Когда в чайную входили новые посетители, огромными белыми облаками клубился холодный воздух в дверях ее. И было холодно у дверей. Чтобы получше обогреться и быть поближе к теплу, Семен Зайцев и Лотушка заняли столик, почитай, у самого прилавка, за которым стоял сам хозяин в голубой фуфайке и зеленом фартуке, перекладывая с руки на руку пригоршню медных монет. Две четвертных они уже разменяли: одну Лотушка на вокзале, где он купил папирос "Тары-Бары", а другую Семен Зайцев здесь в чайной. Как оказывается, поезд на Кондоль, с которым они должны были ехать домой, шел только в 6 часов вечера, и до четырех часов они решили пробыть в этой чайной, а затем переправиться на вокзал. Здесь же в чайной они решили и хорошенько позавтракать и заказали себе две порции щей из снетков и жареной картошки. А сейчас, в ожидании завтрака, они со вкусом попивали чай, заедая его кренделями. Лотушка справлялся:
-- Значит, мы завтра же в 8-часов утра дома будем?
-- Не позднее как, -- сказал Семен Зайцев, жадно схлебывая с блюдечка горячий, дымящийся чай.
В тепле их обоих сильно распарило, и они чувствовали себя точно бы пьяными. Настоящее и недавно прошедшее казалось им обоим какою-то сказкой, и сказкой же рисовалось будущее. Перед обоими плыло, как в радужном тумане: неужели вправду они стали богачами? И завтра они уже увидят свои семьи? Разве еще не вчера их сгибала в три погибели злая и черная нужда?
В чайной кроме них сидела артель печников из семи душ, двое ломовых, с бородами, запудренными мукой, два точильщика, столяр, пахнувший замазкой, и полицейский урядник в розовом гарусном шарфе. Он пил из стакана чай с лимоном и порою, как бы невзначай, косился то на Лотушку, то на Семена Зайцева; а иногда как с знакомым переговаривался с хозяином чайной.
-- Когда, Емельяныч, пятого сына крестить позовешь?
На что тот отвечал, тряся рыжей бородою:
-- Теперича уж дочка у жены уродится!
-- Почему так?
-- Женихи хорошие на примете есть.
-- Какие женихи?
-- Очень нам по ндраву. У нас -- чайная, у них -- трактир!
Лотушке и Семену Зайцеву подали на стол щи со снетками. Вкусно запахло капустой и сильно разваренной рыбой. Из-под прилавка, выгибая спину, вылезла кошка с кривым глазом и громко замяукала.
А в чайную сразу вошли еще трое: околоточный в щегольских офицерских сапогах и двое городовых. Урядник вытянулся перед околоточным и поправил на себе шашку.
-- Которые сбытчики? -- спросил околоточный урядника деловито, по-офицерски стукнув каблуками.
-- Вот эти самые, -- неопределенно кивнул тот подбородком. -- Так что двадцатипятирублевый билет ими разменян. Один на вокзале, а другой здесь. И очень уж нелепо подделаны. На вокзале брать даже не хотели, да я моргнул: отчего, дескать, не поймать птичек. А здесь уже были мной предупреждены и взяли билет с удовольствием.
-- Второй?
-- Так точно.
Хозяин в зеленом фартуке ласково сказал околоточному:
-- Вот эти самые гуси, Иван Парфеныч, -- и равнодушно ткнул пальцем на Лотушку и Семена Зайцева.
Те выронили ложки и перестали жевать вкусные горячие щи. Снова будто дурманным туманом окутало их, опуская в черные бездны.
"Опять сон это? -- подумали оба, -- или занедужили мы?"
Двое городовых взяли их за локти и грубо одернули. Семен Зайцев весь сразу сгорбился.
-- Признаете себя виновными? -- спросил околоточный, опять форсисто стукнул каблук о каблук, обращая внимание всех на свои сапоги.
Оба молчали. Кривились щеки их, и дергались губы.
-- Знать не знаю, -- протянул Лотушка.
-- Сами делали? Или только сбываете? -- спросил околоточный.
-- Надо бы обыскать их, -- посоветовал вкрадчиво урядник.
-- Обыскать! -- коротко приказал околоточный строгим окриком.
Городовые снова обдернули обоих за локти, опоражнивая их карманы. Печники протискивались вперед, кладя подбородки на плечи передних.
-- Которые не причастны, не толкаться, -- цыкнул околоточный. -- Осадите-сь, мусью, эй вы! Не в цирке-с!
Когда двое городовых высыпали, наконец, из лыковых котомок целые груды грубо подделанных кредиток, вся чайная ахнула, загалдела, подалась вперед.
-- С-с-с, -- удивленно раздалось в заднем ряду.
-- Миллионеры с липовыми портемонетами, -- сострил один из печников и тихо рассмеялся.
Но околоточный снова сердито цыкнул:
-- Без замечаниев! Неуместно. Это вам не комедия Шекспира, а должностной опрос! Расходитесь, которые! Ефименко, прими энергичные меры!
-- Сделайте Божескую милость, -- вдруг плаксиво затянул Семен Зайцев.
Околоточный презрительно, носком сапога порылся в валявшихся на полу бумажках и, цедя сквозь зубы, проговорил:
-- И сработано-то до чего неряшливо! Ни одна собака такой мусор за двадцатипятирублевки не примет! Эх, вы! Сознавайтесь! -- вдруг закричал он совсем грозно. -- Сами делали или только сбываете? Откуда получаете такую фабрикацию?
-- Не-не-не, -- забормотал Семен Зайцев, и вдруг опустился на колени, завздыхав всей грудью.
-- На дороге мы нашли все это! -- резко и вызывающе заявил Лотушка. -- Не делали мы и не сбывали, а на дороге нашли! Мы думали это настоящие. Очень просто! В чем же наша вина? Вяжите, пожалуй, нас, но мы ни в чем не виноваты! Чего? Ни в чем не виноваты! Мы -- пильщики! Коренные пильщики! Всю жизнь только этим и занимаемся! Ни в чем неповинны!
-- А ты, когда говоришь со мной, форс брось, -- закричал околоточный неистово, -- а ты чего ножку-то вперед выставил? Кадриль танцевать собираешься? Я тебе покажу кадриль! Ишь, какой рецензент выхватился!
Околоточный попятился. Валясь лбом к полу, Семен Зайцев попал к его щегольским сапогам, невнятно бормоча что-то, содрогаясь в плечах.
-- Пьян он, -- сказали в задних рядах.
Столяр ядовито заметил:
-- Наглохтился, нашел время, политуры.
-- Ваше благородие! -- наконец, выкрикнул Семен Зайцев каким-то утробным воплем. -- Вели казнить, но только выслушай! Наша вина! Эй, повинись, Лот! Наша вина! Ограбили мы у большой дороги шабойника! Который товары на шабаны менял! В валенках у него эти уймы были! В валенках, за онучами! Эй, повинись, Лот! Ваше бла... ва...
-- Сволочь паршивая! -- выдохнул Лотушка и ударил Семена Зайцева ногою в губы.
Тот распластался на полу, весь задергался и завизжал каким-то заячьим криком.
Чайная вперебой затараторила, вдруг принимая теперь сторону Зайцева.
Столяр, который только что подозревал, что тот был пьян с политуры, сердито набросился на Лотушку:
-- Ты за что его ногой ткнул, стерва? Ничто за правду бьют? Где такие законы, чтобы бить за правду? В каких землях? И-эх, совесть, лыковой портемонет!
-- Ефименко, -- заорал и околоточный, -- прими энергичные меры! Устрани публику! Господа! Здесь не комедия Островского, а должностной опрос! Господа, к выходу! К выходу! Ефименко! Бобров! Которых не причастных к делу! Административным порядком! В ш-шею!
* * *
Лотушку и Семена Зайцева судили через четыре месяца. На вопрос председателя: "Признаете ли вы себя виновным?" -- Семен Зайцев тихо и покорно заплакал. А Лотушка заносчиво ответил:
-- Не признаю. Ведь, это только человеку кажется, что он сам по своей дороге идет. А на самом деле ведут под уздцы человека. А куда, -- в храм или в кабак, -- об этом его даже и не спрашивают. Не признаю себя виновным ни в чем. А вы, -- как хотите, судите...
1915 г.