Ватрушкин не ошибся: через два дня Черномордик был вызван в кабинет управляющего палатою.
Генерал принял родственника своей знакомой строго и сухо, стула ему не предложил и, нахмурившись, начал:
-- Молодой человек! Я пригласил вас, чтобы сказать вам, что у меня здесь палата, присутственное место, а не что-то другое, где можно... можно непочтительно выражаться о правительстве, читать преступные газеты и сбивать чиновников на устройство каких-то там противозаконных сообществ и союзов...
Генерал произнёс всё это, как по заученному.
-- Ваше превосходительство, -- начал было Черномордик, и по губам его скользнула ироническая улыбка.
-- Извольте молчать, когда говорит начальник! -- грозно окрикнул Черномордика генерал. -- До моего слуха дошло, что вы непочтительно отзываетесь о правительстве! Это в присутственном месте не допускается... да и вообще, нигде не допускаются такие речи, -- поправился генерал. -- За это господ социалистов отправляют в места отдалённые. Потрудитесь рассказать мне всё, что произошло.
Черномордик подробно рассказал историю столкновения с Брызгиным.
По мере его рассказа лицо генерала из тёмно-багрового преображалось и делалось светлее.
Когда Черномордик кончил свою исповедь, генерал проговорил:
-- Относительно слов "дым отечества" я ничего не буду говорить, в этих словах ничего нет предосудительного. Это -- поэтическая вольность поэта, и, конечно, Брызгин может этого и не знать... Что же касается того, что правительство будто бы эксплуатирует чиновников, то это уже, как хотите, дерзость и большая дерзость! Правительство никого не эксплуатирует, а достойных чиновников награждает денежными пособиями и орденами... Да и, вообще, выражаться так о правительстве преступно! Понимаете -- преступно!..
Лицо генерала вновь побагровело.
-- Кроме того, откуда вы взяли, -- начал он после паузы, -- что отечество и правительство не одно и то же?.. А?..
-- Да как же, ваше превосходительство! Отечество -- это народ во всей совокупности, а правительство -- только часть народа, так сказать, центральное его управление.
Начальник даже побледнел при этих словах.
-- Как, правительство -- часть народа?.. Что вы говорите... м... молокосос!.. -- вскрикнул генерал, но тотчас же сообразил, что зашёл далеко, обращаясь так со своим очень отдалённым родственником.
-- Нет-с!.. Я вижу, что вы -- человек неисправимый, -- говорил он уже более спокойно и прохаживаясь по кабинету. -- Если вы при мне так выражаетесь, то... извините меня, молодой человек... я поговорю с вашей тётушкой и скажу ей, что вам у меня не место!.. Извольте идти-с!..
Генерал величественно, но решительно повёл рукою к двери, и Черномордик вышел.
Появившись в угловой комнате, он подошёл к столу, за которым занимался Брызгин и резким голосом выкрикнул:
-- Так вы, господин Брызгин, кроме службы, ещё и доносами занимаетесь!.. Сыщик! Шпион! Подлец!..
Бросив в лицо Брызгина какую-то бумагу, Черномордик шумно вышел в коридор.
Всполошённые и перепуганные необычайным происшествием писцы усиленно заскрипели перьями.
* * *
На другой день ночью Черномордик был арестован жандармами. Вместе с ним пострадали и ещё некоторые члены из кружка молодёжи.
Черномордика обвиняли в пропаганде среди рабочих и приказчиков. Но как главное обвинение выставили против него агитацию "среди лиц, состоящих на государственной службе".
В обвинительном акте по делу Черномордика значилось, что он привлекается за организацию среди чиновников "преступного союза в целях борьбы с начальством".
Месяца через четыре Черномордика судили, и хоть и оправдали, но всё же выслали на три года в Вологодскую губернию.
Вскоре после скандала с Черномордиком, Брызгин, по совету самого генерала, стал держать чиновников в ежовых рукавицах: ни книг, ни газет читать не позволялось, да и излишние разговоры, помимо служебных, не допускались.
Сильнее, нежели на других, Черномордик произвёл впечатление на Ватрушкина, и он нередко, возвращаясь из палаты попутно с писцом Флюгиным, говорил:
-- Вот был смелый человек!.. Я понимаю, это -- личность!.. Да-с, личность, чёрт возьми!
-- Да-с, -- соглашался и Флюгин.
Так вся эта история с "крамолой" в палате и кончилась...
В угловой комнате по-прежнему писцы переписывали бумаги. Дымила печь, но теперь уже не составлялись сметы на её ремонт.
Задыхаясь от печного дыма, Ватрушкин мысленно вспоминал Черномордика и думал: ""Дым отечества!.." "Дым отечества!.." Как он ловко всегда выражался"...