Вторая поездка на Кавказ
Получив снова от отца некоторую сумму денег, Верещагин в 1865 году снова поехал на Кавказ. "Я вырвался из Парижа", говорит Верещагин, "как из темницы, и принялся рисовать на свободе с каким-то остервенением. Тому свидетель мой альбом, наполненный самыми тонкими и характерными рисунками, какие я когда-либо делал. Альбом этот наполнен за один переезд от Вены до Поти. На Закавказьи на этот раз я сделал массу рисунков, изумивших впоследствии Жерома и Бида. Но краски все еще казались мне так трудны, что я гораздо охотнее работал карандашом."
Чтобы понять все значение той массы рисунков, какую сделал Верещагин во время этой поездки, нужно иметь в виду условия, при которых приходилось работать художнику. Езда по дурным дорогам, в простой повозке или верхом, ночевки на скверных кавказских станциях и непродолжительность самого пребывания на Кавказе не могут назваться условиями благоприятными для работы. Вот, как приходилось иногда ночевать, т. е. отдыхать художнику. "Однажды", рассказывает Верещагин, "я ночевал в Тенихкенде, и так как мне не хотелось оставаться на ночь в дымной избе, наполненной всякого рода насекомыми, то я отправился под широкий навес, или сени, устроенные перед домом, и там постлал себе на полу великолепную душистую постель из свежей травы. Это и было причиной всех моих несчастий: мне не удалось сомкнуть глаз во всю ночь, потому что буйволы с необыкновенным нахальством, мыча и лягаясь, беспрерывно подсовывали под меня свои морды и без всякой церемонии переваливали меня с боку на бок, вытаскивая из-под меня траву... К утру подо мной не осталось ничего, кроме голых досок." Несмотря на всяческие неудобства, Верещагин старательно изучал окружавшую его жизнь, присматривался к нравам и обычаям, посещал школы, бани, народные представления, проникал в молитвенные дома сектантов, духоборов и молокан, знакомился с характерными, оригинальными памятниками старины и все это заносил в свои альбомы, рисовал без устали.
Не одна только обстановка, в какой приходилось работать Верещагину, не благоприятствовала ему. Не малым препятствием являлись и воззрения туземцев, служивших для него моделями. Нередко не позволяли рисовать Верещагину, гнали его прочь, принимая его за "шайтана, напускающего недуг". "Мои рисунки", рассказывает Верещагин, "были поводом не к одной странной сцене. Надо заметить, что позирующий никак не может понять, к чему и ради какой цели заставляют его стоять на натуре; он даже не понимает, чего хотят от него. Только желание получить обещанную плату заставляет его сидеть покойно, но лишь только он увидит, что черты его переносятся на бумагу, как он приходит в удивление и, смотря по характеру, или начинает хохотать как ребенок или, если он подозрителен, уходит от вас, не говоря не слова. В последнем случае никакое обещание не может остановить его; он уверен, что хотят погубить его не только в этой жизни, но и в будущей." Бывали случаи, что даже русские чиновники, от которых можно было бы ожидать большего понимания и развития, относились к работам Верещагина почти так же, как полудикие натурщики. Вот, например, сцена, которая была вызвана тем, что Верещагин, долго ожидая лошадей на одной из станций, помещавшейся, по случаю пожара, в простой крестьянской избе, задумал срисовать внутренность избы в свой альбом. "Староста входит в избу", рассказывает Верещагин, " и спрашивает, что я такое делаю?
- Ты видишь, рисую избу.
- А зачем вам это, сударь?
- Просто ради воспоминания.
- Так позвольте поубрать маленько, больно не ладно все лежит тут.
- Пожалуйста, ничего не трогай, я хочу срисовать все, как есть.
Староста вышел, но вернулся со станционным смотрителем. Тот принялся расспрашивать меня в свою очередь.
- Что вы это делаете, сударь?
- Рисую избу, как видите.
- Позвольте спросить вас, с какою целью-с вы это делаете?
- Да так себе, для развлечения, хочу ее начертить себе на память...
- Позвольте, я вас покорнейше прошу не продолжать срисовывать.
- Это почему?
- Заметьте, сударь, что изба эта только на время заменяет станцию. Станционный дом скоро-с будет готов.
- Но мне решительно все равно, выстроится станция или нет. Я рисую просто ради препровождения времени.
- Будьте-с так добры, не пишите об этом. Беспорядок в ней, право, случайный-с... Постройка новой станции...
- Ну, вас всех прах побери!
"Желая поскорее избавиться от их докучливости, я закрыл свой альбом."
Bсе рисунки, сделанные Верещагиным в эту поездку, были замечательны. Пересмотрев их, Жером и Бида больше прежнего начали приставать к автору, чтобы он вместо карандаша принимался скорее за краски. "Никто не рисует так, как вы", говорил ему после этого Бида, воспользовавшийся с разрешения Верещагина одним из его рисунков (мальчика в школе, пишущего на колене) для своего евангелиста Луки. Кое-где, в своих знаменитых иллюстрациях к изданному им Евангелию, Бида пустил в ход некоторые характерные восточные черты, заимствованные из альбомов Верещагина.
На основании этюдов, сделанных на Кавказе, В. Верещагин, по возвращении в Париж в конце 1865 года сделал два больших превосходных рисунка черным карандашом: "Духоборы на молитве" и "Религиозная процессия мусульман в Шуше". Оба эти рисунка, находящиеся в Третьяковской галерее, в Москве, были выставлены сначала на Парижской художественной выставке (1866 г.), а затем появились на академической выставке, в Петербурге (1867 г.). Жером и Бида, по словам Клареси ("Temps", 1881 г. дек.), были в восхищении от оригинальности и типичности действующих лиц. Отрывки из своего путешествия с целым рядом очень любопытных иллюстраций Верещагин напечатал сперва в журнале "Tour du monde", в 1868 г., а затем то же самое поместил во "Всемирном путешественнике" за 1870 год. Большинство характернейших из этих рисунков воспроизведено и в настоящем издании в копиях с клише, резанных в те годы в Париже.
Всю зиму с 1865 на 1866 год Верещагин провел в Париже, работая по 15-16 часов в сутки, отказываясь решительно от всех удовольствий, не исключая даже театра и концертов.
Весной 1866 года он уехал из Парижа к отцу, в село Любец, доставшееся ему по наследству после смерти дяди, Алексея Васильевича. Это богатое и красивое село, раскинувшееся по берегу реки Шексны, дало возможность В. В. Верещагину наблюдать бурлаков, которых в 60-х годах еще было довольно много. Загорелые, оборванные, кто в шапках, кто и вовсе без шапок, с всклокоченными волосами, босиком, черпая время от времени пригоршнями водицу из реки и распевая свою монотонную песню, тянулись бурлаки огромными толпами через с. Любец. Бурлаков Верещагин видел еще в раннем детстве, живя в Петровке, но тогда они его только пугали. Теперь бурлаки заставили его задуматься и сесть за большую картину, начатую летом 1866 года. Как известно, этим же сюжетом воспользовался и П.Е. Репин, но значительно позже Верещагина. Кроме того, идея Репинских "Бурлаков" значительно отличается от идеи Верещагина. У Репина тянут лямку 10 человек. Где не тянуть так барок? и в Бельгии, и в Египте, и в Швеции... У Верещагина тянуло барку 250 человек, да за первою баркою шла вторая, опять в 250 человек, третья - столько же и т.д. Тут более, чем где-нибудь, другой тон должен был создать другую музыку. А "беда моя", писал мне В.В. Верещагин по этому поводу, "была в том, что, занявшись рисунками для насущного хлеба, я не имел времени исполнить картину, так и оставшуюся в эскизе и этюдах. Однако, товарищи все знали, что я пишу эту картину"...
Сделав довольно много этюдов (они находятся в настоящее время в галерее П.М. Третьякова, Верещагин, не окончив картины, снова уехал в Париж работать в "Ecole des beanx arts" у Жерома и оставался здесь до самого отъезда в Туркестан.