, ваше величество! Прочтите, что найдено в доме Парра и в чем он добровольно сознался.
Он подошел к королеве и указал ей на несколько подчеркнутых в бумаге строчек.
-- Арундель, старший сын лорда Норфолка, тоже замешан и... Так пусть же действует только закон! Но нет, не теперь! Молчите под страхом смертной казни! Пусть он еще больше запутается в собственных сетях!
-- Не угодно ли убедиться в справедливости дела относительно испанского посольства? -- спросил Леопольд.
-- Да, если это правда.
-- Во время турнира я стоял перед вами подле Арунделя, тихонько потребовавшего от меня моего имени, которое я и объявил ему. "Клянусь золотой медалью Григория, которому вы изменили, вы негодяй!" -- сказал Арундель.
-- Заговор, относительно которого Вильгельм Оранский предостерегал вас, я считаю теперь действительно существующим и всеми способами постараюсь раскрыть его! -- начал Уолсинхэм. -- Позвольте мне действовать ради вас и Вильгельма Оранского.
-- Ради Англии! Берегитесь, однако, сэр Френсис, в Тауэре еще много места для изменников!
-- Прощайте, ваше величество, прощай, Анна! -- сказал Леопольд. -- Никогда я не увижу тебя, разве привезешь ты мне из Англии чистым мое доброе имя!
-- Должна привезти! -- вскричала Елизавета. -- Две женщины, чтущие ваше самопожертвование, хранят в сердце воспоминание о вас и лучшим убором своим считают подаренные вами драгоценности. Дух Вильгельма Оранского выведет вас к свету!
Девять дней спустя Леопольд уехал из Лондона, ни разу не повидавшись с Анной.