Романъ "Война и Миръ" не имѣетъ себѣ соперника въ литературахъ всего міра. Прочимъ изъ образцовыхъ произведеній русской литературы можно такъ или иначе подыскать прототипы или однородные типы романовъ и въ кругу европейской словесности. По части занимательныхъ вымысловъ съ приключеніями можно ссылаться на авторитетность Фоэ и Диккенса въ Англіи, Александра Дюма-отца -- во Франціи. Въ живописи нравовъ можно считать неподражаемыми Бальзака и Теккерея, въ краснорѣчивомъ истолкованіи людскихъ страстей объявлять образцами Руссо и Жоржъ Зандъ. По виртуозности описательной прозы также есть свои мастера. Достаточна указать на "эксприментальный романъ" натуралистовъ. Но въ ряду всѣхъ этихъ типовъ романа нѣтъ ни единаго, который выдержалъ бы сравненіе съ твореніемъ Л. Н. Толстого. "Война и Миръ" стоитъ совсѣмъ особнякомъ.
Это особое мѣсто должно отвести геніальной эпопеѣ не за одни ея художественныя качества. Помимо необычайно сложной композиціи, искренности и непосредственности творчества, помимо тончайшаго психологическаго анализа душевнаго міра дѣйствующихъ лицъ, "Война и Миръ" имѣетъ и другія преимущества, обезпечивающія за романомъ исключительное мѣсто въ всемірной литературѣ. Это -- изумительно жизненная картина борьбы за существованіе цѣлаго народа, это великое твореніе замѣчательно и по глубокому изученію національнаго характера, по искреннему патріотическому одушевленію, по чистотѣ и возвышенности нравственныхъ и соціальныхъ воззрѣній автора и по историко-философскому значенію главныхъ типовъ романа.
Реальность воспроизведенія эпохи отечественной войны во всѣхъ ея подробностяхъ засвидѣтельствована и авторитетомъ ученыхъ. По отзыву изслѣдователя этой эпохи, А. И. Попова, онъ не разъ въ своихъ ученыхъ изысканіяхъ справлялся съ "Войною и Миромъ". Изслѣдователю попадались тутъ цѣлыя описанія и объясненія событій, совершенно тождественныя съ тѣми, какія раскрывались въ документахъ, впервые найденныхъ ученымъ и, конечно, никогда не виданныхъ романистомъ. Обнаруживая въ Львѣ Николаевичѣ такую изумительную способность психологическаго прозрѣнія, "Война и Миръ" съ предшествовавшими его произведеніями связана единствомъ настроенія, раскрывая намъ новый фазисъ въ душевномъ развитіи геніальнаго писателя.
Прежде чѣмъ ближе охарактеризовать все это въ частностяхъ, позволительно коснуться одной стороны этого великаго творенія, которая весьма нерѣдко ставилась критикой въ укоръ художнику. Читатели догадались, что дѣло идетъ о пресловутой мистичности, заволакивающей отъ глазъ проницательныхъ критиковъ картины войны и психологическія характеристики типовъ романа. Авторъ, видите-ли, вѣритъ въ судьбу, считаетъ ее рѣшителемъ и единственнымъ двигателемъ событій, вѣритъ въ "стихійную силу" массъ. Философія братской любви, усвоенная однимъ изъ главныхъ героевъ "Мира", Пьеромъ Безуховымъ, во французскомъ плѣну отъ Каратаева, особенно колетъ глава своей мистичностью. Вообще великій грѣхъ писателя заключается въ томъ особенно, что онъ за факсомъ пытается найти нѣчто иное, нежели фактъ, что онъ доискивается трудно разрѣшимаго "почему?" и мучается отъ вопроса о безконечномъ, что тайна жизни интересуетъ его болѣе, чѣмъ всѣ вмѣстѣ взятыя истинно-научныя теоріи и доктрины. Критики, недолюбливающіе этой мистичности, а можетъ быть пораженные глубокимъ смысломъ ея, увѣряютъ, будто такой элементъ совсѣмъ не на мѣстѣ въ художественномъ произведеніи, будто это -- элементъ гасительный, враждебный всякому просвѣщенію и вообще совершенно излишній балластъ, которымъ наносится значительный ущербъ реальности содержанія "Войны и Мира". Такъ ли это на самомъ дѣлѣ? Обратимся за справкой къ свидѣтельствамъ исторіи культуры.
Начать съ того, что мистическій элементъ во всѣ времена и у всѣхъ народовъ имѣлъ огромное культурное значеніе. Ни Конфуцій, ни Будда, ни Магометъ, ни греческая миѳологія, ни еврейская кабалла не имѣли бы привлекательности для ихъ послѣдователей, не проявляй они поползновенія разгадать таинственный смыслъ явленій, недоступныхъ провѣркѣ путемъ наблюденій. Самыя науки, построенныя на реальныхъ опытахъ, мистичны въ своемъ основаніи. И не въ одной только области исторіи давался широкій просторъ фантазіи. Астрономія и химія обязаны своими успѣхами мистичности. Первая возникла изъ астрологіи, полагавшей свою задачу въ отгадываніи человѣческихъ судебъ по звѣздамъ; вторая возникла изъ алхиміи, искавшей жизненнаго элексира для продленія человѣческаго существованія. А поэзія, а всѣ искусства? Сколько замѣчательныхъ произведеній создано ими подъ вліяніемъ мистичности. Массивныя пирамиды Египта, просторныя и свѣтлыя зданія Эллады, мрачно грандіозныя церкви готическаго стиля, кумиры языческихъ народовъ, ужасные по своему забавному безобразію и причудливости, идеальныя статуи олимпійцевъ, созданныя греческими мастерами, упивавшимися красотой, трагическія изображенія христіанскихъ легендъ въ средніе вѣка и въ періодъ возрожденія,-- все это вдохновлялось идеями мистическими. Да, наконецъ, развѣ не тѣми же идеями переполнены Илліада, Эдда, творенія великихъ греческихъ трагиковъ, "Божественная Комедія" Данте, драмы Кальдерона, "Фаустъ" Гете, созданія Бетховена и иныя изъ лирическихъ драмъ Рихарда Багнера? Многія изъ знаменитѣйшихъ произведеній архитектуры, пластики, живописи, поэзіи и музыки обязаны своимъ происхожденіемъ лишь тому мистическому влеченію, которое, не довольствуясь явленіями видимаго міра, искало и находило удовлетвореніе только въ идеальномъ объясненіи неразгаданныхъ проблеммъ безконечности. Это влеченіе было свойственно самымъ реалистическимъ натурамъ. Вспомните вторую часть "Фауста" Гете, вспомните, что Ньютонъ занимался пророчествами Даніила, что Дидро углублялся въ Платона. Для узкой ограниченности все въ подлунномъ мірѣ какъ нельзя болѣе ясно. Геніи-же не страшится вопросовъ, неразрѣшимыхъ ни опытными, ни умозрительными знаніями
Что касается мистичности "Войны и Мира", то тамъ она совершенно на своемъ мѣстѣ. Во времена народныхъ бѣдствій, народъ всегда склоненъ религіозно-мистически объяснять сокрытыя отъ глазъ причины страшныхъ событій. Такъ было и въ эпоху отечественной войны. Наполеонъ въ глазахъ массы представлялся антихристомъ, пришедшимъ погубить вѣру отцовъ. Это мистическое воззрѣніе не могло не сообщиться Пьеру Безухову, какъ чуткому и отзывчатому сердцу, не нашедшему отвѣта на свои неимовѣрно тягостные вопросы жизни, ни въ наблюденіяхъ своего круга, ни въ европейскомъ просвѣщеніи, которымъ онъ обладалъ въ достаточной мѣрѣ. Въ звѣриномъ числѣ Апокалипсиса онъ прочелъ имя Наполеона и свое собственное, и считалъ своей миссіей, внушенной какимъ-то тайнымъ голосомъ, убіеніе антихриста. Все это было вполнѣ въ духѣ той эпохи, и Толстой, выражая ея живую физіономію, и въ данномъ случаѣ оказался непогрѣшимымъ реалистомъ. Вся эпоха предстала съ ея религіозно-мистическимъ оттѣнкомъ.
Война съ Наполеономъ явилась испытаніемъ, ниспосланнымъ судьбою, ея же не прейдеши. Отсюда и дѣйствія Наполеона всего менѣе могли подчиняться заранѣе опредѣленному плану. Какая-то непреодолимая сила подвигала его впередъ на Москву, и русскіе отступили передъ нимъ также безъ преднамѣреннаго плана. Но энергія пружины, двигавшей французовъ на Россію, истощилась въ Москвѣ. Напротивъ, энергія русскихъ здѣсь, въ сердцѣ Россіи, воспрянула во всей своей силѣ и сдѣлалась непоколебимой. Наполеонъ бѣжалъ съ "великой арміей", казаки ринулись по слѣдамъ его. Въ этомъ было нѣчто фатальное. "Солдаты французской арміи,-- замѣчаетъ Толстой въ своей статьѣ о кампаніи 12-го года,-- шли убивать русскихъ солдатъ въ Бородинскомъ сраженіи не вслѣдствіе приказанія Наполеона, но по собственному желанію. Вся армія: французы, итальянцы, нѣмцы, поляки -- голодные, оборванные и измученные походомъ" въ виду арміи, загораживавшей отъ нихъ Москву, чувствовали, что le vin est tiré et qu'il faut le boire (вино откупорено и надо пить его). Если-бы Наполеонъ запретилъ имъ теперь драться съ русскими, они бы его убили и пошли бы драться съ русскими, потому что это было имъ необходимо. Когда они слушали приказъ Наполеона, представлявшаго имъ за ихъ увѣчья и смерть въ утѣшеніе слова потомства о томъ, что и они были въ битвѣ подъ Москвою, они кричали: "Vive l'Empereur!" точно такъ же, какъ они кричали "Vive l'Empereur!" при видѣ изображенія мальчика, протыкающаго земной шаръ палочкой отъ бильбоке, точно также они кричали бы "Vive l'Empereur!" при всякой безсмыслицѣ, которую бы ямъ сказали. Имъ ничего больше не оставалось дѣлать, какъ кричать "Vive l'Empereur!" и идти драться, чтобы найти пищу и отдыхъ побѣдителей въ Москвѣ. Стало быть, не вслѣдствіе приказанія Наполеона они убивали себѣ подобныхъ".
При такомъ взглядѣ на событія того времени, Толстой неистощимъ въ сарказмахъ на всѣхъ этихъ генераловъ, спорившихъ о диспозиціяхъ и о планахъ сраженія, на всѣхъ придворныхъ карьеристовъ, организующихъ цѣлыя арміи въ своихъ кабинетахъ и составляющихъ планы на бумагѣ. Настоящій герой отечественной войны -- старикъ Кутузовъ, предоставляющій судьбѣ распоряжаться ходомъ событій. Судьба прогнала французскую армію и двинула русскую по ея слѣдамъ. Старику-фельдмаршалу оставалось только не противиться судьбѣ. И Бутузовъ равнодушенъ во всѣмъ навѣтамъ на него, не даетъ никакихъ распоряженій, ожидаетъ извѣстій и принимаетъ ихъ одинаково спокойно, хорошія они или дурныя. Во всемъ онъ видитъ перстъ Божій. Этого старика во главѣ войска поставило народное одушевленіе, вопреки волѣ императора Александра I.
Этому патріотическому одушевленію Толстой приписываетъ ту силу, которая оказалась цѣлесообразнѣе всякихъ преднамѣренныхъ вліяній, воздѣйствій и глубокомысленныхъ государственныхъ соображеній. Тутъ не было ни фразъ, ни убійства дѣтей для спасенія отечества и тому подобныхъ неестественныхъ бѣдствій, а патріотизмъ выражался "незамѣтно, просто, органически". Все шовинистское, хвастливое, поддѣльный азартъ воинственности, надутое самохвальство и ребяческая заносчивость оставались на долю такихъ спасителей отечества, какимъ былъ Растопчинъ, съ своими прибауточками, писавшій филиппики на французовъ.
Итакъ, патріотизмъ выражался "незамѣтно", распоряженія и диспозиціи ничего не значили, фельдмаршалъ былъ равнодушенъ во всему. Кто же и что же дѣйствовало въ борьбѣ съ Наполеономъ? Въ этомъ отношеніи активная роль принадлежитъ русскому солдату. Онъ носитъ въ себѣ душу отечества. Въ минуты страстныхъ порывовъ, въ минуты бѣшенаго озлобленія на врага, или подчиненный неотвратимой, роковой силѣ, которой онъ слѣдуетъ слѣпо, не зная, куда влечетъ его эта сила, русскій солдатъ въ "Войнѣ" составляетъ все и дѣлаетъ все. Съ его героизмомъ знакомятъ несравненныя описанія сраженій, съ его бытомъ -- сцены лагерной жизни, его душевное настроеніе раскрывается въ бесѣдахъ объ испытанныхъ наканунѣ стычкахъ, его заслуги передъ отечествомъ, его самопожертвованіе познаются изъ ужасающихъ зрѣлищъ поля битвы и госпиталей.
На страницахъ, отведенныхъ "Миру", мы видимъ, какъ жило въ это страшное время русское образованное общество первой четверти настоящаго столѣтія. Тутъ дѣйствіе размѣщается въ трехъ пунктахъ. Съ первыхъ страницъ авторъ вводитъ читателя въ салонъ петербургской фрейлины Шереръ. Это -- салонъ большаго свѣта, гдѣ модное политиканство отражало въ себѣ всякія шатанія и колебанія тогдашняго правительства, гдѣ, подчиняясь этимъ шатаніямъ, мѣнялось и настроеніе россійской знати относительно Наполеона I, гдѣ сплетни мѣшались съ тщеславіемъ и ничтожество дѣлало себѣ карьеру. Трудно представить болѣе яркую и болѣе правдивую характеристику царившаго тогда безначалія. Тутъ выступаетъ наружу вся фальшь жизни высшихъ слоевъ общества, нравственно обанкрутившагося и несостоятельнаго.
Вторымъ центромъ является имѣнье князя Болконскаго. Это -- убѣжище непримиримаго недовольства, сознательной оппозиціи существующему порядку или, вѣрнѣе, безпорядку, убѣжище вельможной гордости, знающей цѣну себѣ. Третій центръ -- домъ Ростовыхъ. Здѣсь царитъ московское хлѣбосольство и гостепріимство съ несмолкаемымъ весельемъ, съ непрерывными пирами.
Къ каждой изъ этихъ сферъ причастенъ главный персонажъ "Войны и Мира" -- Пьеръ Безуховъ, типически воплощающій въ себѣ сильныя и слабыя стороны русскаго человѣка. Онъ -- мягкосердечный, открытой души до наивности, отзывчивый на всякое добро, увлекающійся, впечатлительный, но слабохарактерный и непостоянный. Онъ полонъ энергіи, но неустойчивъ въ своихъ влеченіяхъ, пытливъ и любознателенъ до комизма, и ни въ чемъ не обнаруживаетъ иниціативы; онъ разсѣянъ до того, что способенъ забыть о своемъ честномъ словѣ, и рѣшителенъ до истинно геройской отваги.
По возвращеніи изъ заграницы, гдѣ онъ воспитывался, Пьеръ Безуховъ въ Петербургѣ очутился въ положеніи человѣка, незнавшаго куда себя дѣвать. Въ салонѣ Шереръ его медвѣжья неуклюжесть и неотполированный демократизмъ выказались во всей своей дикости. Онъ не скрывалъ своего либерализма, вывезеннаго изъ заграницы, мечталъ о республикѣ въ Россіи, о побѣдѣ надъ Наполеономъ, о перерожденіи порочнаго рода человѣческаго и тому подобныхъ несбыточныхъ фантазіяхъ, а въ дѣйствительности жизнь его протекала въ попойкахъ, скандальныхъ забавахъ, въ какомъ-то опьянѣніи пустотой и бездѣльемъ. Чопорный высшій кругъ шокировался близостью такого камергера. Но это не помѣшало одному изъ главныхъ представителей этого круга почти насильно повѣнчать Пьера съ своей дочерью сомнительной репутаціи. Бракъ этотъ не могъ наполнить жизнь Пьеру. Безсердечная Елена, по отцу Курагина, (жена его) никогда ничего не любила въ свѣтѣ, кромѣ собственнаго тѣла. И Пьеръ отрезвился. При всей своей покладистости, онъ энергически покончилъ счеты съ женою, при первомъ же оскорбленіи, нанесенномъ ею.
Тутъ опять онъ очутился совершенно свободнымъ человѣкомъ, не знающимъ, что съ собой дѣлать, на что обратить непочатый запасъ кипучей жизни, какъ разрѣшить сомнѣнія, появившіяся въ его душѣ подъ дѣйствіемъ семейной бури. Его сильнѣе прежняго стали тревожить вопросы о цѣли жизни вообще и его собственной въ частности. "Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидѣть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляетъ всѣмъ?" спрашиваетъ онъ себя. И Пьеръ приходитъ къ тому заключенію, что знать мы можемъ только то, что ничего не знаемъ. И это высшая степень человѣческой премудрости. Такія же сомнѣнія, почти буквально, долго тревожили и самого автора "Войны и Мира". Въ его признаніяхъ читаемъ: "я искалъ во всѣхъ знаніяхъ, и не только не нашелъ, но убѣдился, что всѣ тѣ, которые такъ-же, какъ и я, искали въ знаніи, точно также ничего не нашли. И не только не нашли, но ясно признали, что то самое, что приводило меня въ отчаяніе -- безсмыслица жизни -- есть единственное, несомнѣнное знаніе, доступное человѣку..."
Случайная встрѣча Пьера съ масономъ втянула его въ масонство. Онъ рѣшилъ служить дѣлу религіи и добродѣтели. Темное небо какъ-будто прояснилось на время. Волны душевныя улеглись, въ сердцѣ ощущалась тишина. Теперь какъ-будто не оставалось и тѣни сомнѣній. Прошлое съ его ошибками было позади. Будущее представлялось Пьеру счастливымъ и полнымъ добродѣтели. Призваніе свое онъ видѣлъ въ служеніи благу человѣчества.
Первой заботой Пьера, но пріѣздѣ въ его кіевское имѣніе, было желаніе какъ можно скорѣе освободить крестьянъ, улучшить ихъ участь, уничтожить тѣлесныя наказанія, облегчить барщину, понастроить школъ и больницъ. Управляющіе только дивились всѣмъ этимъ затѣямъ празднаго барина, и надували этого чудака наружнымъ исполненіемъ его распоряженій. Пьеръ радовался видимому довольству крестьянъ, благодарившихъ барина по настоянію прикащиковъ, его стремленіе дѣлать добро людямъ удовлетворялось, онъ чувствовалъ миръ въ своей душѣ, какъ человѣкъ, славно пообѣдавшій послѣ продолжительнаго голода.
Дѣйствительно, все это оказалось миражемъ. Пьеръ мало-по-малу присмотрѣлся къ масонству, которое въ дѣлахъ добродѣтели и нравственнаго самосовершенствованія оставляло желать многаго. Отъ него не ускользнуло то, что и тутъ подъ благородной личиной скрывались суета мірская, гора честолюбій, взаимныя интриги. Масоны преисправно занимались балами, обѣдами и фестивалями. "Братья мои масоны -- размышляетъ Пьеръ въ минуты хандры -- клянутся кровью въ томъ, что они всѣмъ готовы жертвовать для ближняго, а не платятъ по одному рублю на сборы для бѣдныхъ, интригуютъ Астрея противъ Ищущихъ манны, и хлопочутъ о настоящемъ шотландскомъ коврѣ и объ актѣ, смысла котораго не знаетъ и тотъ, кто писалъ его, и котораго никому не нужно. Всѣ мы исповѣдуемъ христіанскій законъ прощенія обидъ и любви въ ближнему -- законъ, вслѣдствіе котораго мы воздвигли въ Москвѣ сорокъ сороковъ церквей, а вчера засѣкли кнутомъ бѣжавшаго человѣка, и служитель того-же самаго закона любви и прощенія, священникъ, давалъ цѣловать солдату крестъ передъ казнью". Съ подобной ложью и путаницей Пьеръ никакъ не въ силахъ былъ примириться и, чтобы забыть гнетущія сомнѣнія и неразрѣшимые вопросы жизни, отдавался всевозможныхъ увлеченіяхъ.
Уже изъ сказаннаго видно, что Толстой въ типѣ Безухова достаточно ясно показалъ испытанную имъ самихъ борьбу вѣры въ возможность добра и правды съ ложью и зломъ дѣйствительной жизни. Но скептицизмъ, какъ плодъ разочарованій, вынесенныхъ изъ наблюденій этой лжи и зла, все-таки не восторжествовалъ въ Пьерѣ. Такое торжество досталось на долю его другу Андрею Болконскому.
Старикъ Болконскій и сынъ его Андрей -- типическіе представители нашей знати. Старикъ Болконскій -- высокомѣренъ, суровъ, патріархаленъ и величественъ. Онъ одичалъ въ своей гордости. Онъ внушаетъ безграничный страхъ всѣмъ живущимъ съ нимъ, даже своей любящей дочери, которую тиранитъ вѣчнымъ своимъ гнетомъ и дикой любовью. Но она не впадаетъ въ отчаяніе. Жизнь княжны Марьи -- настоящая каторга. Утѣшеніемъ служитъ ей религія. "Божьи люди", странницы, составляютъ ея сообщество. Она бесѣдуетъ съ ними о возвышенныхъ предметахъ, ихъ жизнь кажется ей идеальной. Оставить всѣ земныя затѣи и безъ всякихъ помысловъ о завтрашнемъ днѣ и его низменныхъ нуждахъ странствовать, вдохновляться высокими чувствами, отдаваться молитвѣ за всѣхъ -- вотъ какія стремленія увлекали княжну Марью. Но, вспоминая о престарѣломъ отцѣ, она убѣждалась, что не можетъ покинуть его и горько плакала о томъ, что любитъ его болѣе чѣмъ Бога. Совершенную противоположность ей составляетъ князь Андрей, типъ скептика, слѣдующаго только внушеніямъ холоднаго разсудка.
Князь Андрей исполненъ сознанія своего аристократизма, своего родовитаго превосходства надъ всякими рангами, достающимися обыкновеннымъ смертнымъ. Обладая такой гордостью и всѣмъ лоскомъ, потребнымъ для родовитости, онъ въ то же время отличается проницательнымъ умомъ, силой воли, пониманіемъ своего долга, непоколебимой твердостью и энергіей съ той минуты, когда его призываютъ въ дѣятельности серьезные и реальные интересы отечества. Тогда онъ не имѣетъ времени думать о впечатлѣніи, какое произведетъ онъ на окружающихъ. Именно въ "Мирѣ" читатель видитъ князя Андрея вѣчно скучающимъ, не ладящимъ съ собою, жаждущимъ перемѣнъ, словно неспособнымъ отдаться никакимъ радостямъ жизни и всегда склоннымъ за все винить судьбу. Межь тѣмъ на страницахъ "Войны" личность князя Андрея выступаетъ въ самомъ привлекательномъ свѣтѣ. Заслуги его неоспоримы, сражается онъ съ отвагой, даже съ какимъ-то отчаяньемъ. Раненный при Аустерлицѣ и перенесенный въ французскій госпиталь, князь Андрей сильно колеблется въ своемъ невѣріи. "Хорошо бы это было, ежели бы все было такъ ясно и просто, какъ оно кажется княжнѣ Марьѣ", подумалъ онъ при видѣ образка, который сестра уговорила его навѣсить на грудь. И тутъ же рѣшилъ: "ничего, ничего нѣтъ вѣрнаго, кромѣ ничтожества всего того, что мнѣ понятно, и величія чего-то непонятнаго, но важнѣйшаго!" Съ "ничтожествомъ всего" передъ лицомъ смерти раскрывается и ничтожество прежняго идеала князя Андрея. Такимъ идеаломъ былъ для него раньше Наполеонъ. Теперь при встрѣчѣ съ нимъ этотъ великій человѣкъ показался князю Андрею совсѣмъ маленькимъ съ его "безучастнымъ, ограниченнымъ и счастливымъ отъ несчастья другихъ взглядомъ". Тутъ онъ умомъ доходитъ до вѣры, но не знаетъ, какъ найти въ ней удовлетвореніе. Въ жизни не оказывалось ничего заманчиваго. Казалось, не для чего было жить. Только встрѣча съ обольстительной дѣвушкой пробудила въ князѣ Андреѣ спасительную любовь въ жизни. То была Наташа Ростова.
Наташа -- настоящая душа дома Ростовыхъ, гдѣ все вокругъ дышало привѣтомъ и радушіемъ. Старикъ Ростовъ былъ истиннымъ геніемъ хлѣбосольства. Графиня дополняла его своей любезностью и добротой. Старшій сынъ Николай какъ бы рожденъ былъ для военной жизни. Профессія военнаго казалась ему первой въ мірѣ. Въ лагерѣ онъ чувствовалъ себя какъ дома, грудью отстаивалъ свой долгъ и военную честь. Крѣпкій тѣломъ, здоровый духомъ, онъ всегда веселъ, доволенъ, потому что не знаетъ ни сомнѣній, ни разочарованій. Это -- типъ тѣхъ счастливцевъ, которые, не требуя отъ жизни невозможнаго, сразу попадаютъ въ свою волею и остаются въ ней натурами цѣльными и нравственно-безупречными. Николай Ростовъ нашелъ такое свое назначеніе въ гулѣ войны того времени. Если и приходилось ему видѣть неприглядныя стороны военной славы, въ родѣ сценъ при осмотрѣ госпиталя, то подобныя наблюденія бывали все таки рѣдки. И въ общемъ итогѣ военная карьера доставила Николаю Ростову одни пріятныя впечатлѣнія, а по окончаній ея онъ также ровно и безмятежно счастливъ былъ въ своей семейной жизни съ княжной Марьей.
Сестра его, Наташа, восхитительна въ своей натуральной жизненности и веселости. Смѣхъ ея -- молодой искренній, что называется, отъ души -- читатель слышитъ на всѣхъ страницахъ, пока душа ея остается непораненой житейскимъ зломъ. Своимъ весельемъ она одушевляетъ и заражаетъ всю семью. Она весело кокетничаетъ съ своими поклонниками и вздыхателями, восторгающимися ея красотой. Она считаетъ себя влюбленной въ князя Бориса, друга отца ея, въ Денисова и потомъ въ князя Андрея. Съ послѣднимъ дѣло зашло далеко. Наташа считалась невѣстой Болконскаго, но это не была настоящая любовь, ибо внезапно въ Наташѣ возгорѣлась страсть, сразу принявшая было ужасающіе размѣры. Встрѣтился красавчикъ ловеласъ Анатолій Курагинъ, и вскружилъ голову Наташѣ. Только случайность спасла ее отъ позорнаго паденіи. Пьеръ Безуховъ во-время вмѣшался въ дѣло, обличивъ Курагина въ томъ, что онъ женатъ давно и подло обманываетъ Наташу. Она зачахла отъ стыда, и только въ религіозномъ экстазѣ нашла себѣ исцѣленіе ея пораненая душа.
Пьеръ Безуховъ былъ давнимъ другомъ Наташи. Горе и раскаяніе сдѣлали ее еще привлекательнѣе въ его глазахъ. Онъ даже почувствовалъ скоро небезопасными для себя посѣщенія дома Ростовыхъ. Теперь вѣчно мучившій его вопросъ о тщетѣ и безумности всего земнаго замѣнился для него представленіемъ ея. "Слышалъ ли онъ или самъ велъ ничтожные разговоры, читалъ ли онъ или узнавалъ про подлость и безсмысленность людскую, онъ не ужасался какъ прежде, не спрашивалъ себя, изъ чего хлопочутъ люди, когда все такъ кратко и неизвѣстно, но вспоминалъ ее въ томъ видѣ, въ которомъ онъ видѣлъ ее послѣдній разъ, и всѣ сомнѣнія его исчезали, не потому, что она отвѣчала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представленіе о ней переносило его мгновенно въ другую, свѣтлую область душевной дѣятельности, въ которой не могло быть праваго или виноватаго, въ область красоты и любви, для которой стоило жить". Отъ посѣщенія Ростовыхъ, кромѣ того, отвлекло Пьера Безухова и другое важное обстоятельство. Въ звѣриномъ числѣ Апокалипсиса онъ прочелъ имя Наполеона и "L'Russe Besuhof", и съ той минуты сталъ считать своимъ роковымъ призваніемъ положить конецъ существованію антихриста. Онъ сталъ слѣдить съ величайшимъ интересомъ за событіями дня. Всеобщее одушевленіе, готовность жертвовать имуществомъ и жизнью охватило тогда всѣхъ русскихъ людей въ отпоръ французамъ. Пьеръ побывалъ въ русскомъ лагерѣ и все, что увидалъ онъ тамъ, произвело на него глубокое впечатлѣніе. Религіозный жаръ, проявленный одинаково крестьянами, солдатами и офицерами, разогрѣлъ въ Пьерѣ желаніе, уже и раньше начинавшее волновать его, желаніе принять участіе въ великой борьбѣ за родину, исполнить задачу, для которой Провидѣніе назначило его, связавъ его имя съ мистическимъ числомъ 666, съ антихристомъ, т. е. Наполеономъ. И еще неотвратимѣе подчинился онъ этой маніи, попавъ въ центральный редутъ въ страшный день Бородинскаго сраженія.
Межъ тѣмъ, въ другой части театра военныхъ дѣйствій, полкъ князя Андрея стоялъ подъ непріятельскимъ огнемъ. Болконскій наканунѣ провелъ ночь въ думахъ о Наташѣ, пытаясь понять ее, и объ Анатоліѣ Курагинѣ, котораго онъ искалъ съ тѣхъ поръ, какъ до него дошли слухи о подлости его. На слѣдующій день князь Андрей получилъ смертельную рану. Его перенесли въ госпиталь, и но роковой случайности онъ очутился рядомъ съ своимъ соперникомъ, которому только-что отняли ногу. Въ больномъ онъ узналъ Анатолія Курагина. Близость смерти, несчастье ближняго озарили умъ скептика новымъ свѣтомъ. Тутъ только онъ понялъ высокій и глубокій смыслъ жизни: "Состраданіе, любовь въ братьямъ, въ любящимъ, любовь въ ненавидящимъ насъ, любовь въ врагамъ, да, та любовь, которую проповѣдывалъ Богъ на землѣ, которой меня учила княжна Марья и которой я не понималъ, вотъ отчего мнѣ жалко было жизни, вотъ оно то, что еще оставалось мнѣ, ежели бы я былъ живъ. Но теперь уже поздно. Я знаю это!" Въ этомъ открытіи князя Андрея уже слышится голосъ нашего писателя, указывающій изстрадавшимся душамъ на сферу религіи, какъ на единственную точку опоры для мысли, пораженной измѣнчивостью всѣхъ человѣческихъ благъ. Этотъ взглядъ Толстого прекрасно разъясненъ г. Страховымъ въ его статьяхъ о "Войнѣ и Мирѣ". Критикъ сопоставилъ съ такимъ открытіемъ князя Андрея обращеніе къ религіи княжны Марьи, Пьера послѣ изнѣци жены, Наташи послѣ обмана Курагина. "Душа, отрекающаяся отъ міра", замѣчаетъ г. Страховъ, "становится выше міра и обнаруживаетъ новую красоту -- всепрощеніе и любовь".
Самъ Толстой еще яснѣе говоритъ о томъ же въ своихъ признаніяхъ: "Вѣра есть сила жизни. Если человѣкъ Живетъ, то онъ во что-нибудь да вѣритъ. Еслибъ онъ не вѣрилъ, что для чего-нибудь надо жить, то онъ бы не жилъ. Если онъ не видитъ и не понимаетъ призрачности конечности, онъ вѣритъ, въ это конечное; если онъ понимаетъ призрачность конечнаго, онъ долженъ вѣрить въ безконечное. Безъ вѣры нельзя жить".
Князь Андрей, смертельно раненный, также пересталъ ощущать свои прежніе тревоги и мученія душевныя; недовольства жизнью и боязни смерти какъ-бы не существовало. Онъ умеръ на рукахъ Наташи и княжны Марьи. Судьба Пьера была иная.
По прибытіи французовъ въ Москву начались пожары. Пьеръ во время одного изъ такихъ пожаровъ спасъ ребенка, возбудилъ подозрѣніе и былъ забранъ въ тюрьму. Оттуда онъ, вмѣстѣ съ другими плѣнными, сопровождалъ французскую армію. Подвергаясь лишеніямъ всякаго рода, перенося стужу и голодъ, онъ не только остается живъ, но едва ощущаетъ всѣ подобныя тягости, отъ которыхъ умираютъ его товарищи. И это объясняется нашимъ писателемъ. Пьеръ испыталъ тамъ впервые успокоеніе души, онъ впервые ощутилъ довольство собою, какого искалъ давно. При видѣ сожженныхъ и разоренныхъ селеній, при видѣ страданій людей кругомъ, его личныя тревоги исчезали совсѣмъ. Вѣра его въ апокалипсическое число, намѣреніе его убить Наполеона, прежняя ненависть въ безсердечной женѣ, все это казалось какимъ-то давнишнимъ сновидѣніемъ. Лживые взгляды на жизнь и счастье, какіе высказывалъ онъ раньше, когда жилъ въ роскоши, замѣнились болѣе вѣрными понятіями о дѣлахъ и предѣлахъ человѣческаго существованія.
Словомъ, съ Пьеромъ случилось совершенно то же, что и съ самимъ авторомъ "Войны и Мира". "Спасло меня -- говоритъ онъ -- только то, что я успѣлъ вырваться изъ своей исключительности и увидать жизнь настоящую простаго рабочаго народа и понять, что это только есть настоящая жизнь. Я понялъ, что если хочу понять жизнь и смыслъ ея, мнѣ надо жить не жизнью паразита, а настоящею жизнью и, принявъ тотъ смыслъ, который придаетъ ей настоящее человѣчество, слившись съ этою жизнью, провѣрить его".
Наши гусары отбили плѣнныхъ у французскаго конвоя, сопровождавшаго Пьера и его товарищей. Когда Москва начала оправляться отъ бѣдствій, Пьеръ вернулся туда и нашелъ тамъ княжну Марью съ Наташей Ростовой. Онъ уже былъ вдовцемъ. Жена его умерла. Опытъ жизни измѣнилъ его. Даже наружность стала не та. Остались только благородныя черты его характера несглаженными. Онъ какъ-будто вышелъ изъ нравственной бани, по словамъ Наташи, которая сдѣлалась его женой.
Въ эпилогѣ "Войны и Мира" отписывается тихая, гармоническая и счастливая жизнь Наташи съ Пьеромъ и Николая Ростова съ княжной Марьей. Кромѣ Николая Ростова, не знавшаго разладицы съ самимъ собою, всѣ они вышли обновленными изъ личныхъ невзгодъ и несчастій. Послѣ различныхъ превратностей, послѣ всякихъ отрицательныхъ сомнѣній въ смыслѣ жизни, они достигли твердой и положительной цѣли въ семьѣ, гдѣ нѣтъ мѣста, терзающимъ душу отчаяніямъ, гдѣ всѣ свѣтлыя стороны человѣческаго сердца находятъ себѣ плодотворное примѣненіе. Это и есть та область красоты и любви, въ которой, по словамъ Толстого, нѣтъ ни праваго, ни виноватаго. Пьеръ Безуховъ, прежде искавшій спасенія отъ хандры и отвращенія къ жизни въ кутежахъ и опьяняющихъ развлеченіяхъ, въ европейскихъ доктринахъ и въ масонствѣ, послѣ несчастій, перенесенныхъ вмѣстѣ съ народомъ, понялъ истинное значеніе трудовой жизни и научился цѣнить ея радости въ любящей и любимой семьѣ.