Сплошь да рядом бывает в жизни: люди собираются сделать что-нибуць хорошее или дурное. Собираются, частью откладывая, — успеется, мол, частью потому, что задуманное не удалось осуществить по тем или другим причинам.
И вдруг, глядишь, обстоятельства резко меняются. Настолько резко, что задуманное уже неисполнимо, на худший конец, на лучший — едва-едва исполнимо.
В таком положении очутились Медея и Мекси, узнав — вестником был, конечно, всезнающий Арон Цер, — что цирк Барбасана доживает последние свои дни в Париже.
Цер именно так и заявил:
— Да, да, это их последние, можно сказать, денечки.
— Почему? — спросила Медея.
— Как почему? Что значит почему? И кто спрашивает? Мадам Медея, которая знает лучше меня. Что я такое в Париже? Провинциал. И даже этот провинциал знает, что начинается saison mort[7]. Еще неделька, и в Париже никого не будет, кроме англичан и американцев. Так Барбасан же не дурак, ему совсем не нужен мертвый сезон. Он складывается и уезжает.
— Куда, Церини, куда?
— Я еще не узнал, но только сегодня же наверное узнаю.
— Смотрите же! Иначе не сметь показываться мне на глаза.
Арон исчез.
Медея закатила Мекси очередную сцену.
— Вот видите? Дождались! Не угодно ли? Весь этот барбасановский балаган уезжает. И принц вместе с ними. Понимаете, принц! Принц тоже!..
— Ничего удивительного. Вернее, удивительно, что они засиделись в Париже. Здесь уже нечего делать. Начинается мертвый сезон.
— Надоели вы с этим мертвым сезоном! Сначала Церини, потом вы. Сама знаю! Не в этом дело, а в том, что Язон от нас ускользает. Слышите, ускользает! А мы со дня на день собирались учинить ему какую-нибудь пакость, да так и прособирались. И все ваша дурацкая медлительность виновата!
— Почему же моя?
— Да потому, что вы мужчина. И отдать вам справедливость, какой-то нелепый мужчина. Сделать революцию, на это хватило вас, а щелкнуть по носу этого экс-принца, на это вас не хватает… Где же ваша изобретательность?
— Она при мне, но только я не думал…
— Чего? Что они уедут? Сами же только что сказали: мертвый сезон, и делать им здесь больше нечего.
— Как же быть? — смиренно вопрошал Мекси.
— Очень просто. Ехать вслед за ними.
— Куда?
— Сама еще не знаю, куда. Поручила Церини узнать. Все равно, куда бы их не понесла нелегкая, на Мадагаскар, Цейлон, мы все равно поедем за ним.
— Поедем, — согласился оживившийся дистрийский волшебник. Он сам входил во вкус этой борьбы, этой погони, этой скачки с препятствиями. Язон Язоном, месть местью, преследование преследованием, но, кроме всего этого, Мекси сам себе не хотел сознаться, что для него уже обратилось в привычку смотреть, как галопирующий Фуэго волочит за собой на лассо клоуна Бенедетти. Лишиться этого зрелища, право, не хотелось. К тому же оставаться в Париже глухим летом, когда все порядочные люди разбегаются, было бы дурным тоном. А дистрийский волшебник весьма избегал впадать в дурной тон.
Подоспел Арон Цер со своими новостями.
— Я так и знал, так и знал! Они уезжают в Сан-Себастиан. Куда же больше! Модный курорт. Съезжается вся испанская аристократия. И даже король! А тут еще под боком Биарриц.
Медея спросила:
— Но вы уверены, что и Язон вместе с цирком?
— Уверен ли я? Это мне нравится. А контракт? Контракт на полгода? Барбасан не так глуп. Он знает, кого берет в Сан-Себастиан.
— А эта, эта угнетенная невинность, она же королева пластических поз?
— Да, да, конечно же, и она! Это как раз деликатный номер для великосветского общества, которое мы увидим на этом модном курорте.
Великолепно вышло у Цера это «мы». Он уже предвкушал Сан-Себастиан со всей его великосветскостью. Одно смущало его: Маврос, этот ужасный Маврос. Он и там будет ему отравлять существование, ему, Ансельмо Церини. Вот если бы подох или провалился сквозь землю; увы, прежде чем с ним случится то или другое, он перепортит Церу еще много крови.
Мекси спросил:
— А Фуэго и Бенедетти?
— Да, да, конечно же. И Фуэго, и Бенедетти, и все! Вся труппа.
— Когда они уезжают?
— Послезавтра. Ночь езды, а уже на следующий день первое представление.
— Как на следующий? А оборудовать цирк?
— Что такое? — торжествующе спросил Цер. — Уже за две недели там начали ставить цирк. Уже все готово. Я все узнал, все. И скажите после этого, что я не конфетка, не жемчужина?
— Гм… Довольно самовосхваления, — оборвал Мекси. — Поезжайте сейчас в «Вагон-лиг» и закажите на послезавтра два смежных купе в экспресс Париж — Сан-Себастиан.
— А я?
— Что вы? Кто вам сказал, что я беру вас в Сан-Себастиан?
— Это само собой разумеется, — ухмыльнулся Цер.
— А Маврос? Вы же его трепещете.
— Что значить «трепещете»? Я совсем не трепещу. Я только немножечко его боюсь. Я смирный человек, а этот дикарь, хотя и князь, какая-то совсем нахальная личность. Но в конце концов со мной шутки плохи. Я начинаю возить в своем чемодане револьвер.
— А разрешение у вас есть? — потешался Мекси.
— В том и дело… — вздохнул Цер. — Потому и в чемодане, что нет разрешения. Я человек мягкий, но если меня выведут из терпения, честное слово, я становлюсь горячим. Если револьвер у меня будет в кармане и этот Маврос на меня нападет, я за себя не ручаюсь, я могу выстрелить. Но все-таки, патрон, как же я? Или вы хотите, чтобы личный секретарь Адольфа Мекси отправился по шпалам в Сан-Себастиан?
— Нет, я этого не хочу, — снисходительно улыбнулся Мекси шутовской выходке своего личного секретаря. — Вы возьмете купе в общем вагоне первого класса.
— Только для себя?
— Нет, не только для себя, но и для Марии. Вы проведете ночь вместе с нею. Полагаю, вы будете вести себя прилично?..
— Это серьезно, или патрон смеется? Если бы я жил на необитаемом острове и там была бы одна женщина, и эта женщина была бы Марией, даю вам честное, благородное слово…
— Верю без всякого честного слова. Довольно болтать. Поезжайте в «Вагон-лиг». Вот вам деньги.
— Есть, патрон, есть…