Романы, повѣсти, Драматическія произведенія, стихотворенія, альманахи...
Альманахи? Чего-же лучше! Съ нихъ-то и начнёмъ,-- именно съ этого прелестнаго альманаха, который называется:
40. УТРЕННЯЯ ЗАРЯ, альманахъ на 1842 годъ, изданный В. Владиславлевымъ. Четвёртый годъ. Въ 12, 572 стр. (4 р. сереб. съ пересылк.)
Прежде заглавнаго листа, книга открывается прекрасно выгравированнымъ портретомъ юной супруги Государя Наслѣдника, Ея Императорскаго Высочества Цесаревны и Великой Княгини Маріи Александровны, портретомъ, столь любопытнымъ для каждаго Русскаго и для каждой Русской, -- портретомъ, составляющимъ лучшее и драгоцѣнное украшеніе альманаха г. Владиславлева. Далѣе слѣдуетъ виньетка, изображающая утреннюю зарю надъ памятникомъ Пожарскаго и Минина. За тѣмъ, въ самой книгѣ найдёте вы портреты: графини Е. 3L Завадовской, графини С. А. Бенкендорфъ, княжны М. И. Барятинской, баронессы K. Н. Менгденъ и А. П. Фрейгангъ, столько-же замѣчательные по мастерской отдѣлкѣ, сколько и по тѣмъ преимуществамъ, какія находилъ художникъ -- пользуясь прекрасными подлинниками. Вообще о достоинствѣ гравюръ достаточно сказать, что онѣ дѣланы въ Лондонѣ лучшими мастерами. Теперь перейдёмъ къ литературной части альманаха г. Владиславлева. Всѣмъ извѣстно, что въ альманахахъ, украшаемыхъ художественными приложеніями, главное дѣло -- именно эти приложенія. Лучше сказать, статьи -- приложенія къ гравюрамъ. По-этому, не будемъ строги къ тексту, въ которомъ впрочемъ есть много очень милаго и занимательнаго. Исчислимъ прозаическія статьи по порядку, въ какомъ онѣ помѣщены въ книгѣ. "Картезіанскій монастырь", М. С. Жуковой, заключаетъ въ себѣ нѣсколько любопытныхъ подробностей объ основаніи его и замѣтокъ путешественницы; въ числѣ послѣднихъ встрѣчаются мысли нѣжныя и поэтическія. Вотъ одна изъ нихъ: ".....Воображеніе ищетъ остатка подъ дёрномъ давно закрытой могилы. Не рѣдко юноша возвращался лучшимъ съ могилы матери: тамъ воздухъ дышетъ святостію послѣдняго завѣта." -- "Талисманъ", разсказъ уланскаго офицера,-- В. А. Владиславлева. Живой, одушевленный разсказъ воина о томъ, какъ палъ подъ нимъ вѣрный боевой конь. Г. Владиславлевъ неподражаемъ въ легкихъ анекдотическихъ разсказахъ, исполненныхъ простодушнаго, наивнаго юмора и какого-то безпечнаго, безпретендательнаго остроумія. Этими именно качествами отличается другая статья его въ "Утренней Зарѣ" -- Разсказъ о томъ, какъ опасно было управителю курляндскаго барона Фонъ-Наукенгофа, Фридриху, топивши въ овинѣ печь, заниматься охотою, и что изъ того произошло. "Джорджіо Фенороли или сердце въ банкѣ, вторая новелла доктора Сильвіо Теста" -- H. В. Кукольника. Эта новелла названа авторомъ "неправдо-подобною былью"; мы прибавимъ, что она не только не -- 40 правдоподобна, по даже и непонятна. Ужъ развѣ предположить, что Фенороли былъ съумасшедшій, отъ любви къ сердцу въ банкѣ, которое нѣкогда принадлежало прелестной дѣвушкѣ, имъ любимой.-- Несмотря на странность и чудесность содержанія, разсказъ читается, потому-что авторъ неоспоримо человѣкъ съ умомъ, талантомъ и чувствомъ.-- Другая повѣсть его въ "Утренней Зарѣ" -- Капустинъ, изъ времёнъ Петра Великаго, гораздо правдоподобнѣе.-- Не знаемъ, сколько въ ней историческаго, но она очень походитъ на быль и разсказана мастерски, если исключить нѣкоторую небрежность въ слогѣ, чѣмъ отличаются почти всѣ прозаическія сочиненія г. Кукольника. Мы не согласны съ тѣми, которые возстаютъ противъ этой повѣсти его, но и не оспариваемъ ихъ -- вкусъ и мнѣніе неотъемлемая собственность каждаго. "Водевиль въ частной жизни" -- Е. П. Гребенки, такъ себѣ, не хуже водевилей, которые даются на Александринскомъ театрѣ, -- даже, если хотите, лучше, но мы думаемъ, что г. Гребенка, авторъ многихъ забавныхъ и занимательныхъ разсказовъ, могъ-бы написать еще лучше: онъ просто полѣнился на этотъ разъ. "Черногорцы", H. И. Надеждина, любопытный отрывокъ изъ воспоминаній автора, какъ путешественника, знакомящій нѣсколько съ нравами этого замѣчательнаго племени славянскаго. Но мы имѣемъ уже объ немъ цѣлую книгу, болѣе удовлетворительную, о которой рѣчь будетъ ниже. Наконецъ, "Приключеніе на желѣзной дорогѣ" -- графа В. А. Соллогуба, лучшая, по нашему мнѣнію, статья альманаха. Какой живой, свободный, ловкій, увлекательный разсказъ, согрѣтый притомъ и живою мыслію и глубокимъ чувствомъ, искусно запрятанными подъ оболочку щегольскаго, небрежнаго слога! Авторъ, кажется, разсказывалъ шутя, беззаботно, а между-тѣмъ въ сердцѣ остаётся какая-то тихая грусть и участіе къ судьбѣ незнакомки, разъѣзжавшей по желѣзной дорогѣ Стихотворенія альманаха, подъ которыми подписаны имена: Лермонтова, Кольцова, Бека, Степанова, Шевцова, Бенедиктова, Подолинскаго, Гребенки, князя Вяземскаго, всѣ вообще не дурны, нѣкоторыя очень милы; лучшія принадлежатъ Лермонтову, Кольцову и князю Вяземскому. Намъ понравилось, своею игривостію, слѣдующее стихотвореніе г. Коренева:
Ты-ль это, Машенька? Тебя-ли вижу а?
Ты-ль это милое, воздушное творенье,
Которымъ такъ полна была душа моя?
О Боги! что за превращенье!
Гдѣ-жъ эта свѣтлая эмаль твоихъ очей?
Гдѣ стройный, гибкій станъ Психеи?
Гдѣ музыкальная плѣнительность рѣчей?
Гдѣ всѣ поэзіи затѣи?
Гдѣ эта милая былая простота --
Что такъ плѣняла насъ заманчивой уловкой?
Гдѣ живость рѣзвая, любезность, острота?
Гдѣ Маша прежняя съ кудрявою головкой?..
Ахъ, Марья Павловна! какой волшебникъ злой,
Провёлъ вамъ на челѣ угрюмыя морщины?
Какъ скоро стали вы помѣщицей простой,
Уѣздной барыней изъ миленькой ундины!
Ахъ, Марья Павловна, не вѣрится всё мнѣ!...
Представить не могу ... да, полно, это вы ли?
Бывало вы цвѣты любили на окнѣ --
А нынѣ тамъ стоятъ -- съ наливками бутыли!...
41. АЛЬМАНАХЪ въ память двухсотлѣтняго юбилея Императорскаго Александровскаго Университета, изданный Я. Гротомъ. 1842. Въ 8, 505 стран. (1 р. 50 к., съ пересылк. 2 р. сереб.)
Торжество двухсотлѣтняго Юбилея Финляндскаго Университета, основаннаго королевою Христиною о мысли и начертаніямъ графа Браге, происходило, какъ извѣстно, 15 іюля 1840 года и послужило поводомъ къ изданію нынѣ альманаха, посвященнаго Августѣйшему Канцлеру Университета, Его Императорскому Высочеству Государю Наслѣднику. Книга открывается большою статьею г. Грота: Воспоминанія Александровскаго Университета, заключающія въ себѣ довольно подробную исторію его и, въ-заключеніе, описаніе юбилейнаго торжества. Статья составлена дѣльно, умно, и, не смотря на односторонній интересъ свой, читается съ удовольствіемъ. Слѣдующія за нею стихи престарѣлаго поэта Францена отличаются чувствомъ какой-то грусти автора, испытанной имъ при посѣщеніи мѣстъ, гдѣ нѣкогда провёлъ онъ юность. Стихи эти, подъ названіемъ Путешествіе на юбилей, помѣщены здѣсь въ переводѣ съ шведскаго, какъ и нѣкоторыя другія статьи, составляющія альманахъ. Вотъ нѣсколько строкъ изъ стихотворенія Францена:
Ахъ! какъ ѣхалъ я предъ древнимъ замкомъ,
Охраняющимъ всё также городъ,
Но гдѣ нынѣ знамена другія, --
Изъ груди моей прокрался тайно
Вздохъ о томъ, что землю дѣлитъ мечъ.
(Францёнъ -- Шведъ и пріѣзжалъ на юбилей представителемъ отъ двухъ Академій отечества своего.)
Я прекраснымъ пиромъ наслаждался
Не какъ сынъ Финляндіи одной,
Но какъ сынъ и Швеціи. Какъ мать, --
Хоть ужъ дочь ея не съ нею бодѣ,
Издалека съ радостью глядитъ
На плоды своихъ уроковъ давнихъ:
Тамъ и Швеція беретъ участье
Въ торжествѣ Финляндіи цвѣтущей,
Подъ скипетромъ державы Русской, --
прибавимъ мы. Далѣе слѣдуетъ статья (П. А. Плетнева, присутствовавшаго на юбилеѣ въ качествѣ депутата отъ С. Петербургскаго Университета): Финляндія въ Русской поэзіи, гдѣ авторъ приводитъ мѣста изъ русскихъ стихотворцевъ, писавшихъ подъ вдохновеніемъ финляндской природы. Статья эта отличается тѣмъ тонкимъ вкусомъ, тою свободою и пріятностію изложенія, какія мы привыкли встрѣчать въ произведеніяхъ г. Плетнева. Нисколько дней въ Лапландіи (г. Кастрена), статья, знакомящая читателя съ оригинальными нравами и родомъ жизни туземцевъ, равно какъ статьи г. Эмана и Лепрота: О національномъ характерѣ Финновъ и Нынѣшніе крестьяне-поэты въ Финляндіи, очень любопытны и весьма тѣсно соединены съ цѣлію и идеею альманаха, чего нельзя сказать о статьѣ графа Соллогуба -- Литературная совѣстливость. Авторъ хотѣлъ, вѣроятно, сказать добросовѣстность: потому-что слово совѣстливость имѣетъ совершенно другое значеніе и часто принимается въ смыслѣ -- церемонность, а тѣ, противъ которыхъ возстаётъ онъ, люди -- вовсе нецеремонные. Кромѣ того, что статья эта рѣшительно не на своемъ мѣстѣ, совершенно не кстати, и ни какъ не вяжется съ общимъ содержаніемъ и характеромъ альманаха, она и сама по себѣ очень слаба, такъ, что мы не узнаемъ пера автора, всегда отличающагося аристократическимъ приличіемъ, большою талантливостію и искусствомъ;-- исполнена несообразностей, ученически-ложныхъ взглядовъ и вообще какой-то болѣзненности воззрѣнія. Мы убѣждены, что она написана просто -- подъ случайнымъ вліяніемъ дурнаго расположенія духа и потому былобы съ нашей стороны несправедливо указывать на ея странности и неловкости разнаго рода сближеній. Что касается до основной мысли статьи, то-есть, крайней несправедливости и недобросовѣстности литературнаго суда, -- авторъ хотя и смотритъ на предметъ въ преувеличенномъ видѣ, однако-жъ онъ и не совсѣмъ не правъ. Дѣло въ томъ, что противъ злоупотребленій журнальнаго мнѣнія -- ужъ если вооружаться, во имя истины, то вооружаться съ силою и съ запасомъ наличныхъ доказательствъ; иначе -- это будетъ голосъ вопіющаго въ пустынѣ, -- и, что еще хуже -- потѣха для тѣхъ-же, кого мы обвиняемъ, хотя-бы и справедливо. Предоставимъ-же времени торжество истины, и будемъ терпѣливо дожидаться того срока, когда вкусъ и непосредственное мнѣніе публики нашей до того образуются, что пристрастіе и недобросовѣстность критики перестанутъ пугать талантъ и благородныхъ дѣйствователей на поприщѣ литературы. И съ чего вздумалось автору нападать на критику, которая всегда такъ привѣтствовала и хвалила его опыты (значитъ и на неё находятъ иногда припадки истины и справедливости!)? Пусть, ужъ если это необходимо, развѣдываются съ нею тѣ, кто дѣйствительно испыталъ тяжкое и несправедливое ея вліяніе. Но и они уже отказались бороться съ соперникомъ, у котораго, вмѣсто благороднаго оружія, въ рукахъ, -- комки грязи и клеветъ, перемѣшанныхъ съ блестками діалектики и такъ называемаго остроумія. Пишите, графъ, ваши прекрасныя повѣсти: мы первые ваши почитатели и хвалители, но не бросайте неосторожно опасному противнику перчатки вашей -- она слишкомъ чиста и благородна для борьбы съ силою ловкой, изворотливой несправедливости.-- Между-тѣмъ мы отдалились отъ альманаха г. Грота, въ которомъ, кромѣ исчисленныхъ статей, заключаются еще двѣ слѣдующія: Необойденный домъ, князя В. Ѳ. Одоевскаго и Макбетъ христіанская-ли трагедія? г. Рунеберга. Первую -- охотники до занимательныхъ сказокъ прочтутъ съ большимъ удовольствіемъ,-- потому-что она написана очень хорошо -- съ извѣстнымъ искусствомъ ея автора, а вторую и съ пользою, какъ учено-критическое разсужденіе о величайшей изъ трагедій. Разсматривая основную ея мысль, авторъ употребилъ свой, особый, способъ воззрѣнія на это превосходное созданіе Шекспира. Результатомъ выводовъ г" Рунеберга разрѣшается вопросъ, что Макбетъ -- есть дѣйствительно христіанская трагедія, или, другими, словами, что, при сочиненіи ея, поэтъ проникнутъ былъ высокими истинами духовнаго міра, и въ извѣстныхъ "вѣдьмахъ" этой трагедіи олицетворилъ зло искушенія земныхъ очарованій надъ духомъ человѣка.
42. РУССКАЯ БЕСѢДА. Собраніе сочиненій русскихъ литераторовъ, издаваемое въ пользу А. Ф. Смирдина. Томъ II. 1841. Въ 8, XXV и 603 стр. (За три тома 10 руб. сереб. и съ пересылкою.)
О первомъ томѣ этого изданія, предназначеннаго, благороднымъ содѣйствіемъ русскихъ литераторовъ, поправитъ, по-возможности, временно-разстроившіяся дѣла почтеннаго книгопродавца, мы говорили уже въ одномъ изъ нашихъ обозрѣній. Разсматриваемый нынѣ томъ, не уступая первому ни въ разнообразіи, ни въ полнотѣ, превосходитъ его внутреннимъ достоинствомъ и изяществомъ исполненія. Начнемъ съ повѣстей. Въ числѣ ихъ первое мѣсто принадлежитъ "Аптекаршѣ", грача Соллогуба. Вотъ основа ея содержанія. Хорошенькая, мечтательная нѣмочка влюбилась въ студента, который также любилъ её, но у котораго житейскіе разсчёты и свѣтскія понятія далеко превышали мечтательность и любовь; "въ слѣдствіе чего" онъ разсчёлъ, что, составивъ счастіе дѣвушки, т.-е., женившись на ней, онъ не составитъ вполнѣ "собственнаго" счастія, какъ разумѣютъ послѣднее люди, принимающіе жизнь въ значеніи спекуляціи. Они разстались. Каждаго изъ нихъ ожидала своя судьба, не равная ни въ какомъ смыслѣ: не равны были и любившіе другъ друга. Проходятъ годы. Студентъ, уже "чиновникъ по особымъ порученіямъ" (видите-ли, онъ и въ службѣ разсчиталъ, какъ эгоистъ, на мѣсто чиновника по особымъ порученіямъ!), и нѣмочка, уже супруга аптекаря, въ уѣздномъ городкѣ,-- короче, молодые люди наши, или, если, угодно, любовники встрѣчаются. Аптекарша вышла за своего аптекаря вовсе не по любви -- несчастная женщина была жертвой, игрушкой роковой судьбы своей; мужъ ея не глупый и честный человѣкъ, но онъ изъ числа тѣхъ чудаковъ и некрасавцевъ, которые не могутъ нравиться женщинамъ. "Изъ сего явствуетъ", что, при неожиданной встрѣчѣ съ бывшимъ студентомъ, нѣмочка по-прежнему воспылала къ нему нѣжною страстію, на которую "чиновникъ по особымъ порученіямъ" Не только соблаговолилъ отвѣчать, но и разсчёлъ, что онъ очень удобно, при этой оказіи, можетъ соблазни ть супругу почтеннаго аптекаря. За столь благороднымъ намѣреніемъ немедленно послѣдовало исполненіе его. Аптекарша Оборонялась слабо и была уже на краю погибели, какъ выразилась-бы, напримѣръ, покойная г-жа Жанлисъ, но случайность и добрый геній, во-время подоспѣвшій, спасли её и разстроили великодушные планы г. чиновника по особымъ порученіямъ, Который, надобно прибавить, былъ не простой чиновникъ но особымъ порученіямъ, но принадлежалъ къ хорошей фамиліи, вхожъ былъ, какъ "свой", въ лучшіе дома Петербурга, словомъ, чуть не аристократъ, -- разумѣется во внѣшнемъ значеніи; я разумѣю аристократа столь-же высоко стоящимъ на степени нравственной, какъ высоко стоитъ онъ на лѣстницѣ общественныхъ преимуществъ. Любовники опять разстались безъ дальнихъ приключеній, тѣмъ болѣе, что мужъ нѣмочки въ-пору догадался о своемъ страдательномъ положеніи,-- убѣдясь, что петербургскаго заѣзжаго привлекаетъ въ его убогую аптеку отнюдь не запахъ медикаментовъ, а прелестная, благоухающая особа его супруги. Между аптекаремъ и чиновникомъ послѣдовало объясненіе, "въ-силу" котораго послѣдній, по-добру -- поздорову, убрался изъ уѣзднаго города, при "каковомъ" объясненіи аптекарь, хоть и чудакъ и уродъ, пожалуй, но заставляетъ себя уважать: онъ на сто градусовъ выше петербургскаго джентельмена въ палевыхъ перчаткахъ, -- съ блѣдною душонкой. Повѣсть оканчивается тѣмъ, что, по прошествіи года, чиновникъ особыхъ порученій проѣзжаетъ черезъ тотъ-же уѣздный городъ, справляется мимоходомъ, такъ, къ-слову, объ аптекаршѣ, и ему говорятъ, что она умерла.... чахоткою, приключившеюся ей, вѣроятно, отъ любви. Такое, по крайней-мѣрѣ, заключеніе мы имѣемъ право выводить изъ представляемаго авторомъ характера его злополучной героини. А что сталось съ чиновникомъ по особымъ порученіямъ? Не знаемъ, да и не хотимъ знать. Онъ, конечно, по-прежнему, проводитъ время въ лучшихъ домахъ столицы.... Кому какое дѣло до аптекарши?.. Умерла!-- Царствіе ей небесное! На ней студентъ жениться не хотѣлъ, жена аптекаря не могла принадлежать чиновнику по особымъ порученіямъ, а чиновникъ по особымъ порученіямъ теперь, вѣроятно, вице-директоръ и замышляетъ, правильнѣе, разсчитываетъ выгодную партію въ одномъ изъ лучшихъ домовъ столицы. Что-жъ новаго въ повѣсти -- Аптекарша? Очень много. Во первыхъ изъ неё узнаемъ, что въ наше время, также какъ въ блаженныя времена Вертера и Шарлоты, умираютъ отъ любви. Да, знаете ли: вѣдь и "аптекаршу" зовутъ Шарлотой! Вы скажете: такъ здѣсь повторился, на-оборотъ, знаменитый романъ Гете? Ни мало, если вы вспомните, что въ мірѣ всё неизбѣжно повторяется, въ различныхъ лишь образахъ и положеніяхъ; слѣдовательно, упрекъ въ подражаніи должно считать однимъ изъ самыхъ неосторожныхъ упрековъ, особенно -- если вздумаютъ отнести его къ такому таланту, какимъ владѣетъ графъ Соллогубъ, безспорно одинъ изъ лучшихъ русскихъ повѣстчиковъ. А каковъ его уѣздный "вѣстовщикъ" -- его "любопытный разспросникъ" -- провинціальный франтъ въ венгеркѣ?-- Ловите его, гг. издатели Нашихъ: это "типъ"!! Ловите, возьмите его себѣ: мнѣ его не надобно. И для себя и для меня, и для большей части читателей и человѣчества, онъ уже исполнилъ свое призваніе: перо автора "Аптекарши" и обезсмертило и погребло его. Съ десятками, его экземпляровъ, въ натурѣ, вы, можетъ быть, еще встрѣтитесь, но въ книгѣ довольно и нѣсколькихъ страницъ, ему посвященныхъ. Нельзя же-цѣлый вѣкъ воспѣвать дураковъ и получеловѣковъ. Они скоро наскучатъ, тѣмъ болѣе, что вокругъ себя, чаще или рѣже, вы всегда найдёте людей, болѣе заслуживающихъ вашего вниманія. Странно! нѣкоторые умные и даровитые бельлетристы наши поставили себѣ какъ-бы за правило быть почти исключительно Гомерами отрицательныхъ героевъ, т.-е. героиковъ, нашего общества, нулей съ лѣвой стороны, и не хотятъ видѣть въ немъ ни одной единицы, даже хотя дробнаго количества. Въ благородной, исполненной человѣческихъ помысловъ, душѣ своей, эти гг. бельлетристы глубоко презираютъ упомянутыхъ нулей, а между-тѣмъ поставляютъ себѣ въ славу такъ называемыя мастерскія изображенія современныхъ петиметровъ и разнаго рода, въ разныхъ одеждахъ, болванчиковъ, съ человѣческими именами, -- влюбились въ нихъ, какъ въ красныхъ дѣвушекъ, безъ ума отъ нихъ!! Каррикатура и смѣшное, облитое жёлчью -- вотъ девизъ нѣкоторыхъ нашихъ повѣстчиковъ, повторяемъ даровитыхъ, но избравшихъ ошибочное направленіе. Не туда, гг., попадаетъ ваша сатира -- мѣта ея не для нулей, а для отрицательныхъ единицъ, сопутствуемыхъ большими числами или нулями съ правой стороны; между-тѣмъ поищите-ка подлѣ себя и суммы положительныхъ величинъ, ужъ если пришлось объясняться математически. Для повѣсти есть еще и другіе элементы, кромѣ каррикатуры и смѣшнаго, которое даже и не жалко, -- какъ жалокъ напримѣръ петербургскій денди въ "Аптекаршѣ". Возьмите, въ этомъ смыслѣ, урокъ у врага Соллогуба -- у него, франтикъ въ вергеркѣ такъ, между прочимъ -- смѣшонъ и не болѣе; у него я не вижу жёлчной ненависти и "величаваго презрѣнія" къ этому франтику, которое было-бы и несправедливо, потому-что послѣдній не въ состояніи возвыситься болѣе, на сколько подняла его прихотливая мать-природа. Отрицательные характеры, возбуждающіе, негодованіе, любопытны въ психологическомъ отношеніи, и представленіе ихъ въ повѣсти имѣетъ назидательную-сторону. Я люблю изучать природу тигра, леопарда, даже лисицы -- но что вы будете разсказывать мнѣ въ цѣлой книгѣ о зайцѣ или ослѣ: одинъ годится на шпигованное жаркое, другой славно возитъ воду и притомъ не такой страдалецъ, какъ Водовозъ въ "Нашихъ";-- скажите же, на милость, изъ-чего я стану задумываться надъ судьбою и свойствами этихъ невинныхъ животныхъ. Вы не любите высокаго, патетическаго, идеальнаго, смѣетесь надъ нимъ: но мнѣ, право, не смѣшны ваши уродцы-героики, которыхъ, во имя человѣчества, клеймите вашею эпиграмою и вѣчною ироніей, равнодушно проходя мимо настоящаго человѣка, не замѣчая его существованія или даже не вѣря въ послѣднее.. Авторъ "Аптекарши" не казнитъ презрѣніемъ; не смѣшнаго своего героя, чиновника по особымъ порученіямъ: но тѣмъ не менѣе вы презираете его отъ всей души, какъ отрицательную величину общества, обремененную численными нулями свѣтскаго значенія,-- и тутъ-то ищите глубокой идеи "Аптекарши". Что касается собственно аптекарши или "Шарлоты графа Соллогуба" (называемъ её такъ для отличія отъ Гётевой Шарлоты) -- мы не понимаемъ, какъ эта возвышенная, благоухающая женщина могла любить человѣка, можетъ быть и красавца, и даже, если хотите, не злаго, не подлаго человѣка, но который ниже ее нравственною природою на неизмѣримое разстояніе. Но въ любви нѣтъ вопросовъ: почему мы этого любимъ, а того ненавидимъ (хотя и существуетъ это скрытное почему?), слѣдовательно, авторъ здѣсь правъ, и мы обращали вопросъ свои только къ бѣдной Шарлотѣ: намъ такъ жаль её, что мы охотно пошли-бы поплакать на ея могилу, если-бъ могли отъискать на картѣ описанный авторомъ уѣздный городокъ. Тамъ мы зашли-бы и къ печальному вдовцу -- аптекарю; тамъ, можетъ быть, повстрѣчались-бы и съ франтикомъ въ венгеркѣ, который, по своему обыкновенію, познакомясь съ ними, непремѣнно-бы спросилъ: "А позвольте узнать, какая это у васъ табакерка: Лутугинская или брауншвейгская, сколько вы заплатили за неё и какой нюхаете табакъ -- березинскій или бергамотный?" -- Но въ-вѣкъ не хотѣлось-бы намъ встрѣчаться съ чиновникомъ по особымъ порученіямъ -- намъ кажется, что отъ него должно пахнуть всѣми благовоніями магазина духовъ и смрадомъ духовнымъ. Богъ съ нимъ!... Теперь нѣсколько словъ объ исполненіи, въ художественномъ смыслѣ, разсматриваемой повѣсти. Здѣсь мы не позволимъ себѣ никакого замѣчанія, потому-что здѣсь всё прекрасно, всё блещетъ вкусомъ, тончайшимъ приличіемъ и отдѣлкою руки, на которой видимъ печать таланта и мастерства; однако-жъ относимъ всё это къ внутреннему достоинству расположенія: внѣшность, наружная обработка слога иногда измѣняютъ автору; но и это припишемъ не болѣе, какъ къ небрежности, недосмотру. Между-тѣмъ посовѣтуемъ автору обратить вниманіе и на эту незначительную, повидимому, часть тоалета мысли. Погрѣшности противъ чистоты и гладкости слога непріятно поражаютъ читателя и вредятъ общему впечатлѣнію, производимому повѣстью. Чтобъ упрекъ нашъ не показался неосновательнымъ, подкрѣпимъ его сильнымъ доказательствомъ, обрѣтаемымъ нами, напримѣръ, на стр. 15 разсмотрѣнной повѣсти: "Оглядѣв шись со всѣхъ сторонъ, напив шись пьянъ на пріемномъ торжествѣ, надѣв ши пеструю фуражку, заплативши за коллегіи, испы тавъ (эхъ! за чѣмъ-бы ужъ и послѣднему слову не дать окончанія на ши?) силу руки своей въ маханіи рапи ры, молодой баронъ разсудилъ, что, чтобы быть "полнымъ студентомъ, ему оставалось еще одно -- "влюбиться." -- Подумаешь, что авторъ написалъ это нарочно -- въ примѣръ какафоніи.... Мичманъ Поцѣлуевъ, или "живучи оглядывайся", повѣсть, -- если хотите -- цѣлый романъ В. Луганскаго, похожа болѣе на практическія замѣтки человѣка умнаго, наблюдательнаго, много испытавшаго, много ѣздившаго, много видѣвшаго и изъ всего видѣннаго, слышаннаго, извѣстнаго ему, извлекающаго данныя для разсказа въ родѣ повѣсти, -- нежели на настоящую повѣсть, въ которой жизнь, быстрота движенія и страстей, въ соединеніи съ инстинктивною догадкою таланта, выкупаютъ недостатокъ опытности и наглядности. Такъ или не такъ, но Мичманъ Поцѣлуевъ непосредственно навёлъ насъ на это сближеніе: мы читали его безъ скуки, даже съ удовольствіемъ, но легко могли-бы и не дочитать его -- насъ ни что не приковывало къ нему живымъ участіемъ, тёплыми интересами; намъ даже повѣсть г. Луганскаго показалась растянутою, безконечною, безъ единства идеи и общности интриги. Согласны, что многія вводности и очертанія характеровъ любопытны, но тѣ и другія приклеены и не составляютъ необходимости. Были и небылицы, по нашему мнѣнію, лучшее изъ всего, что написалъ г. Луганскій, какъ повѣстчикъ.... Маріетта,-- "записки русскаго живописца", были-бы довольно занимательны, если-бъ авторъ не хотѣлъ сдѣлать изъ нихъ повѣсти, а повѣсть не удалась потому, что въ ней нѣтъ конца, начало-же затерялось въ какомъ-то уѣздномъ русскомъ городѣ, протянувшись до Италіи серединою Душа женщины, "Перотское мистическое преданіе" (K. B. O.), пренесчастная душа, -- была необыкновенно-добродѣтельна на землѣ, но райской обители не удостоилась, за то, что какой-то злой демонъ укорилъ её въ гордости смиренія. Черезъ чуръ тонко! Авторъ перехитрилъ, и ради внезапной, неожиданной читателемъ катастрофы, нѣсколькими окончательными строками, испортилъ высоко-психологическую идею и драматическій разсказъ, обличающій руку искушенную и талантливую.-- Случай изъ жизни Гете и зимняя его поѣздка на Гарцъ, статья А. Струговщикова, любопытна, какъ всё, что относится къ частной жизни великаго поэта -- философа, и притомъ особенною занимательностію своею обязана извѣстной даровитости автора.-- Захарушка добрая душа и каменная баба -- какой-то винегретъ, и, надобно прибавить, очень не вкусный. Дурачекъ Захарушка воспитывается у какихъ-то равномѣрно-глупыхъ супруговъ.... потомъ, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, является каменная баба, змѣй Горыничъ и разная чертовщина. Удивительно, что такой умный писатель, какъ г. Вельтманъ, пишетъ иногда Богъ-знаетъ какія чудесности! Если это отрывокъ изъ большаго сочиненія, то за чѣмъ печатать выдержки безъ смысла и всякаго значенія. Вчужѣ досадно за автора, тѣмъ болѣе, что и въ этомъ Захарушкѣ разсѣяны блестки неоспоримаго таланта, блуждающаго, къ сожалѣнію, въ какомъ-то странномъ, неудобопонятномъ направленіи -- Два дня въ Демутовомъ трактирѣ, очень лёгкій, но пріятный разсказъ барона Ѳ. Корфа, также какъ и Разсказъ г. Основьяненки, который, съ извѣстнымъ своимъ юморомъ и добродушіемъ повѣствованія, изъ простого анекдота умѣлъ сдѣлать забавную, юмористическую быль-сказку. Двѣ главы изъ романа, А. Башуцкаго, обѣщаютъ романъ эффектно-патетическаго содержанія, сколько можно судить по отрывку, а потому и не пускаемся въ дальнѣйшій судъ: вкусы и требованія нашихъ критиковъ и читателей такъ различны, что на всѣхъ не угодишь. Юморъ, сатиру, насмѣшку, холодное предпочитаютъ нынѣ жаркимъ чувствованіямъ -- чувствительность, даже истинную, честятъ именемъ сентиментальнаго и смѣшно-плаксиваго, -- самое глубокое чувство и драматизмъ смѣшиваютъ иногда съ театральною риторикою. Критики-ли ошибаются, или авторы попадаютъ не въ тактъ?.... Записки Д. В. Давидова, во время поѣздки его, бъ 1826 году, изъ Москвы въ Тифлисъ, любопытны, особенно въ началѣ, а оканчиваются тамъ, гдѣ-бы хотѣлось видѣть самое военное участіе автора на поприщѣ за-кавказской войны, куда онъ призванъ былъ милостивымъ довѣріемъ Государя Императора къ его ратнымъ дарованіямъ. Наконецъ, во второмъ томѣ Русской Бесѣды заключаются три серьёзныя и дѣльныя статьи, любопытныя не менѣе бельлетрическихъ. Архангельскій Соборъ (автора Путешествія къ Святымъ Мѣстамъ), гдѣ описываются, съ историческими размышленіями, гробницы древнихъ властителей Руси; Пекинское дворцовое правленіе, Отца Іакинѳа, и Графъ Андрей Ивановичъ Остерманъ (князя И. Долгорукова) чрезвычайно-интересная и очень хорошо написанная біографія. Мы не желали-бы видѣть въ ней, однако-жъ, мысли, выраженной слѣдующими строками, на стран. 12: "Многіе удивляются горькимъ слезамъ, проліяннымъ Петромъ Великимъ при полученіи извѣстія о внезапной гибели Карла XII, и замѣчательному восклицанію: Жаль мнѣ тебя, братъ Карлъ! Кончина Карла XII лишала Петра всякой надежды на немедленный миръ и возвѣщала ему "продолженіе борьбы кровавой и утомительной...." -- И такъ: слезамъ, участію Петра къ судьбѣ Карла придано значеніе корыстное! Высокой душѣ Петра отказано въ побужденіи чистѣйшемъ, благороднѣйшемъ!!-- Обмолвка слишкомъ неосторожная и непростительная..... Въ разсмотрѣнной книгѣ есть еще и стихотворенія извѣстнѣйшихъ нашихъ поэтовъ, или, правильнѣе, стихотворцевъ: здѣсь имена ручаются, что стихи должны быть очень хороши, и мы сожалѣемъ, что не имѣемъ мѣста на отдѣльное указаніе піитическихъ красотъ ихъ.
45. СКАЗКА ЗА СКАЗКОЙ. Томъ I. 1841. Въ 8, 302 стр. (2 р. 25 к., съ перес. 2 р. 75 к. сереб.)
Это собраніе повѣстей и разсказовъ, или, слѣдуя титулу книги, "сказокъ", началось анекдотомъ, давнымъ-давно извѣстнымъ, но изъ котораго г. Кукольникъ сдѣлалъ нѣчто художественное -- расплодивъ его мастерскою завязкой или присказкой. Время дѣйствія этого анекдота начало XVIII вѣка. Мѣсто дѣйствія деревня близъ Костромы, и потомъ въ Петербургѣ. Яркими и вѣрными красками изображаетъ авторъ недоросля-дворянчика тѣхъ блаженныхъ времёнъ, утопающаго въ невѣжествѣ и развратѣ, разумѣется -- безсознательно, именно по причинѣ невѣжества и крайней грубости понятій, воспитанныхъ на заднемъ дворѣ, въ конюшнѣ и дѣвичьей. Хороша также вышла изъ-подъ кисти г. Кукольника почтенная родительница этого милаго недоросля, горько сѣтующая на новый порядокъ вещей, вводимый Петромъ. Какъ неутѣшно плачетъ она о сынѣ, насильно вытребованномъ на службу! Ей-бы хотѣлось, чтобы ея ненаглядный Володя цѣлую жизнь прожилъ недорослемъ на заднемъ дворѣ своего боярскаго дома, съ собаками и поломойками. Теперь, конечно, нѣтъ уже ни такихъ недорослей, ни такихъ чувствительныхъ матушекъ. Великій Петръ всему у насъ положилъ начало, довершенное достойными его Преемниками. Въ томъ-то и заключается идея или основная мысль разсказа: Сержантъ Иванъ Ивановичъ Ивановъ. Другой анекдотъ г. Кукольника Эдуардъ и Кунигунда, не удался какъ первый. Дѣло въ томъ, что супруги, праздновавшіе, серебряную свадьбу, разошлись изъ-за будущей судьбы ребёнка, котораго у нихъ никогда не было; помнится, кто-то разсказалъ уже этотъ анекдотъ несравненно лучше: за чѣмъ-же старую почтенную картину подновлять блѣдными красками? Третья повѣсть г. Кукольника: Полковникъ Лесли, изъ времёнъ Михаила Ѳедоровича, была-бы очень хорошая историческая повѣсть, если-бъ въ ней было меньше огня, пожаровъ, крови, убійствъ, эффектовъ и "блистательныхъ декорацій",-- которыя могутъ годиться для бенефисовъ Александринскаго театра, но слишкомъ "раздираютъ" душу въ тихомъ кабинетномъ чтеніи. Шахъ и Матъ, историческая повѣсть XIV столѣтія, г. Александра Грамотова, переноситъ воображеніе подъ небо живописной Гренады и къ живо-говорящимъ, восточно-поэтическимъ, развалинамъ Альгамбры. Дуняша, разсказъ О. П**, отличается неестественною завязкою и проситъ развязки, которой какъ будто не достаетъ; тоже почти можно сказать и на счетъ плохой отчетливости въ интригѣ повѣсти. Короче,-- всѣ эти сказки, относительно, не безъ упрековъ и не безъ достоинствъ, не говоря уже о слогѣ, усвоенномъ въ порядочныхъ книгахъ. Но что это такое? Мертвыя головы, или Русскіе въ Чечнѣ, повѣсть П. Каменскаго. Воля ваша,-- обыкновенною, живою, здоровою головою, мы понять этой повѣсти не можемъ. Давно-ли, разбирая первый томъ Русской Бесѣды, читали мы въ ней премилую повѣсть того-же автора, Фультонъ, которая, по-крайней-мѣрѣ, доказала, что у него есть дарованіе, и что онъ, когда захочетъ, можетъ писать просто и занимательно. Только-что успѣли мы сказать это, какъ авторъ вдругъ опять принялся за старую и любимую привычку свою: вздувать, a la Марлинскій, выраженіе и фразу -- до того, что въ нихъ наконецъ не остаётся ни какого смысла: самъ фразистый учитель и образецъ автора "Мертвыхъ головѣ" содрогнулся-бы въ могилѣ, если-бъ могъ услышать -- до какого злоупотребленія доведена его манерность и фигура. У него это была природа, ни отъ кого не заимствованная,-- у него это нравилось, потому-что выходило иногда чрезвычайно ловко и складно: у подражателей-же и копіистовъ его, которые, на зло вкусу и просвѣщенію, являются еще въ 1842 году -- эта манерность и вздутая фраза походятъ на какую-то лоснящуюся опухоль, непріятную для глаза....
44. НАШИ, списанные съ натуры Русскими. 1842. Первые восемь выпусковъ. Въ С., 62 стр. (Цѣна каждому выпуску 40 коп. серебр. При полученіи каждаго выпуска вносятъ за него деньги (?) и платятъ впередъ за слѣдующій.)
Стоустая молва повсюду разнесла уже вѣсть объ этомъ роскошномъ изданіи, -- объ его великолѣпныхъ политипажахъ, бѣлоснѣжной и атласно-гладкой бумагѣ, узорчатыхъ украшеніяхъ текста, напечатаннаго разпрекрасивымъ шрифтомъ; -- слѣдовательно, угрюмой критикѣ, которая не смягчается ни какими нѣжностями внѣшности, не преклоняется ни передъ какимъ великолѣпіемъ, остаётся только сказать нѣсколько словъ о содержаніи и достоинствѣ текста. И такъ, позвольте спросить: кто эти Наши, списанные съ натуры Русскими -- Французы, Нѣмцы -- или, можетъ быть, лондонскіе джентельменты? Ни мало -- это русскіе типы: петербургскій водовозъ, петербургская барышня, которая, мимоходомъ сказать, очень можетъ быть, безъ всякой почти перемѣны, парижскою и вѣнскою барышней, и армейскій офицеръ,-- не тотъ русскій офицеръ, который, въ грозную годину испытанія, дрался на Бородинскомъ полѣ, потомъ съ торжествомъ подъ стѣнами Парижа,-- офицеръ, котораго знаетъ Европа, который переходилъ Балканы, видѣлъ Эривань и проливалъ кровь подъ стѣнами Варшавы за права своего Государя, -- нѣтъ, это офицеръ, полусозданный, полускопированный съ необщаго оригинала затѣйливою кистью автора. Пора-бы перестать типовать офицеровъ и чиновниковъ! На нихъ привыкли смотрѣть въ невѣрное стекло, представляющее однѣ лишь каррикатуры и смѣшное, -- тогда-какъ, въ числѣ тѣхъ и другихъ, есть многіе, стоющіе кисти артиста-психолога, а не малярной вывѣски надъ цирюльней въ Гороховой улицѣ. Пишущій эти строки родился и выросъ на бивуакѣ, въ лагеряхъ, въ походахъ съ отцомъ-ветераномъ, и потому знаетъ русскаго Офицера лучше нежели тѣ, которые въ-полъ глаза смотрятъ на него съ напрасною улыбкою сожалѣнія, а не знакомы съ нимъ коротко, во всѣхъ случаяхъ и подробностяхъ его кочевой жизни; при составленіи-же своихъ типовъ руководствуются только общими мѣстами и принятымъ способомъ юморическаго малеванія, расписывая, безъ строгаго разбора, черными красками и то, въ чёмъ красуются иногда неподдѣльные цвѣты высохшихъ доблестей, затѣняемыхъ недостаткомъ воспитанія и еще болѣе свѣтскости. Молодое, новое поколѣніе нашихъ офицеровъ, образуясь въ кадетскихъ корпусахъ и другихъ отличныхъ военно-учебныхъ заведеніяхъ, чуждо даже и послѣдняго упрека -- въ недостаткѣ воспитанія.... Глупцы, невѣжды, истинно-смѣшные, существуютъ во всѣхъ классахъ, во всѣхъ сословіяхъ, на всѣхъ путяхъ и отпрыскахъ цивилизаціи -- за чѣмъ-же непремѣнно хотите находить ваши типы именно тамъ и тамъ, -- потому только, что это принято издавна. Между чиновниками, особенно петербургскими, служащими въ министерствахъ, большая часть -- люди образованные, дѣльно-полезные, часто понимающіе истинное благородство и жизнь не хуже много ранняго философа. Мы согласны, что въ числѣ армейскихъ офицеровъ есть оригиналы, презабавные, преуморительные, -- но эти нѣкоторые, эти немногіе суть частности, исключенія, а отнюдь не цѣлое, не типъ -- не представители общаго; вспомните, что вы рисуете не одинъ портретъ, а нѣчто, заключающее въ себѣ множество портретовъ. Перестаньте-же каррикатурить то, въ чёмъ гораздо болѣе свѣтлыхъ сторонъ, нежели темныхъ, требующихъ исправленія сатирою. Не туда, не туда попадаетъ она, гг. юмористы и памфлетисты. Ошибка въ воззрѣніи, недостатокъ въ пристальнѣйшемъ, ближайшемъ изученіи, и вотъ отчего ваша, иногда мастерская, кисть рисуетъ невѣрно,-- и ваши типы болѣе -- собственныя ваши, преинтересныя, но въ разладѣ съ дѣйствительностію, изобрѣтенія досужей фантазіи... Здѣсь, напримѣръ слишкомъ безобразятъ армейскаго офицера, а рядомъ съ нимъ воспѣваютъ водовоза, не узнаннаго яко-бы страдальца человѣчества. Въ отношеніи къ водовозу одинъ авторъ исполненъ самой чувствительной филантропіи, а другой ѣдкимъ сарказкомъ и ироніей казнитъ немилосердо члена общества, которое потому развѣ должно быть гонимо, что проливаетъ свою кровь, а не воду. Дѣло въ томъ, что, помимо водовоза, въ чернорабочемъ классѣ есть множество горемыкъ, завидующихъ водовозу, какъ счастливцу, а въ сословій дворянъ или, такъ называемомъ, благородномъ сословіи есть типы почище вашихъ мнимыхъ армейскихъ офицеровъ и чиновниковъ. Покойный Лермонтовъ представилъ намъ въ своемъ "Максимѣ Максимычѣ" истинный типъ закавказца-офицера, котораго вы глубоко уважаете, не смотря на его странности, грубую, дикую оболочку, и недостатокъ образованія. Пишите типы съ такою истиною и съ такимъ уваженіемъ къ истинѣ!-- У г. Башуцкаго пріятное, патетическое перо, исполненное теплоты душевной и прекраснаго сердца -- но оно собственно не для типовъ. Въ Водовозѣ есть превосходныя страницы, но онѣ не на мѣстѣ, не къ лицу водовозу. Про послѣдняго можно было сказать, что, не смотря на безпрестанное обращеніе съ водою, у него всегда не чисты руки, но не должно было дѣлать его героемъ, величавымъ представителемъ своего "сословія" -- съ непоколебимою силою воли, самоотверженіемъ, вѣрою въ свое призваніе и другими высокими качествами, свойственными не водовозамъ. Гораздо правдоподобнѣе и удачнѣе исторія лошади водовоза -- лучшее мѣсто въ статьѣ. Армейскій офицеръ въ Нашихъ, кромѣ невѣрности съ подлинникомъ, исполненъ безпрестанныхъ несообразностей и противорѣчій автора; за всѣмъ тѣмъ, у него нельзя отнять ни дарованія, ни комизма: но то и другое не достигло цѣли, потому что ея и не было. Барышня -- дѣйствительно, типъ. Это, изволите видѣть, перезрѣлая барышня, лѣтъ за тридцать. На похоронахъ, крестинахъ на свадьбѣ -- она непремѣнно полезная гостья: здѣсь помогаетъ шить траурное платье, тамъ подвѣнечное, а на крестинахъ, она, пожалуй, позаботится и о пелёнкахъ.-- Добрая барышня! Ей очень еще хочется замужъ, она всё надѣется и умираетъ съ этою надеждою.-- Бѣдная барышня! Но это типъ не одной русской барышни, какъ замѣчено уже выше, и притомъ она "барышня" въ укорительномъ смыслѣ. Мы лучше желали-бы познакомишься въ Нашихъ съ настоящей русской барышней, лѣтъ девятьнадцати, у которой глаза голубые, щёчки розовые, русые локоны,-- съ барышней, пожалуй, провинціальной, деревенской. Разскажите намъ, какъ она мила, весела, уныла, какъ она гадаетъ о суженомъ, какъ ока любитъ, страдаетъ? Напомните намъ Татьяну Пушкина! Кстати о Пушкинѣ. Кто лучше его рисовалъ и въ прозѣ и въ стихахъ русскую жизнь: но впадалъ-ли онъ въ каррикатуру, тамъ, гдѣ на самомъ дѣлѣ нѣтъ каррикатуры? Лучше прибавьте лишнихъ добродѣтелей, какъ, напримѣръ, сдѣлалъ съ водовозомъ г. Башуцкій, нежели пороковъ, потому-что послѣднее -- клевета Какъ-бы то ни было, -- Наши затѣйливая игрушка. Желаемъ имъ успѣха -- и успѣхъ будетъ, если, во-первыхъ, возможно продавать ихъ подешевле, а во вторыхъ, вмѣсто обѣщаемой перепечатки старыхъ, давно уже извѣстныхъ, давно уже прочитанныхъ статей -- сочинятся новые типы.
45. СЕМЕЙСТВО ХОЛМСКИХЪ. Нѣкоторыя черты нравовъ и образа жизни, семейной и одинокой, Русскихъ дворянъ. Изданіе третіе, вновь разсмотрѣнное и исправленное.-- 1841. Въ 8, I XXI, 255, 500, 512, 556, 547 и 578 страницъ. (6 р., съ перес. 7 р. сер.)
Въ новомъ изданіи своей книги авторъ помѣстилъ отвѣтъ критикамъ; но, по нашему мнѣнію, за исключеніемъ нѣсколькихъ опрометчивыхъ и не основательныхъ обвиненій, критики, на этотъ разъ, большею частію, правы.-- Я также былъ, по-несчастію, въ числѣ тѣхъ рецензентовъ, которые замѣтили автору, что романъ много-бы выигралъ, если-бъ, вмѣсто шести томовъ, ограничился четырьмя. Вотъ, почти отъ слова до слова, что было сказано мною, мимоходомъ, о Семействѣ Холмскихъ, по поводу выхода въ свѣтъ Провинціальныхъ Сценъ, того-же автора (No 171 Русскаго Инвалида за 1840 годъ) Семейство Холмскихъ -- одно изъ самыхъ любимыхъ нашею публикою сочиненій -- читается и перечитывается съ удовольствіемъ. Рядъ характеровъ, исполненныхъ жизни, интереса, не рѣдко оригинальныхъ, не рѣдко слишкомъ обыкновенныхъ, но самою обыкновенностію своею останавливающихъ вниманіе; происшествія занимательныя, любопытныя, иногда живо трогающія участіе читателя; слогъ пріятный и обработанный -- вотъ достоинства этого романа, доставившія ему почетное мѣсто между русскими романами. Но если-бъ изъ шести томовъ авторъ сдѣлалъ четыре, сочиненіе выиграло-бы и въ художественномъ значеніи и въ самой занимательности; растянутость, чрезвычайное обиліе вводныхъ лицъ и эпизодовъ,-- безъ которыхъ легко-бы обойтиться, и которые, большею частію, ни мало не связаны съ главною интригою драмы,-- много вредятъ ходу ея и развлекаютъ, безъ нужды, вниманіе читателя. Авторъ, конечно, имѣлъ въ виду представить въ обширномъ объёмѣ картину нравовъ и жизни русскаго дворянства: но невозможно въ предѣлахъ одной рамы соединить всѣ положенія, всѣ частности, всѣ любопытныя и разнородныя стороны этой многосложной, почти безконечной картины, -- невозможно безъ того, чтобы центръ ея, или собственно драма, безъ которой нѣтъ романа, не погрязла въ омутѣ безчисленныхъ обстановокъ и приложеній; другими словами, изъ матеріаловъ этой картины, неумѣстимой на самой огромной стѣнѣ любаго манежа, -- изъ матеріаловъ, напрасно собранныхъ въ одно цѣлое, лучше-бы было автору составить нѣсколько отдѣльныхъ картинъ или сочиненій меньшаго объёма, по въ которыхъ, зато, сохранилось-бы единство, вѣчно-неизмѣнное условіе всего истинно-изящнаго и гармоническаго. Нѣкоторымъ доказательствомъ справедливости такого заключенія можетъ быть другое сочиненіе автора Семейства Холмскихъ -- Провинціяльныя Сцены. Эта книга служитъ какъ-бы продолженіемъ, эпилогомъ перваго сочиненія, хотя время дѣйствія послѣдняго и отнесено авторомъ къ концу прошедшаго столѣтія. Тѣ-же лица, тотъ-же колоритъ характеровъ, даже тѣ самыя имена дѣйствующихъ лицъ: кажется, -- встрѣчаемся съ старыми знакомыми и видимъ, что они ни сколько не перемѣнились. Сундуковъ такой-же отвратительный богачъ, какимъ представленъ въ Семействѣ Холмскихъ; Вронскій такъ-же уменъ, честенъ, безкорыстенъ и, по-прежнему, немножко педантъ, т.-е., представленъ слишкомъ совершеннымъ; а мы думаемъ, что люди никогда не бываютъ ни совершено добродѣтельными, ни совершенно порочными. Нашъ авторъ, напротивъ, любитъ изображать ихъ въ состояніи одной изъ этихъ крайностей; его благородные характеры доведены до высшей степени нравственныхъ достоинствъ; зато, въ контрастъ имъ, негодяи и бездѣльники поставлены на самомъ днѣ низости и черноты душевной. Порокъ и безъ того слишкомъ непривлекателенъ -- зачѣмъ-же придавать ему, для вящшей яркости или эффекта, черты слишкомъ ужъ рѣзкія. Писатель долженъ остерегаться наговаривать на природу человѣческую: обязанность романиста представлять людей такими, каковы они есть; иначе, читатель въ-правѣ не повѣрить сбыточности описываемыхъ явленій..... Къ этому прибавимъ, что Софія автора, какъ онъ ни оправдываетъ ея нравственное совершенство -- всё-таки остается нравственною невозможностью, и, слѣдовательно, при неограниченномъ нагнемъ уваженіи къ ея образцовымъ добродѣтелямъ,-- скучною женщиною, въ которую, хоть-бы она была и въ самомъ дѣлѣ красавица перваго разряда -- человѣкъ со вкусомъ никогда не влюбится. Если такъ, то спросите любую женщину -- захочетъ-ли она быть Софіею, или, иначе, самою мудростію? Всѣ справедливыя и несправедливыя замѣчанія критиковъ не помѣшаютъ, однако-жъ, Семейству Холмскихъ -- быть примѣчательнымъ твореніемъ; оно сдѣлалось у насъ народнымъ, и, вѣроятно, будетъ имѣть еще нѣсколько изданій. Но, знаетели, что именно привлекаетъ большинство къ этому роману?-- Несчастный Аглаевъ и его бѣдное семейство, его кроткая, любящая, хоть и не столь совершенная какъ Софія, -- Катерина. Въ характерѣ, въ судьбѣ Аглаева сосредоточивается, даже помимо желанія самого автора, весь интересъ, вся истинная драма романа, а Софія только расхолаживаетъ её.-- Это переслащенное, отлитое въ затѣйливой формѣ мороженое, которое всегда должно уступить мѣсто стакану простой ключевой воды, хотя-бы микроскопъ и открылъ въ ней нѣкоторыя нечистоты. Что касается до замѣчанія критиковъ, будто-бы авторъ Семейства Холмскихъ воспользовался для своего сочиненія англійскимъ романомъ, который во Французскомъ переводѣ именуется le Pour et le contre, -- мы не раздѣляемъ этого упрека, -- или подобный упрёкъ можно сдѣлать и автору слѣдующаго романа:
46. ЭВЕЛИНА ДЕ ВАЛЬЕРОЛЬ. Романъ въ четырехъ томахъ. Сочиненіе Н. Кукольника. Второе, исправленное изданіе. 1841. Въ 8, 249, 264, 274 и 350 стран. (3 р., съ пересылк. 4 руб. сереб.)
Да, мы не рѣшимся замѣтить г. Кукольнику, что въ его романѣ есть много сходства съ романами: графа Альфреда де Виньи -- Сенъ-Марсъ, Джемса -- Кардиналъ Ришелье, г-жи Рейбо -- Мазарини,-- и съ другими сочиненіями изъ той-же эпохи и съ тѣми-же дѣйствующими лицами, какъ и въ его "Эвелинѣ". Талантъ, равный таланту г. Кукольника, не долженъ быть обвиняемъ въ подражаніи -- онѣ, подражая, рисуя по-своему давно уже нарисованные портреты,-- является новымъ художникомъ, пробующимъ свое искуство и дарованіе въ возсозданіи того, что уже создано другими; онъ придаётъ своимъ портретомъ новыя, неугаданныя прежними живописцами черты, и такимъ образомъ дополняетъ ликъ человѣка, котораго дѣянія, высокія отрицательно или положительно, живутъ въ потомствѣ. Ришелье, Мазарини, Сенъ-Марсъ, Людовикъ XIII изображены уже и историками и романистами: г. Кукольникъ также романистъ -- почему-жъ онъ не имѣетъ права увлечься тѣми-же лицами и написать романъ, по внѣшности содержанія нѣсколько сходный съ извѣстными уже вамъ романами. Но въ самомъ-ли дѣлѣ г. Кукольникъ сочинилъ романъ? Не просто-ли сработалъ онъ какую-то мозаику, очень замысловатую, по всё-таки не болѣе какъ мозаику -- мозаичную картину, въ которой мы не видимъ ни общаго плана, ни единства идеи, ни главнаго лица. Сочиненіе г. Кукольника рядъ занимательныхь, порою, сильно-драматическихъ, но разрозненныхъ сценъ;-- многихъ изъ нихъ могло быть гораздо больше или меньше, могло даже совсѣмъ не быть. Лучшія сцены въ книгѣ -- Римскія главы, но онѣ не вяжутся съ цѣлымъ, потому что цѣлаго и нѣтъ: самъ авторъ это чувствовалъ и проситъ не читать его римскихъ главъ. Офиціяльная героиня романа, Эвелина, существуетъ только по имени; её даже нельзя назвать безцвѣтнымъ характеромъ, потому-что у нея нѣтъ ни какого характера. Многое остаётся неоконченнымъ, недосказаннымъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, въ другихъ случаяхъ, насказано много лишняго. Депорта хотѣли выдать намъ за политическаго злодѣя, а изъ него вышелъ даже не плутъ, а плутишка, который кончилъ очень неудачно фальшивою игрою въ кости. Гойко и Гаръ-Піонъ мечтаютъ быть оригиналами или своеобразными, типическими созданіями -- по для настоящихъ оригиналовъ они слишкомъ пересолены, т.-е., черезъ чуръ оригинальны. Въ грозномъ Ришелье мы не замѣтили ничего новаго; Сенъ-Марсъ является въ-продолженіе всего романа мимоходомъ и изчезаетъ въ родѣ пропавшаго безъ вѣсти; лучше всѣхъ у г. Кукольника -- Мазарини. Конецъ романа напоминаетъ счастливыя катастрофы романистовъ блаженнаго стараго времени: три свадьбы вдругъ, съ благополучнымъ торжествомъ добродѣтельныхъ. За всѣмъ тѣмъ, самозванка Эвелина преинтересная вещь или книга, которую не оставишь -- не дочитавъ до послѣдней страницы. Много умнаго, тёплаго; разсказъ живой, непринужденный, даже самобытный, или, проще, свой. Во почему Эвелина названа вторымъ изданіемъ? Мы не знаемъ перваго. Извѣстно, что она тянулась почти цѣлый годъ по "Библіотекѣ для чтенія", какъ тянутся во Франціи фейльетонные романы, и отъ этого-то, можетъ быть, сочиненіе г. Кукольника изобилуетъ и достоинствами и еще болѣе недостатками фейльетонныхъ твореній.
41. СОЧИНЕНІЯ ОСНОВЬЯНЕНКИ. Жизнь и похожденія Петра Степанова сына Столбикова, помѣщика въ трёхъ намѣстничествахъ. Рукопись XVIII вѣка. Три части. С.-П.-б. 1841. Въ 8, 184, 195 и 200 стран. мелкой печати. (2 р. 50 к., съ перес. 5 р. сер.)
Г. Основьяненко, въ-теченіе четырехъ или пяти лѣтъ, успѣлъ пріобрѣсти нѣкоторую извѣстность и даже одно не изъ послѣднихъ мѣстъ въ современной, или, правильнѣе, текущей литературѣ нашей, которое, однако-жъ, онъ рискуетъ потерять, если не измѣнитъ нѣсколько характера и направленія своихъ созданій. Вотъ въ чёмъ дѣло. Г. Основьяненко началъ очень удачными повѣстями или разсказами изъ малороссійскаго простонароднаго быта; успѣхъ былъ увѣнчанъ усердными похвалами критиковъ. По эти самыя похвалы не повредили-ли автору въ дальнѣйшихъ его произведеніяхъ. Послѣ прекрасной, истинно-трогательной повѣсти своей -- Маруся -- авторъ написалъ другую повѣсть въ томъ-же родѣ, почти съ тѣмъ-же сюжетомъ; слѣдовательно, повторился -- а повторенія вообще скучны; одностороннее, какъ-бы ни было хорошо, скоро лишается достоинства, еще скорѣе интереса. Съ трогательнымъ, съ чувствительнымъ, у автора соединялся элементъ комизма; это также было замѣчено критикою -- и онъ ударился въ юморъ, юморъ безконечный, безпрестанный, слишкомъ ужъ не разборчивый, не стѣснявшійся, порою, искать матеріаловъ своихъ въ тёмныхъ уголкахъ самыхъ грязныхъ, самыхъ гизкихъ положеній жизни. Если отъ высокаго къ смѣшному одинъ только шагъ, -- по выраженію Наполеона,-- то отъ смѣшнаго къ пошлому и плоскому -- еще ближе. Авторъ сталъ брать своихъ героевъ изъ среды жалкаго быта, лучше сказать, животнаго прозябенія нѣкоторыхъ малороссійскихъ помѣщиковъ прошедшаго столѣтія. Такой выборъ доставилъ автору нѣсколько сценъ дѣйствительно-смѣшныхъ, забавныхъ, истинно-комическихъ, исполненныхъ неподдѣльнаго юмора: но, въ то-же время, и вовлёкъ автора въ преувеличенія, неправдоподобности. Вмѣсто того, чтобы вѣрною, но осторожною, кистью изображать предположенные нравы описываемаго времени, ограничатъ данными, оставленными преданіемъ, -- онъ, буквально, сталъ сочинять, наговаривать и на своихъ героевъ и на свое время; хотѣлъ безпрерывно смѣшить читателя, а оттого вдался въ изъисканность, въ насильственную изобрѣтательность комизма; по-необходимости, становился скучноватымъ, монотоннымъ, однообразнымъ: извѣстно, что нѣтъ ничего несноснѣе, какъ неудачная попытка производить безпрестанный смѣхъ, если только можно безпрестанно смѣяться. Такимъ образомъ, явилось нѣсколько юмористическихъ произведеній разсматриваемаго автора, въ томъ числѣ знаменитый Панъ Халявскій. Первая часть этого романа была напечатана въ Отечеств. Запискахъ, потомъ отдѣльною книгою, гдѣ находится и вторая часть его. Признаёмся, есть мѣста, способныя заставить расхохотаться самаго несмѣшливаго читателя, но за ними часто слѣдуютъ страницы неизъяснимо-скучныя, водянистыя; надобно-ли прибавлять, что цѣлое сочиненіе, оттого именно, растянуто и необыкновенно однохорактерно въ частностяхъ и колоритѣ. Но вотъ новое произведеніе г. Основьяненки -- Столбиковъ. Это тотъ-же "Панъ Халявскій", такой-же дурачекъ, такой-же невѣжа, который своею, невыносимою, навязанною ему авторомъ, глупостію и крайнею грубостію понятій, хочетъ смѣшить васъ безпрестанно, разсказывая, съ утомительною подробностію и длиннотами, также какъ и Панъ Халявскій, отъ своего лица, свою необыкновенно глупую жизнь и похожденія. Тѣ-же положенія, ьѣ-же характеры, тотъ даже порядокъ повѣствованія. Но нѣсколько мѣстъ, нѣсколько сценъ показываютъ умъ, опытность, наблюдательность сочинителя, его дарованіе живописать нравы и личности того круга и того времени, къ которому относится романъ. Слогъ вообще живъ (хотя часто неправиленъ, необработанъ) и постоянно оригиналенъ тою оригинальностію, какою отличаются всѣ произведенія г. Основьянепки, писанныя языкомъ, престранно образовавшимся изъ смѣшенія нарѣчій малороссійскаго съ великороссійскимъ. Что-же касается до основной идеи романа, новаго ничего не оказывается. Злодѣй опекунъ глупаго дитятки, гнусныя дѣла одного и дурачества другаго -- вотъ на чёмъ вертится сочиненіе. Въ пользу автора нельзя однако-жъ не замѣтить, что нѣкоторыя черты частнаго быта русскихъ дворянъ исхода XVIII вѣка, ихъ вступленіе въ военную службу, наконецъ тогдашніе полковые нравы, тогдашнее офицерство, означены ярко и отчетливо, хотя и не безъ преувеличеній, до которыхъ авторъ страстный охотникъ. Не смотря на всѣ вышеуказанные недостатки и излишества, должно признаться, сочиненія г. Основьяненки, читаются охотно и многимъ могутъ нравиться. Въ ненастную осень, у камина, -- въ длиные зимніе вечера, подлѣ благодѣтеля-самовара, тамъ гдѣ-нибудь въ саратовской глуши, сочиненія г. Основьяненки, просто, кладъ. Пусть сугробы снѣга занесли ваше уединенное жилище, пусть бушуетъ непогода, воетъ вѣтеръ, скрыпитъ морозъ подъ ногами сторожеваго челядинца дома: въ тёпломъ кабинетѣ, запрятавшись въ глубокое дѣдовское кресло, съ романомъ г. Основьяненки въ рукахъ, можете наслаждаться всѣмъ наслажденіемъ читателя. Въ смыслѣ сказки, сочиненія этого писателя имѣютъ свое неотъемлемое достоиство; иногда-же, мѣстами, въ нихъ есть и смыслъ высшій.-- Всё это было сказано нами по поводу выхода въ свѣтъ первой части Столбикова. При выходѣ и по прочтеніи второй, мы замѣтили, что описываемыя въ ней приключенія правдоподобнѣе, нежели въ первой. Герой романа не такъ ужъ глуповатъ -- онъ поумнѣлъ немножко; время и опыты нѣсколько подѣйствовали и на его ограниченную личность. Впрочемъ Столбиковъ и не такъ глупъ, какъ усиливается представить его авторъ, думая тѣмъ сдѣлать героя своего интереснѣе. Правда, Столбиковъ не бойкаго десятка: но онъ умѣетъ отличать доброе отъ злаго, благородное отъ низкаго; онъ честенъ, гнушается пороками и презираетъ всё, недостойное порядочнаго человѣка -- спіало-быть, онъ не глупъ. Въ концѣ второй части есть очень удачно выведенный на сцену характеръ гнуснаго скряги. Но вотъ, наконецъ, третья и послѣдняя часть.... Что это? Столбиковъ сталъ еще умнѣе, за то нравственность его какъ будто пострадала: онъ меньше честенъ, нежели во второй части!! Погодите, однако-жъ -- въ срединѣ послѣдней части Столбиковъ опять становится рѣшительно глупъ!!! Откуда эти противорѣчія, эти неправдоподобности въ поступкахъ и характерѣ одного и того-же лица?... Вотъ, наконецъ, Столбиковъ нашъ, послѣ многихъ, неисчислимыхъ приключеній, въ качествѣ управителя чужихъ имѣній, получилъ свое богатое наслѣдство, долго оттягиваемое у него злодѣемъ-опекуномъ... Вотъ Столбиковъ и женился: но не на той, на которой хотѣлъ, не на молодой дѣвушкѣ, которая ему нравилась, а на какой-то старой Фуріи, противной ему. Чудакъ, право, этотъ Столбиковъ!
48. ОЛИВЕРЪ ТВИСТЪ. Романъ Диккинса (Boz) Переводъ съ Англійскаго А. Гарковенко. 1841. Въ 8, большаго формата и сжатаго набора, 261 стр. (1 р. 50 к., съ пересылк. 2 р. сереб.)
Мы съ намѣреніемъ прервали на-время разборъ собственно русскихъ романовъ, чтобъ не утомить читателя однообразіемъ. Послѣ "Столбикова", мы ничего не могли придумать удачнѣе, какъ представить читателю "Оливера Твиста" -- одно изъ лучшихъ произведеніи необыкновенно-талантливаго и умнаго романиста англійскаго. Оливеръ Твистъ, герой романа -- дитя, отъ колыбели до юности, жертва, игралище всевозможныхъ бѣдствій и гоненій судьбы. Не смотря на то, что послѣдняя бросала его въ вертепы самыхъ ужасныхъ пороковъ и потрясающихъ самую желѣзную душу преступленій, Оливеръ вышелъ чистъ и невиненъ изъ этого горнила тяжкихъ испытаній, превышающихъ силу и разсудокъ ребёнка. Разсматриваемое сочиненіе Диккинса было уже напечатано въ Отечественныхъ Запискахъ, и теперь издано отдѣльно въ томъ же переводѣ (очень хорошемъ, надобно прибавить), -- слѣдовательно, давно уже знакомо читателямъ; но они вѣрно не забыли еще характеровъ: жида Феджина, злобнаго душегубца Сайкса, несчастной Нанси, смотрителя богоугоднаго заведенія, мистера Бомбля, и другихъ болѣе или менѣе примѣчательныхъ лицъ романа, которыхъ видишь какъ живыхъ; еще, вѣрно, не совсѣмъ остыли у читателя -- глубокія, сильныя, нерѣдко возмущавшія душу и сердце впечатлѣнія, испытанныя при чтеніи бѣднаго "Оливера". Первая половина романа исполнена живѣйшаго, трепетнаго интереса; но чѣмъ ближе дѣло къ развязкѣ, тѣмъ какъ будто-бы интересъ ослабѣваетъ -- и это потому, что, въ началѣ книги, мѣра страданій Оливера слишкомъ переполнена.
49. ЧУДНЫЯ ПОХОЖДЕНІЯ ПЕТРА ШЛЕМИЛЯ. Сочин. Алберта Фонъ Шамиссо. Съ четвертаго изданія перев. Левъ Самойловъ. 1841. Въ 12, X и 147 страницъ. (1 р. 75 к., съ перес. 2 р. сереб.)
Сказка дѣтская -- не больше, но её съ удовольствіемъ прочитаете въ одинъ присѣетъ. Дѣло въ томъ, что Шлемиль продалъ тѣнь свою какому-то странному человѣку, если это былъ не самъ чортъ. Говорятъ, что въ сказкѣ Шамиссо скрывается глубокая аллегорія: ко мы, въ простотѣ своей, -- признаёмся, что-то очень дурно понимаемъ аллегорію. Какъ-бы то ни было, а книга въ свое время имѣла необыкновенный успѣхъ, переведена на всѣ языки -- и въ русскомъ переводѣ оттого не потеряла. Замѣчательны шесть литографированныхъ картинокъ, изображающихъ чудныя похожденія чуднаго Шлемиля, и художнически исполненныхъ. Читая сказку, безпрестанно обращаешься къ замысловатымъ картинкамъ.
50. ТРИ ПОВѢСТИ г-жи Ребо. Переводъ съ французскаго Александры Зражевской. 1841. Въ 8, 207 стран. (1 р. 45 к., съ перес. 1р. 70 к. сереб.)
Изрядно переведенныя повѣсти извѣстной писательницы. Одна изъ этихъ повѣстей сентиментальная; другая неистовая; третья заключается въ томъ, что злую кокетку выдаютъ замужъ за съумасшедшаго,-- слѣдовательно, какъ она ни зла, а ужъ съ ума его не сведётъ. Съ такими разнообразными повѣстями какъ ни провесть пріятно вечеръ. Мастерица разсказывать эта г-жа Рейбо (а не Ребо, какъ угодно называть её г-жѣ Зражевской)!
Та-же прекрасная переводчица даритъ вамъ (51) Очеркъ Новой Италіянской Литературы, соч. г. Пранди; но г. Юнгмейстеръ, который ничего не даритъ, утверждаетъ, что эту маленькую книжку нельзя пріобрѣсть иначе, какъ заплативъ за нее 1 р., а съ пересылкою 1 р. 25 к. сереб., что, за 72 крошечныя страницы крупнаго шрифта, очень умѣренно!! Книгопродавецъ Поляковъ издалъ, переведенное съ англійскаго, сочиненіе Марріэта -- (52) Пиратъ; изъ двухъ томовъ сдѣлалъ два томика миньятюрнаго формата и мелкой печати,-- два томика, которые очень удобно можно уложить по карманамъ жилета. Вѣроятно, вы, читатель, вскорѣ отправитесь на пароходѣ въ Кронштатъ; если я угадалъ, -- возьмите съ собою Пирата: самое приличное мѣсто читать его -- на палубѣ. Тамъ качка не позволитъ вамъ замѣтить нѣкоторыхъ качекъ перевода -- вы не увидите какъ очутитесь въ Кропштатѣ, и за всѣ эти удобства заплатите только 5 р. ассигнаціями.-- Г. Поляковъ, должно-быть, съ нетерпѣніемъ ожидалъ открытія навигаціи. Но для тихаго кабинетнаго чтенія позвольте предложить вамъ первые восемь выпусковъ (55) Шекспира, въ русскомъ переводѣ г. Кетчера (каждый выпускъ 2 р. ассигнаціями), и первый выпускъ (54) Сочин. Гете (1 р. сереб). Переводчикамъ послѣдняго посовѣтуйте какъ можно осторожнѣе обходиться съ знаменитымъ оригиналомъ -- онъ такой великій стилистикъ, что какъ-разъ не узнаемъ его въ переводѣ.
Намъ хотѣлось-бы поговоришь не слегка о судьбѣ знаменитаго (55) Александра Даниловича Меньшикова, по поводу примѣчательной драмы г. Неелова (1 р. 45 к., съ перес. 1 р. 70 к. сереб.): но, увы, предѣлы нашей библіографіи не допускаютъ большихъ статей; и потому, покамѣстъ, скажемъ только, что стихи драмы очень хороши -- стихи впрочемъ бѣлые, иначе называемые -- рубленая проза. Куда какъ не любятъ её люди со вкусомъ и истиннымъ понятіемъ объ изящномъ. Стихи такъ стихи, проза такъ проза; предоставьте первые элегіямъ, одамъ, поэмамъ: но для драматическихъ сочиненій, гдѣ лучше всею натура, проза -- лучшій языкъ. Какой гекзаметръ, какіе бѣлые стихи, за исключеніемъ однако-жъ Пушкинскихъ, могутъ сравниться съ настоящимъ стихомъ, стройнымъ, сладостнымъ, нѣжащимъ слухъ вашъ музыкальнымъ созвучіемъ въ концѣ стиха или стиховъ, подобныхъ, напримѣръ, слѣдующимъ:
Когда ложится тѣнь прозрачными клубами
На нивы жёлтыя, покрытыя скирдами,
На синіе лѣса, на влажный злакъ луговъ;
Когда надъ озеромъ бѣлѣетъ столпъ наросъ,
И въ рѣдкомъ тростникѣ, медлительно качаясь,
Сномъ чуткимъ лебедь спитъ, на влагѣ отражаясь,
Иду я подъ родной соломенный свой кровъ,
Раскинутый въ тѣни акацій и дубовъ;
И тамъ, съ улыбкой на устахъ своихъ привѣтныхъ,
Въ вѣнцѣ изъ яркихъ звѣздъ и маковъ темноцвѣтныхъ,
И съ грудью бѣлою подъ черной кисеей,
Богиня мирная, являясь предо мной,
Сіяньемъ палевымъ главу мнѣ обливаетъ
И очи тихою рукою закрываетъ,
И, кудри подобравъ, главой склонясь ко мнѣ,
Лобзаетъ мнѣ уста и очи въ тишинѣ...
Что это! Ужъ не безсмертные-ли пѣвцы древней Эллады, оставивъ свои тысячелѣтнія могилы, заговорили вдругъ ira русскомъ языкѣ и сообщили ему пластическія красоты языка великихъ Грековъ? Нѣтъ, пѣвцы боговъ земныхъ навсегда смолкли, и отзвуки ихъ пѣсенъ не повторяются даже въ устахъ отдаленныхъ ихъ потомковъ, новыхъ Грековъ! Или недавній покойникъ, который такъ творчески сочувствовалъ древнему искуству -- Пушкинъ -- написалъ это прелестное стихотвореніе?-- Но мы Пушкина знаемъ всего наизустъ... у него нѣтъ этого стихотворенія. Чьё-жъ оно?... Какъ! Вы не знаете развѣ, что на туманномъ небѣ Петербурга загорѣлась свѣтлая звѣздочка, не недостойная классическаго неба древнихъ Аѳинъ -- явился новый, юный, поэтъ русскій -- Аполлонъ.... Майковъ? Передъ нами лежитъ цѣлая (56) книжка его прекрасныхъ опытовъ, одинъ изъ которыхъ вы сейчасъ прочитали, и, вѣроятно, прочитаете всѣ XXXVI стихотвореній, составляющихъ изящно изданный въ 8-ю долю листа томъ... О XIX вѣкъ! я долженъ прибавить здѣсь, что этотъ томъ стоитъ 1 р. 50 к., съ пересылкою 2 р. серебромъ: иначе вамъ нельзя будетъ пріобрѣсти стихотвореній г. Майкова, которыми не простительно было-бы не пополнить вашей библіотеки. И посмотрите -- что еще напишетъ вамъ г. Майковъ, когда юная муза его, съ лѣтами, къ пластическимъ красотамъ своей поэзіи присоединитъ поэзію глубокаго чувства, опыта и позднѣйшихъ размышленій о судьбѣ человѣка. Теперь, покамѣстъ, онъ вдохновляется, большею частію, красотами одной матеріальной природы. Но всему будетъ череда, и русская поэзія, сиротѣющая послѣ Пушкина и Лермонтова, должно многаго ожидать отъ дарованія г. Майкова, или это будетъ одна изъ тѣхъ надеждъ, которыя такъ прискорбно обманываютъ насъ... Если-бъ прежде стихотвореній г. Майкова попались намъ подъ руку (57) Стихотворенія г. Бочарова (і р., съ пересылк. 1 р. 25 к. серебромъ: за 51 стран. весьма и весьма посредственныхъ стиховъ!!) и (58) Повѣсть Ангелина, также въ стихахъ, г. Молчанова (которой по-крайней-мѣрѣ не назначено ни какой цѣны), -- мы, статься можетъ, и сказали-бы о нихъ слова два-три, но какъ это случилось именно послѣ, то -- что, скажите, было дѣлать мнѣ?-- собственный стихъ г. Бочарова на послѣдней страницѣ его дорогихъ стихотвореній {Можетъ быть, читатель пожелаетъ знать причину -- почему, вдругъ, мы нарушили общепринятый, и собственный свой порядокъ рецензированія, и говоримъ о послѣдне-поименованныхъ книгахъ вскользь, не выставляя ни полнаго заглавія ихъ, ни числа страницъ и т. п. Это случилось по двумъ причинамъ.-- Обозрѣніе наше назначено къ выпуску въ свѣтъ въ послѣднихъ числахъ апрѣля или въ первыхъ мая; между тѣмъ, наступившіе праздники, прекративъ работы въ типографіяхъ, какъ и вездѣ, могли остановить печатаніе Обозрѣнія, и потому мы рѣшились, сколько возможно, сократить окончаніе его. А какъ одна причина всегда отъискиваетъ другую, то и въ настоящемъ случаѣ нашлось оправданіе нашей поспѣшности и краткости: заглавія нѣкоторыхъ книгъ бываютъ длиннѣе, нежели самая рецензія, т.-е., нѣтъ нужды слишкомъ объ нихъ распространяться; исключаемъ изъ этой категоріи немногія изъ предъидущихъ и послѣдующихъ сочиненій, болѣе значительныя, о которыхъ въ слѣдующемъ обозрѣніи объяснимся нѣсколько удовлетворительнѣе.}. (59) Сочиненія Акима Нахимова (въ 8, 225 стран. 1 р. 50 к., съ перес. 1 р. 75 к. сереб.), въ стихахъ и прозѣ, напечатанныя по смерти его, съ присовокупленіемъ краткаго жизнеописанія автора, любопытны болѣе для исторіи русской литературы, нежели для современнаго чтенія. Послѣ стиховъ Пушкина, Жуковскаго, Лермонтова и другихъ новѣйшихъ поэтовъ нашихъ, послѣ прозы модныхъ нашихъ бельлетристовъ,-- сочиненія Нахимова, хотя и не дурныя сами по себѣ, не могутъ быть слишкомъ привлекательны. Правда и то, что нѣкоторыя изъ новыхъ романовъ, въ слѣдъ за симъ предлагаемыхъ, также не перваго разбора: но именно потому, что они новые, ихъ прочтутъ скорѣе, нежели умную, порою, старину Нахимова. Такъ, напримѣръ (60), Автоматъ (1 р. 50 к., съ перес. 2 р. сереб.), сочиненіе г. Калашникова, вѣроятно, нашло себѣ многихъ читателей, благосклонно принявшихъ прежніе романы того-же автора: Дочь купца Жолобова и Камчадалку. Слышали мы, однако-жъ, что Автоматъ поотсталъ отъ нихъ, да куда-же и угоняться автомату за купеческою дочкою, и еще пуще за Камчадалкою, которая, по обычаю своихъ соотечественниковъ, прытко ѣздитъ на собакахъ -- а автоматъ ни съ мѣста безъ творческой силы. Нѣкто, г. К. Г., сочинилъ романъ, подъ заглавіемъ (61): Человѣкъ съ высшимъ взглядомъ или какъ выдти въ люди (четыре части -- 4 р. сереб). Незрѣлость и незначительность мыслей обличаютъ молодую, неопытную руку, и потому не будемъ строги къ первому ея произведенію, тѣмъ болѣе, что слогъ книги, хотя и не выдерживающій критики, свидѣтельствуетъ о дарованіи автора. Для того, чтобъ второй опытъ его былъ удачнѣе, надобно г. К. Г. внимательнѣе заняться чтеніемъ лучшихъ новѣйшихъ романовъ, и понять -- въ чёмъ состоятъ новѣйшія требованія искусства.-- (62). Два Призрака, романъ Ѳ. Фанъ-Дима, въ четырехъ частяхъ (5 р., съ перес. 5 р. 70 к. сереб.), возбудилъ вниманіе публики и разнорѣчивые толки журналистовъ: одни превозносятъ дарованіе новаго автора, другіе отказыватъ ему въ этомъ дарованіи, по-крайней-мѣрѣ ограничиваютъ послѣднее. Желая избѣгнуть крайностей, мы, въ отношеніи къ новому романисту, будемъ держаться середины, и скажемъ, что г. Фанъ-Димъ многое обѣщаетъ. Перо новаго русско-голландскаго автора, какъ намъ кажется, образовалось подъ сильнымъ вліяніемъ знаменитой француженки, герцогини д'Абрантесъ, и знаменитаго русскаго разскащика повѣстей, Марлинскаго. Покойники соблазнили новаго романиста. У герцогини онъ занялъ пріятную женскую болтовню, у Марлинскаго принаряженную фразу, и мы думаемъ, что если г. Фанъ-Димъ оставитъ соперничество съ г-жею Жюно, у которой, кромѣ болтовни, были еще кой-какія авторскія достоинства, и перестанетъ кокетничать съ Марлинскимъ, у котораго также, кромѣ фразы, было много ума, мысли (да и фраза-то его не всѣмъ даётся), то новый романистъ, можетъ быть, въ состояніи будетъ дать русской публикѣ произведеніе гораздо совершеннѣйшее. При отмѣнномъ знаніи г. Фанъ-Димомъ женскаго тоалета (и женскаго сердца, надобно прибавить), нельзя отрицать у него и обладанія вкусомъ; слѣдовательно, стоитъ только захотѣть г. Фанъ-Диму -- и онъ напишетъ новую книгу безъ болтовни и фразы, замѣнивъ послѣднюю художественною простотою и истиннымъ изяществомъ выраженія. У г. Фанъ-Дима замѣтно много ума, начитанности и разнообразныхъ свѣдѣній -- запасъ, съ которымъ какъ не успѣть! Въ самой интригѣ романа есть интересъ и, слѣдственно, искуство занимательнаго повѣствованія. Надѣемся, что г. Фанъ-Димъ, какъ честный Голландецъ, приметъ нашу условную похвалу лучше, нежели безусловные восторги вѣжливыхъ кавалеровъ-критиковъ. Во всякомъ случаѣ, мы старались ему понравиться, сколько онъ самъ намъ понравился, и увѣрены, что при дальнѣйшемъ знакомствѣ съ милымъ авторомъ, m.-е. при новыхъ его опытахъ, даже влюбимся въ него -- у г. Фанъ-Дима есть недостатки, но вмѣстѣ съ тѣмъ и много прелести въ разсказѣ, которую нельзя объяснить словами: она осталась у насъ въ сердцѣ, и, вѣроятно, мы долго не измѣнимъ этому обаятельному увлеченію -- по-крайней-мѣрѣ, сохранимъ его до слѣдующаго нашего обозрѣнія, гдѣ намѣрены еще поболтать о Двухъ Призракахъ. Говорятъ, что Фанъ-Димъ -- псевдонимъ, скрывающій одно изъ тѣхъ имёнъ, которыя не склоняются въ мужескомъ родѣ, и мы также думаемъ, что многія очаровательныя страницы въ романѣ Фанъ-Дима могли быть начертаны только женскою ручкою.... а женская ручка -- это такая для насъ святыня, что мы готовы обречь себя самому тяжкому вздыханію, если осмѣлились, можетъ быть,-- и несправедливо, замѣтить кое-что ея произведенію, которымъ тѣмъ не менѣе, навсегда, украсили нашу библіотеку. О, мы никогда не разстаёмся съ тѣмъ, что однажды насъ очаровало, хотя-бы это было не болѣе какъ призракъ..... Вотъ и всѣ новые русскіе романы!... А (63) Мирошевъ, М. П. Загоскина, любимаго нашего романиста?.... Увы, Мирошева нѣтъ ни въ одной петербургской книжной лавкѣ: небольшое число экземпляровъ, присланныхъ изъ Москвы, расхватана почитателями таланта г. Загоскина, и мы опоздали пріобрѣсть себѣ экземпляръ послѣдняго его романа. До слѣдующаго обозрѣнія!-- (Мирошевъ -- въ четырехъ частяхъ, и продается, т.-e., будетъ продаваться, когда явится вновь въ Петербургѣ, по 3 р., съ пересылкою 5 р. 70 к. серебромъ)..... Но утѣшьтесь! Вотъ три замѣчательныя и любопытныя книги: (64) Парижъ въ 1838 и 1839 годахъ, умныя и презанимательныя путевыя записки и замѣтки Владиміра Строева (двѣ части; 2 р., съ перес. 2 р. 50 к. сереб.); (65) Четыре м&# 1123;сяца въ Черногоріи, г. Ковалевскаго (въ 8, 151 стр.; 2 р., съ перес. 2 р. 25 к. сереб.),-- еще болѣе любопытныя, по малоизвѣстности этой дикой страны и оригинальнымъ нравамъ и обычаямъ ея жителей; въ книгѣ находятся карты и рисунки, изображающіе черногорцевъ (обоего пола) въ ихъ одеждѣ и вооруженіи; и -- (66) Жизнь и описаніе путешествія казака Назимова, (1 р., съ перес. 1 р. 25 к. сереб.) изъ восточной сибири, съ границъ китайской имперіи, пѣшкомъ пришедшаго въ С. Петербургъ, съ единственною безкорыстною цѣлію узрѣть Государя Императора и Его Августѣйшее Семейство..... Наконецъ, намъ остаётся наименовать: (67) Театральной Альбомъ, съ портретами артистовъ (3 р. сереб., на пересылку прилагается за три фунта), и слѣдующія дѣтскія книги: (68) Три комедіи для дѣтей, сочни. Анны Зонтагъ, изданныя г. Юнгмейстеромъ (1 р. 25 к. сереб. съ перес.), -- очень хорошо составленныя для маленькихъ читателей пьесы; (69) Дѣтское зеркало, съ 35 картинками (1 р. 50 к., съ перес. і р. 75 к. сереб.), содержащее въ себѣ, согласно заглавію, нравоучительныя сказки, о томъ, напримѣръ, какъ опасно играть съ перочиннымъ ножичкомъ, лазить по деревьямъ, глотать иголки и т. п.-- и наконецъ,-- это уже конецъ концовъ, какъ говоритъ Баронъ Брамбеусъ, -- (70) игрушку, называемую Секретъ Маши (2 серебромъ) или средство выучиться музыкѣ безъ помощи учителя. Мы еще не пробовали этого средства, и потому, покамѣстъ, не можемъ дать ему привиллегіи.
-----
Вотъ всё, что произвела литература наша въ-продолженіе полугода почти. Если мы, неумышленно, пропустили какую-нибудь книгу, заслуживающую разсмотрѣнія, просимъ покорно, до кого это относится, увѣдомить насъ о томъ, и въ слѣдующемъ выпускѣ Обозрѣнія ошибка будетъ исправлена. Разбиратъ-же прочее -- дѣло журналовъ и газетъ, а не одновременной брошюры, каково обозрѣніе наше.
-----
Всѣ разсмотрѣнныя здѣсь книги -- желающіе могутъ пріобрѣсти въ книжномъ магазинѣ Ю. А. Юнгмейстера, въ С. Петербургѣ, на Невскомъ проспектѣ, близъ полицейскаго моста, въ домѣ Котонина. Въ этомъ-же магазинѣ, исключительно, будетъ приниматься подписка на новый романъ:
-- ЖИЗНЬ, КАКЪ ОНА ЕСТЬ --
Записки Неизвѣстнаго,
издаваемыя Л. Брантомъ.
Время дѣйствія романа между 1814 и 1840 годомъ, мѣста дѣйствія -- первоначально, уединенное убѣжище на рубежѣ Франціи съ Швейцаріей, потомъ въ Веймарѣ, Іенѣ и, наконецъ, въ Парижѣ. Историческія событія 1814 и 1815 годовъ косвенно дѣйствуютъ на ходъ нѣкоторыхъ происшествій жизни Неизвѣстнаго, -- вообще-же она обращается въ предѣлахъ частнаго быта, ни нравоописательность, ни особенныя черты мѣстностей не составляютъ первыхъ условій романа, сосредоточеннаго болѣе на психологическихъ интересахъ, или, другими словами, созерцаніе внутренней жизни человѣка -- водило перомъ неизвѣстнаго автора записокъ. Изъ историческихъ лицъ, мимоходомъ, являются на сцену Гёте и герцогиня д'Абрантссъ. Названіе книги -- Жизнь, какъ она есть -- не должно принимать въ значеніи слишкомъ обширномъ: это не болѣе какъ на намекъ на естественное, обыкновенное теченіе событій, хотя и не совсѣмъ обыкновенныхъ, -- это автобіографія одной жизни, одного человѣка -- не столько романъ, сколько дѣйствительныя записки извѣстнаго или неизвѣстнаго лица, приведенныя въ порядокъ стройнаго повѣствованія, матеріаломъ для котораго служилъ веденный въ свое время дневникъ. Объёмъ "Записокъ" -- три части, составляющія отъ 50 до 55 печатныхъ листовъ. Первая часть вышла уже изъ ценсуры; по разрѣшеніи къ выпуску въ свѣтъ остальныхъ двухъ частей, рукопись поступитъ въ печать, и будетъ издана въ концѣ настоящаго или въ самомъ началѣ слѣдующаго 1845 года. Цѣна за всѣ три части романа три рубля серебромъ, съ пересылкою; по выходѣ-же въ свѣтъ книги, на пересылку ея назначается особо 50 коп. серебромъ.