Моё появление в усадьбе Степана Ивановича не произвело особенного впечатления ни на хозяев, ни на гостей.
Когда бричка, в которой я проехал 30 вёрст по отвратительной дороге, подкатила к воротам усадьбы, нас с возницей встретили две лающих дворняжки; в воротах со мною раскланялся какой-то мужичонко в чепане, наброшенном на плечи, а когда бричка остановилась около высокого крыльца со стеклянной дверью, -- на пороге появился сам Степан Иванович, кругленький маленький человек, с брюшком и с лысиной на неуклюжем черепе. Он улыбнулся, прищурив глаза, и сказал:
-- Пожалуйте-с, как раз к завтраку...
Я пожал его руку, поздравил с днём ангела, и он снова улыбнулся, потом почему-то покраснел и тихо проговорил:
-- Благодарствуйте-с... Покорно благодарим... А у нас там и гости съехались, соседи...
Он провёл меня в зал, с гардинами на окнах, подбежал к узенькой двери направо и громко крикнул:
-- Серафима Васильевна!
Через минуту в двери появилась низенькая, пухленькая дама в тёмном платье с белыми кружевами и в переднике, который она свернула в трубку и конфузливо припрятывала за бок. Я пожал её протянутую руку, и она так же как и муж проговорила:
-- Пожалуйте-с, как раз к завтраку...
Я поздравил её с именинником, и она, поблагодарив меня, попросила пройти на террасу.
На террасе были гости, очевидно, так же как и я приехавшие поздравить хозяина. За столом, покрытым белой скатертью, сидели трое мужчин и дама.
Когда хозяин представил меня даме, она пробормотала что-то вместо фамилии и улыбнулась, наклонив голову, так что вместо лица её я рассмотрел тёмную кружевную наколку на седых вьющихся волосах. Фамилии господина в тёмном сюртуке, белом галстуке и с седыми усами я также не расслышал, встретившись с пристальным взглядом его больших серых глаз.
Его сосед, мужчина лет 50, обернул ко мне своё красное одутловатое лицо с широкой бородой и залысившимся лбом и безмолвно протянул ко мне свою полную руку. Потом он приподнялся со стула, обдёрнул полы своего сюртука и снова в безмолвии сел.
Рыжий, с проседью, широкоплечий господин в парусинном пиджаке, сидевший по другую сторону стола, слегка приподнялся, когда я подошёл к нему, и громко произнёс:
-- Дворянин Венчиков! -- и обернувшись к господину в сюртуке и меняя тон, добавил. -- Так вот, я его прямо за шиворот да и в переднюю.
-- Кого это? -- спросил хозяин.
-- Преображенского... судебного пристава, -- спокойно ответил хозяину дворянин Венчиков. -- На ружья хотел печати наложить. Понимаете, на ружья... Да, ведь, это что же такое, чёрт возьми! У меня ружья дороже его... Да, наконец, что же я без ружей буду делать?.. Со скуки подохнешь, да опять же я и не могу, не могу...
Дворянин Венчиков посмотрел на меня каким-то испытующим взором и несколько спокойнее добавил:
-- Выпроводил я его в переднюю, забрал свои все ружья и пистолеты, да ягдташи, да в окно с ними, прямо в сад... А потом, понимаете, в ригу с ними, в самый дальний угол, да там и спрятал их под солому, -- сам чёрт не найдёт... Прихожу потом в дом как ни в чём не бывало и вижу -- сидит мой пристав за письменным столом и что-то пишет. Покосился на меня, переглянулся с урядником и хоть бы слово!.. Понимаете, понял, собака, что ружья для меня -- святыня, неприкосновенность!.. Вот видите -- и в нём сказался благородный человек...
Говорил дворянин Венчиков таким густым басом, а мне всё время казалось, что к моим ушам приложены широкие концы рупора, в который говорит этот полный здоровья человек, с отвисшим брюшком и красными щеками.
Закончив свой рассказ о благородстве судебного пристава, Венчиков отдулся, стёр платком со лба капли пота и с улыбкой на лице проговорил, обращаясь к хозяйке:
-- Позволили бы вы мне ещё стаканчик кофейку... Чудесный у вас кофе!..
Появившаяся в эту минуту в дверях горничная с подносом, на котором стояло несколько стаканов с чёрным кофе, с улыбкой подошла к Венчикову, а улыбающийся хозяин вставил:
-- Вот-с, пожалуйте... С быстротою молнии...
-- Да, да... Даша ваша -- быстрая девица, быстрая... Замуж вот только не хочет идти за моего Панкратова... А он, 6едный, всё полнеет да полнеет...
Хозяева, дама с седыми волосами и гость с широкой бородой рассмеялись, а мы с господином в сюртуке взяли себе по стакану кофе и заговорили о породе. Скоро к нашему разговору присоединились и остальные, кроме Серафимы Васильевны, которая, извинившись, пошла распоряжаться по хозяйству.
С разговора о погоде незаметно перешли к охоте, чему способствовал, главным образом, Венчиков, встретив поддержку со стороны седого худощавого господина в сюртуке, которого, как оказалось, звали Николаем Романовичем Постниковым.
-- А вот мы с Лукою Данилычем так ничего не понимаем в охоте, тяжелы, что ли, на подъём али так с детства не приспособились, -- начал хозяин, присаживаясь между мною и человеком с тёмной широкой бородою.
-- Когда я был мальчонкой -- с удочкой любил ходить, -- вставил Лука Данилыч.
-- Когда ты, Чумаков, был мальчиком -- рыбку на стальные крючочки ловил, а теперь на медные да на серебряные ловишь человечков, -- вмешался в наш разговор Венчиков, бесцеремонно "тыкая" купца и ехидно улыбаясь...
-- Ха-ха!.. И шутник же вы, Сергей Константинович, -- только и нашёлся возразить немного разобиженный купец.
Степан Иванович покраснел за обиженного гостя и, очевидно, с намерением переменить разговор, начал, обращаясь ко мне:
-- Вот беда-то у нас страшная: всё высохло -- и хлеба, и травы полегли да пожелтели, и в саду всё посохло.
-- Я уж и не знаю, что с земной поверхностью делается, -- прерывая хозяина, заговорил и Николай Романович, -- то великий ливень, так что хоть наводнением в пору назвать, то сушь... Бог знает, что творится...
-- Бога прогневили... Бога... Забыли люди заповедь его, вот и пошли долголетние наказания, -- счёл необходимым высказать своё мнение и Лука Данилович Чумаков.
-- А вот находятся же писаки, бумагомаратели, которые, видите ли, больше нас знают... Да-с!.. Они вон всё на дворян да на землевладельцев сваливают. "Потому, -- говорят, -- дворянская земля и не родит, что господа дворяне не умеют её обрабатывать"... Ты всё знаешь, так вот ты нам и покажи, -- вдруг переменив тон, обратился он к какому-то "ты". -- Все, изволите ли видеть, упрекают дворян в том, что они разучились обрабатывать землю и живут себе, проживая последние усадьбы, а того господа учёные да корреспонденты и не сообразят, что всему вина -- стихия. Природа!.. Да-с, стихия!.. Что ты в самом деле с нею сделаешь? Палит солнце целыми днями -- и ничего ты с ним не сделаешь. Тоже и дождь: соберутся тучи, загромыхает гром и польются ручьи... Подставляй ладонь-то, уберегай сена... Пожалуй, убережёшь!.. Вы, господа, -- почему-то обратился он ко мне, -- не землевладельцы, природы не наблюдаете и ничего не знаете, что тут у нас делается. Приедете вот вы, примерно, хоть в гости к Степану Иванычу, рассмотрите только одни односторонние явления, а потом и хвать -- корреспонденция!.. И начнут газетчики глумиться над нашими местами и начнут везде критику наводить: там дворяне не умеют землю обрабатывать, тут у них усадьбы валятся, там земские начальники притесняют народ, тут ещё что-нибудь неладное... Тьфу!.. Приехали бы, пожили с нами да в наши-то шкуры залезли бы, вот тогда и поняли бы всю подноготную...
Венчиков прервал поток своих словоизвержений и тяжело вздохнул.
-- А батюшка Никандр обещал к вам пожаловать? -- воспользовавшись молчанием, спросил Чумаков, обратившись к Степану Ивановичу.
-- Нет, не будет, -- с сокрушением в голосе отвечал хозяин, -- сегодня на панихиде по Александру Александровичу Хвостову...
Венчиков вытер губы салфеткой и произнёс:
-- Да, помер Александр Александрович, царствие ему небесное!.. Убираются наши столбовые, коренные губернские дворяне, убираются... один за другим, один за другим...
-- Да, убираются, -- вздохнув, произнёс и Николай Романович.
-- И нам с вами, Николай Романович, верно, недолго останется проскрипеть, -- снова начал Венчиков.
Наступило мрачное молчание, как будто над головами присутствующих зареяли призраки смерти, напугав всех нас, благодушно настроенных гостей Степана Ивановича.
-- Фамилия Хвостовых -- самая древняя у нас в губернии, -- вставила и всё время молчавшая Марья Романовна Постникова. -- Была я ещё подростком, а они все, Хвостовы, служили в кавалерии... Бывало, ни один губернский бал не пройдёт без них. Красавцы были, танцоры... В прошлом году повстречалась я с покойным Александром Александровичем, и так же вот вспомянули мы с ним прошлое, да оба чуть и не всплакнули... Сидит он предо мною -- худой, старый и чуть дышит... Да и я-то тоже чуть ноги таскаю... Брат его, Николай Александрович, был ещё прекраснее... В гвардию потом перевёлся, в Петербург, да там и помер...
-- Да, пожили в своё время Хвостовы. На всю, да что на всю губернию -- на всю Россию гремели своим богатством да знатностью, -- с пафосом начал было Венчиков, но потом как-то сразу тон его голоса упал, и он негромко добавил, -- да, пожили мы, пожили...
Венчиков налил себе в стаканчик мадеры, отхлебнул несколько глотков и, обращаясь к Степану Ивановичу, начал:
-- Вот ваше сословие, Степан Иваныч, не может пожить так, как когда-то жили дворяне... Нет в вас во всех этакого дворянского-то духа, смелости-то этой не отыщется.
Степан Иванович поднял голову и посмотрел на гостя смущёнными глазами, очевидно, затруднившись, как поступить -- обидеться ли за всё своё сословие или улыбнуться в знак согласия с мнением прямолинейного Венчикова, но потом он улыбнулся и тихо проговорил:
-- Не скажите, Сергей Константинович. Умеем и мы погулять.
-- Да-а, не скажите! -- пришёл на помощь хозяину и Чумаков.
-- Ну-у, Лука Данилыч! -- не унимался Венчиков. -- Поедете вы раз в год на Нижегородскую ярмарку или в Москву да и напьётесь так, что и не помните ничего и ничего не видите, что у вас перед глазами... Это раз-то в год -- какая гулянка!?. А?.. У нас, бывало, целый год Нижегородская ярмарка! Да!.. Целый год...
Он допил из стакана вино и, повернув ко мне лицо, неожиданно для всех спросил:
-- А вы, если позволите узнать, к какому сословию себя причисляете?..
И он пристально осмотрел мои волосы, лицо, руки и костюм. Я сказал.
-- О-о!.. Мещане!.. Это уже совсем отсталый народ, так сказать, на задворках цивилизации... Вы, конечно, на меня не обидитесь, -- переменив тон, продолжал он и даже протянул через стол руку и слегка дотронулся до моего рукава, -- вы, конечно, на меня не обидитесь, потому речь идёт не о вас лично... Вон Степан Иваныч говорил мне, что вы -- человек образованный, в университете побывали. Вы, так сказать, личный дворянин по закону, а я говорю о мещанах, об этих серых мещанах, которые вон у нас в городе торгуют там разными овощами да бубликами, да хатки себе этакие крошечные понастроили и на ставенках петушков нарисовали...
-- Нынче есть такие мещане, что не хуже господ живут, -- вставила хозяйка, появившаяся в дверях, и в голосе её послышалась чуть заметная обида.
Обида отразилась и на лице Степана Ивановича, и он проговорил:
-- Мы тоже, Сергей Константинович, из мещан происходим, а вот видите -- живём, слава Богу.
Лука Данилович Чумаков чуть слышно барабанил пальцами по столу и хмурил брови.
Поняв неловкость своего выражения, Сергей Константинович даже приподнялся со стула и, протянув к Степану Ивановичу и его супруге обе руки, с улыбкой на лице воскликнул:
-- Голубчики! Да не вздумайте вы на меня обижаться... Ведь, я не про вас лично, а про сословие, про целое сословие. Ведь, я никого не хотел обидеть, я, так сказать, констатирую факт... Понимаете, факт констатирую, исторический факт... Так, ведь? -- обращаясь ко мне, спросил он.
Я промолчал и посмотрел на обиженные лица хозяев и Чумакова.
Несколько минут все мы молчали, заканчивая завтрак и звякая ножами и вилками. Когда хозяин наполнил крошечные рюмки ликёром, Сергей Константинович начал расхваливать пирог и перечислил все блюда, из которых состоял завтрак, производя каждому из них соответствующую оценку. Серафима Васильевна приняла похвалы гостя за чистую монету, и выражения обиды на её лице как не бывало. Она старательно угощала нас и жеманно улыбалась.