Снег уже давно растаял на улицах Бельминстера. Крокусы в саду мистера Геварда сменились великолепными нарциссами, скромные фиалки прятались в тени кустов, а Бланш Гевард проводила все свое время за исполнением принятых ею обязанностей. Прекрасный викарий был все так же печален и ревностен в делах; добродушный ректор по-прежнему боролся с грехами и недостатками своей паствы, между тем как Ричард Саундерс занимал должность директора новой народной школы. В один прекрасный майский день он сидел перед своими беспокойными учениками, терпеливо объясняя им какой-то урок. Но как он ни был неутомим, как ни был любим учениками, посторонний наблюдатель понял бы с первого же взгляда, что в этом простом училище он неуместен. Его голубые глаза выражали страдание, но вместе с тем и добродушие; в манерах его проглядывало что-то нервное, свидетельствующее о том, что его дух стремится к высшей деятельности. Но, что бы он ни думал и ни чувствовал, он превосходно выполняет свой долг, и дети преданы ему всей душой, что и доказывают самыми разными способами. Они приносят ему прекрасные букеты из своих садов и встают до зари, чтобы украсить ими классную комнату; они идут за несколько миль, чтобы достать книгу, в которой он нуждается, так как им известно, что он много занимается науками; они смотрят на него удивленными глазами, разинув рот, когда он сидит, наклонившись над каким-нибудь толстым томом, взятым им у кого-то из окрестных пасторов.
В его маленькой гостиной стоит этажерка, набитая книгами, купленными им на карманные деньги, когда-то выданные им его дядей и дававшие ему возможность удовлетворять свое влечение к науке.
В этот день он был как-то особенно молчалив и серьезен; он почти совсем не разговаривал с учениками и скоро отослал их домой, так что старшие из них ушли с унылым видом, говоря друг другу, что с учителем, наверное, случилось что-нибудь неприятное. Оставшись наедине с самим собою, Ричард погрузился в размышления. Глаза его были устремлены на открытое окно, в которое он видел тропинку, идущую вдоль красивого плетня, по которой Бланш привела его в народное училище.
-- Придет ли она? -- спрашивает он себя. -- Она обещала дать мне последнее издание Квэтерлея, как только принесет его из библиотеки. Она так добра и так неутомима, что непременно сдержит обещание! О да, я убежден, что она его сдержит!
Эта мысль успокоила Ричарда. Он взял с полки книгу и начал ее читать, изредка посматривая на тропинку.
-- Если она принесет мне "Обозрение", не докажет ли это, что она интересуется мною? Впрочем, она сделает то же самое для беднейшего жителя Бельминстера, если только у него есть охота к чтению; она считает своим долгом доставлять людям удовольствие. В ней так мало общего с другими девушками, что нужно быть отчаянным нахалом, чтобы видеть в ее действиях признаки симпатии.
Он снова погрустнел и встал, чтобы несколько раз пройтись по комнате.
Ричард не был красавцем, но в лице его было что-то очень нежное и симпатичное, делавшее его в самом деле в высшей степени привлекательным. Он одевался просто, но выглядел как джентльмен. Пока он ходил из угла в угол, в окне показалось хорошенькое личико, и нежный голосок весело произнес:
-- Ах Ричард, как вы нетерпеливы! Вы ходите с видом голодного льва, ожидающего обеда; а ведь я лишь немного опоздала с "Обозрением". Мне очень досадно, но я вынуждена назвать эту книгу чрезвычайно скучной: я не смогла прочесть больше шести страниц. Можно мне войти к вам?
-- Да, если вам угодно! -- с легким трепетом ответил молодой человек.
-- Благодарю, -- улыбнулась Бланш. -- У меня к вам множество поручений от отца, и, кроме того, я хочу многое вам сказать, так что я зайду к вам на целых полчаса.
Молодой человек бросился открывать дверь, и девушка, войдя в классную комнату, села прямо на кафедру. В течение четверти часа она говорила о разных разностях, давала поручения, просила собрать сведения относительно родителей его учеников и т. д. Ричард хранил глубокое молчание. Опершись на подоконник, он перебирал своей нежной рукой часовую цепочку. Бланш заметила его рассеянность и сказала с нетерпением:
-- Ричард Саундерс, да вы совсем меня не слушаете. Я уверена, что вы не слышали ни слова из сказанного мною.
-- Это верно, мисс Гевард! -- ответил он с неожиданным волнением. -- Я слушаю только звуки вашего голоса, которые кажутся мне мелодичнее музыки и туманят мою голову.
-- Ричард! -- укоризненно сказала Бланш.
-- Да, да, -- ответил он с горькой улыбкой, -- говорите, что я совершенно забылся, что ваша доброта сделала меня дерзким. Идите к отцу, Бланш, и скажите ему, что он принял участие в недостойном человеке, и этот человек, осыпанный его благодеяниями* отблагодарил его только тем, что осмелился полюбить его дочь.
-- Ричард!.. Ричард!.. -- воскликнула она с безотчетной тоской.
-- Вы не упрекаете меня за дерзость, мисс Гевард?
-- Нет, Ричард. Что же дерзкого в том, что вы мне сказали? Разве вы мне не равны в своих мыслях и чувствах так же, как равны и по рождению?
-- Как?! -- воскликнул Ричард, его бледное лицо озарилось лучом надежды. -- Понимаете ли вы то, что сейчас сказали?.. Вероятно ли это?.. Неужели вы сможете выслушать мою исповедь?
-- Нет, -- сказала она спокойно и решительно. -- Ох, Ричард, Ричард! И зачем такая мысль забрела в вашу голову? Почему бы вам не довольствоваться одною наукой, которая дает вам столько светлых минут?.. Да знаете ли вы, как тяжело любить... и любить безнадежно?.. Вы еще не испытали, каково это -- вечно думать о том, кто вас никогда и не вспомнит?. О Ричард, вы дитя, и я говорю с вами, как говорила бы с младшим братом: советую вам выкинуть эту мысль из головы.
Она говорила с необыкновенным воодушевлением; серые лаза ее разгорелись, а лицо покрылось пылающим румянцем.
-- Так, значит, надежды нет?.. Нет никакой надежды? Говорите же, Бланш! Вспомните, что вы сами только сейчас называли меня ребенком; настоящее мое положение -- положение временное: я готовлюсь в коллегию... Я стану ректором... Я буду равен вам, и тогда... тогда, Бланш, можно ли мне надеяться.
-- Нет, Ричард, никогда!
Тихая грусть, отразившаяся на ее лице, лучше всяких слов могла бы дать понять даже самому упрямому возлюбленному, что его дело проиграно. Ричард Саундерс закрыл лицо руками и горько зарыдал. В это время в дверях показался викарий.
-- Могу я войти? -- спокойно спросил Вальтер, и тут же, не дожидаясь ответа, переступил порог. -- Добрый вечер, мисс Гевард! Ричард, как вы себя чувствуете?
Он положил руку на плечо молодого человека и заметил, что все тело его судорожно вздрагивает.
-- Что это, Ричард?!.. Ричард, да что с вами? -- произнес он тревожно.
-- Вы были так добры ко мне, мистер Вальтер Реморден! Я поверился вам, как старшему брату, -- мягко ответил ему молодой человек. -- Вы давно знаете, как я люблю ее... Простит ли она, что я сказал вам то, что сказал сейчас ей?
-- Да... по всей вероятности! -- ответил Реморден.
-- Она запретила мне ждать взаимности как в настоящем, так и в будущем... Да хранит ее Небо! Даже ангел не мог бы сказать лучше, но она тем не менее разбила мое сердце!
Викарий не мог видеть лицо молодой девушки: она закрыла его дрожащими руками.
-- Вы оба милые наивные дети! -- ласково сказал Вальтер. -- Не слишком ли опрометчиво подобное решение? Мне казалось, что вы созданы друг для друга, и я ожидал совсем иной развязки... Мисс Гевард, дайте руку. Как она холодна, эта бедная маленькая ручка!.. Сядем сюда, к окну; я расскажу вам повесть любви, конец которой чрезвычайно грустен, но которая может послужить вам уроком.