Въ то время, какъ литературно-критическіе труды Теофиля Готье {О Теофилѣ Готье см. тамъ же: "Die romantische Schule in Frankreich", стр. 386--350.}, хотя они и составляютъ такую значительную долю въ его произведеніяхъ, разсматриваемыхъ въ совокупности, почти уже забыты въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ создалъ въ другой области, одинъ изъ его современниковъ, бывшій, подобно ему, поэтомъ и критикомъ и имя котораго при жизни ихъ обоихъ часто называлось рядомъ съ его именемъ, имѣлъ противуположную участь. Мѣсто, постепенно пріобрѣтенное Сентъ-Бёвомъ въ качествѣ критика, было такъ высоко, что заслонило предъ потомствомъ его поэтическія и болѣе крупныя историческія произведенія. Какъ поэтъ, Сентъ-Бёвъ обладалъ тонкимъ и оригинальнымъ талантомъ, но, какъ критикъ, это былъ умъ, составляющій эпоху, это былъ одинъ изъ тѣхъ, которые призываютъ къ жизни самостоятельный методъ и полагаютъ основаніе особому виду искусства. О немъ можно сказать, что, какъ новаторъ въ своей области, онъ имѣлъ еще болѣе значенія, чѣмъ остальные писатели того періода въ своей сферѣ, такъ какъ до Гюго не существовала новѣйшая лирика, но до Сентъ-Бёва не было, въ болѣе строгомъ смыслѣ, новѣйшей критики. Во всякомъ случаѣ, онъ преобразовалъ критику, какъ Бальзакъ преобразовалъ романъ. Въ послѣдніе года своей жизни онъ достигъ неоспоримаго авторитета; однако, лишь въ тѣ четырнадцать лѣтъ {"Die romantische Schule in Frankreich" вышла въ 1883 г.}, которые прошли со времени его смерти, его значеніе было настоящимъ образомъ понято образованными людьми и за предѣлами Франціи. Превосходный знатокъ французской литературы, Карлъ Гиллебрандъ назвалъ его самымъ выдающимся умомъ всего періода,-- сужденіе, которое можетъ показаться нелѣпымъ только тѣмъ, кто ставитъ критику, какъ критику, ниже драмы или лирики; но это, думается мнѣ, устарѣлый способъ воззрѣнія. Для писателя высочайшее искусство то, въ которомъ онъ можетъ дать самое полное развитіе своей природѣ, и если, безъ сомнѣнія, существуютъ разряды умовъ, то все же крайне сомнительно существованіе различныхъ степеней между видами искусства, тѣмъ болѣе, если производительный умъ преобразовалъ видъ искусства, наложивъ на него свою особенную, почти личную печать. По крайней мѣрѣ, вѣрно то, что по отношенію къ умственной дѣятельности (не только къ разсудочной способности) Сентъ-Бёвъ былъ безусловно выше всѣхъ въ поколѣніи 1830 гг. Его особенность заключается въ слѣдующемъ: это былъ умъ, понимавшій и выяснявшій , множество другихъ умовъ. Если, тѣмъ не менѣе, я не могу признать за нимъ преимущества надъ остальными выдающимися личностями той группы, то это зависитъ отъ односторонности его способностей. Какъ ни былъ обширенъ его кругозоръ, ему недоставало общаго взгляда. Рѣдкій историкъ и мыслитель былъ менѣе систематиченъ. Это свойство имѣло, конечно, свою хорошую сторону. Благодаря тому, что онъ былъ свободенъ отъ систематичности, онъ сохранилъ свѣжесть; это давало ему возможность постоянно видоизмѣняться и обновляться. Такимъ образомъ, онъ, возбудившій въ 1827 г. вниманіе Гёте своими первыми статьями въ Clobe, стоялъ еще въ 1869 г. съ полнымъ единомысліемъ, окруженный всестороннею симпатіей, въ средѣ, даже во главѣ того кружка болѣе молодыхъ ученыхъ и художниковъ, который оправдывалъ въ то время высокія притязанія Франціи на уваженіе Европы. Поэтому и въ послѣдніе годы своей жизни Сентъ-Бёвъ еще считался прирожденнымъ полководцемъ, предъ которымъ "молодой гвардіи" было всего пріятнѣе отличиться. Но такъ какъ онъ былъ лишенъ дара соединять части въ одно цѣлое, то, при всемъ этомъ, онъ не имѣлъ возможности оставить какое-либо опредѣленное капитальное произведеніе, точно также какъ и не могъ овладѣть рисункомъ въ общихъ чертахъ, сильнымъ стилемъ. Его проницательный взоръ всюду видѣлъ знаменательныя, значительныя частности, но общее ускользало отъ него. Онъ видѣлъ эти частности въ постоянно мѣняющемся движеніи,--въ томъ движеніи, въ которомъ заключается жизнь, и, подражая всѣмъ этимъ движеніямъ въ своемъ умѣ и перомъ своимъ, онъ надѣлялъ свои образы невиданною дотолѣ правдой. Но онъ не могъ съ достаточною силой властвовать надъ деталями; ему недоставало склонности, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, и способности выводить ближайшія причины изъ высшихъ, эти послѣднія опять-таки изъ одной единичной. Какъ критикъ, онъ могъ изображать только отдѣльную личность, и даже эта отдѣльная личность никогда не являлась у него разомъ, въ цѣльномъ представленіи, но то съ одной, то съ другой стороны, то въ томъ, то въ другомъ возрастѣ, то въ этомъ, то въ иномъ отношеніи къ окружающимъ. Больше того, онъ даже отдѣльной статьи не былъ въ состояніи сконцентрировать. Одъ излагалъ свои лучшія мысли въ придаточныхъ предложеніяхъ, свои самыя тонкія поясненія въ примѣчаніяхъ; онъ крошилъ свой хлѣбъ жизни; онъ пряталъ свое золото, какъ это дѣлали въ прежнее время крестьяне, подъ половицы, или въ стѣнныя щели, на дно ящика или въ чулокъ; онъ не владѣлъ искусствомъ дѣлать изъ него статуэтки.
Независимость отъ всего систематическаго, составлявшая его силу, имѣла для него тотъ весьма благой результатъ, что предохранила его сочиненія отъ всякой натянутой симметріи. Ничего, какъ бы ни было оно незначительно, не приносилъ онъ въ жертву внутреннему равновѣсію своего произведенія, тѣмъ менѣе упрощенію своего изложенія и стиля, если въ данный моментъ предъ нимъ носилось что-либо, что онъ считалъ необходимымъ высказать. Онъ не избѣгалъ сложнаго, равно какъ и запутанности или недостатка законченности. Отсутствіе тѣхъ философскихъ способностей, которыя принуждаютъ писателя нанизывать предметы и предъявлять ихъ представленію, какъ цѣлое,--причина того, что отъ сочиненій Сентъ-Бёва никогда не получается сильныхъ, ясныхъ впечатлѣній. Важное и менѣе важное стоитъ слишкомъ часто на одномъ планѣ. Если смотрѣть на него, какъ на художника, то онъ напоминаетъ тѣхъ японскихъ живописцевъ, за которыми Европа признала въ послѣдніе годы высокое мѣсто, принадлежащее имъ въ искусствѣ; они поражаютъ благотворнымъ образомъ, потому что у нихъ не встрѣчается ни слѣда академической симметріи; они никогда не удовлетворяютъ вполнѣ, потому что издѣваются надъ всякою перспективой, но порою они достигаютъ въ необычайной степени передачи дѣйствительной жизни.
Шарль-Огюстенъ Сентъ-Бёвъ родился 23 декабря 1804 г. въ Приморской Булони (Boulogne-sur-mer). Его отецъ, дѣльный, тонко образованный чиновникъ, могъ лишь въ 52 года подумать объ устройствѣ домашняго очага. Женщинѣ, на которой онъ женился, было въ то время 40 лѣтъ; едва минулъ годъ послѣ ея брака, какъ она лишилась мужа, за два мѣсяца до рожденія сына. Отъ этого отца, котораго Сентъ-Бёвъ никогда не видалъ и который питалъ живой интересъ къ литературѣ, въ особенности къ поэзіи (въ книгахъ изъ его библіотеки встрѣчаются выписки, примѣчанія на поляхъ и разбросанныя мысли, по своему духу и по формѣ необыкновенно напоминающія замѣтки его сына {Эти обрывки мыслей отца можно найти частью напечатанными въ приложеніи къ изданнымъ Мораномъ (Morand) письмамъ Сентъ-Бёва къ аббату Барбъ.}, онъ, по-видимому, унаслѣдовалъ способность къ критическому размышленію; отъ матери, рано научившей мальчика англійскому языку (его мать была англичанка), ведетъ свое начало его -столь рѣдкое тогда во Франціи влеченіе къ англійскимъ лирикамъ, Баульзу, Крэббу, Кауперу и особенно къ Вордсворту и прочимъ поэтамъ озерной школы, которыхъ онъ такъ часто переводилъ и цитировалъ. Что-то стариковское, проглядывающее въ немъ вмѣстѣ съ оттѣнкомъ грусти, можно съ достаточною увѣренностью объяснить отчасти немолодыми лѣтами его родителей, отчасти же подавленнымъ настроеніемъ его матери, на которую обрушились въ то время, какъ она носила подъ сердцемъ ребенка, болѣзнь и кончина мужа.
Въ дѣтствѣ Сентъ-Бёвъ былъ задумчивъ и робокъ. Подъ вліяніемъ материнскаго воспитанія у двѣнадцатилѣтняго мальчика развилась почти непріятная религіозная восторженность; съ самымъ пламеннымъ усердіемъ отправлялъ онъ за обѣдней обязанности клирошанина. Это былъ только временный католическій пароксизмъ, но онъ оставилъ довольно явственные слѣды, которые оживились впослѣдствіи. Становясь юношей, онъ сохранялъ не только набожное отношеніе къ христіанской религіи, но и наклонность къ религіознымъ сомнѣніямъ и богословскимъ умствованіямъ. Это не покидало его до тѣхъ поръ, пока, сдѣлавшись студентомъ, онъ не услыхалъ философовъ восемнадцатаго столѣтія и бывшихъ тогда въ живыхъ представителей сенсуалистической философіи, де-Траси, Дону, Ламарка; тогда онъ быстро эманципировался отъ теологіи. При вступленіи въ зрѣлый возрастъ его основой былъ чистый эмпиризмъ; это начало, которое было еще разъ, хотя только мимолетно, оттѣснено религіозными настроеніями и мечтаніями, позднѣе всплыло въ немъ съ-изнова и оказалось окончательнымъ и рѣшительнымъ. Сентъ-Бёвъ отличался въ школѣ въ историческихъ и филологическихъ предметахъ. Вопреки своему влеченію къ литературѣ, онъ, однако, посвятилъ себя изученію медицины, отчасти ради будущаго, отчасти же для того, чтобъ имѣть противовѣсъ исключительно риторическому образованію. Отъ 1823-- 1826 гг. онъ, рядомъ съ литературными занятіями, съ усердіемъ и интересомъ изучалъ физіологію и анатомію. Онъ былъ бѣденъ, хотя при своей умѣренности никогда не терпѣлъ нужды, и чрезвычайно прилеженъ.
Юный медикъ былъ далеко не красивъ. Его большая круглая голова была почти тяжела для тѣла, станъ лишенъ изящества, свѣтлорыжіе волосы и взъерошены, и жидки. Но въ голубыхъ сверкающихъ глазахъ, порою странно расширявшихся, казавшихся то большими, то маленькими, блистали тысячи вопросовъ, сіяло самоувѣренное лукавство и просвѣчивало мечтательное стремленіе, на половину чувственное, на половину поэтическое,--стремленіе, плѣнявшее сердца. Знакомство бѣднаго, некрасиваго студента съ прекраснымъ поломъ врядъ ли шло далѣе грѣшницъ Латинскаго квартала. У него былъ чувственно-пылкій, грубый темпераментъ, искавшій непосредственнаго удовлетворенія; результатомъ этого послѣдняго бывали для него уничиженія и угрызенія совѣсти. При этомъ онъ обладалъ сильно развитымъ, мечтательно-поэтическимъ воображеніемъ, которое, прикрытое нѣжною меланхоліей, обращалось къ романтикѣ и мистицизму. Быть можетъ, ему была отчасти присуща невольная непріязнь некрасивыхъ людей къ мужчинамъ, однимъ своимъ появленіемъ уже покоряющимъ женскія сердца, а, въ то же время, и нѣкоторая доля неотразимости, свойственной вкрадчивымъ людямъ.
Въ началѣ 1827 г. онъ написалъ въ Globe двѣ статьи объ Odes et Ballades Виктора Гюго, слѣдствіемъ которыхъ было его вступленіе въ романтическій лагерь. Гюго посѣтилъ его, чтобъ его поблагодарить, но не засталъ его дома. Когда Сентъ-Бёвъ, нѣсколько дней спустя, явился въ домъ Гюго, то онъ сразу познакомился съ двумя личностями, долженствовавшими играть величайшую роль въ его молодые годы. Онъ быстро сдѣлался профессіональнымъ критикомъ романтической школы. Прежде всего потребовалось доказать связь новѣйшей школы съ прежнею французскою культурой, создать ей національныхъ предковъ. Сентъ-Бёвъ разрѣшилъ ату задачу въ превосходномъ критическомъ произведеній своей юности Tableau de la poésie franèaise au XVI siècle (1827--28). Основная мысль его была слѣдующая: протянуть нить отъ поколѣнія 1830 гг., минуя классическій періодъ, къ Ронсару, дю-Беллэ, Филиппу де-Портъ и прочимъ поэтамъ эпохи Возрожденія, такъ долго и такъ несправедливо остававшимся въ пренебреженіи. Эта книга представляетъ, по отношенію къ авторской дѣятельности Сентъ-Бёва, совершенную параллель того, чѣмъ были Les Grotesques въ литературной дѣятельности Теофиля Готье; она старше послѣдней, затѣмъ въ ней столько же основательности и тонкаго анализа, сколько въ Les Grotesques пластичности и причудливости.
Въ 1829 году послѣдовалъ первый сборникъ его стихотвореній Les poésies de Joseph Delorme, оригинальныя и манерныя пьесы, возбудившія немалое вниманіе. Фикція гласила, что онѣ написаны молодымъ студентомъ медицины, умершимъ отъ чахотки, но подъ прозрачнымъ псевдонимомъ Сентъ-Бёвъ въ предисловіи изображалъ самого себя и свою собственную жизнь. Жозефъ Делормъ -- потомокъ Обермана, бѣдный, даровитый, полный сочувствія къ несчастіямъ человѣчества, геніальный и безцвѣтный умъ, какъ и его родоначальникъ, но еще многостороннѣе въ своей внутренней жизни, чѣмъ тотъ {Объ Оберманѣ см. "Die Emigranten-litteratur", стр. 59.}, ибо Жозефъ Делормъ, въ одно и то же время, сознаетъ себя философомъ и чувствуетъ себя несчастнымъ, вслѣдствіе своего невѣрія; онъ идеаленъ въ своихъ упованіяхъ и стремленіяхъ и, тѣмъ не менѣе, склоненъ къ низменному распутству. Герой здѣсь -- обыкновенный, отчаянный юноша 1830 гг., однакожъ, сведенный къ болѣе скромнымъ пропорціямъ, чѣмъ у прочихъ поэтовъ; его отчаяніе не такъ высокопатетично, но болѣе правдоподобно. Относительно формы эти стихотворенія замѣчательны обнаруживающимся въ нихъ пристрастіемъ къ возобновленію прелестныхъ старинныхъ французскихъ размѣровъ по Ронсару и Карлу Орлеанскому; вмѣстѣ съ тѣмъ, они показываютъ, какъ сильно привлекала Сентъ-Бёва (приблизительно такъ же, какъ и А. В. Шлегеля) форма сонета. Но, прежде всего, они интересны реализмомъ, который уже здѣсь прорывается у автора и, хотя порою и можетъ быть приписанъ вліянію англійской озерной школы, но уже смѣлымъ выборомъ сюжетовъ (сравните, наприм., стихотвореніе Bose ) почти сплошь доказываетъ свою оригинальность и чисто-французское происхожденіе. Идеальный элементъ представленъ тѣми стихотвореніями, гдѣ авторъ предается восторгамъ по поводу C é nacle (кружокъ поэтовъ и живописцевъ, принявшій его въ свою среду), сочлены котораго прославляются то въ отдѣльности, то всѣ вмѣстѣ. Его восхищеніе друзьями переступаетъ всѣ предѣлы. Нѣкоторыя изъ этихъ стихотвореній находили, въ то время до такой степени изысканными, что потѣшались надъ ними. Les rayons jaunes, въ самомъ дѣлѣ, граничатъ со смѣшнымъ. Другія находили ихъ плоскими. Гизо назвалъ Жозефа Делорма un Werther jacobin et carabin (якобинецъ и студентъ медицины); но въ общемъ можно сказать, что книга имѣла не малый успѣхъ, и успѣхъ заслуженный.
Слѣдующій сборникъ стихотвореній Сентъ-Бёва (мартъ 1830 г.) знаменуетъ, въ соединеніи съ его романомъ Volupt é (1834 г.) и двумя первыми томами Port-Royal, сантиментальный и отчасти проникнутый ханжествомъ періодъ его литературной дѣятельности. Les Consolations, въ выраженіяхъ истерическаго поклоненія и съ акомпаниментомъ христіанскаго раскаянія, посвящены Виктору Гюго, имя котораго встрѣчается почти на каждой страницѣ. Первое стихотвореніе, какъ и многія другія, обращено къ m-me Гюго. Она была юношескою любовью Сентъ-Бёва; въ дѣйствительности ей преподнесъ онъ съ благоговѣніемъ всю книгу, хотя и не засвидѣтельствовалъ этого печатію. Его отношенія къ ней изложены съ излишнею откровенностью въ сборникѣ стихотвореній, повидимому, совершенно согласномъ съ истиной, Le livre d'amour, который Сентъ-Бёвъ хотя и отдѣлъ въ печать, но не выпустилъ въ свѣтъ; то, что въ немъ есть болѣе иди менѣе значительнаго, помѣщено въ недостойной книгѣ Понса Sainte-Beuve et ses inconnues. Та же тема служитъ основой всѣмъ главнымъ частямъ романа Volupt é; отношенія автора къ Виктору Гюго и его семьѣ не трудно угадать въ отношеніяхъ Амори къ признанному политическому вождю Куаэну и его супругѣ. Самъ Сентъ-Бёвъ и многіе другіе послѣ него намекали на то, что вся группа его работъ, носящая слабо-католическую окраску или скорѣе полировку и возникшая въ пору его увлеченія m-me Гюго и ихъ взаимныхъ мечтаній, была прямо внушена ею; эта дама, въ болѣе зрѣлые годы проявившая въ своихъ сочиненіяхъ ревностное свободомысліе, въ молодости придерживалась строго-католическихъ воззрѣній. Утверждали, что Сентъ-Бёвъ, въ своихъ стараніяхъ пріобрѣсти ея расположеніе, дошелъ до того, что привыкъ говорить въ ея духѣ и воспринимать ея ощущенія. Я считаю что объясненіе ложнымъ и убѣжденъ, что Сентъ-Бёвъ обманывалъ какъ себя, такъ и другихъ тѣмъ пріемомъ, который онъ употреблялъ впослѣдствіи, отзываясь о своихъ юношескихъ произведеніяхъ. Въ письмѣ, помѣченномъ іюлемъ 1863 г., онъ пишетъ писательницѣ Гортензіи Алларъ де-Меританъ (пыпе Саманъ): "Въ молодости я немножко занимался христіанскою миѳологіей, но она испарилась. Она была для меня тѣмъ, чѣмъ были для Юпитера лебединыя перья у Леды, -- средствомъ получать доступъ къ красавицамъ и ловить болѣе нѣжныя мгновенія. Молодость не торопится и пользуется всякимъ средствомъ..." Мнѣ не нравится фривольность, которою онъ здѣсь пытается прикрыть черту, проистекавшую совершенно просто изъ мягкости и несамостоятельности его юношескаго характера, въ силу котораго католицизмъ долженъ былъ привлекать его. Это направленіе, прежде чѣмъ миновать окончательно, получило болѣе значительную глубину, благодаря потоку времени, который, какъ это всегда бываетъ, готовился какъ разъ сдѣлаться моднымъ теченіемъ. Этотъ моментъ обозначается возрожденіемъ философскаго спиритуализма. Сентъ-Бёвъ былъ въ 1828 г. слушателемъ лекцій, которыя Жоффруа читалъ послѣ своего увольненія у себя на дому, и, кромѣ того, находился, какъ почти всѣ молодые люди той эпохи, подъ вліяніемъ Кузена. Философы новаго времени, прежде всего, оторвали его отъ сенсуализма. Многіе изъ младшихъ еще считали романтизмъ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ съ самаго начала для Гюго,--реакціей противъ языческаго искусства и литературы классиковъ. Сверхъ того, одинъ флангъ романтическаго лагеря, въ своемъ рвеніи къ поэтическому возрожденію среднихъ вѣковъ, былъ тѣсно связанъ съ младокатолическою школой, сплотившеюся вокругъ Ламеннэ и аббата Лакордэра и основавшею газету l' Avenir, въ которую и Сентъ-Бёвъ поставлялъ статьи; нѣтъ ничего удивительнаго, если къ молодымъ писателямъ попало нѣсколько капель святой воды изъ кропильницы новокатоликовъ и если этими каплями оросились новыя книги, исходившія изъ романтическаго лагеря. Лакордэръ былъ даже до нѣкоторой степени авторомъ заключительной части Volupt é, описанія монастырской жизни. Святошество, преобладающее въ Les Consolations и сердившее, между прочимъ, Бейля, который былъ, тѣмъ не менѣе, искреннимъ почитателемъ Сентъ-Бёва, и дымъ кадильный, наполняющій послѣднюю половину Volupt é, живо напоминаютъ подобныя же явленія у нѣмецкихъ романтиковъ.
Романъ Volupt é, несмотря на свою растянутость и медлительный ходъ дѣйствія, тонкій, глубокомысленный психологическій разсказъ. Это признанія во вкусѣ Руссо, но стиль богаче образами и красками, выказываетъ болѣе тонкіе оттѣнки и отличается извѣстною чувствительностью, напоминающею тотъ родъ лирики, который былъ нѣсколько позже примѣненъ Ламартиномъ къ Jocelyn; да и вообще это послѣднее произведеніе, хотя и болѣе цѣломудренное, родственно съ романомъ Сентъ-Бёва по своему сюжету. Эта книга представляетъ проникнутую глубокими н острыми размышленіями картину жизни юноши, жаждущаго наслажденій,-- юноши, въ которомъ чувственныя и нѣжныя душевныя влеченія одинаково уничтожаютъ бодрость и энергію. Главнымъ образомъ, въ этой книгѣ идетъ рѣчь о мягкой дружеской склонности къ другому полу, въ особенности къ молодымъ женщинамъ, на которую даровитые юноши нерѣдко растрачиваютъ столько времени и свои лучшія силы. Однакожь, Сентъ-Бёвъ никогда не считалъ совершенно серьезно такой способъ проводить юность простою, безполезною тратой; онъ самъ однажды поставилъ въ упрекъ одному геніальному, но, пожалуй, слишкомъ грубому и одностороннему писателю, то, что онъ работалъ слишкомъ усиленно и слишкомъ одиноко и повредилъ себѣ, посѣщая слишкомъ рѣдко то общество, "которое среди всѣхъ обществъ самое лучшее, гдѣ больше всего и самымъ пріятнымъ образомъ теряешь время: общество женщинъ".
Герой романа, Амори, поставленъ между тремя женщинами: одну изъ нихъ, супругу своего властелина и вождя, онъ любитъ слишкомъ пламенно, чтобъ осмѣлиться дать ей это замѣтить; онъ отказывается отъ другой, невѣсты своей юности, ради первой, и, въ то же время, съ третьей, то желая обладать ею, то оскорбляя ее холодностью и равнодушіемъ, вступаетъ въ любовную интригу, которая не можетъ удовлетворить его и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не предохраняетъ его отъ бурнаго распутства съ недостойными женщинами. При его любознательности, честолюбіи, при одушевляющемъ его упорномъ прилежаніи, такое множество сильныхъ возбужденій изнуряетъ его духовныя силы. Подъ конецъ онъ видитъ единственное спасеніе въ подчиненіи строгой дисциплинѣ католической церкви. Съ этой исходной точки Амори окидываетъ взоромъ свою молодость и представляетъ ее читателю. Такимъ образомъ, этотъ разсказъ является до нѣкоторой степени исповѣдью католическаго священника, чтб придаетъ ему мѣстами совершенно нестерпимую елейность. Взрывы раскаянія, нравственныя и религіозныя увѣщанія, молитвы и проповѣдныя темы, прерывающія ходъ дѣйствія,--наименѣе привлекательныя части книги. Но самая суть романа вознаграждаетъ читателя: она выражается въ ясномъ взглядѣ на исторію развитія души и ея болѣзни,---взглядѣ, основанномъ на внимательномъ изученіи самого себя и указывающемъ будущаго критика; она выражается далѣе въ пониманіи женскихъ натуръ, которое выдаетъ женственную черту въ собственномъ характерѣ Сентъ-Бёва и возвѣщаетъ необычайное дарованіе, обнаруженное имъ вскорѣ послѣ того, въ качествѣ критика, при изслѣдованіи и истолкованіи тайниковъ женской души. Въ этомъ состоятъ достоинства этой книги.
Я приведу нѣсколько обращиковъ тонкой наблюдательности и обилія мѣткихъ размышленій, которыя она заключаетъ въ себѣ: "Какъ юность неблагодарна отъ природы! Съ презрительнымъ видомъ она далеко отбрасываетъ отъ себя то, что не пріобрѣтено ею самою. Лишь тѣ узы цѣнитъ она, которыя она сама завязала; она хочетъ имѣть друзей для себя одной, хочетъ имѣть существъ по своему собственному выбору, такъ какъ думаетъ, что въ душѣ ея есть сокровища, которыми она можетъ покупать сердца, и потоки нѣжности, которыми она способна оплодотворять ихъ. И мы видимъ, какъ она отдается на всю жизнь друзьямъ, которыхъ еще вчера не знала, и клянется въ вѣчной любви и вѣрности молодымъ дѣвушкамъ, которыхъ едва видѣла"... "Какъ же ничтожны человѣческія дружескія связи! Какъ одна исключаетъ другую! Какъ онѣ слѣдуютъ другъ за другомъ и опрокидываются, подобно волнамъ! О горе! Этотъ домъ, въ который ты входишь вечеромъ и утромъ, который кажется тебѣ какъ бы домашнимъ очагомъ, даже лучше его, и ради котораго ты пренебрегаешь всякою прежнею привѣтливостью,-- будь увѣренъ, что наступитъ день, когда этотъ домъ тебѣ сдѣлается непріятенъ; ты станешь избѣгать его, какъ какого-то страшнаго мѣста, и если когда-нибудь тебѣ случится проходить по сосѣдству съ нимъ, ты сдѣлаешь большой крюкъ, чтобъ его не видѣть. Чѣмъ ты даровитѣе, тѣмъ вѣрнѣе это сбудется". Вотъ предложеніе, которое пойметъ и оцѣнитъ, при всей его поразительной сжатости, всякая искренняя натура, уже испытывавшая горестную необходимость о чемъ-либо умалчивать: "Выражая свое дѣйствительное ощущеніе, я дѣлалъ видъ, что выражаю то, чего не чувствую, чтобы, обманывая ее, быть честнымъ къ самому себѣ". Вотъ краткое, грустное воззрѣніе на жизнь: "Отрядъ войска медленно проходитъ по дорогѣ; непріятельскіе стрѣлки, лежащіе въ засадѣ по обѣимъ сторонамъ, замышляютъ противъ него страшное кровопролитіе, и начинается бой. Если затѣмъ начальникъ отряда съ тѣмъ или другимъ счастливо отдѣлавшимся батальономъ и съ изодраннымъ знаменемъ вступитъ еще до вечера въ ближайшій городъ, то это называется тріумфомъ. Если та или другая часть нашихъ плановъ, нашего честолюбія, нашей любви пострадала не такъ сильно, какъ все остальное, то мы говоримъ о славѣ или счастіи". Вотъ,наконецъ,тонко очерченная картинка ревнивой любви: "Въ тѣ мгновенія, когда она стремится одержать побѣду и раздражается и ожесточается всякимъ сопротивленіемъ, даже всякимъ нѣжнымъ чувствомъ къ другимъ, я готовъ сравнить ее съ тѣми азіатскими деспотами, которые, чтобы проложить себѣ путь къ трону, умерщвляютъ своихъ близкихъ и своихъ родственниковъ, даже своихъ родныхъ братьевъ".
Книгой Les Pens é es d`Av û t Сентъ-Бёвъ закончилъ свое поэтическое поприще. Это единственный изъ его сборниковъ стихотвореній, совсѣмъ не имѣвшій успѣха, и очевидно, что это и самый холодный изъ нихъ; но мнѣ кажется, хотя я остаюсь одинъ при своемъ мнѣніи, что только здѣсь оригинальность автора проявилась во всей своей полнотѣ. Здѣсь встрѣчается реализмъ, не имѣющій себѣ равнаго въ лирикѣ романтической школы; ни одинъ изъ прежнихъ поэтовъ не отважился воспринять въ лирику столько оборотовъ рѣчи, свойственныхъ обыденной жизни, и столько явленій изъ ея объективнаго міра. На сѣверѣ, гдѣ даже въ настоящее время еще съ трудомъ рѣшаются удѣлить мѣсто въ лирическомъ стихотвореніи омнибусу или желѣзной дорогѣ, на пьесы, подобныя этимъ, приходится смотрѣть почти какъ на лирику будущаго.
Здѣсь, какъ и въ стихотвореніяхъ Жозефа Делорма, на французскую почву отчасти пересажены стиль и воззрѣнія англійской озерной школы.. Здѣсь, какъ и тамъ, трезвое, простое наблюденіе дѣйствительности; здѣсь, какъ и тамъ, изображеніе опирается на убѣжденіе, что нѣтъ надобности соблюдать существенное различіе между прозой и поэтическою рѣчью. Но, тогда какъ въ тѣхъ англійскихъ стихотвореніяхъ ощущается поразительный недостатокъ интеллектуальной pointe, здѣсь выступаетъ чисто-французское драматическое напряженіе. Это маленькая драма, разыгрывающаяся въ очертаніяхъ небольшаго лирическаго разсказа.
Я обращаю вниманіе на стихотвореніе: А madame la comtesse de T.. Разсказываетъ графиня, которой оно посвящено. Она ѣдетъ по Рейну отъ Кёльна до Майнца. Чтобы лучше насладиться видомъ, она сѣла въ свой экипажъ, поставленный на палубу втораго класса; такимъ образомъ, она сидитъ теперь среди пассажировъ этого класса: среди прислуги, рабочихъ съ ихъ женами, бѣдныхъ путешественниковъ. Вдругъ кто-та изъ ея дѣтей восклицаетъ: "Мама! Графъ Поль находится въ числѣ пассажировъ". Она оборачивается и видитъ, хотя не этого знакомаго, но человѣка съ тонкими чертами лица и бѣлыми руками, которому грубая, старая одежда рабочаго служитъ, какъ ей кажется, средствомъ остаться неузнаннымъ. Онъ неразлучный товарищъ бѣдной лондонской рабочей семьи: мужъ -- человѣкъ неотесанный, безпрестанно занятый ѣдой, если не дымитъ изъ своей трубки; жена -- на первый взглядъ невзрачна; съ ними дочь, лѣтъ четырнадцати, милое дитя. Графиня думаетъ сначала, что молодой человѣкъ, въ которомъ она предполагаетъ политическаго бѣглеца,поляка,-- дѣло происходитъ въ 1831 г.,-- увлеченъ молодою дѣвушкой; затѣмъ она замѣчаетъ, что сама мать не отрываетъ отъ него взоровъ. И эта женщина уже не молода, хотя немного лѣтъ тому назадъ была, вѣроятно, еще красива; ея станъ изященъ, несмотря на изношенное платье, и у нея великолѣпные волосы. Съ заботливостью, которая не любовь, а только нѣжная внимательность къ тѣмъ, сердцу которыхъ мы д о роги, молодой человѣкъ держитъ надъ ней зонтикъ и, такъ какъ начинается дождь, укутываетъ ее въ ея плащъ; ея маленькимъ мальчикамъ онъ покупаетъ дорогаго винограду. Графинѣ приходитъ мысль, что въ чужомъ городѣ, гдѣ онъ искалъ безопасности, эти бѣдные обитатели предмѣстья оказались для него друзьями. Но, какъ и она сама, онъ хочетъ высадиться въ Майнцѣ, между тѣмъ какъ другіе ѣдутъ дальше на пароходѣ.
"Онъ собирался оставить пароходъ. И тутъ мнѣ пришлось быть свидѣтельницей горя. Онъ поцѣловалъ двухъ маленькихъ мальчиковъ, обнялъ мужа, подалъ руку дочери (и дѣвочка коварно улыбнулась, любопытная, какъ маленькая Ева); онъ пожалъ обѣ руки женѣ, избѣгая ея взгляда". Тогда раздался послѣдній звонокъ. Онъ поспѣшно перешелъ мостъ и стоитъ на берегу. Всѣ. кланяются и киваютъ ему; дѣти, для которыхъ все забава, съ какою-то радостью кричатъ ему "прощай!"
"Но женщина, женщина! Она стояла, не двигаясь, съ поднятою рукой, въ которой держала красный съ синимъ носовой платокъ. Она не махала имъ; она казалась безжизненной и, право, заслуживала того, чтобы небо умилосердилось надъ ней и превратило ее въ камень... Я подумала: Бѣдняжка! Вдова безумной любви! Что будетъ съ тобою весь вечеръ, и завтра, и всегда? Этотъ неуклюжій, грубый мужъ, эта глубокая бѣдность, эта дочь, которая все знаетъ и, конечно, безъ всякой снисходительности все выслѣдила во время путешествія -- какая участь!" "На другой день,-- заключаетъ графиня,-- такъ какъ молодой человѣкъ былъ моимъ попутчикомъ, я обратилась къ нему со словами: "Вы сегодня очень одиноки".-- "Да,-- холодно отвѣтилъ онъ,-- прямо изъ Лондона я ѣхалъ въ теченіе шести недѣль съ этими добрыми людьми". Аристократическая самоувѣренность тона находилась въ противорѣчіи съ доброжелательными словами. "А скоро ли вы снова увидитесь съ ними?" -- "Никогда!-- отвѣчалъ онъ съ странною усмѣшкой.-- Я, навѣрное, никогда не встрѣчусь съ ними; я ѣду въ Швейцарію, а оттуда еще дальше".
Я укажу еще на маленькую, геніальную пьесу Mons ieur Jean, le ma î tre d' é cole. Это разсказъ въ стихахъ о бѣдномъ, не имѣющемъ ни отца, ни матери, сельскомъ учителѣ, который выросъ въ воспитательномъ домѣ и узнаетъ однажды, что его отецъ --никто иной, какъ самъ знаменитый Жанъ-Жакъ Руссо, какъ извѣстно, подкидывавшій всѣхъ своихъ дѣтей, рожденныхъ отъ его Терезы. До тѣхъ поръ школьный учитель ничего не читалъ изъ сочиненій Руссо. Теперь онъ принимается за нихъ и съ великимъ восторгомъ читаетъ Эмиля, Элоизу и всѣ остальныя его произведенія. Онъ чувствуетъ глубже, чѣмъ кто-либо, какъ геніальный жаръ, такъ и ничтожную долю добросовѣстности, которая заключается въ этихъ книгахъ. Подъ конецъ онъ не въ силахъ противустоять желанію познакомиться со своими родителями. Онъ ѣдетъ въ Парижъ, отыскиваетъ домъ и поднимается по лѣстницѣ. На самомъ верху, гдѣ одна дверь полуотворена, онъ слышитъ брань пронзительнаго женскаго голоса; здѣсь его цѣль. Онъ входитъ и пытается найти подходящее вступленіе для изложенія своего дѣла. Старикъ сидитъ, повернувшись къ нему спиной и наклонившись надъ письменнымъ столомъ; онъ слушаетъ его, не оборачиваясь. Сынъ, запинаясь, начинаетъ разсказывать, въ чемъ дѣло, но, не успѣлъ онъ еще объяснить причину своего появленія, какъ на него падаетъ подозрительный взглядъ, ожидающій встрѣтить въ немъ шпіона и вывѣдчика, и этотъ взглядъ прогоняетъ его. Онъ чувствуетъ себя вторично отвергнутымъ своимъ отцомъ,-- отцомъ, котораго онъ хотѣлъ на колѣняхъ вымолить у Бога и котораго съ гордостью призналъ бы предъ цѣлымъ свѣтомъ,-- вторично отвергнутымъ своею матерью, этою женщиной съ грубою внѣшностью и жесткимъ взглядомъ. И онъ спѣшитъ прочь, снова въ деревню, чтобъ осуществить въ смиренномъ званіи школьнаго учителя нѣкоторыя изъ тѣхъ истинъ, которыя находятся въ сочиненіяхъ его отца и отъ которыхъ его отецъ отрекается на дѣлѣ. Путемъ того воспитанія, которое онъ, въ качествѣ учителя, даетъ дѣтямъ, то, что есть истинно хорошаго въ Эмил ѣ Руссо, пускаетъ ростки въ дѣйствительной жизни.
Les Pens é es d'Av û t появились въ 1837 г. Съ этого времени Сентъ-Бёвъ исключительно критикъ.