Они пришли теперь на самое мѣсто сѣнокоса, и мальчикъ лѣтъ шестнадцати, но которому, на видъ, какъ это бываетъ съ большею частію деревенскихъ мальчиковъ, казалось менѣе, смотрѣлъ на нихъ, держа въ рукахъ грабли, живыми голубыми глазами, блестѣвшими изъ подъ густыхъ темно-русыхъ, вьющихся волосъ. Леонардъ Ферфилдъ былъ, въ самомъ дѣлѣ, красивый мальчикъ, не довольно, можетъ быть, плечистый и румяный для того, чтобы представить изъ себя идеалъ сельской красоты, но и не столь жидкій тѣлосложеніемъ и нѣжный лицомъ, какъ бываютъ дѣти, воспитанныя въ городахъ, у которыхъ умъ развивается на счетъ тѣла; онъ не былъ въ то же время лишенъ деревенскаго румянца на щекахъ и городской граціи въ лицѣ и вольныхъ, непринужденныхъ движеніяхъ. Въ его физіономіи было что-то невыразимо-интересное, по свойственному ей характеру невинности и простоты. Вы бы тотчасъ угадали, что онъ воспитанъ женщиною, и притомъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ другихъ мальчиковъ его лѣтъ; что тотъ запасъ умственныхъ способностей, который былъ развитъ въ немъ, созрѣлъ не подъ вліяніемъ шутокъ и шалостей его сверстниковъ, а подъ вліяніемъ родительскихъ совѣтовъ, серьёзныхъ разговоровъ и нравственныхъ уроковъ, находимыхъ въ хорошихъ дѣтскихъ книгахъ.
Пасторъ. Поди сюда, Ленни. Ты знаешь цѣль всякаго ученья: съумѣй извлечь изъ него, пользу и сдѣлаться подпорою своей матери.
Ленни (скромно опустивъ глаза и съ нѣкоторымъ жаромъ). Дай Богъ, сэръ, чтобы я скорѣе былъ въ состояніи это исполнить.
Пасторъ. Правда, Ленни. Позволь-ка. И думаю, ты скоро сдѣлаешься взрослымъ человѣкомъ. Сколько тебѣ лѣтъ?
(Ленни смотритъ вопросительно на свою мать.)
Ты долженъ самъ знать, Ленни; говори самъ за себя. Поудержите свой язычекъ, мистриссъ Ферфилдъ.
Ленни (вертя свою шляпу и съ сильнымъ замѣшательствомъ). Да, такъ точно: у сосѣда Деттона есть Флопъ, старая овчарка. Я думаю, она уже очень стара.
Пасторъ. Я справляюсь о лѣтахъ не Флопа, а о твоихъ.
Ленни. Точно такъ, сэръ! я слышалъ, что мы съ Флопомъ родились вмѣстѣ. Это значитъ, мнѣ.... мнѣ....
Пасторъ начинаетъ хохотать, мистриссъ Ферфилдъ также, а вслѣдъ за ними и косари, которые стояли кругомъ и прислушивались къ разговору. Бѣдный Ленни совершенно растерялся, и по лицу его было замѣтно, что онъ готовъ заплакать.
Пасторъ (ободрительно поглаживая его кудрявую голову). Ничего, ничего; ты довольно умно разсчиталъ. Ну, сколько же лѣтъ Флопу?
Ленни. Ему должно быть пятнадцать лѣтъ слишкомъ.
Пастогь. Сколько же тебѣ лѣтъ?
Ленни (со взглядомъ, полнымъ живого остроумія). Слишкомъ пятнадцать лѣтъ.
Вдова вздыхаетъ и поникаетъ головой.
-- Да, видите ли, это по вашему значитъ, что мы родилисъ вмѣстѣ, сказалъ пасторъ. Или, говоря другими словами,-- и здѣсь онъ величественно поднялъ взоры, обращаясь къ косарямъ,-- другими словами; благодаря его любви къ чтенію, нашъ простачокъ Ленни Ферфильдъ, который стоитъ здѣсь, доказалъ, что о въ способенъ къ умозаключенію по законамъ наведенія.
При этихъ словахъ, произнесенныхъ ore rotundo, косари перестали хохотать, потому что, какой бы ни былъ предметъ разговора, они считали своего пастора оракуломъ и слова его всегда и вездѣ непреложными.
Ленни гордо поднялъ голову.
-- А ты, кажется, очень любишь Флопа?
-- Очень любитъ, сказала вдова:-- больше, чѣмъ всѣхъ другихъ животныхъ.
-- Прекрасно! Представь себѣ, мой другъ, что у тебя въ рукѣ спѣлое, душистое яблоко, и что на дорогѣ съ тобою встрѣчается пріятель, которому оно нужнѣе, чѣмъ тебѣ: что бы ты сдѣлалъ въ такомъ случаѣ?
-- Я бы отдалъ ему половину яблока, сэръ; не такъ ли?
Пасторъ (нѣсколько опечалившись). А не цѣлое яблоко, Леини?
Ленни (подумавъ). Если онъ мнѣ настоящій пріятель, то самъ не захочетъ взять цѣлое яблоко.
-- Браво, мастэръ Леонардъ! ты говоришь такъ хорошо, что нельзя не сказать тебѣ всей правды. Я принесъ было тебѣ яблоко, въ награду за твое благонравіе въ школѣ. Но я встрѣтилъ на дорогѣ бѣднаго осла, котораго нѣкто билъ за то, что онъ щипалъ крапиву; мнѣ пришло въ голову, что я вознагражу его за побои, если дамъ ему яблоко. Долженъ ли я былъ дать ему только половину?
Простодушное лицо Ленни освѣтилось улыбкой; интересъ настоящаго вопроса затронулъ его за-живое.
-- А этотъ оселъ любилъ яблоки?
-- Очень, отвѣчалъ пасторъ, шаря у себя въ карманѣ.
Но въ то же время, размышляя о лѣтахъ и способностяхъ Леопарда Ферфилида, замѣтивъ, кромѣ того, къ своему сердечному удовольствію, что онъ окруженъ толпою зрителей, ожидающихъ развязки этой сцены, онъ подумалъ, что двухъ-пенсовой монеты, приготовленной имъ, было бы недостаточно, а потому и вынулъ серебряную въ шесть пенсовъ,
-- Вотъ тебѣ, мой разумникъ, за половину яблока, которую ты оставилъ бы себѣ.
Пасторъ опять погладилъ курчавую голову Ленни, и, послѣ двухъ-трехъ привѣтливыхъ словъ къ нѣкоторымъ изъ косарей и желанія добраго дня мистриссъ Ферфильдъ, онъ пошелъ по дорогѣ, ведущей къ его дому. Онъ уже подошелъ къ забору своего жилища, когда услыхалъ за собою торопливые, но вмѣстѣ и боязливые шаги. Онъ обернулся и увидалъ своего пріятеля Ленни.
Ленни ( держа шести-пенсовую монету въ рукѣ и протягивая ее къ пастору, кричалъ ): не за что, сэръ! я отдалъ бы все яблоко Недди.
Пасторъ. Въ такомъ случаѣ ты имѣешь еще болѣе права на эти шесть пенсовъ.
Ленни. Нѣтъ, сэръ; вы дали мнѣ ихъ за полъ-ябдока. А если бы я отдалъ цѣлое, какъ и надо было сдѣлать, то я не могъ бы уже получить шести пенсовъ. Возьмите назадъ; не сердитесь, но возьмите назадъ.... Ну что же, сэръ?
Пасторъ медлилъ. И мальчикъ положилъ ему монету въ руку, такъ же, какъ, не задолго до того, оселъ протягивался къ этой же рукѣ, имѣя виды на яблоко.
Въ самомъ дѣлѣ, обстоятельство было затруднительно.
Состраданіе, какъ незваная гостья, которая всегда заступаетъ вамъ дорогу и отнимаетъ у другихъ яблоки для того, чтобы испечь свой собственный пирогъ, лишило Ленни должной ему награды; а теперь чувствительность пыталась отнять у него и вторичное возмездіе. Положеніе было затруднительно; пасторъ высоко цѣнилъ чувствительность и не рѣшался противорѣчить ей, боясь, чтобы она не убѣжала навсегда. Такимъ образомъ, мистеръ Дэль стоялъ въ нерѣшимости, смотря на монету и Ленни, на Ленни и монету, по очереди.
-- Bueno giorno -- добрый день! сказалъ сзади ихъ голосъ, отзывавшійся иностраннымъ акцентомъ,-- и какая-то фигура скоро показалась у забора.
Представьте себѣ высокаго и чрезвычайно худого мужчину, одѣтаго въ изношенное черное платье: панталоны, которые обжимали ноги у колѣнъ и икръ и потомъ расходились въ видѣ, стиблетовъ надъ толстыми башмаками, застегнутыми поверхъ ступни; старый плащъ, подбитый краснымъ, висѣлъ у него на плечѣ, хотя день былъ удушливо-жарокъ; какой-то уродливый, красный, иностранный зонтикъ, съ кривою желѣзною ручкою, былъ у него подъ мышкой, хотя на небѣ не видно было ни облачка; густые черные волосы, въ вьющихся пукляхъ, мягкихъ какъ шолкъ, выбивались изъ подъ его соломенной шляпы, съ чудовищными полями; лицо нѣсколько болѣзненное и смуглое, съ чертами, которыя хотя и показались бы изящными для глаза артиста, но которыя не соотвѣтствовали понятію о красотѣ, господствующему между англичанами, а скорѣе были бы названы страшными; длинный, съ горбомъ, носъ, впалыя шоки, черные глаза, которыхъ проницательный блескъ принималъ что-то магическое, таинственное отъ надѣтыхъ на нихъ очковъ: ротъ, на которомъ играла ироническая улыбка, и въ которомъ физіономистъ открылъ бы слѣды хитрости, скрытности, дополняли картину.
Представьте же, что этотъ загадочный странникъ, который каждому крестьянину могъ показаться выходцемъ изъ ада,-- представьте, что онъ точно выросъ изъ земли близъ дома пастора, посреди зеленѣющихся полей и въ виду этой патріархальной деревни; тутъ онъ сѣлъ, протянувъ свои длинныя ноги, покуривая германскую трубку и выпуская дымъ изъ уголка сардоническихъ губъ; глаза его мрачно смотрѣли сквозь очки на недоумѣвающаго пастора и Ленни Ферфилда. Ленни Ферфилдъ, замѣтивъ его, испугался.
-- Вы очень кстати пожаловали, докторъ Риккабокка, сказалъ мистеръ Дэль, съ улыбкою:-- разрѣшите намъ запутанный тяжебный вопросъ.
И при этомъ пасторъ объяснилъ сущность разбираемаго дѣла.
-- Должно ли отдать Ленни Ферфилду шесть пенсовъ, или нѣтъ? спросилъ онъ въ заключеніе.
-- Cospetto! сказалъ докторъ.-- Если курица будятъ держать языкъ на привязи, то никто не узнаетъ, когда она снесеть яйцо.
-- Прекрасно, скакалъ пасторъ: -- но что же изъ того слѣдуетъ? Изреченіе очень остроумно, но я не вижу, какъ примѣнить его къ настоящему случаю.
-- Тысячу извиненій! отвѣчалъ докторъ Риккабокка, съ свойственною итальянцу учтивостію: -- но мнѣ кажется, что если бы вы дали шесть пенсовъ fancullo, то есть этому мальчику, не разсказывая ему исторіи объ ослѣ, то ни вы, ни онъ не попался бы въ такую безвыходную дилемму.
-- Но, мой милый сэръ, прошепталъ, съ кротостію, пасторъ, приложивъ губы къ уху доктора: -- тогда я потерялъ бы удобный случай преподать урокъ нравственности.... вы понимаете меня?
Докторъ Риккабокка пожалъ плечами, поднесъ трубку къ губамъ и сильно затянулся. Это была краснорѣчивая затяжка,-- затяжка, свойственная по преимуществу философамъ,-- затяжка, выражавшая совершенную, холодную недовѣрчивость къ нравственному уроку пастора.
-- Однако, вы все-таки не разрѣшили насъ, сказалъ пасторъ, послѣ нѣкотораго молчанія.
Докторъ вынулъ трубку изо рта.
-- Cospetto! сказалъ онъ.-- Кто мылитъ голову ослу, тотъ только теряетъ мыло понапрасну.
-- Если бы вы мнѣ пятьдесятъ разъ сряду вымыли голову своими загадочными пословицами, то я не сдѣлался бы оттого ни на волосъ умнѣе.
-- Мой добрый сэръ, сказалъ докторъ, облокотясь на заборъ,-- я вовсе не подразумѣвалъ, чтобы въ моей исторія было болѣе одного осла; но мнѣ казалось, что лучше нельзя было выразить моей мысли, которая очень проста -- вы мыли голову ослу, не удивляйтесь же, что вы потратили мыло. Пусть fanciullo возьметъ шесть пенсовъ; но надо правду сказать, что для маленькаго мальчика это значительная сумма. Онъ истратитъ ее какъ разъ на какіе нибудь вздоры.
-- Слышишь, Ленни? сказалъ пасторъ, протягивая ему монету.
Но Ленни отступилъ, бросивъ на судью своего взглядъ, выражавшій неудовольствіе и отвращеніе.
-- Нѣтъ, сдѣлайте милость, мистеръ Дэль, сказалъ онъ, упорно.-- Я ужь лучше не возьму.
-- Посмотрите: теперь мы дошли до чувствъ, ппоизнесъ пасторъ, обращаясь къ судьѣ; -- а, того и гляди, что мальчикъ правъ.
-- Если уже разъигралось чувство, сказалъ докторъ Риккабокка: -- то нечего тутъ и толковать. Когда чувство влѣзетъ въ дверь, то разсудку только и остается, что выпрыгнуть въ окно.
-- Ступай, добрый мальчикъ, сказалъ пасторъ, кладя монету въ карманъ: -- но постой и дай мнѣ руку.... ну вотъ, теперь прощай.
Глаза Ленни заблестѣли, когда пасторъ пожалъ ему руку, и, не смѣя промолвить ни слова, онъ поспѣшно удалился. Пасторъ отеръ себѣ лобъ и сѣлъ у околицы, возлѣ итальянца. Передъ ними разстилался прелестный видъ, и они оба, любуясь имъ -- хотя не одинаково -- нѣсколько минутъ молчали.
По другую сторону улицы, сквозь вѣтви дубовъ и каштановъ, которые поднимались изъ за обросшей мхомъ ограды Гэзельденъ-парка, виднѣлись зеленые холмы, пестрѣвшіе стадами козъ и овецъ; влѣво тянулась длинная аллея, которая оканчивалась лужайкой, дѣлившей паркъ на двѣ половины и украшенной кустарникомъ и грядами цвѣтовъ, росшихъ подъ сѣнію двухъ величественныхъ кедровъ. На этой же платформѣ, виднѣвшейся отсюда лишь частію, стоялъ старинный домъ сквайра, съ красными кирпичными стѣнами, каменными рамами у оконъ, фронтонами и чудовищными трубами на крышѣ. По эту сторону, прямо противъ сидѣвшихъ у околицы собесѣдниковъ, извивалась улица деревни, съ своими хижинами, то выглядывавшими, то прятавшимися, одна за другую; наконецъ, на заднемъ планѣ, разстилался видъ на отдаленную синеву неба, на поля, покрытыя волнующимися отъ вѣтра колосьями, съ признаками сосѣднихъ деревень и фермъ на горизонтѣ. Позади, изъ чащи сирени и акацій, выставлялся домъ пастора, съ густымъ стариннымъ садомъ и шумнымъ ручейкомъ, который протекалъ передъ окнами. Птицы порхали по саду и по живой изгороди, опоясывавшей его, и изъ отдаленной части лѣса отъ времени до времени долеталъ сюда унылый отзывъ кукушки.
-- Надо правду сказать, произнесъ мистеръ Дэль, съ восторгомъ: -- мнѣ досталось на долю прелестное убѣжище.
Итальянецъ надѣлъ на себя плащъ и вздохнулъ едва слышно. Можетъ быть, ему пришла въ голову его родная полуденная страна, и онъ подумалъ, что, при всей свѣжести и роскоши сѣверной зелени, не было посреди ея отраднаго пріюта для чужестранца.
Но, прежде чѣмъ пасторъ успѣлъ подмѣтить этотъ вздохъ и спросить о причинѣ его, какъ сардоническая улыбка показалась уже на тонкихъ губахъ доктора Риккабокка.
-- Per Васcо! сказалъ онъ: -- во всѣхъ странахъ, гдѣ случилось мнѣ быть, я замѣчалъ, что грачи поселяются именно тамъ, гдѣ деревья особенно красивы.
Пасторъ обратилъ свои кроткіе глаза на философа, и въ нихъ было столько мольбы, вмѣсто упрека, что докторъ Риккабокка отвернулся и закурилъ съ большимъ жаромъ свою трубку. Докторъ Риккабокка очень не любилъ пасторовъ, но хотя пасторъ Дэль былъ пасторомъ во всемъ смыслѣ этого слова, однако въ эту минуту въ немъ было такъ мало того, что докторъ Риккабокка разумѣлъ подъ понятіемъ пастора, что итальянецъ почувствовалъ въ сердцѣ раскаяніе за свои неумѣстныя шутки. Къ счастію, въ эту минуту начатый такъ непріятно разговоръ былъ прерванъ появленіемъ лица, не менѣе замѣчательнаго, чѣмъ тотъ оселъ, который съѣлъ яблоко.