Въ роскошной Турени, въ этомъ "саду Франціи", -- странѣ, произведшей на свѣтъ Рабле, -- родился весною 1799 г. и Оноре де-Бальзакъ, натура необыкновенно богатая, полная силъ, съ горячею кровью и изобрѣтательная. Въ одно и то же время грубый и нѣжный, суровый и чувствительный, способный къ мечтательности и къ зоркому наблюденію, онъ соединялъ въ своемъ сложномъ духовномъ организмѣ способность глубоко чувствовать съ талантомъ геніальнаго созерцанія, серьезность изслѣдователя съ причудливостью веселаго разсказчика, даръ изобрѣтателя съ наклонностью художника изображать въ неприкрытой наготѣ формъ то, что онъ наблюдалъ, прочувствовалъ, открылъ и создалъ. Онъ былъ какъ бы созданъ для того, чтобъ отгадывать и разглашать тайны общества и всего человѣчества.
Крѣпкаго сложенія, средняго роста, широкоплечій, угловатый, съ лѣтами склонный къ полнотѣ, онъ былъ надѣленъ толстою шеей атлета, бѣлою, какъ у женщины, черными волосами, жосткими, какъ лошадиная грива, наконецъ взоромъ отважнымъ, какъ у укротителя львовъ. Глаза его сверкали какъ два алмаза и, казалось, видѣли сквозь стѣну, что дѣлается въ домахъ, и читали въ сердцахъ людей, какъ въ открытой книгѣ. Это былъ истинный Сизифъ труда.
Бѣднымъ, одинокимъ юношею пришелъ Бальзакъ въ Парижъ, влекомый неодолимою страстью къ литературѣ и надеждою составить себѣ имя. Отецъ его, какъ и всѣ отцы, былъ недоволенъ тѣмъ, что сынъ, за которымъ никто не признавалъ особенныхъ талантовъ, предпочелъ юридической карьерѣ литературную, и поэтому онъ почти вполнѣ предоставилъ его самому себѣ. И вотъ онъ сидѣлъ на своемъ мрачномъ чердакѣ, безпомощный, въ холодѣ, закутавшись въ пледъ, съ кофейникомъ съ одной стороны стола и чернилицей съ другой. Онъ смотрѣлъ на кровли домовъ громаднаго города, который ему суждено было впослѣдствіи не разъ изображать и обратить въ свое духовное достояніе. Видъ изъ окошка былъ не обширенъ и не красивъ: обросшіе мхомъ кирпичи, то освѣщаемые солнцемъ, то омываемые дождемъ, водостоки, печныя трубы и дымъ. Комната была неудобна и некрасива. Холодный вѣтеръ дулъ въ двери и окна. Мести полъ, чистить платье, дѣлать нужныя покупки по самой дешевой цѣнѣ -- вотъ тѣ занятія, которыми долженъ былъ начинать свой день молодой поэтъ. А между тѣмъ онъ обдумывалъ уже большую трагедію "Кромвель". Развлеченіемъ служила прогулка по сосѣднему кладбищу Père Lachaise, откуда всѣ любуются Парижемъ. Съ этихъ холмовъ молодой Бальзакъ (какъ впослѣдствіи его Растиньякъ), мѣряя глазами громадный городъ, мысленно давалъ себѣ слово, что рано или поздно тамъ будутъ произносить его пока еще безвѣстное имя и прославлять его. Трагедію онъ вскорѣ оставилъ, -- дарованіе его было новаго закала, любило лишь конкретное. Поэтому онъ не могъ мириться съ безжизненными правилами и отвлеченностями французской драмы. Кромѣ того юному отшельнику, который какъ бы въ видѣ испытанія ушелъ изъ отцовскаго дома, нужно было какъ можно скорѣе завоевать себѣ независимость. Онъ принялся писать романы. Правда, онъ ничего не пережилъ, что могло бы дать прочную основу и истинную цѣну его произведеніямъ, но онъ обладалъ живымъ, необычайно плодовитымъ воображеніемъ, довольно много читалъ и могъ дать своимъ созданіямъ приличную форму, свойственную этого рода литературѣ. Уже въ 1822 году онъ издалъ подъ разными псевдонимами пять такихъ романовъ, а въ 1823--1825 годахъ ихъ вышло еще больше. При всемъ своемъ самолюбіи онъ не превозносился ими, а смотрѣлъ на нихъ чисто съ финансовой точки зрѣнія. Въ 1822 году онъ писалъ сестрѣ: "Не посылаю тебѣ романа "Birague" потому, что это -- просто литературное соchoimerie... Въ "Jean Louis" найдешь ты нѣсколько забавныхъ шутокъ и нѣкоторые характеры, но планъ цѣлаго неудаченъ.
Единственная заслуга этихъ произведеній, милая моя, заключается въ томъ, что они принесли мнѣ тысячу франковъ. Впрочемъ эта сумма дана мнѣ долгосрочными векселями. Заплатятъ ли ее?" -- Кто прочелъ хоть два изъ первыхъ произведеній Бальзака, тотъ не признаетъ этого приговора слишкомъ строгимъ.
Въ нихъ есть нѣкоторая verve -- вотъ все, что можно сказать о нихъ хорошаго.
Но весьма сомнительно, чтобы когда-нибудь та единственная заслуга, которую Бальзакъ признаетъ за ними, была значительна и существенна. И мы думаемъ такъ не потому только, что Бальзакъ въ своихъ романахъ изображаетъ въ невыгодномъ свѣтѣ издателей, награждающихъ его векселями {См. Un grand homme de province à Paris}, -- нѣтъ, мы знаемъ, что онъ въ 1825 г., доведенный до отчаянія своимъ стѣсненнымъ положеніемъ, вдругъ рѣшился на время оставить литературу и зарабатывать хлѣбъ книжною торговлей и типографскимъ дѣломъ.
И вотъ онъ, мозгъ котораго неутомимо создавалъ всякаго рода планы, напалъ на мысль -- приняться за изданіе классиковъ, каждаго въ одномъ томѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что подобными изданіями, тогда еще неизвѣстными, можно сдѣлать выгодный оборотъ. Это предпріятіе, вѣрное по основной мысли, имѣло ту же судьбу, какъ и всѣ позднѣйшія коммерческія спекуляціи Бальзака: оно обогатило другихъ, а виновнику принесло лишь убытокъ. То же самое случилось, когда онъ въ 1837 г. въ Генуѣ, обрмененный массою долговъ, случайно вспомнилъ, что римляне далеко не разработали тѣхъ серебряныхъ рудниковъ, которые они открыли на островѣ Сардиніи. онъ сообщилъ свою мысль одному генуэзцу и рѣшился продолжать это дѣло. Въ 1838 г. онъ предпринялъ трудную поѣздку на островъ, потребовавшую много времени, съ цѣлью изслѣдовать шлаки въ рудникахъ, нашелъ все такъ, какъ предполагалъ, и сталъ хлопотать въ Туринѣ о дозволеніи на разработку копей. Но оказалось, что генуэзецъ уже раньше успѣлъ выхлопотать дозволеніе и теперь шелъ вѣрнымъ путемъ въ обогащенію. Конечно, многія изъ спекуляцій, постоянно возникавшихъ въ дѣятельномъ умѣ Бальзака, были несбыточны, но и тутъ все-таки обнаруживался его геній. Гёте былъ какъ бы особою природой въ природѣ, такъ что, случайно бросивъ взоръ на пальму, онъ открылъ тайну метаморфозы растеній, а увидавши полураспавшійся черепъ овцы, онъ положилъ основаніе философической анатоміи. Такъ и Бальзакъ и въ маломъ, и въ великомъ былъ изобрѣтателемъ и всюду открывалъ невѣдомое другимъ. Подобно вдохновеннымъ людямъ среднихъ вѣковъ, онъ напередъ зналъ, гдѣ спрятаны сокровища. У него былъ и волшебный жезлъ въ рукѣ, который самъ собою опускался надъ золотомъ, безъименнымъ, безстрастымъ героемъ его произведеній. Правда, ему не удалось добыть сокровищъ, -- онъ былъ чародѣй, поетъ, но не практическій дѣятель.
Уже и въ первомъ случаѣ его замыселъ былъ такъ же заманчивъ, какъ и широкъ. Онъ хотѣлъ быть въ одно время и словолитцемъ, и типографщикомъ, и книгопродавцемъ. Онъ написалъ даже введеніе къ своимъ изданіямъ классиковъ и съ жаромъ принялся за выполненіе прекраснаго плана. Бальзакъ уговорилъ своихъ родителей уступить ему значительную часть имущества на его предпріятіе. Ему удалось устроить словолитню и типографію, гдѣ и были напечатаны отличныя иллюстрированныя изданія Мольера и Лафонтена. Но французскіе книгопродавцы дружно вооружились противъ новаго соперника, не хотѣли распространять его изданій и спокойно ждали ихъ фіаско, чтобы потомъ самимъ воспользоваться его идеей. Черезъ три года онъ принужденъ былъ продать съ большими убытками и свои книги на вѣсъ, и свою типографію. Поэтъ самъ въ этомъ случаѣ пережилъ муки своего несчастнаго, хотя и изобрѣтательнаго, типографщика, Давида Сешара, въ романѣ "Eve et David". Изъ этого кризиса онъ вышелъ не только бѣднякомъ, но еще съ такими долгами на шеѣ, что всю свою жизнь трудился безъ отдыха, чтобы завоевать себѣ независимость и воротить состояніе матери. Но долги, которые ему нечѣмъ было погасить кромѣ литературныхъ заработковъ, рости какъ лавина, такъ какъ онъ долгое время могъ только погашать одинъ заемъ другимъ. Такимъ-то образомъ познакомился онъ съ парижскими ростовщиками разнаго рода, которыхъ онъ такъ мастерски изобразилъ въ Гобсекѣ и другихъ родственныхъ типахъ. А слова: "Мои долги, мои кредиторы!" -- стали съ этихъ поръ постояннымъ припѣвомъ его бесѣдъ и даже интимныхъ писемъ; въ нихъ-то и выражаются трогательно-сердечная теплота и задушевность человѣка, постоянно преслѣдуемаго. "Угрызенія совѣсти, -- читаемъ мы въ одномъ его романѣ, -- не такъ ужасны, какъ долги, ибо они не могутъ ввергнуть человѣка въ долговую тюрьму".
Спустя нѣсколько лѣтъ онъ познакомился съ тюрьмою хотя на короткое время. А какъ часто онъ вынужденъ былъ имѣть во нѣскольку квартиръ, мѣнять свое мѣстопребываніе, чтобы спастись отъ нея, и сообщать фальшивые адресы своимъ корреспондентамъ. Для поэта долги были вѣчнымъ источникомъ душевныхъ волненій, неотступнымъ побужденіемъ въ труду и творчеству. Мысль о нихъ рано пробуждала его отъ сна и онъ видѣлъ всюду ужасные призраки. Онъ принялся работать съ исполинскимъ усиліемъ, и работалъ не покидая рукъ въ теченіе всей своей юности и зрѣлаго возраста, пока, всего 50 лѣтъ отъ роду, не палъ мертвымъ, отъ чрезмѣрнаго напряженія силъ, разомъ, какъ быкъ, убитый на аренѣ. Творчество доставляло ему мало наслажденія, а было, напротивъ, тяжелымъ трудомъ. Дѣло въ томъ, что неутомимое воображеніе постоянно побуждало его къ созиданію новыхъ произведеній, а между тѣмъ ему не легко было воплощать ихъ въ изящную форму, -- у него отъ природы не было, да и не успѣлъ онъ выработать себѣ способности легкаго изложенія. Въ умѣньи владѣть языкомъ онъ не могъ равняться съ романтическими поэтами. Бальзакъ не могъ написать ни одного мелодическаго стихотворенія (тѣ, которыя встрѣчаются въ его романахъ, принадлежать другимъ: г-жѣ де-Жирарденъ, Теофилю Готье, Шарлю Бернару, Лассальи). Но не кто иной, какъ онъ самъ былъ авторомъ того обильнаго зіяніями стиха, надъ которымъ такъ много смѣялись. Этимъ стихомъ его Луи Ламбертъ начинаетъ свою эпопею изъ исторіи Инковъ:
O Inca! о roi infortuné et malheureux!
Поэтъ, написавшій много романовъ подъ разными псевдонимами и впослѣдствіи отрекшійся отъ нихъ, прежде чѣмъ усвоить себѣ вообще извѣстный слогъ, выдержалъ жестокую и упорную борьбу, силясь овладѣть французскою прозою. Юные романтики, послѣдователи Гюго, долго не хотѣли признать въ немъ истиннаго художника, и это было терніемъ на его жизненномъ пути. Готье, обладавшій тонкимъ чутьемъ и признававшій его талантъ, былъ единственный писатель, порадовавшій его своимъ уваженіемъ. Но изумленію Бальзака не было границъ, когда онъ видѣлъ, какъ молодой Готье, безъ всякой подготовки и затрудненія, безъ малѣйшихъ поправокъ писалъ статьи, прекрасныя по формѣ и по содержанію, просто на конторкѣ въ типографіи. Сначала онъ думалъ, что у Готье статьи уже готовы въ умѣ, но потомъ убѣдился, что для искуснаго изложенія мыслей требуется врожденный талантъ, котораго у него нѣтъ. А какъ онъ трудился, чтобы пріобрѣсть эту способность! Какъ онъ указалъ Готье, когда вполнѣ выработалась пластическая и художественная сторона его слога! Доказательства этому можно привести и изъ такого поздняго времени, какъ 1839 г. Въ изображеніи главныхъ женскихъ типовъ своего романа "Béatrix" Бальзакъ почти слово въ слово заимствуетъ цѣлыя выраженія изъ статьи Готье, появившейся годами двумя раньше (объ актрисахъ мадемуазель Жоржъ и Женни Колонъ). Сравните сами:
GAUTIER.
Les cheveux... scintillent et же contournent aux faux jours en manière de filigranes d'or bruni...
Le nez, fin et mince, d'un contour assez aquilin et presque royal.
Elle ressemble à s'у méprendre à une... Isis des bas-reliefs éginétiques.
Une singularité remarcable du col de mademoiselle Georges, c'est qu'au lieu de s'arrondir intérieurement du coté de la nuque, il forme un contour renflé qui lie les épaules à la tête sans sinousité и т. д.
BALZAC.
Cette chevelure, au lieu d'avoir une couleur indécise, scintillait au jour comme les filigranes d'or bruni...
Ее nez d'un contour aquilin, mince avait, je не sais quoi de royal...
Ее visage, plus rond qu'ovale, ressemble à celui de quelque belle. Isis des bas-reliefs éginétiques.
Au lieu de же creuser à la nuque le col de Camille forme un contour renflé qui lie les épaules à la tête sans sinomité, и т. д.
Внимательный читатель замѣтитъ, что Бальзаку хотѣлось усвоить себѣ и художественную точку зрѣнія Готье, и мастерство въ описаніи, для котораго тотъ употребляетъ отборныя слова. Тѣ выраженія, которыя Бальзакъ беретъ изъ собственнаго запаса, отличаются отъ заимствованнаго вульгарностью и бѣдностью. На этомъ поприщѣ онъ неизбѣжно долженъ былъ потерпѣть пораженіе. А причина та, что онъ совсѣмъ иначе смотритъ на вещи и чувствуетъ. Готье -- первоклассный писатель, но, несмотря на свои замѣчательныя поэтическія достоинства, какъ поэтъ, онъ холоденъ, иногда сухъ; это необыкновенный талантъ, сфера котораго -- образовательныя искусства, но онъ ошибкою попалъ въ область поэзіи. Напротивъ, Бальзакъ, какъ стилистъ, писатель второстепенный, но, какъ поэтъ, онъ занимаетъ высшее мѣсто. Онъ не можетъ характеризовать своихъ героевъ нѣсколькими мѣткими словами, потому что они являются передъ нимъ не въ одной пластической позѣ. Его воображеніе создаетъ личности, и онѣ возстаютъ какъ живыя передъ его духовными очами, но онъ обозрѣваетъ ихъ не постепенно, но разомъ, притомъ видитъ ихъ въ различныхъ костюмахъ, наблюдаетъ въ теченіе всего ихъ жизненнаго поприща, видитъ ихъ въ различныя эпохи жизни, изучаетъ всѣ ихъ движенія и жесты, слышитъ звуки ихъ голосовъ. Его внутреннему слуху внятны тѣ рѣчи, которыя такъ наглядно обрисовываютъ личности, что когда мы слышимъ ихъ, то послѣднія являются передъ нами какъ живыя. У Готье мы находимъ лишь ассоціацію идей, можетъ-быть и остроумную, но сухую; такъ, напримѣръ, сближеніе съ Эгиневою Изидою только иллюстрируетъ образъ. А у Бальзака самый образъ слагается безсознательно изъ безчисленныхъ ассоціацій идей, роскошный, какъ сана природа, какъ живой человѣкъ. Образъ является цѣльнымъ существомъ въ физіологическомъ и психологическомъ отношеніи, въ силу таинственнаго сочетанія множества матеріальныхъ и духовныхъ элементовъ. Едва ли нужно приводить образцы той необычайной способности Бальзака -- однимъ словомъ, вложеннымъ въ уста героевъ, или жестомъ, или оригинальностью костюма, домашней обстановки и т. д. въ каждый данный моментъ вызывать передъ нами живой образъ, -- намъ пришлось бы наполнить цѣлую книгу выписками {Только для поясненія моей мысли приведу одинъ примѣръ. Куртизанка Жозефа спрашиваетъ у стараго барона Гизо, истощеннаго развратомъ, одного изъ генераловъ Бонапарта, правда ли, что онъ убилъ своего дядю и брата, разорилъ всю фамилію и обманулъ правительство, чтобъ исполнять капризъ своей возлюбленной?
Le baron inclina tristement la tête.-- Eh bien! J'aime cela! S'écria Josepha; qui же leva plein d'enthousiasme. C'est an brûlage général. C'est Sardanapale! C'est grand! C'est complet! On est une canaille maie on а du coeur! Eh bien! moi j'aime mieu an mange -- tout passioné comme toi pour les femmes que ces froids banquiers sans âmes qu'on dit vertueux et qui ruinent des milliers de famille, avec leurs rails... Ça n'est pas comme toi, mon vieu tu es un homme à passions, on te ferait vendre ta patrie! Ainsi, vois tu, je suis prête à tout faire pour toi! Td es mon père, ta m'as lancé! c'est sacré. Que te faut-il? Yeux tu cent-mille francs? On s'ex terminera le tempérament pour te les gagnera.
Какъ мѣтко обрисованы здѣсь характеры собесѣдниковъ въ немногихъ словахъ!}. Но Бальзакъ часто останавливался въ недоумѣніи передъ тѣми сокровищами, какія давали ему память или воображеніе. Часто сочетанія идей, лишь для него одного понятныя, онъ силится выразить двумя словами. Такъ, напримѣръ, онъ говоритъ про невинную женщину, что ея ушами "были служанки и уши матери". Или ему хотѣлось бы весь запасъ наблюденій и идей, накоплявшихся у него при появленіи на сцену извѣстной личности, изложить въ послѣдовательномъ порядкѣ, -- и онъ расплывался въ описаніи, пускался въ резонерство. Изъ этого не выходило ничего яснаго, потому что сила, соединяющая поэтическія видѣнія съ органами краснорѣчія, въ душѣ его была слаба и какъ бы на время переставала дѣйствовать.
И за свою тяжеловатость, которую онъ и самъ чувствовалъ, онъ платится громадною массой труда. Сочиняя свои романы, онъ никогда не имѣлъ ни сотрудника, ни секретаря. Отсюда понятно, сколько требовалось самоотверженія и напряженія силъ, чтобы въ 20 лѣтъ написать болѣе сотни большихъ и маленькихъ романовъ и драмъ, которыя съ этого момента постепенно возникаютъ въ его воображеніи.
Гюго работаетъ, подобно Рафаелю, окруженный поклонниками и учениками, Бальзакъ же жилъ уединенно въ своей поэтической мастерской. Онъ мало спалъ. Между 7 и 8 часами вечера онъ ложился, вставалъ въ полночь и работалъ въ бѣлой доминиканской шапочкѣ, подпоясавшись золотою цѣпочкою, до разсвѣта, потомъ, такъ какъ натура его требовала движенія, самъ ходилъ въ типографію -- сдать написанное и просмотрѣть корректуры. Но корректуры эти не были обыкновенныя. Ихъ требовалось отъ 8 до 10 на каждый листъ, такъ какъ Бальзакъ не имѣлъ дара -- точно выражаться и не сразу находилъ подходящія слова, а равно и потому, что только при передѣлкахъ его разсказъ получалъ строгую послѣдовательность и онъ мало-по-малу придумывалъ описанія и подробности разговоровъ. Половину своего гонорара, а вначалѣ иногда и больше половины онъ платилъ за напечатаніе. И никогда никакая горькая нужда не могла заставить его выпустить свое произведеніе, не обработавъ его такъ, какъ онъ желалъ. Бальзакъ приводитъ въ отчаяніе наборщиковъ, но корректуры мучатъ и его самого. Первыя гранки оттискиваются съ большими пробѣлами между абзацами и съ очень широкими полями; но поля эти мало-по-малу всѣ исписываются, исчеркиваются разными линіями, и подъ конецъ корректура едва-едва не обращается въ одно сплошное черное пятно. Послѣ этого тяжелая, безпорядочно одѣтая фигура въ мягкой шляпѣ съ сверкающими глазами спѣшитъ изъ типографіи домой, и не одинъ человѣкъ изъ толпы, цѣня его дарованіе, робко и почтительно сторонится передъ нимъ съ дороги. Опять настаютъ часы труда. Наконецъ рабочій день заканчивался передъ обѣдомъ или визитомъ къ красивой и умной дамѣ, или посѣщеніемъ антикварныхъ лавокъ въ чаяніи найти тамъ рѣдкую мебель и старинныя картины, и только передъ вечеромъ окончательно отдыхалъ неутомимый труженикъ.
"Иногда, -- разсказываетъ Теофилъ Готье, -- утромъ онъ приходилъ ко мнѣ, охая, усталый, съ головокруженіемъ отъ свѣжаго воздуха, подобно Вулкану, убѣжавшему изъ своей кузницы, и падалъ на софу. Долгое сидѣнье по ночамъ возбуждало у него аппетитъ и онъ дѣлалъ родъ тѣста изъ сардинокъ съ масломъ, которое намазывалъ на хлѣбъ, и это напоминало ему легкія закуски во время поѣздокъ. Это была его любимая закуска. Только что поѣстъ, какъ сейчасъ же ложится спать, съ просьбою разбудить черезъ часъ. Не слишкомъ заботясь объ этомъ, я берегъ его сонъ, столь честно заслуженный, и наблюдалъ, чтобы въ домѣ не было шуму. Бальзакъ просыпался самъ и когда видѣлъ, что вечерніе сумерки застилаютъ уже темнымъ покровомъ небо, то вскакивалъ и накидывался на меня съ бранью, называлъ предателемъ, воромъ, убійцею. По моей винѣ, -- говорилъ онъ, -- онъ теряетъ 10 т. франковъ, потому что не спи онъ, онъ задумалъ бы планъ романа, за который получилъ бы эту сумму (не говоря уже о второмъ и третьемъ изданіи). Я виновникъ ужасныхъ катастрофъ и неурядицъ. Я помѣшалъ ему устроить разныя сдѣлки съ банкирами, издателями и герцогинями. Въ старости онъ окажется неоплатнымъ должникомъ. Этотъ роковой сонъ стоитъ ему милліоновъ!... Я же радовался, видя, какъ здоровый румянецъ опять играетъ на его всегда блѣдныхъ щекахъ".
Возьмите недавно появившійся библіографическій трудъ {Charles de Louvenjoul: "Histoire des oeuvres de Balzac". 1879.}; при помощи его можно прослѣдить работу Бальзака изо дня въ день, прочтите его письма и тогда вы увидите, какъ онъ, никогда не развлекаясь увеселеніями Парижа и не пугаясь нападокъ своихъ завистниковъ и критиковъ, клалъ твердою рукою камень на камень, чтобы довершить массивный трудъ своей жизни, и только старался о громадности его размѣровъ. Тогда вы научитесь уважать и этого человѣка, и его мужество. Добродушный, коренастаго сложенія, пылкій, Бальзакъ не былъ титаномъ; среди поколѣнія титановъ, пытавшихся взять приступомъ небо, онъ былъ существомъ какъ бы прикованнымъ къ землѣ. Но онъ принадлежитъ къ породѣ циклоповъ: это былъ мощный зодчій, обладавшій исполинскими силами и этотъ грубый, стучащій молотомъ, ворочающій камни, циклопъ вознесся съ своимъ зданіемъ на такую же высоту, какъ и великіе лирики -- Викторъ Гюго и Жоржъ Зандъ -- на своихъ легкихъ крыльяхъ.
Онъ никогда не сомнѣвался въ своемъ изумительномъ дарованіи. Довѣріе къ себѣ, стоявшее въ уровень съ талантомъ и выражавшееся наивными толками о себѣ, но не мелочнымъ тщеславіемъ, поддерживало его въ первые трудовые годы. Въ минуты же душевнаго разстройства и разочарованія, безъ которыхъ не проходитъ жизнь ни одного художника, судя по письмамъ, онъ находилъ утѣшеніе и счастіе у предмета тайной любви. Это была женщина, имени которой онъ никогда не называлъ своимъ друзьямъ и о которой отзывался всегда съ глубочайшимъ уваженіемъ какъ объ "ангелѣ", какъ о "свѣтилѣ нравственномъ", которая для него была выше матери, выше подруги, -- однимъ словомъ, выше всего того, чѣмъ одно существо можетъ быть для другаго. Она поддерживала его среди разныхъ жизненныхъ бурь и словомъ, и дѣломъ, и самоотверженною преданностію. Онъ, повидимому, познакомился съ нею еще въ 1822 году и въ теченіе 12 лѣтъ (она умерла въ 1837 году), какъ онъ писалъ незадолго до ея смерти, она умѣла похищать "у общества, у семьи, у долга, у удовольствій парижской жизни" по два часа въ день, чтобы проводить ихъ съ нимъ тайкомъ ото всѣхъ {Это была г-жа де-Берни. См. Balzac: Correspondance, "Lettres à Louis", I и XXII. Письма къ матери (январь 1836 г.) и къ г-жѣ Ганской (октябрь 1836 г.) ясно показываютъ, что дама, не названная по имени, о которой онъ пишетъ, была именно г-жа де-Берни.}. Бальзакъ, вообще склонный къ преувеличеніямъ въ изъявленіяхъ любви, несомнѣнно, прибѣгалъ къ сильнымъ выраженіямъ. Но что заслуживаетъ вниманія, такъ это деликатность чувствъ у человѣка, ославленнаго циникомъ, человѣкомъ чувственнымъ, уваженіе и благодарность, доходящія чуть не до обожанія. Въ этомъ-то и проявлялась у него истинная любовь.