Послѣдніе три мѣсяца каждаго года и первые два слѣдующаго, въ націей литературѣ, бываютъ обыкновенно самымъ обильнымъ книжнымъ временемъ. Къ этому времени готовятся новые романы, сборники новыхъ повѣстей, альманахи, и вообще книги, которыми издатели или авторы дорожатъ особенно. Книгопродавцы называютъ это, время прибыльнымъ, "идущимъ";-- для журналистовъ оно вожделѣнное время подписки, надеждъ и опасеній; для многихъ авторовъ, цѣлые годы трудившихся,-- можетъ-быть, совершенно-безкорыстно, съ тёплою, мученическою любовію къ предмету, -- время тяжкаго испытанія, -- неумолимыхъ приговоровъ -- справедливыхъ или несправедливыхъ, это другой вопросъ, -- приговоровъ, иногда уничтожающихъ во прахъ бѣдное дѣтище ума, чувствъ и воображенія, -- приговоровъ, охлаждающихъ благороднѣйшія стремленія... ни слова уже о надеждахъ, обманутыхъ, поруганныхъ. Короче,-- октябрь, ноябрь, декабрь {Желающіе знать мнѣніе наше о книгахъ, вышедшихъ въ первые девять мѣсяцевъ 1841 года, могутъ обратиться къ тремъ, подобнымъ настоящему, критическимъ обозрѣніямъ, приложеннымъ, въ свое время, къ "Русскому Инвалиду", подъ NNo 1, 2 и 3.}, январь и февраль прелюбопытные литературные мѣсяцы! Посмотримъ-же что новаго и хорошаго принесли они въ кабинеты наши, куда, сказать мимоходомъ, не допустимъ ни одной книги, принадлежащей къ той производительности литературной, которая назначается собственно для передней или лакейской. Въ нашемъ критическомъ обозрѣніи найдутъ мѣсто, по-преимуществу, хорошія книги, -- будемъ упоминать о посредственныхъ, даже о слабыхъ: не хотимъ знать только, какъ вѣроятно и всѣ читатели просвѣщенные, о существованіи тѣхъ уродливыхъ и безграмотныхъ книжицъ, которыми такъ богата промышленная сторона нашей литературы, которыя оскорбляютъ -- не говорю уже -- вкусъ, но и самое приличіе, которыя, наконецъ, издаются Богъ-знаетъ кѣмъ и Богъ-знаетъ для кого,-- вѣроятно для круга читателей, находящихся внѣ всякаго круга ... составляющихъ тёмные уголки Божьяго міра.
Изъ семидесяти сочиненій, ниже разсмотрѣнныхъ, только тридцать бельлетрическихъ, -- гораздо менѣе половины; а если исключить изъ числа ихъ вторыя изданія, переводы и дѣтскія книги, то останется не болѣе пятьнадцати. Остальныя сорокъ книгъ принадлежатъ, большею частію, къ такъ назвѣваемымъ "серьёзнымъ" сочиненіямъ: ученымъ, учебнымъ, спеціальнымъ, историческимъ, и т.н. Значитъ -- господствуетъ стремленіе къ положительному, исключительно и непосредственно полезному, -- работаетъ собственно голова,-- умъ. Прекрасно, но у человѣка есть еще сердце или чувства, есть и воображеніе. Уважая полезное, онъ "любитъ" прмличное, -- въ благороднѣйшемъ, эстетическомъ, значеніи слова,-- любитъ высокое, идеальное: другими словами -- изящное, художественное; душа его жаждетъ впечатлѣній сильныхъ, глубокихъ, которыхъ не сообщитъ вамъ ученое сочиненіе, трактатъ о желѣзныхъ дорогахъ или пароходствѣ -- твореніе, можетъ-быть, величайшей важности, любопытное въ высшей степени, но на положительныя истины котораго не отзовется ни одна струна сердца вашего, которое не сдѣлаетъ васъ ни лучше, ни добрѣе, не возвыситъ нравственной природы вашей. Многіе могутъ ложно понять выводъ нашъ, и подумаютъ, что мы хотимъ унизить ръеное, полезное " положительное. Это былобы нелѣпо. Напротивъ, мы преклоняемся и благоговѣемъ предъ сочиненіями дѣльными; мы сожалѣемъ только, что преобладающее стремленіе къ положительному убиваетъ другую, противоположную, поэтическую сторону ума человѣческаго.-- "А!" -- скажутъ нѣкоторые -- "вы хотите поэзіи -- романовъ, повѣстей, драмъ, стиховъ и сказочной прозы?" -- Именно, съ позволенія вашего, милостивые государи, этого я хочу, и имѣю на то свои причины, убѣдительныя и, какъ мнѣ покрайней-мѣрѣ кажется, неоспоримыя. Дѣло въ томъ, что я имѣю счастіе или несчастіе понимать романъ совершенно иначе, нежели понимаютъ его нѣкоторые, люди впрочемъ очень умные и почтенные. Для нихъ-то я рѣшился сказать нѣсколько словъ о романѣ, потому-что многіе, понимающіе дѣло, конечно, не нуждаются въ объясненіи. Но эти гг. "нѣкоторые" считаютъ романъ, повѣетъ -- сущимъ вздоромъ, и если рѣшаются, отъ бездѣлья (нерѣдко, непремѣннаго условія цѣлой жизни большей части "благосклонныхъ читателей"), прочитать то или другое, -- называютъ это величайшимъ съ своей стороны снисхожденіемъ, жертвою, -- вообще отзываясь съ глубочайшимъ презрѣніемъ о произведеніяхъ поэзіи, бельлетристики.-- И надобно видѣть выраженіе лица ихъ при этомъ отзывѣ, эту убійственно-презрительную гримасу! О, если-бъ я былъ политипажнымъ художникомъ, я непремѣнно изобразилъ-бы эту "типовую" гримасу (нынче-же такая мода на "типы"), которую изобразить словами рѣшительно невозможно! Да, для этихъ господъ романъ, повѣсть ничто передъ вистомъ, преферансомъ, не говоря уже объ аристократическомъ пикетѣ. Что до меня, -- такъ какъ я въ карты, къ-сожалѣнію, не играю,-- что до меня, я, больше всего въ мірѣ (за исключеніемъ однако-жъ хорошенькихъ женщинъ),-- люблю именно повѣсти и романы. Таково ужъ мое забужденіе, или, если позволите, моя истина. Я отнюдь романа, повѣсти, не считаю мелочью, вздоромъ, въ-подражаніе нѣкоторымъ "знатокамъ", ни даже только пріятнымъ развлеченіемъ. Въ романѣ и повѣсти я вижу исторію и философію, даже больше нежели собственно въ исторіи и философіи. Да, и романъ есть своего рода исторія, психологія души и сердца; частныя данности; романа, -- суть частная исторія человѣчества, его внутренней, невидимой жизни: потому-что въ настоящей или политической исторіи проявляется только внѣшняя, общая, государственная сторона жизни народовъ {Пишу эти слова курсивомъ потому, что однажды я имѣлъ уже случай печатно произнесть ихъ: на бѣду "знатоковъ", со мною согласились многіе, отчего я еще сильнѣе укрѣпился въ своёмъ убѣжденіи. Разумѣется, что здѣсь рѣчь не о романахъ, унижающихъ этотъ высокой родъ словесности: здѣсь мы имѣемъ въ виду, напримѣръ, Гёте, Скотта, Купера, Гюго, Динкинса; и другихъ, да, пожалуй, двухъ-трехъ изъ нашихъ романистовъ.}. Историкъ только повѣствуетъ, соображая критически лѣтописи и преданія; романистъ также повѣствуетъ, но въ то-же время черпаетъ матеріалы своего повѣствованія на днѣ сердца человѣческаго, вноситъ факелъ свой въ сокровеннѣйшія глубины его, часто съ кровью отдирая отъ нихъ неподозрѣваемые любителями Пикета тайники. И мало-ли что еще можно сказать о важности и поучительности романа! Но этого нельзя сказать въ нѣсколькихъ строкахъ.-- Сказанное-же здѣсь приводитъ къ тому, что, не причисляя серьёзныхъ и дѣльныхъ сочиненій къ области изящной литературы или "собственно-литературы", мы не будемъ останавливаться долго на сочиненіяхъ этого рода, а преимущественно посвятимъ обозрѣніе наше произведеніямъ чисто-бельлетрическимъ. Притомъ, о книгахъ, принадлежащихъ къ области наукъ или искусствъ, и нельзя говорить кратко съ удовлетворительностію. Имъ должны бытъ опредѣляемы отдѣльные трактаты. Мы-же пишемъ не болѣе какъ критическое обозрѣніе.
Послѣ этого неизлишняго объясненія, приступаемъ непосредственно къ разсмотрѣнію литературныхъ новостей за послѣдніе пять мѣсяцевъ," т.-е. съ октября 1841 по мартъ 1842 г.