Всё перепуталось в моих воспоминаниях, и часто я не знаю, где правда, где ложь. Это потому, что и в жизни людей правда и ложь перепутаны.
Вот я только что с восторгом говорил о любви бабушки и дедушки, а оказывается -- любви этой нет, настоящей, святой любви, а был только обман и блуд.
Сам дедушка недавно назвал свою любовь и любовь бабушки к нему -- обманом и блудом.
Помнится, это было вечером... Тогда ещё жив был мой брат... Я только не помню, когда это было, но помню ясно зимний холодный вечер. Сидели мы в столовой у камина: дед в большом кресле и с надвинутым на глаза зелёным козырьком. Бабушка сидела возле него на маленьком мягком пуфе, а я и брат мой сидели ближе к камину.
Сидя вполуоборот к камину и держа перед собою книгу, брат читал нам всем какую-то старинную "чувствительную" повесть. Я не помню её название. Ну, да всё равно, и в той повести, очевидно, было столько же лжи, сколько и в тех людях, о которых была написала повесть. Очевидно, это было так, потому что, после описания одной чувствительной сцены, когда она клялась ему в вечной верности, дедушка наклонился и потянулся руками к камину. Странно было смотреть на его протянувшиеся руки в красном отблеске догорающих поленьев. И лицо его вдруг сделалось красным, и глаза расширились и показались мне страшными адскими со своей таинственной слепотой. Мне показалось, что дед на это мгновение прозрел, да как и не поверить этому: он дотянулся рукою до рук брата и сильным взмахом кулака вышиб из рук чтеца книгу.
Книга в красноватом сафьянном переплёте сложилась, как должны складываться книги, когда их не читают, и со странным шумом полетела под диван, скользя по паркету.
Я до сих пор не могу забыть голоса деда, каким он крикнул, а он крикнул:
-- Володька, брось эту мерзкую книгу в камин!.. Всё ложь, что в ней написано! Женщине нельзя верить... нельзя!..
Что-то ещё бормотал дед хриплым голосом, ворочался в кресле, словно его посадили на горячие уголья, и кричал:
-- Не верьте, не верьте им, мерзким и подлым!.. Не верьте!..
Ухватившись за рукав халата деда, бабушка старалась его успокоить и говорила:
-- Успокойся, мой друг, успокойся... Ну, мы не будем читать этой книги...
Дед с презрительной миной оттолкнул руку бабушки, поднялся с кресла и злым и громким голосом выкрикнул:
-- Пошла прочь и ты!.. Ты такая же обманщица! Ты думаешь, я не знаю твоей тайны... Знаю её, знаю!.. Ты обманула меня, как и все женщины всегда обманывают своих женихов и мужей...
-- Побойся Господа. О чём ты говоришь?..
-- Ха-ха-ха!.. Господа вспомянула, а помнила ли ты Господа души своей, когда меня обманывала?.. Прочь! Прочь!..
И дед замахал руками в сторону бабушки. Потом, дрожа, опустился на кресло и застонал...
С плачем бабушка вышла из столовой, и я видел, как она шла и качалась.
А дедушка продолжал стонать, и иногда в его стороне слышался сдержанный смех.
Володя, брат мой, достал из-под дивана книгу и, как показалось мне, со странной внимательностью рассматривал теперь её как какую-то злую виновницу вспышки гнева нашего деда.
-- Во-ло-дечка, -- вдруг новым голосом протянул дедушка, -- ты прости меня, что я погорячился и вышиб у тебя из рук эту книгу... Я хотел только махнуть в её сторону и задел рукою, но я, ведь, ничего не вижу... Не вижу, куда направить мой гнев... А разве нет причины для моего гнева?.. Есть... есть!.. Она, ваша бабушка, обманула меня. Притворилась, что любит... Это ещё тогда было, когда мы были женихом и невестой. А когда я стал её мужем, я узнал, что она принадлежала другому...
Дед снова задвигался на кресле словно обожжённый, протянул руки к камину и продолжал:
-- А знаете вы, с кем она меня обманывала?.. Нет, не то... Знаете вы, кому она принадлежала?.. Яшеньке... Яшеньке-молчальнику. Святому человеку... Ха-ха-ха!..
Мы все вздрогнули. От двери в гостиную послышался звон разбитого стекла. Бабушка стояла в дверях, а перед нею на полу лежал разбитый стакан, и так странно у порога двери поблёскивала вытянувшаяся лужица разлитой воды. Бабушка несла стакан с водою для деда, как всегда делала это, когда им овладевал приступ гнева. Очевидно, она услышала последние слова деда, и стакан выпал из её рук. Теперь она стояла в дверях с протянутыми руками и что-то бормотала. Я явственно слышал только слова:
-- Не верьте!.. Не верьте ему!.. Не верьте!..
-- Ха-ха-ха! -- разразился дед страшным едким смехом. -- Не верьте!.. Нет, дети, верьте!.. Она и он, этот белый, снеговой, святой дед, обманули меня... О-о-о!.. Тогда он был молод, красив, знатен... Он покорял сердца уездных красавиц... Ведь это он только теперь юродивый святоша, ходит по городу да морочит дураков своей какой-то особенной святостью, а тогда, когда бабушка ваша была красавица, он был соблазнитель, соблазнитель!.. Ха-ха-ха!..
-- Пощади ты мои седые волосы, -- взмолилась бабушка, -- что ты им говоришь несуразное...
Медленно ступая и придерживаясь за спинки стульев, упираясь руками в стол, в край пианино, бабушка шла к нам, и было её лицо бледное и страдальческое. Но в голосе её слышался гнев. Она говорила:
-- Ты с ума сходишь... Ты из ума выжил!.. Это Господь наказал тебя, атеиста, безбожника... Статочное ли это дело, чтобы Яшеньку впутывать в наши мирские дела...
-- Ха-ха-ха! -- прервал дед слова бабушки смехом. -- Теперь вы духовно соединяетесь с этим старым прохвостом, а тогда... знаю я... вы плотски соединялись...
-- Замолчи!.. Замолчи!.. А то я скажу, как ты...
-- Что, как я? -- спросил дед, и в голосе его послышалась мягкость и какая-то тревога.
Злым голосом, каким бабушка никогда не говорила, несчастная старуха заявила:
-- Я расскажу детям, как ты убил дочь лесничего... Что? Замолчал?.. Замолчал?..
-- О чём она говорит, дети? -- спросил дед и развёл руками куда-то в сторону, где нас и не было.
Я едва удержался от смеха: так смешон был жест деда к камину.
-- Вот я так, действительно, могла бы рассказать правду о тебе и о той несчастной девушке, которую ты обольстил, будучи известным профессором и моим мужем.
Эта фраза также показалась мне смешной, и я опять едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Посмотрел я в сторону брата. И он стоял и кусал губы, очевидно также борясь с желаньем расхохотаться. Такой смешной и странной показалась нам сцена этой ссоры старичков на романическую тему.
Очевидно, была какая-то правда в словах бабушки, если после её замечания дед словно осел и смирился. Но очевидно так же, что была какая-то правда и в том, что говорил дед.
После ужина в тот же памятный мне вечер, когда старики, примирённые мамой, остались в столовой, когда все уже разошлись, а я готовил себе воду, чтобы пополоскать зубы, я услышал отрывок разговора деда и бабушки.
Он говорил:
-- Зачем ты хочешь поколебать мой авторитет в глазах внучат? Ну зачем говорить о том?..
-- А ты меня упрекаешь... Ты не жалеешь моих седин? Тебе меня не жаль?
-- Ну, будет... будет об этом... Примиримся. Нехорошо ссориться на ночь... Быть может, утра мы с тобой не встретим... Смерть не за горами, надо быть ко всему готовым... Ты меня простишь, я тебя...
Бабушка склонилась над дедом, и я слышал, как мёртво прозвучал их странный старческий поцелуй...
Какая странная, жуткая эта сцена. Ужели и теперь, на склоне лет, когда замолкли в этих людях источники страсти, и похолодели сердца, страшный червь ревности всё ещё беспокоит их?
Как странно устроена душа человека!.. Впрочем, может быть, это сердце так странно устроено, а, быть может, это тела их всему виной. Ведь были же они молоды, и горели их тела страстями. Может быть, это какое-то воспоминание тела?.. Вот странно -- воспоминание тела! Разве же можно так сказать?
В одном я только теперь не сомневался, это в том, что та любовь, которой я любовался, наблюдая деда и бабушку на склоне их лет, эта любовь также не без тёмных пятен. И они вовсе не любят друг друга так, как казалось мне...
Нет ничего святого в нашем доме...