Оба ясно, до очевидности, поняли: сомкнулись железные своды над ними, и не выйти им теперь из круга каменных предопределений. Оба сели на корточках у костра, грея руки. Лотушка неторопливо свернул цигарку. Сказал прибаутку:

-- У попа было восемь кур, а у дьякона девять, не прикурить ли нам, ребята?

Хотел рассмеяться после прибаутки, но только сердито сморщил одну щеку, словно разжевал что кислое-прекислое. Богохульно юзжало дымное поле вокруг розового круга, начертанного костром среди млечного мрака, и вздымало воющие гребни. Неслось на разные голоса бесовским, неистовым кличем:

-- У-у-у-и-и-и...

И в незримых небесах, словно занавесившихся от неистовствующей земли, кое-где едва намечались звезды. Сказал старичок-шабойник:

-- Перед рассветом, глядишь, стихнет мало-мало, тогда и отправимся каждый восвояси. А вам или в город Витютинск путь лежит?

-- В город Витютинск, -- ответили оба мрачно.

-- Родня у вас там проживает, или какое свое дело имеете? -- дружелюбно опять справился старичок, поправляя сухим сучком рубиновые с фиолетовыми изломами угли.

-- Свое дело, -- ответил один Лотушка и также мрачно.

-- Какое, например? -- полюбопытствовал старичок.

-- Например, после того, как пилы проели, куцым кобелям хвосты мы оттягиваем, -- вызывающе выговорил Лотушка и громко расхохотался, широко растягивая рот.

Старичок крикнул на него:

-- Зачем так негоже, зачем так негоже, нечистый язык! К чему такая прибаутка поганая! Или к ночи бесу приглянуться хочешь?

И вдруг точно бы обробел он. Беспокойно забегали его маленькие пронырливые глазки. Задергалась коротенькая бороденка. И с странным присвистом стали дышать его глубоко внутрь запавшие губы.

А Семену Зайцеву и Лотушке вдруг стало невыносимо более ждать. Пусть предначертанное совершится. Пусть совершится скорее. Движением глаз Семен Зайцев сказал Лотушке:

-- Пусть начинается, если таков наш жребий...

Лотушка шевельнулся, ближе придвигаясь, чтобы убедиться, спит ли тот глухонемой малец. Среди розовых отблесков костра он увидел деревянное, непробудно спокойное лицо глухонемого, и движением губ, безмолвно, он успокоил товарища. Все словно замерзло в нем самом, каменея в одном намерении.

Между тем старичок заволновался еще более, и, все так же мучительно выдыхая воздух, полный жутких подозрений, он стал медленно подниматься с земли. Но едва лишь он поднялся на ноги, Лотушка схватил его за шиворот правой рукою, а левой нажал на его ввалившийся рот. Весь остро пронизываемый жутью, как окунувшийся в смертельно холодную воду, Семен Зайцев ринулся вперед на помощь Лотушке мягким прыжком зверя, но в ту же минуту ноги старика беспомощно подогнулись, словно они были сделаны из кудели, и медленно стали скользить по земле вперед. А Лотушка, все так же придерживая его за шиворот, тихохонько сложил его на землю.

С трудом раздвигая губы, склабившиеся в растянутой гримасе, Лотушка глухо выговорил:

-- От страха умер он; от одного страха. Я и пальцем не повинен в этом. Вон чего вышло!

Однако они оба тотчас же сдернули с покойника его валенки. Ощущая тяжкие толчки крови у себя в гортани и постоянно оглядываясь на шалаш, где спал глухонемой, они развернули длиннейшие онучи старика, вытаскивая из них пачки двадцатипятирублевых бумажек. Вытаскивали и про себя считали:

-- Раз, два, три...

И бешеными ударами в такт их счета сотрясались их сердца. Потом, так же осторожно, они перепрятали пачки денег из онуч в свои лыковые котомки, разделив всю добычу поровну и оставив две кредитки в карманах, под рукою, чтобы разменять их на путевые издержки. И так же аккуратно обули вновь уже плохо сгибавшиеся коченевшие ноги распростертого на земле старика.

И замерли в тупом молчании, простирая к огню руки.

Все так же пылал костер, очерчивая среди белесого мрака розовый круг, так же по-звериному визжала бешеная ночь. И так же все спал в шалаше глухонемой мальчик.

-- Малость передохнем, раздышимся, -- сипло выговорил Лотушка и нудно покачал головою, точно встряхиваясь.

Они ближе подсели к костру, стараясь взять от него как можно больше тепла, и страшным напряжением заставили себя уйти от настоящего и погрузиться в мечты. Думали, греясь у огня. Кончена нужда, голод и холод. Теперь они богачи. Они переберутся вместе с их семьями в город, на Волгу, и будут торговать копченой воблой, кренделями, подсолнухами, конопляным маслом, гречневой мукой, калачами. По вечерам будут в лавках пить горячий чай из пузатых стаканов. По пятнадцати стаканов пить будут, по двадцати. А по воскресеньям ходить в церковь и слушать умилительное пение. Дети их будут обучаться грамоте, а жены -- ходить в теплых шубейках на кошачьем меху.

Кто их упрекнет в чем? Кто смеет?

Лотушка опять выговорил, нелепо раздвигая губы:

-- И пальцем не тронул я его. От одного страха умер он. Сам он нам свои валенки отдал...

Он помолчал, заглянул в самые глаза Семена Зайцева и опять сказал:

-- При чем мы с тобой тут? Само собой все вышло...

Его колени вдруг подпрыгнули в судорожной дрожи, и Лотушка заплакал, выдавливая из глаз мелкие и злые слезки:

-- При чем мы тут, при чем мы тут? -- бормотал он.

Семен Зайцев склонился к нему с побелевшим лицом, наотмашь замахнулся кулаком и исступленно засипел:

-- Молчи, сволочь паршивая! Умел воровать, умей и ответ держать. Чего распустил сопли? И-ех! Так вот и шаркну в рыло!

И оба опять замолчали, поникнув у костра. У ночи были свои думы и песни, у ветра -- свои, но у двух человек у костра не было ни дум, ни песен, ничего. Омертвели ровно они с пустыми и темными душами. Потом уснул Лотушка. И приснился ему его отец -- седобородый плотник Пантелей. Погладил он свою бороду будто бы, подбоченился и строго спросил сына:

-- Счастлив, сукин сын, своим богатством? А если это не богатство, а оберточная бумага? Тогда что?

Лотушка проснулся, -- в сидячем положении у костра спал он, -- подбросил в погасающий огонь еще один пенек, похожий на чудовищную жабу, и опять с отяжелевшей головою уснул с удушливым храпом. И увидел. Подошел к нему старичок-шабойник в своих валенках и ласково проговорил:

-- Я на тебя не сержусь. Всю жизнь я себя этим пеплом тешил. Теперь потешь им себя и ты! Только потешишь ли?

И опять проснулся Лотушка.

И опять подбросил в костер несколько веток. Огляделся. Будто яснело в поле. Чуть намечалась полынь на меже и светлопалевые тучи на востоке. Сейчас, пожалуй, и не собьешься с пути, если с осторожностью. Он разбудил Семена Зайцева. Тот сразу вскочил на ноги и, глубже нахлобучивая на глаза свою парусиновую фуражку, заохал, завздыхал, оправляясь, еще видимо не совсем приходя в себя, полный жутких грез. Потом спросил:

-- Где мы?

-- На земле, -- ответил Лотушка, -- да ты не беспокойся: на небо нас никогда уж больше не пустят! Да и не к чему, пожалуй, нам. Ну, адя, адя, -- будто заторопился он, -- адя по земле к земному! Адя! Адя!

Оба с поспешностью заработали локтями, удаляясь от костра, постепенно заволакиваясь белесой мутью.

-- В Витютинск? -- спросил Семен Зайцев.

-- А то еще куда же, с-сукин с-сын? -- огрызнулся Лотушка.