Облакам, туманам, шквалам, казалось, не будет конца. Но участники экспедиции не унывали. «Подождем еще, — говорил Водопьянов. — после плохой погоды всегда бывает хорошая». И вот утром 20 мая ветер перешел к норд-весту, ударил легкий морозец, появилось солнце. Днем Дзердзеевский сделал на самолете очередной вертикальный разрез атмосферы.
— Даль такая, что глазам больно, — сказал, снизившись, синоптик.
Шмидт приказал послать в дальнюю разведку самолет Крузе, а всем остальным ехать на аэродром купола и готовить к старту флагманский корабль Водопьянова. Прошедшая накануне пурга покрыла все самолеты сплошной ледяной коркой. Этот лед надо было снять, выскребывая его из бесчисленных желобков стальными стамесками. Работа оказалась страшно кропотливой. Вот когда мы по-настоящему почувствовали величину наших самолетов! Очистка флагмана от льда заняла около шести часов. Вечером он стоял чистенький и новенький, как будто только что вышел из ворот завода. Наступила ночь, тревожная ночь перед стартом флагмана. От зимовки к аэродрому протянулось несколько линий сообщения. Люди ехали на вездеходе, тракторах, собачьих упряжках.
Между двумя пунктами непрерывно курсировал самолет. Это была, пожалуй, самая короткая воздушная линия в мире. Движение по ней открыл Водопьянов, доставивший на самолете Шмидта. Затем он привез ужин участникам экспедиции, потом повара. Водопьянова сменил Мазурук, Мазурука — Козлов. Они возили людей, грузы, запасные части, радиограммы, метеосводки. Лишь Молоков несколько опасливо посматривал на учебный самолет. Кто-то предложил ему слетать, но он, к общему недоумению, категорически отказался.
— Никогда на таком самолете не летал и не знаю, как это делается, — ответил он.
В маленьком штабном домике аэродрома было тесно. Шмидт стоял у окна, опершись на верстак, и задумчиво смотрел вдаль. На лавке курил Молоков. Водопьянов сушил у печки меховой чулок. Спирин инструктировал штурманов о плане полета остальных кораблей.
— Ну, улетайте скорее! — сказал вошедший Шевелев.
— Да, похоже, что скоро улетим, — ответил Шмидт.
— А когда нам вылетать? — спросил Молоков.
— Мы сядем, осмотримся, дадим вам знать. Тогда летите. Не исключена возможность, что на самом полюсе сесть будет нельзя, тогда мы выберем место где-нибудь поблизости. Наконец, мы можем перевернуться.
— Если перевернемся, им все равно лететь, — рассмеялся Водопьянов.
— Да, но тогда характер операции меняется, — возразил Шмидт. — Надо будет нас спасать. Следовательно, они должны будут сбросить груз станции.
— Почему? — быстро удивился Шевелев. — Мы просто сольем часть бензина, а на полюсе воспользуемся вашим. Очень даже хорошо!
Все рассмеялись.
— К самолету! — попросил вошедший Бабушкин.
Все вышли на поле. Моторы уже крутились, два трактора тянули флагмана на старт. Водопьянов поднял руку — экипаж занял свои места. Летело тринадцать человек: Шмидт, Водопьянов, Бабушкин, Спирин, Бассейн, Морозов, Петенин, Иванов, Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров и Трояновский. Мы тепло простились с отлетающими.
— До завтра! — кричали они, пожимая нам руки.
Тракторы тронули с места. Водопьянов дал полный газ, машина зарулила на старт. «Оторвется или не оторвется?» — думал каждый из участников экспедиции. Развернувшись на старте, Водопьянов направил самолет под гору. Он бежал все быстрее и быстрее и вот, наконец, взлетел. Выше, выше, самолет делает круг и уходит на север. Было 4 часа 52 минуты утра 21 мая.
— Ура! — разнеслось по полю.
Флагман шел к полюсу…
Проводив самолет, мы легли спать. Однако никто уснуть не мог. Всех волновала мысль, как они летят, что видят, в каких условиях совершается смелый рейс. Махнув рукой на сон, все столпились в радиорубке, напряженно следя за сообщениями с корабля. Они поступали не часто, но были исчерпывающи. В 6 часов утра самолет достиг широты 83 градуса 7 минут. Высота — 1000 метров. Над самолетом — тонкий слой облаков с разрывами. Внизу — крупнобитый лед. В 7 часов самолет был на широте 84 градуса 25 минут. Полет шел над облаками. В 8 часов 04 минуты самолет подходил к 86 градусу. Полет совершался попрежнему над облаками. Высота достигла 2000 метров. В разрывы видны ледяные поля с частыми трещинами. Сильный встречный ветер. Температура опустилась до 23 градусов мороза. В 10 часов 34 минуты самолет достиг широты 89 градусов. Штурман Спирин и астроном Федоров непрерывно измеряют высоту солнца и вычисляют местонахождение корабля.
В 11 часов 12 минут Стромилов начал записывать очередную радиограмму с борта флагмана. Он успел принять только «№-34-1…», и на этом связь оборвалась. Сколько радисты ни вслушивались в эфир, сколько ни лазили по всему диапозону своих приемников, никаких сигналов не поступало. Флагман молчал. Очевидно, на корабле что-то случилось. Настроение у всех стало тревожное. Погода испортилась. Туман, облачность, снегопад. Участники экспедиции строили самые различные предположения. Может быть, корабль при посадке подломался? Может быть, случилась авария в воздухе? Может быть, произошел пожар на корабле? Самые мрачные мысли приходили в голову. Все время резко и усиленно нажимала Москва. Она требовала точного ответа — где флагман? Что мы делаем? Когда предполагаем вылететь на поиски? Мы чувствовали, как волнуется страна и правительство за судьбу своих смелых сынов, но были бессильны что-нибудь немедленно предпринять. Все наши корабли стояли наготове, но погода окончательно испортилась и лететь было бессмысленно. Это привело бы к аварии на взлете. Кроме того, куда лететь? Отыскивать в Полярном бассейне самолет не зная его точного местонахождения почти безнадежно.
В невероятном напряжении прошло десять часов. И вдруг всю зимовку потряс нечеловеческий крик Стромилова:
— Моя! Моя! Моя! — кричал он.
Мы вбежали в рубку. Стромилов размахивал руками и без конца повторял это слово. Лишь спустя некоторое время мы поняли, что он, наконец, услышал и опознал звук радиостанции Кренкеля, которую делал своими руками.
— Сели черти! — крикнул Стромилов и уткнулся в приемник. Рубка была набита доотказа. В этой маленькой комнатке сгрудились все участники экспедиции. Молоков, перегнувшись через плечо радиста, шопотом читал вслух каждое слово кренкелевской передачи. Эрнст радировал:
«88 Коля(на языке радистов — любовь и поцелуи) тчк все живы самолет цел тчк у Симы сгорела его основная машинка (как потом выяснилось — умформер) а у меня садились аккумуляторы тчк если связь прервется то вызывайте в полночь тчк будет служебная радиограмма».
Через минуту Кренкель выстукивал:
«Отто Юльевич еще пишет тчк слова его радиограммы подсчитай сам — мне некогда тчк сели в 11.35 хорошо тчк на прощальной радиограмме Сима потерял машинку тчк я быстро развернулся но подвели аккумуляторы тчк мировой лед восклицательный даю служебную радиограмму № 1».
Дальше шла радиограмма № 1 с Северного полюса, облетевшая весь мир:
«В 11 часов 10 минут самолет под управлением Водопьянова зпт Бабушкина зпт Спирина зпт старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом тчк для страховки прошли еще несколько дальше тчк затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200 зпт пробив сплошную облачность зпт стали искать льдину для посадки и устройства научной станции тчк в 11 часов 35 минут Водопьянов блестяще совершил посадку тчк к сожалению зпт при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание тчк выбыл умформер рации зпт прекратилась радиосвязь зпт возобновившаяся только сейчас после установки рации на новой полярной станции тчк льдина зпт на которой мы остановились зпт расположена зпт примерно зпт в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько на запад от меридиана Рудольфа тчк положение уточним тчк льдина вполне годится для научной станции зпт остающейся в дрейфе в центре Полярного бассейна тчк здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции тчк чувствуем зпт что перерывом связи невольно причинили вам много беспокойства тчк очень жалеем тчк сердечный привет тчк прошу доложить партии и правительству о выполнении первой части задания тчк.
Начальник экспедиции Шмидт».
Радиограмму немедленно передали в Москву, сами гурьбой повалили ужинать. Настроение было праздничное, возбужденное. На радостях качали Шевелева, Дзердзеевского и Алексеева. Хотели качнуть Молокова, но он сбежал. Легли спать в 2 часа ночи. Спали плохо. То один, то другой заходил в радиорубку узнавать, нет ли свежих вестей со льдины. Утром в 9 часов полюс передал первые сведения о погоде: давление — 761, температура минус 12, ветер западный от Гринвича, порывистый, туман, солнце чуть просвечивает, видимость один километр, слабый снег. Погода — явно нелетная. Дзердзеевский сделал карту № 1 с полярной станцией Северный полюс в центре, торжественно ее разукрасил и расписался.
Вечером Шевелев собрал совещание пилотов и штурманов, на котором тщательно обсудили план предстоящего полета к полюсу остальных кораблей.
Задача предстояла исключительно сложная. Нужно было не только достигнуть Северного полюса, но и найти где-то за ним точку размером 45 на 25 метров. Достаточно сравнить площадь Ледовитого океана с величиной самолета Водопьянова, чтобы понять всю трудность задачи. Особенно усложнял ее выход из строя радиостанции Иванова. Это значило, что радиокомпас для поисков бесполезен: диапазон кренкелевской радиостанции в приемные волны радиокомпаса не укладывался. На совещании выработали основные методы ориентировки, связи в полете, порядок старта, правила поведения каждого корабля в тумане, облаках, при аварии. Командиром летного отряда назначался Молоков, флагштурманом Ритсланд.
Днем Шмидт передал новую радиограмму о жизни первых советских людей на полюсе.
«Прожили первые сутки на советской полярной станции у Северного полюса тчк на дрейфующей льдине зпт рядом с самолетом зпт выросло пять палаток тчк высятся две мачты радиостанции со связывающей их антенной тчк установлена метеобудка зпт на треноге стоит теодолит для наблюдения высоты солнца зпт определения места стоянки и ее перемещения от дрейфа льдов тчк впервые метеорологические наблюдения в установленные сроки пошли в Москву и вошли в общую сводку зпт резко усиливая наши знания зпт необходимые для предсказания погоды тчк у нас сравнительно тепло скб минус 12 градусов скб солнце зпт мелкая поземка тчк четверо зимовщиков вместе с экипажем самолета выгрузили и развернули доставленную этим самолетом часть имущества экспедиции зпт в основном радиостанцию и научное оборудование тчк остальные 8 тонн зпт в том числе ветряной двигатель зпт годичный страховой запас продовольствия зпт горючее и зимняя палатка зпт находятся на борту трех остальных самолетов зпт готовых к вылету с острова Рудольфа при первой летной погоде тчк все чувствуем себя великолепно тчк после суток непрерывной работы выспались в теплых спальных мешках тчк входящие и состав нашей группы пять челюскинцев невольно вспоминают жизнь на дрейфующей льдине тчк сейчас мы отомстили стихии за гибель Челюскина тчк рады сообщить зпт что смогли выполнить задание товарища Сталина и создать на полюсе прочную базу для науки и авиации тчк наши мысли тире с нашей великой родиной тчк.
Шмидт».
День 23 мая прошел в ожидании погоды. Все выходили из зданий и подолгу стояли, смотрели вверх. Небо было хмурое, неприветливое, дул сильный восточный ветер. Механики, не хуже синоптика чувствующие погоду, вернулись с аэродрома на зимовку. Несколько раз переговаривались с полюсом. Погода у них также была скучная, невеселая. Вечером, когда мы ужинали, пришел начальник зимовки. Он отозвал в сторону Шевелева, что-то взволнованно ему сообщил, и они вышли из кают-компании. Спустя несколько минут они вернулись торжественные и радостные. Шевелев поднял руку и сказал: — Товарищи, на имя участников экспедиции получено приветствие от руководителей партии и правительства. Оно подписано членами Политбюро ЦК ВКП(б) и первая подпись — товарища Сталина. Затем следуют подписи товарищей Молотова, Ворошилова, Кагановича, Калинина, Ежова.
Медленно отчеканивая каждое слово, Шевелев читал:
«Начальнику экспедиции на Северный полюс товарищу О. Ю. Шмидту.
Командиру летного отряда товарищу М. В. Водопьянову.
Всем участникам экспедиции на Северный полюс.
Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи — завоевания Северного полюса.
Эта победа советской авиации и науки подводит итог блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых для Советского Союза.
Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности. Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!»
Стены кают-компании задрожали от возгласов «ура». И в то время, когда радисты Рудольфа передавали эту радиограмму на Северный полюс, у нас открылся летучий митинг. С горячими взволнованными речами выступали Молоков, Мазурук, Алексеев, Козлов, Шевелев. Они говорили об огромной радости, великой ответственности, возлагаемой этим приветствием и доверием партии и правительства на каждого участника экспедиции. Чтобы оправдать это доверие, задание нужно выполнить не только быстро, но и по-большевистски четко, точно.
Зимовщики в своей радиограмме с полюса сообщали, что уже приступили к научным работам. Начато изучение дрейфа. Ведутся астрономические наблюдения. Четыре раза в день наблюдается погода.
Наступило 24 мая. Но положение не изменилось. Погоды нет ни на Рудольфе, ни на полюсе. Небо беспрерывно заволакивалось облаками, по горизонту стлался туман, видимость резко уменьшилась. Полюс сообщил, что у них погода еще хуже, сплошная низкая облачность, пурга. Ночью мы разогрели и опробовали моторы всех кораблей. Все оказалось в порядке.
В адрес Северного полюса передается нескончаемый поток радиограмм и поздравлений. Они поступали со всех концов нашей далекой, но столь близкой родины, из всех столиц мира. Отважных полярников и летчиков приветствовали родные, друзья, ученые, деятели авиации, полярные исследователи. Мы снова и снова чувствовали, как пристально и заботливо следит страна за каждым отрядом своих людей, куда бы она их ни послала, как крепка советская связь товарищества, дружбы и заботы. Полюс усиленно бомбардировался европейскими и американскими газетами. В частности редакция «Дейли мейль», высказав наилучшие пожелания, просила Шмидта дать прогноз погоды на ближайшую неделю. Неплохой газетный трюк!
В очередной радиограмме Шмидт сообщил:
«Необычайную картину представляло вчера вечером собрание тринадцати членов передового отряда экспедиции на льдине у полюса зпт слушавших чтение приветственной телеграммы руководителей партии и правительства тчк собрались под открытым небом зпт в пургу зпт но не чувствовали холода зпт согретые яркими словами зпт волнующей заботой великого Сталина зпт чувствуя горячее дыхание любимой родины зпт пославшей нас тчк продолжаем работать тчк измерили толщину льдины зпт сделав прорубь тчк оказалось тире три метра тчк льдина надежная зпт выдержала продолжительный дрейф тчк несет нас пока по ветру на запад зпт считая от меридиана Рудольфа зпт со скоростью до полумили в час тчк сели мы за полюсом зпт но уже к вечеру дня посадки зпт 21 мая зпт оказались на 87 градусе западной долготы зпт 89 градусе 41 минуте широты тчк в ночь на 23 мая западная долгота тире 58 градусов зпт широта тире 89 градусов 35 минут тчк с тех пор не определялись за отсутствием солнца тчк погода пока не позволяет прилететь остальным самолетам тчк.
Шмидт ».
Выяснился ряд интересных подробностей полета флагмана к полюсу. Вначале погода была относительно сносной. Светило солнце, и полет осложнялся лишь порывистым встречно-боковым ветром, дующим со скоростью около 40 километров в час. Вскоре корабль уже шел над облаками. Но вот впереди обрисовался новый мощный облачный слой. Верхний край этих облаков был значительно выше линии полета корабля, нижний опускался почти до моря. Солнце постепенно закрылось облачной пеленой. Самолет шел между двумя слоями облаков. Сильно болтало. Подходя к 86 параллели, экипаж с большой радостью увидел просветы в верхнем слое облаков, затем ненадолго появилось солнце. Однако через несколько минут погода вновь испортилась. Облачный коридор, в котором летел флагман, постепенно сужался. Еще немного — и самолет вошел в облака. Пришлось лететь вслепую, ведя машину по приборам. Впереди еле заметно вырисовывался слабый просвет, обещавший некоторое улучшение погоды. Оно наступило лишь на подступах к полюсу. Дальше корабль летел при ясном небе, но весь район полюса был закрыт сплошными облаками.
В 10 часов 50 минут утра самолет достиг Северного полюса. Тщательные вычисления, произведенные Спириным, подтвердили место. Спирин подошел к Шмидту, доложил, что цель достигнута, и попросил его разрешения пройти десять минут за полюс тем же курсом. Шмидт согласился. Корабль продолжал свой путь. В 11 часов 02 минуты Водопьянов повернул машину и повел ее вниз, в облака. Через три минуты слой облаков был пробит. Тринадцать человек увидели ледяные поля с разводьями. По предложению Шмидта, решили не возвращаться к полюсу, а найти здесь же льдину для посадки. Она была найдена довольно скоро. Сделав несколько кругов и убедившись по внешнему виду в надежности льдины, Водопьянов мягко и осторожно совершил посадку. Раздалось дружное «ура», возгласы в честь родины, товарища Сталина. Все бросились в объятия друг другу, расцеловались. Первым на лед Северного полюса сошел начальник экспедиции Шмидт. За ним спустились остальные. Папанин, салютуя, выстрелил несколько раз из нагана. В заключение праздника достали бутылку коньяку и торжественно распили.
Затем все немедленно принялись за установку палатки радиостанции Кренкеля, поставили радиомачты, натянули антенну. До тех пор, пока не установилась связь с Рудольфом, никто даже не присел.
Лишь сейчас мы узнали, что во время полета на полюс товарищам пришлось пережить несколько часов большой тревоги. Через час после старта Бассейн заметил пар, идущий от левого среднего мотора. Полагая, что он идет из дренажной трубки, механик решил проверить, в чем дело. Он закрыл рукой дренажную трубку, но пар продолжал поступать. Подошедший Морозов приложил руку к нижней обшивке крыла, рука сразу стала влажной. Морозов опознал, что это жидкость, применяющаяся для охлаждения моторов; видимо, где-то повреждена магистраль. Положение было угрожающим. Если жидкость вытечет, мотор немедленно перестанет работать.
Механики торопливо забегали по самолету. Бассейн подошел к Шмидту:
— Разрешите доложить: через час, а может быть и раньше, один мотор выйдет из строя. Придется лететь на трех.
— А исправить можно? — спросил Шмидт.
— Для этого нужно садиться, — ответил механик.
Отто Юльевич посмотрел в окно.
— Куда садиться? — сказал он. — Все закрыто облаками, ничего не видно. Полетим, сколько сможем, ближе к полюсу. А Водопьянову доложили?
— Нет, — ответил Бассейн. — Я заранее знаю, что он скажет: будем лететь на трех, но не возвращаться.
Шмидт рассмеялся:
— Все-таки доложите командиру.
Бассейн направился к Водопьянову. Шмидт внимательно следил за ним. Сообщение Бассейна ошарашило пилота. Он посмотрел на моторы, прислушался, они работали ровно, без перебоев.
— Пойдем вперед, Флегонт, — сказал Водопьянов и, указывая на облака, добавил: — эта мура, может быть, скоро кончится, тогда легко выберем ровное поле и сядем. Спирину и зимовщикам — ни слова, пусть не беспокоятся. (К слову сказать, Спирин знал обо всем и в свою очередь предупредил Бассейна, чтобы тот не докладывал Водопьянову, дабы командир корабля не тревожился.)
Пока шел разговор, Морозов и Петенин прорезали обшивку крыла и увидели в верхней части радиатора течь во флянце. Они замотали трубу флянца лентой, затем тесьмой, но жидкость продолжала сочиться. Тогда они стали прикладывать мокрую тряпку, которая впитывала жидкость, выжимали тряпку в ведро, а из ведра насосом перекачивали в бачок мотора. Благодаря этому потеря жидкости была незначительной. Эту трудную операцию механикам приходилось проводить, высовывая голые руки из крыла при двадцатиградусном морозе и стремительном ветре от движения самолета. Обмораживая и раздирая до крови руки, Бассейн, Морозов и Петенин спасали драгоценную жидкость, а тем самым и мотор. Механики продолжали свою самоотверженную работу до самой посадки на полюсе.
Утром 25 мая полюс сообщил: погода изумительная, солнце, безоблачное небо, рекомендуем лететь. А над нами тянулись низкие облака, по острову перекатывался семибалльный ветер. Это, впрочем, мало смущало командиров. Посланный в высотную разведку Дзердзеевский выяснил, что толщина облаков небольшая и они кончаются на высоте 1400 метров. Тогда отправили в дальнюю разведку к северу самолет Крузе. Пилот долетел до 84 градуса и, вернувшись, сообщил, что примерно в 200 километрах от острова облачный слой кончается, дальше — чисто, золотая погода. Механики радостно и оживленно готовили самолеты к старту. К 10 часам вечера все было готово. Северный ветер гнал облака к архипелагу, приближая хорошую погоду. С купола мы видели далеко на норде золотую веселящую полоску. И вдруг аэродром закрыло туманом. Молоков внимательно осмотрел линию флажков стартовой дорожки. Было видно только два ближайших.
— Я думаю, надо лететь, — сказал он остальным командирам, — тут как-нибудь пробьемся. Нельзя терять хорошую погоду на трассе. Местом сбора назначаю кромку облаков. Кружить над аэродромом опасно: при такой перегрузке можно поломать самолеты в болтанке.
Каждая наша машина весила немало. Перегрузка уменьшала запас прочности в несколько раз, и малейшая воздушная яма могла повлечь за собой тяжелые последствия и поломку самолетов в воздухе. Первым стартовал Молоков. Даль была закрыта туманом, самолет бежал в неизвестность. Впереди ничего не видно, и мы лишь чувствовали, что скоро будет обрыв. Значит, если машина не успеет набрать скорости, она свалится в море. Все моторы работали на полную мощность. Скорость росла медленно, лениво, неохотно, но все же росла. Не добежав всего двухсот метров до обрыва, самолет взлетел. Без круга командир повел корабль прямо на север. Немножко подбалтывало. Через полчаса облака кончились. Над нами простиралось голубое небо. Внизу — море, почти открытое от льда, лишь изредка встречались небольшие льдины. Здесь, у кромки облаков, мы кружили, ожидая остальных. Минут через пятнадцать из облачной гряды вынырнул Алексеев. Увидев нас, он подстроился и стал ходить следом. Мы ждали Мазурука. Прошло еще пятнадцать минут, полчаса, час. Мазурука не было. По радио запросили Рудольф: где третий корабль? Нам ответили: вылетел через 35 минут после вас. Где же он? Мы кружимся, бензин расходуется, а его так мало! Нужно или возвращаться, или лететь к полюсу без Мазурука. Иначе мы сами подрубим сук, на котором сидим: бензина на обратный путь с полюса нам не хватит. Посовещавшись с Шевелевым, Молоков взял курс на север. Алексеев двинулся за нами. Мазуруку по радио передали распоряжение: лететь на норд, достигнув полюса, недолго поискать лагерь и, ежели он сразу не будет обнаружен, сесть, определиться, установить связь и только после этого лететь дальше.
Самолет набит битком. Трудно передвигаться. Всюду грузы дрейфующей станции — приборы, продукты, оборудование, снаряжение. Помимо того, мы везли свой собственный неприкосновенный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, запасы меховой одежды, запасные части. В уголке штурманской рубки покоилось оружие — две винтовки, пятьсот патронов.
Подходим к 84-й параллели. Высота 1800 метров. Скорость хорошая — 180 километров в час. Ярко светит солнце. Внизу большие поля, опушенные торосами, много разводий и трещин. Термометр показывает минус 17, но в кабине было довольно тепло. Мы летели в меховых костюмах, не надевая шуб. Стромилов вел по радио непрерывную связь с Диксоном. Он всеми мерами допытывался у него, где Мазурук, но Мазурук молчал, и никто не знал, куда он делся. Прошли 86-ю параллель. Впереди легкая дымка. Лед почему-то стал мельче, больше разводий, очень много мелких битых льдин. Все разводья затянуты салом или молодым льдом. Льдины покрыты снегом. Алеша Ритсланд непрерывно вел наблюдения и вычисления. Каждая минута у него на строгом учете. То он измерял секстантом высоту солнца, то определял снос ветром, то высчитывал путевую скорость. Его движения быстры, но не торопливы. Не оборачиваясь, он протягивал руку назад и, не глядя, но безошибочно, доставал различные карты, циркули, линейки. Изредка он просил меня:
— Скажи Василию Сергеевичу, чтобы вел для промера.
Я передавал его просьбу Молокову, и тот вел самолет так бережно, как молодая мамаша катает в коляске своего грудного младенца; Ритсланд в это время измерял угол сноса. Алексеев почему-то отстал. Мазурук прислал радиограмму: прошли 85-й градус, просим уменьшить скорость, догоним. Молоков убавил скорость на 30 километров. Прошел час, но Мазурука все же не видно. Лишь потом мы узнали, что Мазурук проскочил вперед еще тогда, когда мы кружились у кромки облаков. Следовательно, он шел впереди нас. Мы сбавили скорость, он, «догоняя», увеличил, и, таким образом, расстояние между нами все время росло.
Во время полета ходить по самолету запрещено: нарушается центровка, и пилотам все время приходится подкручивать стабилизатор. Но слишком сильно хотелось узнать, что делают остальные товарищи в необычном полете. Не каждый же день они летают к полюсу! Я попросил разрешения у Молокова и прошел вдоль всего корабля. Под бензиновым баком, свернувшись калачиком, спал Сережа Фрутецкий, утомленный жаркой подготовкой. Гутовский непрерывно фотографировал лед, используя в качестве светофильтра цветные очки. Стромилов без шапки, с мокрыми волосами переписывался по радио с Диксоном. Шевелев не отходил от него ни на минуту, читая из-под карандаша донесения и немедленно отвечая на них. Ивашина следил за мотором, Молоков и Орлов вели машину, Ритсланд определял курс.
Как мало нас было в этом громадном самолете! Какое-то гордое волнение охватывало при этой мысли. Вот летят девять человек над ледяной пустыней. Их самолет — песчинка. Но люди уверены, спокойны, знают мощь и силу своей техники. Это волновало не меньше, чем сопоставление размеров Ледовитого океана и нашего самолета.
Широта 88 градусов 30 минут. Внизу бесконечные поля. Некоторые из них величиной, пожалуй, с Москву. Трещин мало, разводий почти нет. По ровной глади льдин тянулись морщины торосов. Поля покрыты снегом и нестерпимо сверкают на солнце. Ритсланд попробовал уловить кренкелевскую станцию радиокомпасом, но это ему не удалось. Алеша с сожалением выключил радиокомпас и возвратился к своим обычным приборам.
Подошел Шевелев.
— Смотри в окно, — сказал он мне. — Неровен час, увидим самолет!
Я смотрел во все глаза, но самолета не было. Нередко мне казалось, что вдалеке чернеет корпус машины, но, приблизившись, неизменно убеждался в зрительном обмане — это или ропак, или трещина, или небольшая полынья.
5 часов 52 минуты.
— Полюс внизу, — сказал, проходя мимо меня, Ритсланд и, отодвинув крышку верхнего люка, полез к солнечному компасу, изменяя курс. Полюс ничем не отличается от своих подступов. Те же огромные ледяные поля с прожилками трещин, ровный снеговой покров, торосы по краям льдин. Высота 1675 метров, температура минус 12 градусов. Ничего особенного. Я подумал — как потом рассказать читателям «Правды» о внешнем виде полюса? С грустью убедился, что рассказывать нечего.
Направленный рукою Ритсланда, ведомый Молоковым, корабль шел по меридиану дрейфующего лагеря. Через несколько минут, передав управление Орлову, в штурманскую рубку вбежал Молоков.
— Алеша, смотри! — вскричал он, протягивая бинокль. — Лагерь!
Впереди по курсу виднелось какое-то черное пятнышко. Ритсланд всматривался долго и недоверчиво.
— Подождем, — сказал он уклончиво. — Конечно, лагерь должен быть по этому меридиану. Но что-то уж больно точно получается.
Однако через минуту в рубку вбежал Шевелев. Он кинулся прямо на шею оторопевшему штурману и, горячо расцеловав его, радостно вскричал:
— Лешка, чорт! Вывел все-таки. Легче двести тысяч выиграть, чем найти этот лагерь.
А лагерь уже был виден простым глазом. На снежном белом поле вырисовывались четкие контуры самолета, пятнышки палаток, двигающиеся точки людей. На углу поля выложено «Т», ветер тянул черный дым ракеты. Молоков сделал круг над льдиной, посмотрел вниз и недоуменно сказал:
— Они хотят посадить нас по ветру — так аэродром длиннее. Но ветром может кинуть меня на машину Водопьянова. Лучше я сяду поперек аэродрома — рисковать так только своей машиной.
С величайшей осторожностью Василий Сергеевич подвел самолет к снежному покрову и бережно опустил его на импровизированный аэродром Северного полюса. Пробежав немного по льдине, самолет вдруг сделал гигантский скачок. Оказывается, правая лыжа наскочила на невидимый сверху здоровенный ропак. Шевелев испуганно кинулся к окну.
— Ничего, лыжа сработала, все в порядке, — сказал он, облегченно вздохнув.
Еще несколько секунд, и самолет остановился. Мы были на Северном полюсе.