КНИГА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА I.

Послѣдняя книга заключилась успѣхомъ парижской вылазки 30го ноября; за ней послѣдовала страшная схватка 2го декабря, не менѣе славная для французской доблести. Всѣ были восторженно убѣждень: что освобожденіе близко, что Трошю прорвется чрезъ желѣзныя линіи осаждающихъ, и соединясь съ арміей Орелля де-Паладина, принудитъ Германцевъ снять обложеніе. Увѣренность эта была сильно поколеблена прокламаціей Дюкро отъ 4го декабря, объяснявшей обратное движеніе за Марну и оставленіе выигранной позиціи, но не была, потеряна окончательно когда письмо фонъ-Мольтке къ Трошю отъ 5го числа увѣдомило объ отбитіи Луврской арміи и о новомъ занятіи Орлеана. Даже и тогда Парижане не утратили надежды на избавленіе; и даже послѣ отчаянной и безплодной вылазки противъ Лебурже 21го числа, не переставали острить надъ пораженіемъ и предсказывать побѣду, когда морозъ и голодъ враждебно водворились въ столицѣ.

Разказъ нашъ открывается теперь въ послѣдній періодъ осады.

Если въ эти грозные дни, все что есть худшаго и презрѣннаго въ парижскомъ населеніи выказало себя съ худшей стороны, то и все что есть привлекательнаго, благороднаго и священнаго, что незамѣтно для обыкновеннаго наблюдателя въ счастливые дни столицы, стало рѣзко выдаваться. Высшіе классы, остатки старой noblesse, въ теченіи всей осады обнаруживали качества рѣзко противорѣчащія тѣмъ что приписываются имъ врагами аристократіи. Сыновья ихъ составляли большинство тѣхъ солдатъ которые никогда не клеветали на своихъ предводителей, никогда не бѣжали отъ врага; женщины были въ числѣ наиболѣе усердныхъ и нѣжныхъ сестеръ милосердія въ лазаретахъ которые были учреждены ими и гдѣ онѣ служили; дома ихъ были открыты какъ для пристанища бѣжавшихъ изъ предмѣстій такъ и для госпитальныхъ помѣщеній. Размѣръ пособій которыя они безъ всякаго хвастовства оказывали при наступленіи голода изъ средствъ сильно пострадавшихъ при общемъ уменьшеніи доходовъ, былъ бы едва вѣроятенъ еслибъ былъ приведенъ въ извѣстность. Изумительны также были твердость и самоотверженіе истой парижской буржуазіи, разчетливыхъ торговцевъ и мелкихъ rentiers, того класса въ которомъ, если судить по его уступчивости предъ уличною толпой, мужество не составляетъ выдающейся добродѣтели. Но мужество ихъ обнаружилось теперь, мужество съ какимъ они переносили ежечасно возраставшія лишенія и подавляли въ себѣ всякій ропотъ страданія, который обезславилъ бы ихъ патріотизмъ взывая о мирѣ какою бы ни было цѣной. На этотъ классъ бѣдствія осады ложились особенно тяжело. Пріостановка торговли, неполученіе ренты въ которую помѣщены были ихъ сбереженія, заставляли многихъ изъ нихъ испытывать настоящую нужду. Только тѣ кто получалъ по полтора франка въ день служа въ національгардахъ могли быть уверены что не умрутъ голодною смертью. Но эта плата начала уже оказывать деморализующее вліяніе на получавшихъ; будучи слишкомъ ничтожна для покупки съѣстныхъ припасовъ, она была вполнѣ достаточна чтобы напиваться. И пьянство, до того времени рѣдкое въ этомъ классѣ Парижанъ, сдѣлалось преобладающимъ порокомъ, тѣмъ болѣе важнымъ что онъ дѣлалъ національгардовъ неспособными къ исполненію ихъ обязанностей, особенно тѣхъ національгардовъ которые принадлежали къ безпокойной демократіи рабочихъ классовъ.

Среди парижскаго населенія трогательнѣе всего обнаруживались прекраснѣйшія стороны человѣческой природы въ женщинахъ и духовенствѣ, причисляя къ послѣднему многоразличныя братства и общества образовавшіяся подъ вліяніемъ религіи.

27го декабря Фредерикъ Лемерсье стоялъ пристально смотря на военный приказъ прибитый къ пустой стѣнѣ, въ которомъ говорилось что "непріятель истощенный сопротивленіемъ продолжающимся болѣе ста дней" приступилъ къ бомбардировкѣ. Бѣдный Фредерикъ страшно измѣнился; его пощадили выстрѣлы Прусаковъ, но не пощадила парижская зима, самая суровая за послѣдніе двадцать лѣтъ. Будучи однимъ изъ многихъ которые замерзли на своемъ посту, онъ былъ доставленъ въ лазаретъ вмѣстѣ съ Фоксомъ, лежавшимъ на его груди стараясь согрѣть его. Только недавно былъ онъ выписанъ изъ лазарета въ качествѣ выздоравливающаго,-- лазареты были слишкомъ переполнены и не имѣли возможности держать паціентовъ долѣе чѣмъ это было крайне необходимо -- и теперь онъ страдалъ отъ голода и холода. Великолѣпный Фредерикъ имѣлъ еще въ своихъ рукахъ капиталъ приносившій болѣе трехъ тысячъ въ годъ, но изъ этого капитала онъ не могъ реализовать ни франка; это были документы на деньги помѣщенныя въ различныя предпріятія и находившіяся въ рукахъ Дюплеси, преданнѣйшаго изъ друзей и честнѣйшаго человѣка, нo который въ настоящее время былъ въ Бретани. А въ Парижѣ настало такое время что нельзя было получить въ долгъ ни фунта лошадинаго мяса, ни дневной порціи топлива. И Фредерикъ Лемерсье, который давно уже истратилъ 2000 франковъ занятые у Алена (истратилъ хотя благородно, но нѣсколько тщеславно, угощая всѣхъ знакомыхъ кто желалъ получить угощеніе), и который распродалъ всѣ свои изящныя вещи, часы, бронзы, трубки съ янтарными мундштуками, все что составляло завидное украшеніе его холостой квартиры, Фредерикъ Лемерсье въ отношеніи средствъ къ существованію чувствовалъ себя хуже всякаго англійскаго нищаго который можетъ обратиться къ общественной благотворительности. Конечно въ качествѣ національгарда онъ могъ теперь требовать себѣ половиннаго жалованья, по тридцати су въ день. Но тотъ мало знаетъ настоящихъ Парижанъ кто можетъ себѣ представить чтобы seigneur изъ Chauss é e d'Antin, оракулъ въ своемъ кругу, человѣкъ настолько знавшій жизнь что давалъ совѣты осторожности такому видному члену Сенъ-Жерменскаго предмѣстья какъ Аленъ де-Рошбиріанъ, чтобы такой человѣкъ сталъ кланяться прося тридцать су жалованья. Добывать раціоны могло только изумительное терпѣніе женщинъ имѣвшихъ дѣтей, ради которыхъ онѣ были святыми и мученицами. Цѣлые часы, томительные часы которые приходилось ждать чтобы добиться мѣста въ рядахъ ожидавшихъ раздачи ужаснаго чернаго хлѣба, истощали терпѣніе мущинъ, истощали терпѣніе большей части женъ, если онѣ имѣли только мужей; ихъ выносили только матери и дочери. Лемерсье буквально умиралъ съ голоду. Аленъ былъ тяжело раненъ въ сраженіи 21го числа и лежалъ въ лазаретѣ. Но если бы къ нему и можно было пробраться, у него вѣроятно не оставалось ничего чѣмъ бы онъ могъ подѣлиться съ Фредерикомъ.

Лемерсье смотрѣлъ на извѣщеніе о бомбардировкѣ;-- не утративъ еще парижской веселости, которую нѣкоторые французскіе историки осады называли douce philosophie, Фредерикъ сказалъ громко обращаясь къ постороннимъ прохожимъ:

-- Мы самые счастливые изъ смертныхъ! При настоящемъ правительствѣ насъ никогда не предупреждаютъ о чемъ-нибудь непріятномъ; намъ говорятъ объ этомъ только когда оно уже произошло, да и тогда извѣщаютъ скорѣе какъ о чемъ-нибудь пріятномъ нежели непріятномъ. Иду я, встрѣчаю жандарма. "Что это за стрѣльба? Которая изъ нашихъ армій напала на Прусаковъ съ тылу?" " Monsieur, отвѣчаетъ жандармъ, это прусскія круповскія пушки." Смотрю я на прокламацію и мои опасенія разсѣиваются, на душѣ становится легче. Читаю что бомбардировка есть вѣрный знакъ истощенія непріятеля.

Нѣкоторые изъ собравшихся вокругъ Фредерика въ ужасѣ опустили головы; другіе, знавшіе что ядра съ плато Аврона не могутъ достичь парижскихъ улицъ, отвѣчали смѣхомъ и шутками. Между тѣмъ впереди, безъ признака ужаса, безъ звука смѣха, тянулась, подвигаясь шагъ за шагомъ, процессія женщинъ направлявшихся къ пекарнѣ гдѣ раздавались кусочки хлѣба для ихъ дѣтей.

-- Тш, тоn аті, послышался густой голосъ позади Лемерсье.-- Взгляните на этихъ женщинъ и не оскорбляйте ихъ слуха шутками.

Лемерсье, обиженный этимъ замѣчаніемъ, хотя слишкомъ чувствительный къ добрымъ порывамъ чтобы не признать его основательнымъ, попробовалъ слабыми пальцами закрутить свои усы и обратиться съ вызывающимъ выраженіемъ къ говорившему. Но онъ былъ изумленъ увидавъ около себя высокую воинственную фигуру и узнавъ Виктора де-Молеона.

-- Не думаете ли вы, Monsieur Лемерсье, продолжалъ виконтъ съ оттѣнкомъ грусти,-- что эти женщины достойны лучшихъ мужей и сыновей нежели тѣ которыхъ такъ часто можно встрѣтить въ носимыхъ нами мундирахъ?

-- Національной гвардіи! Вы не должны бы унижать ихъ, виконтъ,-- вы чей отрядъ покрылъ себя славою въ великіе дни Вильера и Шампиньи, вы, при прославленіи кого даже парижскіе ворчуны становятся краснорѣчивы, въ комъ видятъ будущаго маршала Франціи.

-- Но увы! большая половина моихъ солдатъ полегли на полѣ битвы или доживаютъ остатки безотрадной жизни въ лазаретахъ. А новобранцы съ которыми я выступилъ въ поле 21го не способны покрыть себя славою или доставить своему командиру маршальскій жезлъ.

-- Да, я слышалъ въ лазаретѣ что вы публично стыдили этихъ рекрутъ и объявили что скорѣе оставите слугкбу нежели рѣшитесь вести ихъ въ другой разъ въ битву.

-- Это правда; и въ настоящую минуту меня возненавидѣла за это та сволочь изъ которой набраны эти рекруты.

Разговаривая такимъ образомъ они медленно подвигались впередъ и теперь подходили къ кафе изъ котораго доносились громкіе крики браво и аплодисменты. Любопытство Лемерсье было возбуждено.

-- Что могутъ означать эти рукоплесканія? сказалъ онъ:-- зайдемте и посмотримте.

Комната была полна народу. Въ отдаленіи, на небольшой возвышенной платформѣ, стояла дѣвушка одѣтая въ поношенные остатки театральнаго великолѣпія и раскланивалась съ толпой.

-- Боже мой! воскликнулъ Фредерикъ:-- Я не вѣрю глазамъ. Неужели это нѣкогда блестящая Жюли; она танцовала здѣсь?

Одинъ изъ зрителей, очевидно принадлежавшій къ тому же кругу общества какъ и Лемерсье, услыхавъ этотъ вопросъ вѣжливо отвѣтилъ:

-- Нѣтъ, Monsieur; она декламировала стихи, и дѣйствительно хорошо декламируетъ, принимая во вниманіе что это не ея призваніе. Она прочла намъ отрывки изъ Виктора Гюго и де-Мюссе; вѣнцомъ же всего былъ патріотическій гимнъ Густава Рамо -- ея бывшаго любовника, если сплетни на этотъ счетъ справедливы.

Между тѣмъ де-Молеонъ, который сначала осматривалъ все со своимъ обычнымъ спокойнымъ и холоднымъ равнодушіемъ, былъ внезапно пораженъ красивымъ лицомъ дѣвушки и смотрѣлъ на него съ видомъ недоумѣвающаго удивленія.

-- Кто и что, это прекрасное существо, Monsieur Лемерсье?

-- Это нѣкоторая Mademoiselle Жюли Комартенъ, бывшая очень извѣстною coryph é e. Она имѣетъ наслѣдственное право быть хорошею танцовщицей, какъ дочь когда-то славнаго украшенія балета, la belle Леони, которую вы должны были видать въ ваши молодые годы.

-- Разумѣется, Леони -- она вышла замужъ за Monsieur Сюрвиля, глуповатаго bourgeois gentilhomme, который заслужилъ ненависть Парижа за то что взялъ ея со сцены. Такъ это ея дочь! Я не нахожу въ ней сходства съ матерью, она гораздо красивѣе. Почему она называется Комартенъ?

-- О, сказалъ Фрдерикъ,-- это печальная, необыкновенная исторія. Леони овдовѣла и умерла въ бѣдности. Что оставалось дѣлать бѣдной молодой дочери? Она нашла богатаго покровителя который своимъ вліяніемъ доставилъ ей мѣсто въ балетѣ; она поступила какъ большая часть дѣвушекъ въ подобныхъ обстоятельствахъ: выступила на сценъ подъ вымышленнымъ именемъ, которое и осталось за ней съ тѣхъ поръ.

-- Понимаю, сказалъ Викторъ съ состраданіемъ.-- Бѣдняжка! Вотъ она сошла съ платформы и идетъ сюда, вѣрно поговоритъ съ вами. Я видѣлъ какъ блеснули ея глаза когда она замѣтила васъ.

Лемерсье попытался принять видъ скромнаго самодовольства, когда дѣвушка подошла къ нему.

-- Bonjour, Monsieur Фредерикъ! Ah, mon Dieu! Какъ вы похудѣли! Вы были больны?

-- Суровость военной жизни, Mademoiselle. А, теперь вспомнишь о beaux jours и мирныхъ временахъ которыя мы старались разрушить при Имперіи, а потомъ разрушили ее за то что она васъ послушалась. Я вы, надѣюсь, хорошо поживаете. Я видалъ васъ въ лучшемъ туалетѣ, но никогда вы не были такъ прекрасны.

Дѣвушка вспыхнула и спросила:

-- Вы въ самомъ дѣлѣ думаете то что говорите?

-- Я не могъ бы говорить искреннѣе еслибы жилъ въ сказочномъ стеклянномъ домѣ.

Дѣвушка сжала его руку и проговорила сдержаннымъ тономъ:

-- Гдѣ Густавъ?

-- Густавъ Рамо? Не имѣю понятія. Развѣ вы не видаетесь съ нимъ теперь?

-- Нѣтъ; можетъ-быть больше и не увижу; но если вы встрѣтитесь съ нимъ, скажите что Жюли обязана ему средствами къ жизни. Честными средствами, Monsieur. Онъ научилъ меня любить стихи, научилъ декламировать ихъ. Я приглашена въ этомъ кафе; вы найдете меня здѣсь каждый день въ этотъ часъ, въ случаѣ.... если... Вы добры и любезны, вы придете и скажете мнѣ что Густавъ здоровъ и счастливъ, если даже и забылъ меня. Au revoir! Постойте, вы смотрите, бѣдный мой Фредерикъ, какъ будто... простите меня, Alonsieur Лемерсье, не могу ли я что-нибудь сдѣлать для васъ? Не согласитесь ли взять у меня въ займы? Я теперь при деньгахъ.

При такомъ предложеніи Лемерсье былъ тронутъ почти до слезъ. Какъ ни былъ онъ голоденъ, онъ не могъ однакоже рѣшиться воспользоваться заработкомъ дѣвушки.

-- Вы ангелъ доброты, Mademoiselle! О, какъ я завидую Густаву Рамо! Но я не нуждаюсь. Я все еще rentier.

-- Bien! А если увидите Густава, вы не забудете?

-- Положитесь на меня. Уйдемте, сказалъ онъ де-Молеону; -- мнѣ не хочется слышать какъ эта дѣвушка будетъ повторять напыщенныя фразы новѣйшихъ поэтовъ. Умъ у нея можетъ-быть легокъ какъ перышко, но у нея золотое сердце.

-- Правда, сказалъ Викторъ когда они вышли на улицу.-- Я слышалъ что они вамъ говорила. Что за непостижимое существо женщина! Еще болѣе непостижима женская любовь! Простите меня, я долженъ васъ оставить. Я вижу въ рядахъ процессіи одну бѣдную женщину которую я знавалъ въ лучшіе дни.

Де-Молеонъ подошелъ къ женщинѣ о которой говорилъ, и которая вмѣстѣ съ другими направлялась къ пекарнѣ; за ея платье держался ребенокъ. Женщина была блѣдна, лицо ея было искажено страданіемъ; несмотря на молодость въ немъ было старческое утомленіе, и тѣнь смерти на лицѣ ребенка.

-- Кажется я вижу Мadame Монье, сказалъ де-Молеонъ мягкимъ голосомъ.

Она обернулась и взглянула на него печально. Годъ тому назадъ она покраснѣла бы еслибы чужой человѣкъ назвалъ ее этимъ именемъ, которое не принадлежало ей по закону.

-- Да, сказала она слабымъ голосомъ, заглушеннымъ кашлемъ,-- но я васъ не знаю, Monsieur.

-- Бѣдняжка! сказалъ онъ идя рядомъ, въ то время какъ она медленно подвигалась, а голодные глаза другихъ женщинъ устремились на нее.-- Вашъ ребенокъ тсже кажется нездоровъ. Это вашъ младшій?

-- Единственный. Другіе покоятся уже въ P è re la Chaise. Не много дѣтей осталось въ живыхъ на нашей улицѣ. Господь милосердъ. Онъ взялъ ихъ къ Себѣ на небо.

Де-Молеонъ припомнилъ чистую, уютную квартиру и здоровыхъ, счастливыхъ дѣтей игравшихъ на полу. Смертность между дѣтьми, особенно въ кварталѣ занятомъ рабочимъ классомъ, въ послѣднее время была ужасная. Недостатокъ пищи и топлива, суровость зимы уносили ихъ какъ моровая язва.

-- А Монье, что съ нимъ? Онъ безъ сомнѣнія служитъ въ національной гвардіи и получаетъ свое жалованье?

Женщина не отвѣчала, она только опустила голову, и подавила рыданіе. Глаза ея казалось выплакали уже всѣ слезы.

-- Онъ еще живъ? продолжалъ Викторъ съ сожалѣніемъ: -- онъ не раненъ?

-- Нѣтъ: онъ здоровъ; благодарю васъ, Monsieur.

-- Но жалованья его не хватаетъ чтобы помогать вамъ и конечно онъ не можетъ достать теперь работы. Простите меня что я остановилъ васъ. Я долженъ немножко Арману Монье за работу, и мнѣ стыдно признаться что я совсѣмъ забылъ объ этомъ среди этихъ ужасныхъ событій. Позвольте мнѣ, Madame, заплатить этотъ долгъ вамъ; -- съ этими словами онъ сунулъ свой кошелекъ въ ея руку.-- Я думаю здѣсь почти столько сколько я долженъ; если окажется больше или меньше, мы послѣ сочтемся. Берегите себя.

Онъ готовъ былъ уйти когда женщина остановила его.

-- Постойте, Monsieur. Богъ да благословить васъ! Но скажите мнѣ какъ я должна назвать васъ Монье. Я не могу припомнить никого кто бы долженъ былъ ему деньги. Это было вѣрно прежде этой ужасной стачки съ которой начались всѣ наши несчастія. О, еслибъ было позволено проклинать, я боюсь что послѣдній вздохъ мой не былъ бы молитвой.

-- Вы прокляли бы стачку, или хозяина который не простилъ Арману что онъ принималъ въ ней участіе?

-- Нѣтъ, нѣтъ; того жестокаго человѣка который подбилъ его къ ней, ко всему что сдѣлало изъ лучшаго работника, человѣка съ самымъ добрымъ сердцемъ.... опять голосъ ея замеръ въ рыданіяхъ.

-- А кто этотъ человѣкъ? спросилъ де-Молеонъ содрогнувшись.

-- Его зовутъ Лебо. Еслибъ вы были бѣднымъ человѣкомъ я бы сказала вамъ "избѣгайте его".

-- Я слыхалъ имя которое вы назвали; но если мы говоримъ объ одномъ и томъ же человѣкѣ, то Монье не могъ встрѣчаться съ нимъ въ послѣднее время. Со времени осады его нѣтъ въ Парижѣ.

-- Я думаю что нѣтъ; трусъ! Онъ разорилъ насъ, которые прежде были такъ счастливы; и потомъ, какъ говоритъ Арманъ, отбросилъ какъ орудія которыя уже отслужили ему свою службу. Но если вы его знаете, и увидите его, то скажите ему чтобъ онъ не довершалъ своихъ злодѣяній, не заставлялъ бы Армана брать убійство на свою душу. Арманъ теперь не тотъ какой былъ, онъ сталъ, о, какъ онъ сталъ жестокъ! Я не смѣю взять денегъ если не узнаю отъ кого они получены. Онъ не возьметъ денегъ какъ милостыни отъ аристократа. Онъ прибилъ меня за то что я взяла деньги отъ добраго Monsieur Рауля де-Вандемара; бѣдный мой Арманъ прибилъ меня.

Де-Молеонъ вздрогнулъ.

-- Скажите ему что это отъ знакомаго закащика которому онъ въ свободное время отдѣлывалъ квартиру еще до стачки, Monsieur -- --; онъ невнятно произнесъ какое-то невыговариваемое имя, поспѣшилъ прочь и скоро исчезъ въ темнотѣ улицы, между группами людей высшаго класса, военными, дворянами, бывшими депутатами. Въ средѣ ихъ имя его было очень уважаемо. Не только всѣ воздавали должное его храбрости въ послѣднихъ вылазкахъ, но явилась твердая увѣренность въ его воинскомъ талантѣ; присоединяя къ этому имя которое онъ составилъ себѣ прежде, въ качествѣ политическаго писателя, и воспоминаніе о твердости и проницательности съ какими онъ противился войнѣ, казалось несомнѣннымъ что когда возстановится миръ и будетъ снова утвержденъ порядокъ, ему предстояла блестящая карьера въ будущей администраціи. И это тѣмъ болѣе что онъ рѣшительно держался въ сторонѣ отъ настоящаго правительства, которое какъ говорили, справедливо или нѣтъ, приглашало его стать въ свои ряды; также какъ держался въ сторонѣ отъ всякихъ комбинацій различныхъ демократическихъ и недовольныхъ партій.

Оставляя этихъ болѣе знаменитыхъ своихъ знакомыхъ, онъ направилъ свой одинокій путь къ укрѣпленіямъ. Наступалъ конецъ дня; громъ пушекъ затихалъ.

Онъ проходилъ мимо виннаго погреба вокругъ котораго собрались худшіе представители Moblots и національгардовъ, по большой части пьяные, говорившіе громко и горячо обвинявшіе своихъ генераловъ и офицеровъ и коммиссаріатекихъ чивовні: ковъ. Когда онъ проходилъ въ овѣтѣ фонаря освѣщеннаго петролеумомъ (въ бѣдствующей столицѣ не было болѣе газа), одинъ изъ этихъ людей узналъ въ немъ командира который осмѣлился настаивать на дисциплинѣ, и оскорблять честныхъ патріотовъ которые присваивали исключительно себѣ право выбора между сраженіемъ и бѣгствомъ. Человѣкъ этотъ былъ однимъ изъ такихъ патріотовъ, одинъ изъ новобранцевъ которыхъ Викторъ де-Молеонъ пристыдилъ и разогналъ за буйство и трусость. Онъ шатаясь подошелъ къ своему бывшему начальнику и закричалъ: "А bas V aristo! Товарищи, это тотъ coquin де-Молеонъ которому Прусаки платятъ чтобъ онъ велъ насъ на убой: à la lanterne!" "А la lanterne!" забормотали заикаясь въ толпѣ, но никто не двинулся съ мѣста для исполненія своей угрозы. Хотя сонные глаза ихъ только смутно различали суровое лицо и желѣзныя формы человѣка къ которому обращены были эти угрозы, но имени де-Молеона, человѣка безъ страха предъ врагомъ, безъ пощады къ бунтовщикамъ, было достаточно чтобы защитить его отъ насилія. Отъ легкаго движенія его руки обвинитель его отлетѣлъ къ фонарному столбу и де-Молеонъ хотѣлъ идти дальше когда другой человѣкъ въ мундирѣ національгарда выскочилъ изъ дверей таверны крича громкимъ голосомъ: "Кто сказалъ де-Молеонъ? дайте мнѣ взглянуть на него"; Викторъ, который шагнулъ впередъ медленнымъ львинымъ шагомъ, раздвинувъ толпу, обернулся и увидѣлъ предъ собою въ мерцающемъ свѣтѣ лицо, котораго прежнее смѣлое, открытое, умное выраженіе смѣнилось дикимъ, безпечнымъ, грубымъ -- лицо Армана Монье.

-- А! такъ это вы Викторъ де-Молеонъ? спросилъ Монье, не свирѣпо, но одерживая дыханіе,-- тѣмъ театральнымъ шепотомъ который естественъ въ человѣкѣ подъ двойнымъ вліяніемъ сильнаго опьяненія и накопившейся ярости.

-- Да; я Викторъ де-Молеонъ.

-- И вы командовали *** отрядомъ національгардовъ 30ro ноября, при Шампиньи и Вильерѣ?

-- Да, я.

-- И вы застрѣлили вашею собственною рукой офицера другаго отряда отказавшагося присоединиться къ вашему?

-- Я застрѣлилъ труса который бѣжалъ отъ непріятеля и казалось увлекалъ за собой другихъ бѣглецовъ; я спасъ этимъ отъ позора лучшихъ изъ его товарищей.

-- Человѣкъ этотъ не былъ трусъ. Онъ былъ просвѣщенный Французъ и стоилъ пятидесяти такихъ aristos какъ вы; и онъ зналъ лучше своихъ командировъ что его вели на безполезное убійство; безполезное, я говорю безполезное. Улучшилось ли положеніе Франціи, увеличилась ли безопасность Парижа безсмысленною рѣзней этого дня? Убивъ этого человѣка вы погубили лучшаго полководца нежели Трошю.

-- Арманъ Монье, еслибы вы были совсѣмъ трезвы сегодня, я сталъ бы толковать съ вами объ этомъ вопросѣ. Но вы сами несомнѣнно храбры: какъ и почему принимаете вы сторону бѣглеца?

-- Какъ и почему? Онъ мой братъ, и вы сознаетесь что убили его: мой братъ, умнѣйшая голова въ Парижѣ. Еслибъ я слушался его, я бы не былъ -- bah!-- теперь все равно что такое я.

-- Я не могъ знать что онъ вашъ братъ; но еслибъ онъ былъ мой я сдѣлалъ бы то же самое.

Губы Виктора задрожали, потому что Монье схватилъ его за руку и посмотрѣлъ ему въ лицо своими дикими каменными глазами.

-- Я припоминаю этотъ голосъ! Но, но вы говорите что вы дворянинъ, виконтъ, Викторъ де-Молеонъ! и вы убили моего брата.

Онъ быстро провелъ по лбу лѣвою рукой. Винные пары все еще омрачали его умъ, во проблески разсудка пробивались сквозь этотъ мракъ. Вдругъ онъ сказалъ громкимъ, спокойнымъ, естественнымъ голосомъ:

-- Monsieur le vicomte, вы назвали меня Арманомъ Монье; скажите пожалуйста какимъ образомъ вы знаете мое имя?

-- Какъ бы мнѣ не знать его? Я бывалъ въ собраніяхъ clubs rouges, слышалъ какъ вы говорили, и естественно спросилъ ваше имя. Bon jour, Monsieur Монье! Когда вы пораздумаете въ болѣе спокойную минуту, вы увидите что если патріоты оправдываютъ Брута за то что онъ лишилъ чести и потомъ казнилъ собственнаго сына, то офицеръ призванный защищать свою страну конечно можетъ быть оправданъ въ убійствѣ бѣглеца который не былъ ему родственникомъ, когда этимъ убійствомъ онъ спасъ отъ безчестія имя его и его родныхъ, развѣ вы только сами будете настойчиво объявлять всѣмъ за что онъ былъ убитъ.

-- Мнѣ знакомъ вашъ голосъ, я знаю его. Каждый звукъ становится яснѣе для моего слуха. И если....

Пока Монье говоритъ это, де-Молеонъ поспѣшно отошелъ. Монье оглянулся, увидалъ что онъ уходитъ, но не сталъ догонять его. Онъ былъ настолько пьянъ что не могъ идти твердо; онъ вернулся въ погребокъ и угрюмо потребовалъ еще вина. Еслибы вы, зная этого человѣка два года тому назадъ и увидавъ его теперь какъ онъ шелъ покачиваясь изъ стороны въ сторону по направленію къ стѣнѣ, почувствовали къ нему отвращеніе, вы были бы непростительно жестоки. Мы могли чувствовать только глубочайшее состраданіе, которое овладѣваетъ нами когда мы смотримъ на падшее величіе. Ибо нѣтъ царственности величавѣе той коей надѣляетъ природа, помимо всякихъ случайностей рожденія. Природа надѣлила Армана Монье царственною душой; она вселила въ него высокое презрѣніе ко всему низкому, фальшивому и безчестному, и даровала ему теплоту и нѣжность сердца, которыя давали ему способность отрѣшаться отъ родственныхъ и семейныхъ узъ и простирать свою горячность на тѣ отдаленныя окраины человѣчества, которыя истинно царственныя натуры стремятся осѣнить тѣнью своего скипетра.

Но какимъ образомъ такая царственная натура могла пасть такъ низко? Величіе рѣдко падаетъ отъ присущихъ ему самому недостатковъ. Оно падаетъ когда, лишившись царственныхъ достоинствъ, подчиняется дурнымъ постороннимъ внушеніямъ. Какіе же дурные совѣтники, вѣчно взывающіе къ его лучшимъ качествамъ и чрезъ то пораждавшіе въ немъ худшіе пороки, развѣнчали такимъ образомъ эту избранную натуру? "Полузнаніе опасная вещь", говоритъ старомодный поэтъ. "Нѣтъ, неправда, восклицаетъ новѣйшій философъ, полузнаніе все же лучше невѣжества." Такъ какъ всякій отдѣльный человѣкъ и всякое общество должны пройти ступень полузнанія прежде чѣмъ достигнуть полнаго знанія, то пожалуй возраженіе философа справедливо, если относить его къ человѣчеству въ его историческомъ развитіи. Но есть времена и есть классы общества для коихъ полузнаніе влечетъ за собою страшную деморализацію. Арманъ Монье жилъ именно въ такое время и принадлежалъ къ одному изъ такихъ классовъ. Полузнаніе почерпнутое его впечатлительнымъ и пылкимъ умомъ изъ книгъ которыя воевали противъ великихъ основъ существующаго общежитія и было его дурнымъ совѣтникомъ. Человѣкъ вооруженный полнотою знанія не дозволилъ бы повліять на свои дѣйствія практической жизни нападкамъ гжи де-Гранмениль на учрежденія брака и Луиблановскимь апологіемъ Робеспьера какъ представителя рабочаго въ борьбѣ его противъ средняго класса. Онъ сумѣлъ бы оцѣнить по достоинству такого рода мнѣнія, и какъ бы высоко ни цѣнилъ ихъ въ теоріи, онъ не подчинился бы ихъ руководству въ жизни. Роковое значеніе для жизни имѣютъ дѣйствія, а не мнѣнія. И если что могло превратить въ фанатика серіозную, горячую, сильную натуру Армана Монье, то это было именно полузнаніе. Мнѣніе которое нравилось ему онъ принималъ какъ небесное откровеніе, это мнѣніе направляло его поступки, а изъ поступковъ сложилась его судьба. Горе философу который легкомысленно выкладываетъ предъ полуграмотными рабочими ученія въ родѣ тѣхъ которыя изложены въ Атлантид ѣ Платона, ученія вполнѣ безвредныя какъ предметъ преній между философами, но смертоносныя какъ пламенники Атея когда фанатики усваиваютъ ихъ себѣ какъ догматы вѣры! но трижды горе рабочему который становится приверженцемъ такого ученія!

Бѣдный Арманъ поступалъ сообразно съ воспринятымъ имъ вѣроученіемъ. Онъ подтверждаетъ свое пренебреженіе къ браку живя съ чужою женой; а когда общество вымещаетъ на ней его презрѣніе къ своимъ законамъ, онъ по своей мужественной натурѣ мститъ обществу за такую несправедливость. Онъ кидается очертя голову въ борьбу противъ всего общества, дѣлается непремѣннымъ союзникомъ всѣхъ кто имѣетъ какіе-либо другіе поводы ненавидѣть общество. По своему личному положенію онъ пользуется всѣмъ что могло бы удержать его отъ участія въ необдуманныхъ забастовкахъ -- высокою заработною платой и значительными сбереженіями, кромѣ того, хозяинъ къ нему благоволитъ, онъ имѣетъ всѣ виды на то чтобы самому вскорѣ сдѣлаться хозяиномъ; но нѣтъ, фанатику этого недостаточно; ему во что бы то ни стало хочется быть жертвой. Онъ, этотъ царь труда, вѣнчанный природой, но надъ которымъ тяготѣло проклятіе того полузнанія которое даже не понимаетъ какъ много ему еще недостаетъ чтобы послѣдній школьникъ призналъ его какимъ бы то ни было знаніемъ, онъ кидается въ самыя безумныя изъ рискованныхъ предпріятій, политическіе перевороты при коихъ рабочій съ его ничтожнымъ знаніемъ и громадною вѣрой ввѣряетъ честолюбивому авантюристу спокойствіе и безопасность своей жизни, отдаетъ свое горячее сердце на службу холодному разчету этого авантюриста. Такъ пользовалось коммунистами сентябрьское правительство адвокатовъ, такъ во всякой французской революціи Бертраны пользовались Батонами, такъ до скончанія вѣка люди гораздо худшіе нежели Викторъ де-Молеонъ будутъ пользоваться людьми несравненно лучшими чѣмъ Арманъ Монье, если послѣдніе не проникнутся смиреніемъ Исаака Ньютона, который узнавъ что нашлись возражатели противъ вѣрности теоремы разработанной его могучимъ умомъ, отвѣтилъ: "быть можетъ". Исаакъ Ньютонъ полагалъ вѣроятно что требуется огромное количество провѣренныхъ опытовъ для того чтобы человѣкъ съ большимъ знаніемъ сталъ тѣмъ чѣмъ человѣкъ малознающій становится съ одного прыжка,-- фанатикомъ непровѣренныхъ экспериментовъ.

ГЛАВА II.

Почти тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ какъ де-Молеонъ разстался съ Лемерсье послѣдній встрѣтилъ двухъ прохожихъ едва ли менѣе голодныхъ чѣмъ онъ, Саварена и де-Брезе. Подобно ему они оба были больны, хотя не настолько чтобы быть принятыми въ госпиталь. Въ это время болѣзни всякаго рода -- бронхитисъ, пневмонія, оспа, дисентерія -- производили настоящій моръ и наполняли улицы неприбранными трупами. Эти три человѣка, годъ тому назадъ такіе блестящіе, теперь имѣли видъ тѣней при пасмурномъ небѣ; тѣмъ не менѣе въ нихъ сохранился еще ароматъ врождешіаго Парижанамъ юмора, и достаточно было имъ встрѣтиться чтобъ онъ вспыхнулъ блестящими искрами.

-- Осталось два утѣшенія, сказалъ Саваренъ, когда друзья побрели или скорѣе поползли по направленію бульваровъ,-- два утѣшенія для gourmet и для собственниковъ въ настоящіе дни испытаній для гурмановъ; вопервыхъ, трюфели подешевѣли.

-- Трюфели! вздохнулъ де-Брезе съ увлаженными губами;-- быть не можетъ! Они исчезли вмѣстѣ съ золотымъ вѣкомъ.

-- Нѣтъ. Я говорю на основаніи лучшаго авторитета, моей квартирной хозяйки; потому что она служитъ въ succursale въ Rue de Chateaudun; если бѣдной женщинѣ, которая къ счастію для меня бездѣтная вдова, удастся достать тамъ какой-нибудь кусочекъ, она продаетъ его мнѣ.

-- Продаетъ! слабо воскликнулъ Лемерсье.-- Крезъ! значитъ у васъ есть деньги и вы можете покупать!

-- Продаетъ въ кредитъ! Я обезпечу ее на всю жизнь если доживу до того времени когда опять буду имѣть деньги. Не прерывайте меня. Эта честная женщина отправляется сегодня утромъ въ succursale. Я обѣщаю себѣ великолѣпный бифстекъ изъ конины. Приходитъ она туда, и employ é объявляетъ ей что запасы всѣ истощились за исключеніемъ трюфелей. Избытокъ послѣднихъ на рынкѣ даетъ ему возможность уступить ей за семь франковъ бутылку. Пришлите мнѣ семь франковъ, де-Брезе, и вы будете участвовать въ банкетѣ.

Де-Брезе выразительно покачалъ головой.

-- Впрочемъ, продолжалъ Саваренъ,-- хотя кредитъ болѣе не существуетъ, кромѣ какъ у моей хозяйки, на условіяхъ въ которыхъ проценты пропорціональны риску, однакоже, какъ я имѣлъ уже честь замѣтить, для собственниковъ осталось утѣшеніе. Инстинктъ собственности несокрушимъ.

-- Но только не въ томъ домѣ гдѣ я живу, сказалъ Лемерсье.-- Тамъ стояли постоемъ двое солдатъ; пока я лежалъ въ лазаретѣ, они забрались въ мою квартиру и вынесли весь небольшой остатокъ мебели какой тамъ былъ, кромѣ кровати и одного стола. Предъ военнымъ судомъ они оправдывались говоря что квартира была оставлена. Оправданіе это было сочтено достаточнымъ. Ихъ отпустили сдѣлавъ выговоръ и взявъ съ нихъ обѣщаніе возвратить то что еще не продано. Они возвратили мнѣ еще столъ и четыре стула.

-- И все-таки у нихъ былъ инстинктъ собственности, хотя ошибочно направленный; иначе они сочли бы всякое оправданіе своего поступка излишнимъ. Но вотъ мой примѣръ врожденной твердости этого принципа. Почтенный гражданинъ, нуждаясь въ топливѣ, видитъ дверь въ заборѣ одного сада и естественно уноситъ ее. Его останавливаетъ жандармъ видѣвшій его поступокъ. " Voleur, кричитъ онъ жандарму; ты хочешь лишить меня моей собственности?" "Эта дверь ваша собственность? Я видѣлъ гдѣ вы достали ее." "Вы признаете, значить, кричитъ гражданинъ торжествуя,-- что это мое достояніе; потому что вы видѣли какъ я досталъ ее." Такимъ образомъ вы видите какъ несокрушимъ инстинктъ собственности. Какъ только онъ исчезаетъ въ понятіи ваше, такъ снова возраждаетея въ понятіи мое.

-- Я бы расхохотался еслибы могъ, сказалъ Лемерсье,-- но подобное потрясеніе было бы для меня роковымъ. Dieu des dieux, какъ я отощалъ!

Говоря это онъ пошатнулся и прислонился къ де-Брезе чтобы не упасть. Де-Брезе извѣстенъ былъ за величайшаго эгоиста. Но въ настоящую минуту, когда и въ великодушномъ человѣкѣ можно бы извинить желаніе сохранить то немногое что онъ имѣлъ для спасенія себя отъ голодной смерти, въ такую минуту этотъ эгоистъ сдѣлался щедрымъ.

-- Друзья мои, воскликнулъ онъ съ увлеченіемъ,-- у меня еще осталось кое-что въ карманѣ; мы пообѣдаемъ всѣ трое вмѣстѣ.

-- Обѣдать! прошепталъ Лемерсье.-- Обѣдать! Я не обѣдалъ съ тѣхъ поръ какъ вышелъ изъ лазарета. Вчера я завтракалъ -- двумя жареными мышами. Роскошно, но не питательно. И я раздѣлилъ ихъ съ Фоксомъ.

-- Фоксъ! Такъ Фоксъ еще живъ! воскликнулъ де-Брезе въ изумленіи.

-- До нѣкоторой степени, да. Но одна мышь со вчерашняго утра это не много; и онъ не можетъ разчитывать на это каждый день.

-- Почему вы не берете его съ собой? спросилъ Саваренъ.-- Дайте ему возможность подобрать гдѣ-нибудь косточку.

-- Не рѣшаюсь; его самого подберутъ. Собаки стали очень цѣнны: ихъ продаютъ по пятидесяти франковъ за штуку. Пойдемте, де-Брезе; гдѣ мы будемъ обѣдать?

-- Я съ Савареномъ могу пообѣдать въ Лондонской Тавернѣ, пастетомъ изъ крысъ или вареною кошкой. Но было бы навязчиво приглашать такого сатрапа какъ вы, у котораго въ запасѣ цѣлая собака, блюдо въ пятьдесятъ франковъ, королевское блюдо. Прощайте, любезнѣйшій Фредерикъ. Allons, Саваренъ.

-- Я угощалъ васъ лучшими блюдами нежели собачина, когда имѣлъ средства, сказалъ Фредерикъ жалобно;-- а вы первый разъ пригласили меня и берете назадъ приглашеніе. Пусть такъ. Bon app é tit.

-- Bah! сказалъ де-Брезе, хватая Фредерика за руку когда тотъ повернулся чтобъ идти.-- Понятно что я пошутилъ. Но только въ другой разъ, когда мои карманы будутъ пусты, подумайте что за прекрасная вещь собака, и рѣшитесь, пока у Фокса еще остается нѣсколько мяса на костяхъ.

-- Мясо! сказалъ Саваренъ останавливая ихъ.-- Смотрите! Видите какъ правъ былъ Вольтеръ сказавъ что "удовольствіе первая потребность цивилизованнаго человѣка". Парижъ можетъ обойтись безъ хлѣба, нo продолжаетъ имѣть Полишинеля.

Онъ указалъ на кукольную комедію вокругъ которой собралась толпа, не только дѣтей, но и людей среднихъ лѣтъ и стариковъ; оборванный мальчикъ собиралъ въ маленькую тарелочку деньги.

-- И видите, тои аті, шепнулъ де-Брезе на ухо Лемерсье голосомъ врага искусителя,-- какъ Полишинель обходится безъ собаки.

Это была правда. Собаки не было и мѣсто ея занимала печальная тощая кошка.

Фредерикъ поплелся къ оборванному мальчишкѣ.

-- Куда дѣвалась собака Полишинеля?

-- Мы съѣли ее въ прошлое воскресенье. Въ слѣдующее съѣдимъ кошку въ пирогѣ, сказалъ мальчишка выразительно чмокая губами.

-- О, Фоксъ, Фоксъ! прошепталъ Фредерикъ, когда они трое тихо шли по темнѣвшимъ улицамъ; между тѣмъ какъ вдали слышался ревъ прусскихъ пушекъ, а вблизи раздавался смѣхъ зѣвакъ собравшихся смотрѣть Полишинеля безъ собаки.

ГЛАВА III.

Пока де-Брезе и его друзья пировали въ Caf é Anglais, и кушали лучше нежели обѣщалъ угощавшій, такъ какъ въ menu обѣда входили подобныя роскоши какъ ослятина, мясо мула, горохъ, жареный картофель и шампанское (шампанское какимъ-то таинственнымъ путемъ не истощалось въ теченіи всего времени голода), совсѣмъ инаго рода группа собралась въ квартирѣ Исавры Чигоньи. Она съ Веностой до сихъ поръ не терпѣли крайнихъ лишеній, какимъ подвергались многіе болѣе богатые люди. Правда что состояніе Исавры, находившееся въ рукахъ Лувье, который былъ въ отсутствіи, и помѣщенное имъ въ строившуюся улицу, не приносило дохода. Правда что въ эту же улицу Веноста, мечтавшія получить сто на сто, помѣстила также всѣ свои сбереженія. Но при первомъ извѣстіи о войнѣ Веноста настояла на томъ чтобъ удержать въ рукахъ небольшую сумму изъ полученнаго Исаврой за ея романъ, сумму которой могло хватить на текущіе расходы, и съ еще большею проницательностью закупила запасы провизіи и топлива какъ только явилась вѣроятность осады. Но даже прозорливый умъ Веносты никогда не могъ предвидѣть что осада будетъ такъ продолжительна, или что цѣны на всѣ предметы необходимости поднимутся такъ высоко. Между тѣмъ всѣ запасы, денегъ, топлива, провизіи, сильно уменьшались благодаря благотворительности Исавры, не встрѣчавшей большаго сопротивленія со стороны Веносты, которая по натурѣ была очень склонна къ жалости. Къ несчастію, въ послѣднее время деньги и провизія истощались у Monsieur и Madame Рамо; доходъ ихъ заключался отчасти въ рентахъ, по которымъ болѣе не платили, и въ долѣ барышей съ лавки, лишившейся теперь покупателей; такъ что они пришли раздѣлить столъ и квартиру невѣсты своего сына, не особенно стѣсняясь, потому что имъ не было извѣстно что и деньги и припасы сбереженные Веностой приходили уже къ концу.

Патріотическій жаръ побудившій старика Рамо вступить въ ряды національгардовъ съ тѣхъ поръ остылъ, если не совсѣмъ прошелъ, вопервыхъ, вслѣдствіе трудности службы, а потомъ вслѣдствіе безпорядочнаго поведенія товарищей по службѣ, ихъ безнравственныхъ разговоровъ и нескромныхъ пѣсенъ. Онъ уже давно вышелъ изъ тѣхъ лѣтъ въ которыя могъ быть призванъ на службу. Его сынъ впрочемъ принужденъ былъ замѣнить его, хотя по слабости сложенія и болѣзненности онъ былъ назначенъ въ ту часть національной гвардіи которая не принимала участія въ военныхъ дѣйствіяхъ, но которая, какъ предполагалось, должна нести службу на укрѣпленіяхъ и поддерживать порядокъ съ городѣ.

При исполненіи этой обязанности, такъ противорѣчившей его вкусамъ и привычкамъ, Густавъ выказалъ себя однимъ изъ самыхъ громкихъ крикуновъ противъ неспособности правительства, требуя немедленнаго и энергическаго дѣйствія, не взирая на то съ какою потерей жизней оно было бы сопряжено во всѣхъ частяхъ войска, исключая геройскихъ силъ къ которымъ онъ самъ принадлежалъ. Несмотря на свои военныя занятія Густавъ находилъ достаточно времени для сотрудничества въ красныхъ журналахъ, которое доставляло ему довольно хорошее вознагражденіе. Надо отдать ему справедливость что родители скрывали отъ него свои лишенія; они, съ своей стороны, не зная что онъ имѣлъ полную возможность помогать имъ, даже боялись что у него самого нѣтъ ничего кромѣ скуднаго жалованья національгарда. Въ послѣднее время они рѣдко видѣлись съ сыномъ. Monsieur Рамо, хотя придерживался либеральныхъ мнѣній въ политикѣ, но былъ либераленъ какъ лавочникъ, а не какъ красный республиканецъ или соціалистъ. И мало обращая вниманія на теоріи сына пока Имперія обезпечивала его отъ практическаго приложенія этихъ теорій, теперь онъ серіозно опасался, какъ и большая часть парижскихъ торговцевъ, возможности что коммунисты возьмутъ верхъ. Madame Рамо, съ своей стороны, раздѣляя преобладавшую въ ея классѣ нелюбовь къ аристократамъ, была ревностная католичка; и видя въ бѣдствіяхъ постигшихъ ея страну справедливое наказаніе за грѣхи, была огорчена мнѣніями Густава, хотя не знала что онъ былъ авторомъ нѣкоторыхъ статей въ нѣкоторыхъ журналахъ гдѣ эти мнѣнія проповѣдывались съ гораздо большею запальчивостью чѣмъ какую онъ выказывалъ въ разговорахъ. Она упрекала его съ гнѣвомъ и горячими слезами за его безбожныя мнѣнія; и съ этого времени Густавъ старался не доставлять ей другаго случая оскорблять его гордость и унижать его мудрость.

Избѣгая отчасти свиданія съ родителями, отчасти скуки при встрѣчѣ съ другими посѣтителями Исавры, парижскими дамами посѣщавшими вмѣстѣ съ нею лазареты, съ Раулемъ де-Вандемаромъ, котораго онъ особенно ненавидѣлъ, и аббатомъ Вертпре, между которымъ и обѣими Италіянками въ послѣднее время завязалась короткая дружба -- Густавъ Рамо въ послѣднее время очень рѣдко бывалъ у Исавры. Онъ оправдывалъ свое отсутствіе постоянными занятіями службой. Въ этотъ вечеръ у очага Исавры, въ которомъ догоралъ почти послѣдній запасъ топлива, собрались Веноста, оба Рамо, аббатъ Вертпре, состоявшій въ качествѣ духовника при обществѣ котораго Исавра была такимъ дѣятельнымъ членомъ. Старый священникъ и молодая писательница стали близкими друзьями. Въ натурѣ всякой женщины (въ особенности женщины съ такою даровитою и въ то же время дѣтскою душой какъ у Исавры, соединявшей въ себѣ враждебную склонность къ вѣрѣ съ безпокойною пытливостью ума, всегда подсказывающаго вопросы или сомнѣнія) есть стремленіе къ чему-то далекому отъ дѣлъ и заботъ среди которыхъ она живетъ, стремленіе способное находить удовлетвореніе только въ союзъ земли съ небомъ, который мы называемъ религіей. Въ этомъ, для натуръ подобныхъ Исаврѣ, то звено между женщиной и священникомъ котораго французская философія никогда не могла порвать.

-- Уже поздно, сказала Madame Рамо:-- я начинаю безпокоиться. Дорогая наша Исавра еще не возвращалась.

-- Напрасно вы тревожитесь, сказалъ аббатъ.-- Дамы посѣщающія госпиталь въ которомъ она такая ревностная сестра совершенно безопасны. Тамъ всегда найдутся смѣлые люди, родственники больныхъ и раненыхъ, которые, позаботятся о безопасности женщинъ на пути домой. Бѣдный мой Рауль ежедневно посѣщаетъ госпиталь. Его родственникъ Monsieur де-Рошбріанъ лежитъ тамъ въ числѣ раненыхъ.

-- Надѣюсь онъ не опасно раненъ, сказала Веноста,-- не обезображенъ? Онъ былъ такъ красивъ; только безобразнаго воина можетъ украсить рубецъ на лицѣ.

-- Не безпокойтесь, синьйора; прусскія орудія пощадили его лицо. Рана его сама по себѣ не опасна, но онъ потерялъ много крови. Рауль съ другими членами братства нашли его безъ чувствъ среди груды убитыхъ.

-- Monsieur де-Вандемаръ кажется очень скоро оправился отъ горя о смерти его бѣднаго брата, сказала Madame Рамо:-- у этихъ аристократовъ такъ мало чувства.

Лобъ аббата нахмурился.

-- Будьте снисходительны, дочь моя. Именно потому что скорбь Рауля о его погибшемъ братѣ такъ глубока и такъ священна, онъ больше чѣмъ когда-нибудь посвящаетъ себя на службу Отца Небеснаго. День или два спустя послѣ похоронъ, когда на его обсужденіе представленъ былъ проектъ памятника на могилѣ Ангеррана, онъ сказалъ: "Да будетъ услышана моя молитва, и пусть моя жизнь будетъ памятникомъ болѣе пріятнымъ его кроткому духу нежели монументы изъ бронзы и мрамора. Да поможетъ мнѣ Провидѣніе и да укрѣпитъ меня въ моемъ желаніи дѣлать тѣ добрыя дѣла которыя онъ самъ бы дѣлалъ еслибъ ему суждено было долѣе, оставаться на землѣ. И если меня будетъ искушать усталость, пусть моя совѣсть шепнетъ мнѣ: "не нарушай завѣта оставленнаго тебѣ братомъ пока не соединишься съ нимъ на вѣки".

-- Простите меня, простите! прошептала Madame Рамо смиренно, между тѣмъ какъ Веноста залилась слезами.

Аббатъ хотя былъ искренній и ревностный священникъ, былъ въ то же время веселый свѣтскій человѣкъ. Желая избавить Madame Рамо отъ тяжелыхъ угрызеній вызванныхъ его словами онъ перемѣнилъ разговоръ.

-- Я долженъ однакоже остерегаться, сказалъ онъ со своимъ пріятнымъ смѣхомъ,-- въ выборѣ общества въ которомъ вмѣшиваюсь въ семейные вопросы; въ особенности же при защитѣ моего бѣднаго Рауля отъ возводимыхъ на него обвиненій. Сегодня одинъ добрый другъ прислалъ мнѣ ужасный органъ коммунистической филолофіи, въ которомъ очень грубо отзываются о насъ, смиренныхъ священникахъ, въ особенности же я указанъ по имени, какъ постоянно назойливо вмѣшивающійся во всѣ частныя семейныя дѣла. Меня обвиняютъ что я возбуждаю женщинъ противъ храбрыхъ мущинъ, друзей народа, и съ угрозами предостерегаютъ прекратить такія низкія дѣйствія.

Съ сухимъ юморомъ, который представлялъ въ смѣшномъ видѣ то что иначе вызвало бы отвращеніе и негодованіе слушателей, аббатъ прочелъ вслухъ статью исполненную того рода претензій на краснорѣчіе который былъ тогда въ ходу между красными журналами. Въ этой статьѣ, не только аббатъ предавался публичному поруганію, но и Рауль де-Вандемаръ, хотя не названный по имени, былъ ясно обозначенъ какъ ученикъ аббата и типъ свѣтскаго іезуита.

Одна Веноста не присоединилась ко всеобщему смѣху, который плоскій слогъ этихъ діатрибовъ вызвалъ въ обоихъ Рамо. Ея простоту итальянскому уму эти рѣчи, къ которымъ аббатъ относился шутя, внушали ужасъ.

-- А, сказалъ Рамо,-- я угадываю автора -- это поджигатель Феликсъ Піа.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ аббатъ; -- подъ статьей стоитъ имя болѣе ученаго атеиста -- Дидеро le jeune.

Въ это время дверь отворилась и вошелъ Рауль провожавшій Исавру. Лицо молодаго Вандемара измѣнилось послѣ смерти его брата. Линіи около рта сдѣлались глубже; щеки утратили свои округлыя очертанія и нѣсколько ввалились. Но выражеше лица было также ясно, можетъ-быть въ немъ было даже менѣе задумчивой грусти. Вся фигура его напоминала человѣка который страдалъ, но нашелъ поддержку въ своемъ страданіи; въ ней было болѣе мягкости и болѣе высоты.

И какъ будто бы въ окружавшей его атмосферѣ было что-то уподоблявшее его душѣ души другихъ: съ тѣхъ поръ какъ Исавра познакомилась съ нимъ, въ ея красивомъ лицѣ появилось то же выраженіе какое преобладало въ его лицѣ, выраженіе ея также сдѣлалось мягче и также возвышеннѣе.

Между этими двумя молодыми сердобольными завязалась такого рода дружба которая не часто встрѣчается. Въ ней не было того оттѣнка чувства который могъ бы разгорѣться въ страсть земной любви. Еслибы сердце Исавры было свободно, она и тогда сочла бы любовь къ Раулю де-Вандемару за профанацію. Онъ никогда не былъ болѣе духовенъ какъ въ то время когда былъ особенно нѣжезъ. Нѣжность Рауля къ ней была тѣмъ святымъ чувствомъ которое стремится возвысить аколита. Однажды, не задолго до смерти Ангеррана, онъ съ трогательною искренностью говорилъ Исаврѣ о своемъ расположеніи къ монастырской жизни.

-- Свѣтскія призванія, которыя открываютъ для другихъ почетную, и полезную карьеру, не имѣютъ для меня привлекательности. Я не ищу ни богатства, ни власти, ни почестей, ни славы. Суровость монастырской жизни не страшитъ меня; напротивъ, имѣетъ свою прелесть, потому что съ нею соединяется отрѣшеніе отъ земли и помышленія о небѣ. Въ молодые годы я могъ, подобно другимъ, лелеять мечты о земной любви и счастіи семейной жизни, пока не почувствовалъ благоговѣнія къ той которой обязанъ всѣмъ что можетъ быть во мнѣ добраго. Когда я впервые занялъ свое мѣсто въ обществѣ молодыхъ людей которые изгоняютъ изъ своей жизни всякую мысль о другомъ мірѣ, я подпалъ подъ вліяніе женщины научившей меня видѣть прекрасное въ святости. Она мало-по-малу привлекала меня къ участію въ своихъ дѣлахъ благотворительности и отъ нея научился я любить Бога настолько чтобы былъ снисходительнымъ къ его созданіямъ. Не знаю могла ли бы привязанность какую я почувствовалъ къ ней зародиться въ человѣкѣ который съ дѣтства не составилъ себѣ романтическаго представленія, можетъ-быть не оправдываемаго исторіей, объ идеалахъ рыцарства. Мое чувство къ ней въ началѣ было чистымъ и поэтическимъ чувствомъ какое могъ молодой рыцарь позволить себѣ, sans reproche, питать къ прекрасной королевѣ или ch â telaine, которой цвѣта онъ носилъ на турнирахъ, незапятнанную репутацію которой онъ сталъ бы защищать не щадя жизни. Но вскорѣ даже это чувство, какъ ни было оно чисто, стадо очищаться отъ всякаго слѣда земной любви, по мѣрѣ того какъ восхищеніе переходило въ почитаніе. Она часто убѣждала меня жениться, но для меня нѣтъ невѣсты на землѣ. Я только жду пока женится Ангерранъ, и тогда промѣняю свѣтъ на монастырь.

Но послѣ смерти Ангеррана Рауль отказался отъ всякой мысли о монастырѣ. Въ этотъ вечеръ, когда онъ провожалъ домой Исавру и другихъ дамъ бывшихъ въ госпиталѣ, онъ сказалъ въ отвѣтъ на вопросъ о его матери:

-- Она спокойна и не ропщетъ. Я обѣщалъ ей пока она жива не лишать ее и другаго сына и оставилъ всякія мечты о монастырѣ.

Рауль оставался у Исавры всего нѣсколько минутъ. Аббатъ пошелъ провожать его по дорогѣ домой.

-- У меня есть до васъ просьба, сказалъ аббатъ;-- вы безъ сомнѣнія знаете вашего дальняго родственника виконта де-Молеона?

-- Да. Не такъ близко какъ бы слѣдовало: Ангерранъ любилъ его.

-- Но во всякомъ случаѣ настолько чтобы зайти къ нему и передать порученіе которое дано мнѣ, но которое удобнѣе исполнить вамъ какъ родственнику. Я для него чужой и не знаю не сочтетъ ли такой человѣкъ сообщеніе переданное чрезъ священника за навязчивое вмѣшательство въ чужія дѣла. Дѣло однакожь очень просто. Въ монастырѣ *** есть бѣдная монахиня которая, боюсь, умираетъ. Она имѣетъ сильное желаніе увидаться съ Monsieur де-Молеономъ. По ея словамъ онъ приходится ей дядей и есть единственный ея родственникъ находящійся въ живыхъ. Монастырскіе уставы не такъ строги чтобы воспретить свиданіе при подобныхъ обстоятельствахъ. Я долженъ прибавить что не знаю ея прежней исторіи. Я не духовникъ этого монастыря. Ихъ духовникъ былъ опасно раненъ нѣсколько дней тому назадъ при посѣщеніи перевязочнаго пункта на укрѣпленіяхъ. Какъ только докторъ позволилъ ему видѣть постороннихъ, онъ послалъ за мной и просилъ меня сходить къ монахинѣ о которой я говорю, сестрѣ Урсулѣ. Кажется онъ сообщилъ ей что де-Молеонъ въ Парижѣ и обѣщалъ узнать его адресъ. Рана его помѣшала ему исполнить это и онъ поручилъ мнѣ достать это свѣдѣніе. Я хорошо знакомъ съ начальницей монастыря и льщу себя что пользуюсь ея расположеніемъ. Потому я безъ труда получилъ позволеніе видѣть бѣдную монахиню. Она умоляла меня, для спокойствія ея души, не теряя времени узнать адресъ Monsieur де-Молеона и просить его посѣтить ее. Въ случаѣ его сомнѣній я могу назвать ему имя подъ которымъ онъ зналъ ее въ свѣтѣ -- ее звали Луиза Дюваль. Я. разумѣется поспѣшилъ исполнить ея просьбу. Мѣстожительство человѣка который такъ отличился во время этой несчастной осады найти было не трудно, я отправился тотчасъ же къ Monsieur де-Молеону, но не засталъ его дома и мнѣ сказали что онъ можетъ-быть проведетъ всю ночь на укрѣпленіяхъ.

-- Я пойду къ нему завтра рано утромъ, сказалъ Рауль,-- и передамъ ваше порученіе.

ГЛАВА IV.

На слѣдующее утро де-Молеонъ былъ нѣсколько удивленъ посѣщеніемъ Рауля. Онъ не особенно любилъ этого родственника, котораго вѣжливая сдержанность, въ противоположность сердечной искренности бѣднаго Ангеррана, оскорбляла его самолюбіе; онъ не могъ также понять религіозныхъ мнѣній которыя препятствовали Раулю вступить въ ряды войска, хотя заботясь о спасеніи жизни другихъ онъ такъ безстрашно подвергалъ опасности собственную жизнь.

-- Простите меня, сказалъ Рауль съ своею мягкою грустною улыбкой,-- что безпокою васъ въ такое раннее время. Но ваша служба на укрѣпленіяхъ и моя въ госпиталѣ начинаются рано, и я обѣщалъ аббату Вертпре передать вамъ порученіе которое вы можетъ-быть сочтете спѣшнымъ.

Онъ повторилъ что слышалъ отъ аббата вечеромъ о болѣзни и желаніи монахини.

-- Луиза Дюваль! воскликнулъ виконтъ: -- Наконецъ-то она нашлась, и въ монастырѣ! Теперь я понимаю почему она не видѣлась со мной послѣ моего возвращенія въ Парижъ. Подобныя извѣстія не проникаютъ въ монастыри. Я много обязанъ вамъ, Monsieur де-Вандемаръ, за безпокойство которое вы такъ любезно приняли на себя. Эта бѣдная монахиня моя родственница, и я тотчасъ же поспѣшу исполнить ея просьбу. Но этотъ монастырь ***, къ стыду моему я долженъ сознаться что не знаю гдѣ онъ находится. Я думаю не близко?

-- Позвольте мнѣ быть вашимъ проводникомъ, сказалъ Рауль; -- я былъ бы счастливъ ближе познакомиться съ человѣкомъ котораго такъ уважалъ мой покойный братъ.

Викторъ былъ тронутъ этими примирительными словами, и черезъ нѣсколько минутъ они были на пути къ монастырю, находившемуся по другую сторону Сены.

Викторъ началъ разговоръ горячими сердечными похвалами характеру покойнаго Ангеррана.

-- Никогда, сказалъ онъ,-- не видалъ я натуры болѣе одаренной самыми привлекательными чертами молодости; кротость и умъ возвышали его прекрасныя качества и заставляли забывать тѣ немногія ошибки и слабости которыхъ молодой человѣкъ въ такомъ положеніи, среди столькихъ искушеній, не можетъ совершенно избѣгнуть; не горюйте о его потерѣ. Мужественная смерть достойно увѣнчала эту прекрасную жизнь.

Рауль не отвѣчалъ, только съ благодарностью пожалъ руку лежавшую въ его рукѣ. Спутники продолжали идти молча. Викторъ задумался о предстоящемъ посѣщеніи племянницы которая такъ давно и таинственно исчезла и теперь такъ неожиданно была отыскана. Луиза внушала ему интересъ своею красотой и силой характера, но никогда онъ не чувствовалъ къ ней горячей привязанности. Онъ находилъ утѣшеніе въ томъ что жизнь ея оканчивалась въ святынѣ монастыря. Онъ никогда не могъ отдѣлаться отъ опасенія внушеннаго ему Лувье что она своей жизнью навлечетъ нареканія и безчестіе на то имя которое ему стоило столько труда и борьбы очистить отъ несправедливыхъ обвиненій.

Рауль разстался съ де-Молеономъ у воротъ монастыря и направился къ госпиталямъ которые онъ посѣщалъ и бѣднымъ которымъ приносилъ утѣшеніе.

Викторъ былъ молча проведенъ въ монастырскій parloir, и послѣ нѣсколькихъ минутъ ожиданія дверь отворилась и вошла начальница. Когда она приближалась къ нему величавою походкой, съ торжественнымъ выраженіемъ въ лицѣ, онъ отступилъ съ едва сдержаннымъ восклицаніемъ въ которомъ выразилось изумленіе и ужасъ. Возможно ли? Ужели эта женщина съ важнымъ, безстрастнымъ видомъ та нѣкогда пылкая дѣвушка письма которой онъ хранилъ въ годы своихъ испытаній и сжегъ только ночью наканунѣ самаго опаснаго сраженія въ которомъ онъ участвовалъ? Единственная женщина которую онъ въ своихъ юношескихъ мечтахъ считалъ своею будущею женой? Да, это была она. Сомнѣнія исчезли когда онъ услыхалъ ея голосъ; хотя какъ непохоже было теперешнее его выраженіе на тихую, кроткую музыку которая звучала въ этомъ голосѣ въ былые годы!

-- Monsieur де-Молеонъ, сказала настоятельница спокойно,-- мнѣ больно огорчить васъ печальнымъ извѣстіемъ. Вчера вечеромъ, когда аббатъ обѣщалъ передать вамъ просьбу сестры Урсулы, она хотя и была при смерти -- иначе я не могла бы нарушить правила монастыря и допустить ваше посѣщеніе -- но не было еще немедленной опасности; полагали что страданія ея продолжатся еще нѣсколько дней. Я видѣла ее поздно вечеромъ предъ уходомъ въ мою келью, и казалось что она была даже крѣпче нежели всю послѣднюю недѣлю. Одна изъ сестеръ осталась дежурить на ночь въ ея кельѣ. Подъ утро, казалось, она забылась спокойнымъ сномъ и во время этого сна отошла.

При этихъ словахъ настоятельница перекрестилась и набожно прошептала нѣсколько словъ латинской молитвы.

-- Умерла! бѣдная моя племянница! сказалъ Викторъ тронутый. Слушая грустное извѣстіе такъ спокойно переданное ему настоятельницей, онъ оправился отъ смущенія которое почувствовалъ при первомъ взглядѣ на нее.-- Такъ я не могу даже узнать зачѣмъ она желала видѣть меня или что хотѣла завѣщать мнѣ?

-- Это печальное утѣшеніе я рѣшилась передать вамъ, Monsieur le vicomte, послѣ долгихъ колебаній, и получивъ одобреніе аббата Вертпре, котораго я сегодня утромъ просила разсѣять мои сомнѣнія не будетъ ли это противорѣчить моему долгу. Когда сестра Урсула узнала о вашемъ возвращеніи въ Парижъ, я дала ей позволеніе написать вамъ письмо, которое она должна была показать мнѣ. Она чувствовала что при своей слабости не будетъ въ состояніи передать вамъ на словахъ съ достаточною подробностью многое что имѣла на душѣ; и такъ какъ она могла видѣться съ вами только въ присутствіи одной изъ сестеръ, то ей казалось что она можетъ быть болѣе откровенной на письмѣ. Она желала чтобы, когда вы придете, я могла передать вамъ это письмо и вы имѣли бы время прочесть его прежде личнаго свиданія съ нею; тогда нѣсколькихъ словъ выражающихъ ваше обѣщаніе исполнить ея желаніе, извѣстное вамъ напередъ, было бы достаточно при свиданіи, которое не могло быть продолжительно въ ея трудномъ положеніи. Понимаете ли вы меня?

-- Совершенно, Madame,-- но письмо?

-- Она дописала его вчера вечеромъ; и когда я ночью уходила отъ нея она передала его мнѣ для просмотра. Мнѣ грустно сознаться, Monsieur le vicomte, что многое въ тонѣ этого письма вызвало мое сожалѣніе и неодобреніе. Я имѣла намѣреніе указать на это нашей сестрѣ сегодня утромъ и сказать что эти мѣста должны быть измѣнены прежде чѣмъ я могу передать письмо въ ваша руки. Но внезапная смерть ея лишила меня возможности исполнить это. Сама я не могла, разумѣется, ни измѣнить, ни выпустить въ немъ ни одной строки, ни одного слова. Мнѣ оставалось только или вовсе уничтожить письмо или отдать его вамъ такъ какъ есть. Аббатъ полагаетъ что долгъ мой не противорѣчитъ здѣсь моему чувству; и теперь я могу передать это письмо вамъ.

Де-Молеонъ принялъ незапечатанный пакетъ изъ бѣлыхъ, тонкихъ рукъ настоятельницы; и наклонясь чтобы взять его онъ поднялъ на нее глаза краснорѣчивые въ своемъ грустномъ, смиренномъ паѳосѣ, въ которыхъ сердце любившей женщины не могло не видѣть напоминанія о прошломъ, котораго не смѣли высказать уста.

Слабый, едва замѣтный румянецъ проступилъ на мраморныхъ щекахъ монахини. Съ изящною деликатностью чувства, въ которомъ видно было что и въ монахинѣ не умерла женщина, она отвѣчала на это безмолвное обращеніе.

-- Monsieur Викторъ де-Молеонъ, прежде сегодняшней встрѣчи мы разстались съ вами навсегда. Позвольте бѣдной religieuse сказать съ какою радостью я узнала отъ аббата Вертпре что вамъ удалось очистить отъ клеветы вашу честь, въ которой никто знавшій васъ не могъ никогда сомнѣваться.

-- А, вы слышали объ этомъ -- наконецъ-то, наконецъ!

-- Повторяю, въ вашей чести я никогда не сомнѣвалась.-- Настоятельница спѣшила договорить.-- Еще большею радостью было для меня узнать изъ того же достойнаго источника что вы были храбрѣйшимъ въ числѣ защитниковъ вашей страны и не омрачили себя сообществомъ съ тѣми которые являются противниками божества. Продолжайте также, продолжайте, Викторъ де-Молеонъ.

Она пошла къ двери; и тамъ обернувшись снова къ нему со взглядомъ въ которомъ совершенно исчезъ мраморъ, проговорила слова въ которыхъ еще болѣе видна была монахиня, но въ то же время еще болѣе женщина, чѣмъ въ сказанныхъ прежде:

-- Я никогда не забываю просить въ своихъ молитвахъ чтобы вы до конца оставались вѣрны Богу.

Она сказала и исчезла.

Въ какомъ-то смутномъ, дремотномъ восхищеніи Викторъ де-Молеонъ стоялъ въ стѣнахъ монастыря. Машинально,-- какъ всякій человѣкъ, отъ перваго министра до бѣднаго клоуна въ провинціальномъ балаганѣ, когда предъ нимъ возстаетъ рутина жизни, когда онъ обязанъ являться на своемъ посту и толковать о налогѣ на пиво или прыгать чрезъ обручъ на лошади, хотя бы сердце его обливалось кровью вслѣдствіе тайныхъ домашнихъ огорченій,-- машинально де-Молеонъ пошелъ своимъ путемъ на укрѣпленія, гдѣ онъ ежедневно училъ своихъ рекрутъ. Извѣстный своею суровостью къ нарушителямъ порядка, горячностью своихъ похвалъ тѣмъ которые радовали его солдатское сердце, онъ, повидимому, ни мало не измѣнился въ это утро, развѣ только былъ нѣсколько снисходительнѣе къ первымъ, нѣсколько холоднѣе къ послѣднимъ. Когда это привычное дѣло окончилось, онъ тихо пошелъ къ болѣе пустынному, можетъ-быть потому что оно было самымъ опаснымъ, мѣсту укрѣпленій и тамъ сѣлъ одиноко на замерзшую траву. Вокругъ него раздавался громъ орудій. Онъ слушалъ безсознательно. Время отъ времени ядро свистало и падало почти у самыхъ его ногъ; -- онъ смотрѣлъ разсѣяннымъ взоромъ. Душа его ушла въ прошедшее; и раздумывая надо всѣмъ что въ немъ было похоронено, онъ почувствовалъ глубокое убѣжденіе въ тщетѣ всѣхъ земныхъ человѣческихъ цѣлей, изъ-за которыхъ мы бьемся и страдаемъ, болѣе глубокое чѣмъ то которое происходило изъ его свѣтскаго цинизма и его свѣтскаго честолюбія. Видъ этого лица, съ которымъ было связано единственное чистое увлеченіе его безпорядочной молодости, поразилъ его среди новыхъ надеждъ на новую карьеру, какъ поразилъ нѣкогда дворянина ставшаго въ послѣдствіи суровымъ преобразователемъ ордена Трапистовъ вырытый узъ могилы скелетъ женщины, которую онъ такъ любилъ и о смерти которой такъ сокрушался. Раздумывая такимъ образомъ онъ забылъ о письмѣ бѣдной Луизы Дюваль. Она, чье существованіе такъ тревожило, измѣняло и частью омрачало жизнь другихъ,-- она, едва умерла, какъ уже была забыта ближайшимъ своимъ родственникомъ. Правда, развѣ она сама не забыла всѣ свои обязанности въ отношеніи къ тѣмъ кто былъ гораздо ближе ей чѣмъ дядя племянницѣ?

Короткій, суровый, безсолнечный день приблизился къ концу прежде чѣмъ де-Молеонъ быстро, нетерпѣливо очнулся отъ своихъ мечтаній, и принялся за письмо умершей монахини.

Оно начиналось выраженіемъ радости что она еще разъ увидитъ его предъ смертью и благодарности за прежнюю его доброту. Пропускаю большую часть того что касалось разказа о событіяхъ уже извѣстныхъ читателю. Она указывала, какъ на главную причину своего отказа Лувье, на то что черезъ нѣсколько времени она должна была стать матерью -- фактъ въ то время скрытый отъ Виктора де-Молеона, изъ опасенія что онъ будетъ настаивать не на расторженіи ея неправильнаго брака, а на формальномъ его закрѣпленіи. Она вкратцѣ разказала о своей дружбѣ съ Mada те Мариньи, о перемѣнѣ именъ и документовъ, о томъ какъ ребенокъ ея, родившійся въ окрестностяхъ Ахена, былъ оставленъ на попеченіи кормилицы, о путешествіи въ Мюнхенъ чтобъ убѣдиться въ смерти лоуквой Луизы Дюваль. Потомъ говорилось о полученіи удостовѣренія о смерти чрезъ ея податливаго родственника, покойнаго маркиза де-Рошбріана, о послѣдовавшемъ затѣмъ пребываніи ея въ семействѣ фонъ-Рюдесгеймовъ -- все это достаточно только напомнить здѣсь вкратцѣ. Затѣмъ письмо продолжалось такъ:

"Принятая такимъ образомъ въ этомъ семействѣ, гдѣ я была гувернанткой только по имени, на самомъ же дѣлѣ другомъ, я встрѣтила синьйора Лудовико Чигонья, Италіянца благородной фамиліи. Это былъ единственный человѣкъ который заинтересовалъ меня. Я полюбила его страстно. Я не могла разказать ему мою настоящую исторію, не могла сказать что у меня былъ ребенокъ; эти свѣдѣнія побудили бы его тотчасъ же удалиться отъ меня. У него была дочь отъ прежняго брака, еще ребенокъ, которая воспитывалась во Франціи. Онъ хотѣлъ взять ее къ себѣ, хотѣлъ чтобы вторая жена замѣняла ей мать. Что было мнѣ дѣлать съ моимъ ребенкомъ оставленнымъ въ окрестностяхъ Ахена? Во время этихъ сомнѣній и колебаній я прочла въ газетахъ объявленіе что одна французская дама, жившая тогда близь Кобленца, желала взять къ себѣ дѣвочку не старше шести лѣтъ, которая должна быть отдана въ полное ея распоряженіе родителями и о которой она будетъ заботиться какъ о своей дочери. Я тотчасъ же рѣшилась отправиться въ Кобленцъ. Увидѣла эту даму. Она повидимому была богата, еще молода, во неизлѣчимо больна, и проводила большую часть дня лежа на диванѣ. Она откровенно разказала мнѣ свою исторію. Она была прежде танцовщицей на сценѣ, вышла замужъ за почтеннаго человѣка, осталась вдовою, и вскорѣ сдѣлалась жертвою болѣзни которая вѣроятно заставитъ ее всю жизнь провести не выходя изъ комнаты. Страдая такимъ образомъ, и не имѣя ни родства, никакихъ интересовъ или цѣлей о жизни, она рѣшилась взять къ себѣ ребенка котораго бы могла воспитать какъ дочь. Главнымъ условіемъ при этомъ было то чтобы родители никогда уже не могли взять назадъ ребенка. Моя наружность и обращеніе ей понравились: ей не хотѣлось чтобы пріемная дочь ея была крестьянка. Она не разспрашивала меня ни о какихъ подробностяхъ, откровенно сознаваясь что не желаетъ знать ничего что, дойдя по ея неосторожности до ребенка, побудило бы его въ послѣдствіи отыскивать своихъ родителей. Словомъ, я уѣхала изъ Кобленца съ тѣмъ чтобы привезти дѣвочку, и если она понравится Madame Сюрвиль, то соглашеніе должно послѣдовать.

"Я вернулась въ Ахенъ. Увидѣла ребенка. Увы! я была недостойная мать; одинъ видъ дитяти живо напомнилъ мнѣ мое собственное опасное положеніе. Но ребенокъ былъ прекрасенъ! похожъ на меня, но гораздо красивѣе, потому что это была чистая, невинная красота. Ее научили звать меня Maman. Не поколебалась ли я услыхавъ это имя? Нѣтъ; оно терзало мой слухъ какъ слова упрека и стыда. Представьте мое огорченіе, когда идя съ ребенкомъ на станцію желѣзной дороги я встрѣтила человѣка который долженъ былъ почитать меня умершею. Вскорѣ я увидѣла что его огорченіе было также сильно какъ мое и что мнѣ нечего бояться что онъ пожелаетъ предъявить свои права на меня. На минуту я готова была уступить ему его ребенка. Но когда онъ содрогнулся при одномъ намекѣ объ этомъ, гордость моя была оскорблена, совѣсть моя облегчилась. Во всякомъ случаѣ было неосторожно относительно моей безопасности въ будущемъ оставить ему предлогъ требовать меня къ себѣ. Я поспѣшно оставила его. Больше я никогда не видала его и не слышала о немъ. Я привезла ребенка въ Кобленцъ. Madame Сюрвиль была очарована красотою и разговоромъ дѣвочки, очарована еще больше когда я остановила бѣдное дитя назвавшее меня Maman и сказала: "вотъ твоя настоящая мать". Избавившись отъ хлопотъ я вернулась въ доброе германское семейство и скоро стала женою Лудовико Чигонья.

"Вскорѣ началось мое наказаніе. Онъ былъ легкомысленъ и измѣнчивъ, натура вѣчно ищущая удовольствія. Я скоро наскучала ему. Самая любовь моя дѣлала меня непріятною для него. Я сдѣлалась раздражительна, ревнива, требовательна. Его дочь, которая теперь жила съ нами, была новымъ поводомъ къ несогласіямъ. Я знала что онъ любитъ ее больше нежели меня. Я сдѣлалась злою мачихой; страстные упреки Лудовико возбуждали мою ярость. Но отъ этого брака родился у меня сынъ. Мой милый Луиджи! Какъ мое сердце привязалось къ нему! Нянчаясь съ нимъ я забывала неудовольствія мои противъ его отца. Потомъ бѣдный Чигонья заболѣлъ и умеръ. Я искренно оплакивала его; но у меня остался мой мальчикъ. Я впала въ бѣдность, въ крайнюю бѣдность. Единственными средствами Чигонья было жалованье которое онъ получалъ на австрійской службѣ; оно прекратилось вмѣстѣ съ австрійскимъ владычествомъ въ Италіи; въ видѣ вознагражденія ему былъ назначенъ небольшой пенсіонъ, который кончился съ его смертью.

"Въ это время, одинъ Англичанинъ, съ которымъ Лудовико познакомился въ Венеціи, и который часто бывалъ у насъ въ Веронѣ, предложилъ мнѣ свою руку. Онъ чрезвычайно привязался къ Исаврѣ, дочери Чигонья отъ перваго брака. И я думаю что онъ рѣшился сдѣлать мнѣ предложеніе какъ изъ состраданія ко мнѣ такъ и вслѣдствіе своей привязанности къ ней. Я вышла за него ради моего сына Луиджи. Онъ былъ добрый человѣкъ, и будучи ученымъ, имѣлъ склонность къ уединенію, въ чемъ не встрѣчалъ во мнѣ симпатіи. Общество его наводило на меня скуку, но я переносила ее ради Луиджи. Богъ видѣлъ что мое сердце какъ и всегда удалено отъ Него и лишилъ меня всего что я имѣла на землѣ, лишилъ меня сына. Въ минуту отчаянія я обратилась за утѣшеніемъ къ нашей святой церкви. Въ священникѣ, моемъ духовникѣ, я нашла друга. Я была поражена понявъ изъ его словъ какъ я преступна. Доводя церковныя ученія до крайности, онъ не допускалъ чтобы мой первый бракъ, хотя недѣйствительный по закону, не былъ дѣйствителенъ предъ лицомъ Неба. Не была ли смерть моего любимаго ребенка заслуженнымъ наказаніемъ за грѣхъ мой противъ другаго ребенка, котораго я покинула?

"Эти мысли преслѣдовали меня день и ночь. Съ совѣта и одобренія добраго священника я рѣшилась оставить домъ мистера Селби и посвятить себя отысканію моей покинутой Жюли.

"У меня было тяжелое объясненіе съ мистеромъ Селби. Я объявила ему о моемъ намѣреніи разойтись съ нимъ. Причиною я выставила мое отвращеніе жить съ еретикомъ, врагомъ святой нашей церкви. Когда мистеръ Селби увидѣлъ что не можетъ поколебать мое рѣшеніе, онъ покорился ему съ терпѣніемъ и великодушіемъ которыя всегда обнаруживалъ. При вступленіи моемъ въ бракъ, онъ закрѣпилъ за мной пять тысячъ фунтовъ, которые въ случаѣ его смерти должны были перейти въ полную мою собственность. Онъ предложилъ теперь выдавать мнѣ проценты съ этой суммы пока будетъ живъ; оставилъ на своемъ попеченіи мою падчерицу Исавру и завѣщалъ ей все остальное свое состояніе, кромѣ земельной собственности въ Англіи, которая должна была перейти къ его родственникамъ.

"Такъ мы растались, безъ всякой злобы -- оба проливая слезы. Я отправилась въ Кобленцъ. Madame Сюрвиль давно оставила этотъ городъ, посвятивъ нѣсколько лѣтъ по поѣздки къ разнымъ минеральнымъ водамъ, тщетно ища исцѣленія. Не безъ труда разыскала я послѣднее ея мѣстопребываніе по близости Парижа, но ея уже не было -- смерть ея была ускорена потерею всего состоянія, которое ее убѣдили помѣстить въ одну мошенническую компанію, разорившую многихъ. Жюли, бывшая при ней во время ея смерти, вскорѣ послѣ того исчезла, никто не могъ сказать мнѣ куда именно; но по нѣкоторымъ намекамъ я поняла что бѣдное дитя, оставленное въ такомъ безпомощномъ положеніи, было увлечено на путь порока.

"Можетъ-статься что продолжая поиски я могла бы найти ее. Вы скажете что предпринять такіе розыски были моимъ долгомъ. Безъ сомнѣнія. Теперь я съ сокрушеніемъ вижу что это такъ. Но не такъ думала я въ то время. Италіяаскій священникъ далъ мнѣ нѣсколько рекомендательныхъ писемъ къ французскимъ дамамъ съ которыми онъ познакомился во время ихъ пребыванія во Флоренціи. Дамы эта были очень благочестивы и чрезвычайно строги къ той внѣшней обстановкѣ въ которой благочестіе выказывается предъ глазами свѣта. Онѣ приняли меня не только любезно, но съ явнымъ уваженіемъ. Онѣ готовы были видѣть подвигъ самотверженія въ томъ что я покинула Селби. Преувеличивая простую причину этого поступка приведенную священникомъ въ его письмѣ, онѣ представляли что я рѣшилась покинуть роскошный домъ мужа идолопоклонника, не желая жить съ врагомъ моей религіи. Эта новая лесть отуманила меня. Я страшилась мысли спуститься съ пьедестала на который была такимъ образомъ возведена. Что еслибъ я узнала мою дочь въ такой женщинѣ прикосновенія къ платью которой эти благочестивыя дамы также страшились какъ прикосновенія къ рубищу прокаженнаго! Нѣтъ, я не могла бы признать ее, не могла бы дать ей убѣжища подъ моею кровлей. Еслибъ открылось что я состою въ какихъ бы то ни было сношеніяхъ съ такою отверженною, никакія объясненія, никакія извиненія, какъ бы далеки ни были они отъ истины, не были бы приняты этими строгими судьями человѣческихъ ошибокъ. Истина же была бы еще хуже. Я постаралась успокоить свою совѣсть. Ища примѣровъ въ томъ кругу гдѣ я заняла такое почетное мѣсто, я не находила ни одного случая чтобы дѣвушка уклонившаяся съ пути добродѣтели не была отвергнута ближайшими своими родственниками. Я вспомнила о своей матери; не отказался ли отецъ видѣть ее, признавать ея ребенка, только потому что считалъ бракъ ея за m é salliance, оскорблявшій фамильную гордость? Такая гордость, увы! была у меня въ крови -- единственное мое фамильное наслѣдство.

"Такъ продолжалось до тѣхъ поръ пока я почувствовала серіозные признаки болѣзни, заставлявшей опасаться за мою жизнь. Тогда совѣсть во мнѣ проснулась и стала мучить меня. Я рѣшила вступить въ монастырь. Опять это была гордость и тщеславіе! Рѣшеніе мое было восхваляемо тѣми чьи мнѣнія надмѣвали мой умъ и мое поведеніе. Прежде удаленія въ монастырь, гдѣ я пишу это письмо, я сдѣлала формальное распоряженіе относительно капитала который за смертію мистера Селби перешелъ въ полную мою собственность. Тысячи фунтовъ было достаточно для вклада въ монастырь; остальныя четыре тысячи отданы на храненіе извѣстному нотаріусу Monsieur N -- Rue -- --. Отъ него вы узнаете что сумма эта, съ наросшими процентами, завѣщана вамъ, какъ дань благодарности за помощь оказанную мнѣ въ то время когда вы сами нуждались, и за доброту съ какою вы признавали наше родство и сострадали моимъ несчастіямъ.

"Но постарайтесь разузнать -- для мущины это легче чѣмъ для женщины -- что сталось съ бѣдною Жюли, и удѣлите сколько найдете нужнымъ и справедливымъ изъ завѣщанной суммы чтобъ обезпечить ее отъ нужды и искушенія. Я увѣрена что вы пощадите при этомъ мое имя: я не желала бы чтобы безчестіе его бросило тѣнь и на васъ.

"Я начала писать это длинное письмо съ того дня какъ узнала что вы въ Парижѣ. Оно истощило слабые остатки моихъ силъ. Письмо будетъ передано вамъ прежде свиданія котораго я такъ страшусь и такъ пламенно желаю. Вы не будете упрекать меня во время этого свиданія, любезный дядюшка, вы только пожалѣете и постараетесь утѣшить меня; не правда ли?

"Еслибъ я считала себя достойною молиться за другихъ, я прибавила бы: да сохранятъ васъ всѣ святые подъ своимъ покровомъ, и приведутъ васъ къ вѣрѣ во святую церковь, которая имѣетъ власть отпускать грѣхи тѣмъ кто раскаивается какъ я теперь."

Письмо выпало изъ рукъ Виктора. Онъ поднялъ его, машинально расправилъ, съ разсѣяннымъ, сострадательнымъ изумленіемъ. Права была настоятельница затрудняясь передать въ чужія руки исповѣдь въ которой раскрывалась душа такъ мало проникнутая истинною религіозною вѣрою. Очевидно что только долгъ избавить отъ нужды и грѣха покинутую дочь писавшей могъ пересилить всѣ другія соображенія въ умѣ женщины и священника съ которымъ она совѣтовалась.

Что за странное извращеніе понятій во всемъ письмѣ! какое почти безсознательное смѣшеніе праваго и неправаго долгъ о которомъ она упоминаетъ такъ настоятеленъ и она относится къ нему съ такимъ пренебреженіемъ; даже религіозное чувство возбужденное совѣстью такъ далеко отъ нравственныхъ побужденій! опасеніе прослыть менѣе благочестивою между чужими людьми сильнѣе нежели нравственная обязанность найти и взять къ себѣ дочь, въ ошибкахъ которой, если она впала въ ошибки, мать, такъ эгоистически покинувшая ее, одна была отвѣтственна! даже предъ концомъ, при приближеніи смерти, эта забота объ имени, для безупречности котораго она никогда ничѣмъ не жертвовала; и это заключительное увѣщаніе, эта увѣренность въ своемъ раскаянія, въ которой столько самодовольства!

Еще болѣе изумился бы Викторъ де-Молеонъ еслибы зналъ о сходныхъ чертахъ въ характерѣ и объ одинаковости завѣщаній Луизы Дюваль и ея мужа отъ котораго она скрывалась. По одному изъ тѣхъ странныхъ совпаденій которыя, если о настоящемъ трудѣ будутъ судить по обыкновеннымъ правиламъ, предъ обыкновенными читателями романовъ, критикъ можетъ не безъ основанія отнести къ недостатку изобрѣтательности автора, средства къ жизни для этого ребенка, покинутаго родителями при жизни, довѣрены были чести и скромности душеприкащиковъ, съ порученіемъ со стороны удалившейся отъ міра Луизы и "безупречнаго Кинга" уважать ихъ свѣтскую репутацію. Родители этого ребенка, такъ несхожіе по общественному положенію, религіознымъ убѣжденіямъ, наклонностямъ, сошлись въ той сторонѣ личнаго характера которая прикасается къ неопредѣленному кругу людскаго мнѣнія. Для Ричарда Кинга здѣсь было довольно важное оправданіе, такъ какъ онъ желалъ сохраненія тайны не ради себя, но ради памяти той которую свѣтъ зналъ какъ его уважаемую жену. Поведеніе Луизы не имѣло такого оправданія; предъ смертью она осталась тѣмъ же чѣмъ была всю жизнь, себялюбивою эгоисткой. Но каковы бы ни были побужденія родителей, какая судьба постигла покинутаго ребенка? Какая кара общественнаго мнѣнія, избѣгнутая родителя, падетъ на невинное дитя, которому должно быть тайно передано все ихъ земное достояніе? Будетъ ли все золото Офира достаточнымъ вознагражденіемъ для нея?

Де-Молеонъ медленно поднялся и перешелъ съ уединеннаго мѣста гдѣ сидѣлъ къ болѣе люднымъ частямъ укрѣпленій. Онъ проходилъ мимо группы молодыхъ Moblots, у которыхъ ружейные стволы были обвиты цвѣтами. "Если въ Парижѣ недостаетъ хлѣба", сказалъ одинъ изъ нихъ, "за то никогда нѣтъ недостатка въ цвѣтахъ". Товарищи его весело засмѣялись и затянули непристойную пѣсню, въ которой осмѣивался Трошю. Въ это время, въ нѣсколькихъ саженяхъ впереди группы, упала бомба. Взрывъ ея только на минуту прервалъ пѣсню, но осколки поразили человѣка въ грубой, оборванной одеждѣ стоявшаго и слушавшаго пѣніе. На крикъ его къ нему подбѣгали двое: одинъ былъ Викторъ де-Молеонъ; другой докторъ, оставившій другую группу зѣвакъ, національгардовъ, и поспѣшившій туда гдѣ требовалась его помощь. Несчастный былъ страшно изувѣченъ. Медикъ, взглянувъ на де-Молеона, пожалъ плечами и сказалъ: "безнадеженъ!" Страдалецъ обратилъ свои блуждающіе глаза на виконта и проговорилъ задыхаясь:

-- Monsieur де-Молеонъ?

-- Да, это я, отвѣчалъ Викторъ удивленный и не сразу узнавъ умирающаго.

-- Жанъ Лебо! посмотрите на меня: узнаете меня теперь? Маркъ Леру, consierge Тайнаго Совѣта. Я давно узналъ кто вы такой, я слѣдилъ за вами послѣ послѣдняго засѣданія которое вы распустили. Но я не выдавалъ васъ, иначе вы давно были бы убиты. Берегитесь прежнихъ сообщниковъ, берегитесь....

Слова его замерли въ страшныхъ крикахъ отъ боли. Превозмогая со страшнымъ усиліемъ послѣднюю агонію онъ съ трудомъ проговорилъ:

-- Вы должны мнѣ услугу.... навѣстите малютку дома.... она умираетъ съ голода.

Раздаюсь предсмертное храпѣніе; черезъ нѣсколько минутъ его не стало.

Викторъ отдалъ приказъ унести тѣло и поспѣшилъ прочь. Медикъ, который измѣнился въ лицѣ услыхавъ имя какимъ умирающій назвалъ де-Молеона, молча смотрѣлъ вслѣдъ удаляющагося виконта, потомъ также оставивъ мертваго, возвратился къ группѣ гдѣ стоялъ прежде. Нѣкоторые изъ бывшихъ здѣсь, въ послѣдствіи, во время войны съ коммунистами, пріобрѣли дурную славу и имѣли печальный конецъ: въ числѣ ихъ были Полякъ Лубянскій и другіе члены Тайнаго Совѣта. Италіянецъ Разелли также былъ тутъ, но будучи дальновиднѣе своихъ французскихъ confr è res, онъ предугадалъ судьбу коммунистовъ и бѣжалъ на родину, гдѣ безъ сомнѣнія ожидаютъ его посмертныя почести и долгая слава, которою Италія награждаетъ тѣхъ изъ своихъ сыновъ что проповѣдовали рѣзню изъ любви къ человѣчеству.

Среди этой группы былъ также одинъ національгардъ ушедшій съ своего поста и растянувшійся на мерзлой землѣ; несмотря на ранній часъ онъ спалъ глубокимъ сномъ пьянаго.

-- Что, сказалъ Лубинскій,-- помощь ваша была уже напрасна, гражданинъ Ленуа? Еще одна жертва глупости нашихъ генераловъ.

-- И это одинъ изъ нашихъ, отвѣчалъ M é decin des Pauvres,-- помните бѣднаго Леру который стерегъ развалину гдѣ собирался Совѣтъ Десяти? Онъ лежитъ тамъ.

-- Не вспоминайте о Совѣтѣ Десяти. Какіе глупцы и простаки были мы въ рукахъ этого vieux gr é din Жана Лебо! желалъ бы я еще разъ встрѣтиться съ нимъ!

Гаспаръ Ленуа улыбнулся саркастически.

-- Тѣмъ хуже было бы для васъ. Силачъ и безпощадный человѣкъ этотъ Жакъ Лебо.

Онъ повернулся къ спавшему пьяному національгарду и сталъ будить его.

-- Арманъ, Арманъ Монье, вставайте говорятъ вамъ, протрите глаза! Что если васъ потребуютъ къ вашему посту? Что если васъ сочтутъ за труса и дезертира?

Арманъ повернулся, поднялся изъ лежачаго въ сидячее положеніе и уставился безсмысленными глазами въ лицо M é decin des Pauvres.

-- Мнѣ снилось что я схватилъ за горло, сказалъ Арманъ Монье свирѣпо,-- того aristo что убилъ моего брата; и, видѣте ли, ихъ было двое, Викторъ де-Молеонъ и Жанъ Лебо.

-- А! сны иногда что-нибудь да значатъ, сказалъ медикъ.-- Изъ тысячи разъ одинъ сонъ сбывается.

ГЛАВА V.

Наступило время когда въ скромномъ хозяйствѣ Исавры не оставалось болѣе никакихъ запасовъ, ни провизіи, ни топлива; а то и другое было нужно ей не только для себя и для Веносты, но и для слугъ которыхъ она привезла съ собой изъ Италіи, и которыхъ теперь не могла рѣшиться отпустить, зная что имъ угрожала бы голодная смерть. Правда, одинъ изъ троихъ, мущина, вернулся на родину до начала осады; но двѣ женщины остались. Онѣ поддерживали себя теперь какъ могли скудными раціонами выдаваемыми отъ правительства. Исавра продолжала посѣщать лазаретъ въ устройствѣ котораго принимала участіе. Дамы занимавшіяся тамъ вмѣстѣ съ ней охотно могли бы снабдить ее всѣмъ необходимымъ: во онѣ не имѣли понятія о ея недостаткахъ; между высшими классами преобладала ложная гордость, которой не чужда была и Исавра, гордость побуждавшая скрывать свои лишенія изъ опасенія получить подаяніе.

Недостатки въ хозяйствѣ тщательно скрывались отъ родителей Густава Рамо, пока однажды Madame Рамо, войдя въ тотъ часъ когда она ежедневно, а мужъ ея по временамъ, находили мѣсто у очага и готовый приборъ за столомъ, нашла въ каминѣ одну золу, а на столѣ раціонъ, состоявшій изъ черной отвратительной смѣси замѣнявшей хлѣбъ.

Исавры не было дома, она ушла въ госпиталь, ушла съ намѣреніемъ избѣжать тяжелой обязанности сообщить роднымъ своего жениха что не можетъ продолжать свою помощь имъ, помощь въ которой отказывалъ имъ сынъ; и еще болѣе избѣгая слышать упреки по поводу его поведенія и жалобы что въ послѣднее время, среди такой нужды и такихъ испытаній, онъ совершенно оставилъ и ихъ и ее. Правда, насколько это касалось ея лично она была довольна его отсутствіемъ. Она поминутно спрашивала сабя не была ли она теперь свободна отъ обѣщанія вынужденнаго у нея увѣреніемъ что она имѣетъ силу направить къ добру жизнь того кто теперь добровольно удалялся отъ нея. Такъ какъ она никогда не любила Густава, то не была огорчена равнодушіемъ какое онъ выказывалъ своимъ поведеніемъ. Напротивъ, она радовалась, видя въ этомъ доказательство что разрывъ ихъ будетъ также пріятенъ ему какъ и ей. Еслибъ это случилось, она могла бы сохранить къ нему ту сострадательную дружбу какую привыкла питать во время его болѣзни и раскаянія. Она рѣшила воспользоваться первымъ случаемъ чтобы поговорить съ нимъ съ полною откровенностью и прямотой. Но ея мягкая натура не позволяла ей до сихъ поръ сознаться въ своемъ рѣшеніи и обратиться къ Густаву съ предложеніемъ разойтись навсегда.

Итакъ Веноста одна встрѣтила Madame Рамо, и пока послѣдняя все еще оглядывалась вокругъ, будучи слишкомъ поражена чтобы начать говорить, вошелъ ея мужъ; выраженіе лица его не было похоже на обыкновенное, онъ имѣлъ видъ человѣка раздраженнаго до бѣшенства и пришедшаго къ какому-то суровому рѣшенію. Это перемѣна въ лицѣ обыкновенно добродушнаго буржуа не была замѣчена женщинами. Веноста даже не подняла на него глазъ и проговорила смиреннымъ тономъ:

-- Простите, Monsieur, простите, Madame, недостатокъ гостепріимства съ нашей стороны; это происходитъ не отъ недостатка радушія. Мы скрывали отъ васъ наше положеніе сколько могли. Теперь оно говоритъ само за себя: la fame è ипа brutta festin.

-- О, Madame! о, моя бѣдная Исавра! воскликнула Madame Рамо заливаясь слезами.-- Все это время мы были для васъ лишнею обузой, мы помогли вамъ дойти до такой крайности! Можемъ ли мы когда-нибудь получить прощеніе? А сынъ нашъ.... оставить насъ такимъ образомъ.... не сказать намъ даже гдѣ найти его!

-- Не унижай насъ, жена, сказалъ Рамо съ неожиданнымъ достоинствомъ,-- будто мы можемъ кланяться прося помощи нашего неблагодарнаго сына. Нѣтъ, мы не умремъ съ голоду! Я еще достаточно силенъ чтобы добывать для васъ хлѣбъ. Я буду просить чтобы меня опять приняли въ національную гвардію. Жалованье для женатыхъ увеличено; теперь отцу семейства даютъ почти два съ половиной франка въ день, и наэти деньги мы можемъ по крайней мѣрѣ жить. Courage, жена! Я сейчасъ же иду проситься на службу. Многіе старше меня несутъ службу на укрѣпленіяхъ и пойдутъ въ битву при слѣдующей вылазкѣ.

-- Нѣтъ, этому не бывать, воскликнула Madame Рамо со страстью обвивая руками шею мужа.-- Я больше тебя любила сына -- и тѣмъ стыднѣе для меня. Теперь же я скорѣе потеряла бы двадцать такихъ сыновей, нежели подвергать опасности твою жизнь, милый Жакъ! Madame,-- продолжала она обращаясь къ Веностѣ,-- ты была умнѣе меня. Ты всегда противилась союзу твоего молодаго друга съ моимъ сыномъ. Я тогда сердилась на тебя за это -- мать всегда себялюбива если ставитъ себя на мѣсто своего ребенка. Я думала что только женитьба на такой чистой, благородной, святой дѣвушкѣ, можетъ спасти Густава отъ золъ и грѣховъ. Я обманулась. Для человѣкъ который такъ безсердеченъ къ родителямъ, такъ пренебрегаетъ своею невѣстой, нѣтъ спасенія. Я устроила это сватовство; теперь скажи Исаврѣ что я освобождаю ее. Я внимательно наблюдала за ней. Я знаю сколько несчастія приносила ей мысль объ этой помолвкѣ, хотя съ своею высокою преданностью данному слову она старалась скрыть отъ меня настоящее состояніе своего сердца. Если помолвка приноситъ ей столько горя, что же было бы послѣ свадьбы! Передай ей это отъ меня. Уйдемъ, Жакъ, уйдемъ.

-- Остановитесь, Madame! воскликнула Веноста; ея впечатлительная натура была тронута такимъ честнымъ порывомъ чувства.-- Правда что я противилась насколько могла помолвкѣ моей Ріссоlа съ Monsieur Густавомъ. Но я не рѣшусь исполнить вашей просьбы. Исавра не станетъ слушать меня. И, будемте справедливы; Monsieur Густавъ можетъ-быть разъяснитъ удовлетворительно свое кажущееся равнодушіе и пренебреженіе. Здоровье его всегда было очень слабо; можетъ-быть онъ опять опасно заболѣлъ. Онъ служитъ въ національной гвардіи; можетъ-быть....

Она остановилась, но мать отгадала недосказанное слово, и всплеснувъ руками воскликнула съ отчаяніемъ:

-- Можетъ-быть умеръ! А мы такъ оскорбляли его! О, Жакъ, Жакъ! Какъ намъ найти его, какъ найти нашего мальчика? Кто можетъ сказать намъ гдѣ искать его: въ госпиталѣ, или на кладбищѣ?

При послѣднихъ словахъ она упала въ кресло и все тѣло ея потряслось рыданіями.

Жакъ приблизился къ ней съ нѣжностью и опустившись около нея на колѣни сказалъ:

-- Нѣтъ, m'amie, утѣшься, если только можно найти утѣшеніе въ томъ что твой сынъ живъ и здоровъ. Хотя лучше было бы еслибъ онъ умеръ еще ребенкомъ. Я видѣлъ его, говорилъ съ нимъ. Я знаю гдѣ можно найти его.

-- Ты знаешь и скрывалъ отъ меня? О, Жакъ!

-- Послушай меня, жена, и вы также, Madame; потому что то что я скажу должно сдѣлаться извѣстнымъ Mademoiselle Чигоньѣ. Нѣсколько времени тому назадъ, въ ночь славной вылазки, когда я былъ на укрѣпленіяхъ, мнѣ сказали что Густавъ присоединился къ самымъ ярымъ изъ красныхъ республиканцевъ, и произносилъ въ Club de la Vengeance такія рѣчи о которыхъ я могу сказать одно, что я, его отецъ и Французъ, со стыдомъ повѣсилъ голову когда мнѣ ихъ повторили. Я рѣшился самъ пойти въ этотъ клубъ. Я слышалъ какъ онъ говорилъ, слышалъ какъ онъ отвергалъ христіанство, называя его орудіемъ тирановъ.

Обѣ женщины вскрикнули и затрепетали.

-- Когда собраніе стало расходиться, я отвелъ его къ дверямъ. Я говорилъ съ нимъ серіозно. Сказалъ въ какое отчаяніе повергнетъ его набожную мать если она узнаетъ о такихъ богохульныхъ рѣчахъ. Сказалъ что считаю своею обязанностью передать это Mademoiselle Чигоньѣ, и предостеречь ее отъ союза, къ которому, по его словамъ, его влекла сердечная склонность. Онъ повидимому былъ искренно тронутъ моими словами; умолялъ меня не говорить ничего ни матери, ни невѣстѣ, обѣщая съ этимъ условіемъ тотчасъ же отказаться отъ того что онъ называлъ "своей карьерой оратора", и никогда больше не показываться въ этихъ ужасныхъ клубахъ. Это побудило меня не говорить ни слова. Зачѣмъ, когда такъ много другихъ поводовъ къ огорченію и страданію, сталъ бы я разказывать тебѣ, жена, о такомъ грѣхѣ въ которомъ я надѣлся что онъ раскается и исправится? И Густавъ сдержалъ слово. Съ этого вечера онъ никогда больше, насколько мнѣ извѣстно, не бывалъ, по крайней мѣрѣ не произносилъ рѣчей, въ красныхъ клубахъ.

-- Благодареніе Богу, прошептала Madame Рамо.

-- Да; но послушай дальше. Черезъ нѣсколько времени послѣ того какъ я встрѣтился съ нимъ, онъ перемѣнилъ квартиру, и не сообщилъ намъ своего новаго адреса, выставляя причиной что хочетъ избѣгнуть этой несносной Madeimoselle Жюли.

Говоря это Рамо понизилъ голосъ до шепота, такъ чтобъ его слышала только жена, но слухъ Веносты былъ достаточно тонокъ чтобъ уловить эти слова, и она повторила:

-- Mademoiselle Жюли! Santa Marial кто это такая?

-- О, сказалъ Рамо пожимая плечами, и съ истинно парижскимъ хладнокровіемъ относясь къ такимъ предметамъ морали,-- пустяки на которые не стоитъ обращать вниманія. Понятно что красивый gar è on какъ Густавъ имѣлъ маленькія сердечныя дѣлишки прежде чѣмъ устроился въ жизни. Къ несчастію, въ числѣ другихъ, Густавъ встрѣтилъ дѣвушку съ ужаснымъ характеромъ, которая, съ тѣхъ поръ какъ онъ оставилъ ее, не перестаетъ его преслѣдовать, и онъ естественно желалъ избѣжать всякаго повода къ глупому скандалу, хотя бы изъ уваженія къ своей невѣстѣ. Но я открылъ что это не былъ настоящій, или по крайней мѣрѣ не былъ единственный поводъ его укрывательства. Мужайся, бѣдная жена моя. Ты слыхала объ этихъ ужасныхъ журналахъ которые появились у насъ послѣ d é ch é ance. Нашъ бѣдный мальчикъ главный поставщикъ одного изъ худшихъ между rumu, гдѣ онъ пишетъ подъ именемъ Дидеро le jeune.

-- Какъ! воскликнула Веноста,-- это чудовище! Добрый аббатъ Вертпре говорилъ намъ о статьяхъ съ этою подписью. Самъ аббатъ названъ въ нихъ по имени, какъ одинъ изъ священниковъ которые навязчиво вмѣшиваются въ чужія дѣла и которые должны или служить какъ солдаты или подвергнуться мщенію canaille. Ж енихъ Исавры богохульникъ!

-- Постойте! постойте! сказала Madame Рамо вставая, сильно поблѣднѣвъ, но сохраняя самообладаніе.-- Какъ ты узналъ это, Жакъ?

-- Изъ словъ самого Густава. Я въ первый разъ услышалъ объ этомъ вчера, отъ одного изъ молодыхъ негодяевъ съ которыми онъ обыкновенно водилъ дружбу, и который даже поздравлялъ меня съ возникающей славой моего сына и расхваливалъ краснорѣчіе его статьи появившейся въ этотъ день. Но я не далъ ему вѣры. Купилъ нумеръ журнала -- вотъ онъ; посмотрѣлъ имя и адресъ издателя, пошелъ сегодня утромъ въ его контору; тамъ мнѣ сказали что Дидеро le jeune занятъ просмотромъ корректуры; я подождалъ на улицѣ у дверей, и когда Густавъ вышелъ, я схватилъ его за руку и спросилъ его да или н ѣ тъ, онъ ли авторъ нечестивой статьи -- вотъ этой, которую я держу теперь въ рукахъ. Онъ съ гордостью призналъ себя авторомъ; съ увлеченіемъ сталъ говорить какой онъ великій человѣкъ; какія великія дѣла ему суждено совершить; говорилъ что если онъ до сихъ поръ скрывалъ свое имя, то дѣлалъ это только изъ снисхожденія къ ханжеству и предразсудкамъ своихъ родителей и своей невѣсты: и что если геній, подобно пламени, пробиваетъ себѣ путь, то онъ въ этомъ не виноватъ; что время когда его мнѣнія станутъ господствующими быстро приближается; что начиная съ октября коммунисты пріобрѣтаютъ все большую власть, и только выжидаютъ окончанія осады чтобы свергнуть настоящее правительство, и вмѣстѣ съ нимъ все лицемѣріе, всю ложь, религіозную и соціальную. Жена, онъ былъ грубъ со мною, былъ оскорбителенъ; но онъ былъ пьянъ, этимъ объясняется его неосторожность: онъ продолжалъ идти рядомъ со мной до своей квартиры и тамъ насмѣшливо приглашалъ меня войти, говоря что я встрѣчу людей "которые скоро заставятъ меня отказаться отъ моихъ устарѣлыхъ мнѣній". Теперь ты можешь идти къ нему, жена, если хочешь. Я не пойду, и не приму отъ него ни крохи хлѣба. Я пришелъ сюда рѣшившись передать все это молодой особѣ, если найду ее дома. Я былъ бы безчестнымъ человѣкомъ еслибъ допустилъ чтобъ она была обманута и сдѣлалась несчастною. Вотъ, Madame Веноста, вотъ! Возьмите этотъ журналъ, передайте его Mademoiselle и повторите все что отъ меня слышали.

Monsieur Рамо, обыкновенно самый кроткій изъ людей, говоря это пришелъ въ совершенное бѣшенство.

Жена его, хотя сохранявшее большое спокойствіе, но болѣе глубоко тронутая, сдѣлала Веностѣ жалобный знакъ чтобъ она не говорила больше, и не прощаясь, взяла мужа за руку и вывела изъ дому.

ГЛАВА VI.

Получивъ отъ мужа адресъ Густава, Madame Рамо, одна, по темнѣвшимъ улицамъ, поспѣшила на квартиру сына. Домъ гдѣ онъ жилъ находился въ кварталѣ не похожемъ на тотъ въ которомъ навѣщала его Исавра. Тогда улица гдѣ онъ жилъ была въ центрѣ beau monde, теперь же его помѣщеніе находилось въ тѣхъ мѣстностяхъ многоликой столицы гдѣ къ beau monde относятся съ презрѣніемъ или насмѣшкой; тѣмъ не менѣе домъ былъ съ нѣкоторыми претензіями; при немъ былъ дворъ для экипажей и ложа привратника. Пройдя по указанію во второй этажъ, Madame Рамо нашла дверь отворенною настежъ и войдя увидѣла на столѣ въ небольшой залѣ остатки пира, которые, хотя не прельстили бы никого въ болѣе счастливые дни, но все-таки сильно отличались отъ скудной пищи дѣлить которую за столомъ его его невѣсты родители Рамо почитали за счастье; это были остатки кушаній представлявшихъ новинку для роскошнаго эпикурейца и слишкомъ дорогихъ для болѣе простыхъ желудковъ: великолѣпные куски слонины, гиппопотама, волка, въ перемежку съ опорожненными до половины бутылками. Пройдя мимо этихъ доказательствъ несвоевременной расточительности и съ чувствомъ злобы и отвращенія, Madame Рамо проникла въ маленькій кабинетъ, куда дверь также не была притворена, и увидѣла сына, который лежалъ въ постелѣ полуодѣтый, и тяжело дыша спалъ сномъ пьянаго. Она не пыталась потревожить его. Тихо сѣла около постели, глядя съ грустью на его лицо, на которое когда-то взирала съ гордостью и которое теперь было угрюмо и поблекло, но все еще сохранило свою красоту, хотя это была красота руины.

Время отъ времени онъ безпокойно шевелился, произносилъ отрывочныя слова, перемѣшивая выдержки изъ собственныхъ изящно отдѣланныхъ стиховъ съ грубымъ argo, съ которымъ обращался къ воображаемымъ собесѣдникамъ. Въ сновидѣніи онъ очевидно снова переживалъ свою послѣднюю попойку, по временамъ уклоняясь въ поэтическій міръ, въ которомъ онъ былъ скорѣе блуждающимъ номадомъ, нежели осѣдлымъ дѣлателемъ. Тогда она осторожно смачивала его горѣвшіе виски душистою водой которую нашла на его туалетномъ столѣ. Такъ сидѣла она и стерегла его, пока среди ночи онъ проснулся, и возвратился къ сознанію съ быстротой изумившей Madame Рамо. Онъ дѣйствительно былъ однимъ изъ тѣхъ людей у которыхъ сильное опьяненіе, если оно сопровождалось сномъ, смѣняется необычайною кротостью, происходящею отъ упадка нервовъ, и сокрушеннымъ раскаяніемъ, которое для матери показалось благопріятнымъ проблескомъ нравственнаго чувства.

Увидавъ ее онъ припалъ къ ней на грудь и залился слезами. Madame Рамо не имѣла духу сурово упрекать его. Но кротко и постепенно дала ему понять горе какое онъ причинилъ отцу и бѣдственное положеніе въ какомъ онъ покинулъ своихъ родителей и невѣсту. Въ настоящемъ настроеніи духа Густавъ былъ глубоко тронутъ этимъ разказомъ. Олъ слабо защищался, ссылаясь на тревожныя времена, слишкомъ сильныя умственныя занятія, примѣръ товарищей; среди извиненій у него со страстью вырывались выраженія раскаянія; и еще до разсвѣта мать и сынъ совершенно примирились. Послѣ того онъ заснулъ спокойнымъ сномъ; и Madame Рамо, крайне измученная, также заснула сидя въ креслѣ около его постели и обвивъ рукой его шею. Онъ проснулся прежде ея, въ поздній часъ утра; тихо освободившись отъ ея руки онъ пошелъ къ своей escritoire, вынулъ оттуда деньги какія нашелъ тамъ; половину положилъ къ ней на колѣни и принялся цѣловать ее пока она проснулась.

-- Матушка, сказалъ онъ,-- отнынѣ я буду работать для тебя и для отца. Возьми эту бездѣлицу; остальное я сохраню для Исавры.

-- Какая радость! я опять нашла моего сына. Но Исавра, я боюсь что она не возьметъ твоихъ денегъ и всякая мысль объ ней должна быть оставлена.

Густавъ уже повернулся къ зеркалу и старательно разчесывалъ свои темныя кудни: это денежное пожертвованіе примирило его съ собою, и тщеславіе его снова ожило.

-- Нѣтъ, сказалъ онъ весело,-- я думаю что я не покину ее; и когда она увидитъ и услышитъ меня, не можетъ быть чтобъ она сама захотѣла отъ меня отказаться! Теперь мы позавтракаемъ и послѣ того я тотчасъ же отправляюсь къ ней.

Между тѣмъ Исавра, возвращаясь домой при наступленіи ранней ночи, увидала у дверей своей квартиры телѣгу на которую нагружалась часть мебели, не особенно необходимой, и Веносту стоявшую на порогѣ и распоряжавшуюся перевозкой.

-- А, Ріссоіа! сказала она стараясь казаться веселой;-- я не ждала тебя такъ рано. Послушай! я сдѣлала великолѣпную спекуляцію. Я нашла покупщика на эта вещи, которыя теперь не особенно нужны, и вмѣсто которыхъ можно купить другія еще лучше, когда кончится осада и у насъ опять будутъ деньги. Покупщикъ платитъ чистыми деньгами и ты сегодня не ляжешь спать безъ ужина. Всѣ бѣды переносятся легче когда покушаешь.

Исавра слабо улыбнулась, поцѣловала Веносту въ щеку и прошла утомленными шагами въ гостиную. Тамъ она сѣла, смотря разсѣяннымъ взоромъ на опустѣвшую комнату, освѣщенну единственною свѣчой.

Когда Веноста вернулась въ комнату, за ней шли служанки и несли кушанье какого онѣ не видали уже нѣсколько дней: настоящаго кролика, картофель, marrons glac é s, бутылку вина и охапку дровъ. Огонь въ каминѣ, который Веноста раздувала мѣхами, скоро ярко разгорѣлся. Только тогда когда кушанье, къ которому Исавра, несмотря на свою слабость, едва прикоснулась, было передано служанкамъ, и въ каминъ подложено новое полѣно дровъ, Веноста приступила къ предмету который тяготилъ ея сердце. Она сдѣлала это съ веселою улыбкой, взявъ Исавру за обѣ руки и нѣжно пожимая ихъ:

-- Дитя мое, у меня для тебя такія хорошія вѣсти! Ты освобождена, ты свободна!

Она повторила то что разказывалъ Monsieur Рамо и въ заключеніе передала ей нумеръ безбожнаго журнала Густава.

Пока Исавра читала его, губы ея были сжаты, цвѣтъ лица мѣнялся. Прочтя она опустилась на колѣни -- не для того чтобы благодарить Небо что оно избавило ее отъ союза который былъ такъ тяжелъ для ея души -- но молясь со слезами чтобы Господь спасъ, обратилъ на истинный путь душу которую она не имѣла силъ обратить къ Нему. Все прежнее неудовольствіе противъ Густава прошло: оно смѣнилось невыразимымъ состраданіемъ.

ГЛАВА VII.

Когда, незадолго предъ полуднемъ, Густавъ былъ введенъ служанкой въ залу квартиры Исавры, печальный видъ комнаты, лишенной своего прежняго изящества, поразилъ его чувствомъ недовольства, которое заглушило въ немъ чувство раскаянія. День былъ очень холоденъ; единственное полѣно дровъ въ каминѣ не горѣло; въ комнатѣ было всего два или три стула; даже прекрасный яркій коверъ исчезъ. Зубы его стучали; и онъ отвѣтилъ однимъ сухимъ кивкомъ служанкѣ которая доложила ему что Madame Веноста нѣтъ дома, а Mademoiselle Чигонья еще не выходила изъ своей комнаты.

Истый Парижанинъ такого сорта какъ Рамо всегда соединяетъ съ любовью къ женщинѣ нѣкотораго рода изящную обстановку, красивый будуаръ, веселый огонь въ каминѣ, покойное кресло. При отсутствіи этихъ аттрибутовъ, fugit retro Venus. Если Англичанинъ изобрѣлъ слово комфортъ; то Парижанинъ больше всего цѣнитъ его. И отсутствіе комфорта въ домѣ гдѣ онъ привыкъ встрѣчать его представляется ему какъ бы оскорбленіемъ его личааго чувства.

Оставшись на нѣсколько минутъ одинъ въ комнатѣ, Густавъ принялся растапливать каминъ, ворча про себя: " Par tousles diables, quel chien de rhume je vais attraper!" Услышавъ шелестъ платья и легкую, медленную походку онъ оглянулся. Предъ нимъ стояла Исавра. Видъ ея изумилъ его. Онъ пришелъ готовясь встрѣтить серіозное недовольство и холодный пріемъ. Но въ выраженіи лица Мсавры оыло столько доороты, столько кротости и нѣжности сколько ему не случалось видѣть со времени ихъ помолвки.

Зная отъ матери что было разказано отцомъ къ его осужденію, онъ подумалъ про себя: "Однакоже эта дѣвушка любитъ меня больше чѣмъ я полагалъ. Она умна и не можетъ претендовать на то чтобы руководить мнѣніями такого человѣка какъ я."

Онъ приблизился съ веселымъ, самоувѣреннымъ выраженіемъ, взялъ ея руку, которую она уступила спокойно, подвелъ ее къ одному изъ немногихъ оставшихся стульевъ и сѣлъ рядомъ съ ней.

-- Милая Исавра, сказалъ онъ, не переставая быстро говорить во все время пока исполнялъ эту церемонію.-- Нужно ли увѣрять васъ что я не имѣлъ понятія о томъ положеніи до какого довела васъ глупость вашего правительства и трусость или скорѣе предательство нашихъ генераловъ. Я только вчера вечеромъ узналъ объ этомъ отъ матери. Я поспѣшилъ заявить мое право раздѣлить съ вами скромныя средства которыя я добылъ умственнымъ трудомъ, поглащавшимъ все время которее тяжелая военная служба оставляла для талантовъ, поддерживавшихъ меня даже теперь, когда менѣе энергичные умы впали въ апатію.

Съ этими словами онъ выложилъ около нея на столъ нѣсколько золотыхъ и серебряныхъ монетъ.

-- Густавъ, сказала Исавра,-- я очень рада видѣть доказательство что я не ошибалась утверждая что несмотря на все, несмотря на всѣ ваши ошибки, у васъ доброе сердце. Слѣдуйте только его влеченіямъ, и....

-- Оно всегда влечетъ меня къ твоимъ ногамъ, прервалъ ее Густавъ съ паѳосомъ который звучалъ нѣсколько театрально и искусственно.

Дѣвушка улыбнулась, безъ горечи, безъ насмѣшки; тѣмъ не менѣе улыбка ея не понравилась Густаву.

-- Бѣдный Густавъ, сказала она съ грустнымъ оттѣнкомъ въ голосѣ, звучавшемъ кротостью,-- развѣ вы не понимаете что настало время когда такіе избитые комплименты не соотвѣтствуютъ нашимъ измѣнившимся отношеніямъ? Нѣтъ, выслушайте меня терпѣливо; и пусть мои слова при этомъ послѣднемъ вашемъ свиданіи не оскорбляютъ васъ. Если кто-нибудь изъ насъ заслуживаетъ упрека за эту поспѣшную помолвку, такъ это я. Густавъ, когда вы, преувеличивая въ своемъ воображеніи ваши чувства ко мнѣ, говорили съ такимъ жаромъ что отъ моего согласія на нашъ союзъ зависитъ ваше здоровье, ваша жизнь, ваша карьера, что мой отказъ погубитъ васъ и съ отчаянія заставитъ искать разсѣянія въ томъ отъ чего ваши друзья, ваша мать, долгъ генія служить благу человѣчества и божественнымъ цѣлямъ должны были удалить и спасти васъ -- когда вы говорили это и я вѣрила всему, мнѣ казалось что само Небо повелѣваетъ мнѣ не покидать душу взывающую ко мнѣ въ критическую минуту своей борьбы и опасностей. Густавъ, я раскаиваюсь теперь, я была виновата.

-- Какимъ образомъ?

-- Я преувеличивала мое вліяніе на ваше сердце; еще больше можетъ-быть преувеличивала свою власть надъ собственнымъ сердцемъ.

-- Надъ вашимъ? Теперь я понимаю. Вы не любили меня?

-- Я никогда не говорила что любила васъ въ томъ смыслѣ въ какомъ вы употребляете это слово. Я говорила что такой любви какую вы описывали въ вашихъ стихахъ и о какой,-- прибавила она запинаясь; щеки ея вспыхнули и руки крѣпко сикались,-- я можетъ-быть мечтала, что такой любви я не могу дать вамъ. Вы объявили что удовольствуетесь тѣмъ чувствомъ какое я могу вамъ дать. Позвольте! дайте мнѣ договорить. Вы сказали что расположеніе мое къ вамъ увеличится, можетъ перейти въ любовь, когда я больше узнаю васъ. Но этого не случилось. Нѣтъ, расположеніе мое прошло даже прежде нежели въ эти дни испытаній и горя я убѣдилась насколько ваше пренебреженіе непохоже было на любовь о какой вы говорили. Вамъ нѣтъ надобности извиняться въ немъ, потому что оно не огорчило меня.

-- Вы поистинѣ жестоки, Mademoiselle.

-- Нѣтъ, я поистинѣ добра. Я желаю чтобы вы не чувствовала боли при нашемъ разставаньи. Я рѣшила, когда кончится осада, и наступитъ время говорить откровенно о нашей помолвкѣ, сказать вамъ какъ страшитъ меня мысль о нашемъ союзѣ; сказать что для счастія насъ обоихъ будетъ лучше если мы возвратимъ другъ другу данное слово. Время это настало раньше чѣмъ я думала. Еслибы даже я любила васъ, Густавъ, такъ глубоко какъ... какъ напримѣръ любятъ герои романовъ, я и тогда не осмѣлилась бы выйти замужъ за человѣка который призываетъ смертныхъ къ отрицанію Божества, къ разрушенію его алтарей, и признанію благоговѣнія предъ Нимъ за преступленіе. Нѣтъ; я скорѣе умерла бы отъ разбитаго сердца, чтобы быть въ числѣ душъ которыя имѣютъ счастіе молить Божественнаго Искупителя о милостивомъ ниспосланіи свѣта на тѣхъ кого любили и кто остается въ земной тьмѣ.

-- Исавра! воскликнулъ Густавъ; на его измѣнчивый темпераментъ произвели впечатлѣніе не слова Исавры, но страстная горячность съ какой они были высказаны, и изящество духовной красоты какою озарилось ея лицо.-- Исавра, я заслужилъ ваше неодобрѣніе, вашъ приговоръ, но не просите меня возвратить вамъ ваше слово. У меня нѣтъ силъ сдѣлать этого. Теперь больше чѣмъ когда-нибудь, больше чѣмъ когда я впервые получилъ ваше согласіе, я нуждаюсь въ помощи, въ сообществѣ моего ангела хранителя. Вы были для меня когда-то этимъ ангеломъ; не покидайте меня теперь. Въ настоящее ужасное революціонное время, впечатлительныя натуры заражаютси безуміемъ другъ отъ друга. Писатель въ горячкѣ страсти говоритъ больше чѣмъ онъ думаетъ въ дѣйствительности, и въ болѣе холодныя минуты раскаивается и отступаетъ. Подумайте также о тягости лишеній, о голодѣ. Только тѣ мнѣнія которыя вы осуждаете доставляютъ въ настоящее время хлѣбъ писателю. Но скажите что вы еще простите меня если я откажусь отъ всякихъ нападокъ на ваши убѣжденія, на вашу религію, если я скажу "твой Богъ будетъ моимъ Богомъ, твой народъ моимъ народомъ".

-- Увы! сказала Исавра кротко,-- спроси себя самъ могу ли я опять повѣрить этимъ словамъ. Постой!-- продолжала она, прерывая его возраженіе съ болѣе мягкимъ выраженіемъ въ лицѣ и большею горячностью въ голосѣ.-- Развѣ мущина долженъ обращаться къ женщинѣ съ этими словами? Развѣ на силу женщины долженъ опираться мущина? Развѣ ей долженъ говорить онъ: "Руководи моими мнѣніями во всемъ что составляетъ достояніе мужскаго ума; измѣни убѣжденія которыя я составилъ себѣ и которыя честно отстаивалъ; научи меня какъ я долженъ жить въ этой жизни и разсѣй мои сомнѣнія относительно будущей"? Нѣтъ, Густавъ; въ этомъ мущина никогда не можетъ найти поддержку въ женщинѣ. Въ настоящую минуту ты говоришь искренно, мой бѣдный другъ; но еслибъ я повѣрила тебѣ сегодня, ты завтра же сталъ бы смѣяться надъ тѣмъ чему можно заставить повѣрить женщину.

Задѣтый за живое истиной заключавшейся въ обвиненіи Исавры Густавъ воскликнулъ со страстью:

-- Все что ты говоришь есть ложь, и ты знаешь это. Вліяніе женщины на человѣка для добра или зла превосходитъ всякія разсужденія. Оно опредѣляетъ всю его земную дѣятельность; оно или направляетъ или омрачаетъ все его будущее которое лежитъ между его жизнью и могилой и тѣмъ что можетъ быть за могилой. Если ты покинешь меня, ты будешь отвѣчать за меня, за всѣ мои дѣйствія, которыя могутъ быть направлены противъ всего что ты почитаешь святымъ. Но сохрани свое слово еще на время, и испытай меня. Если я покажу тебѣ насколько я могъ вредить и какъ ради тебя я не только щадилъ, но отстаивалъ все то что составляетъ предметъ твоей вѣры и почитанія, достанетъ ли у тебя смѣлости тогда сказать мнѣ: "Ступай одинъ своимъ путемъ, я покидаю тебя!"

Исавра отвернулась, но протянула ему руку -- рука эта была холодна какъ мертвая. Онъ зналъ что она уступила и тщеславіе его было удовлетворено; онъ улыбался съ тайнымъ торжествомъ когда напечатлѣлъ поцѣлуй на этой ледяной рукѣ и вышелъ.

"Это долгъ, это не можетъ не быть долгомъ", сказала про себя Исавра. "Но гдѣ же то возвышающее наслажденіе которое принадлежитъ исполненному долгу? гдѣ оно? гдѣ?" Она медленно прошла, тяжелою походкой и съ опущенною головой, въ свою комнату, упала тамъ на колѣни и начала молиться.

ГЛАВА VIII.

Люди тщеславные, какъ мущины такъ и женщины, чувствуютъ радостное самодовольство при минутномъ личномъ успѣхѣ, какъ бы мало этотъ успѣхъ ни содѣйствовала, даже какъ бы сильно онъ ни вредилъ, тѣмъ цѣлямъ которыя составляютъ болѣе сильный предметъ желаній ихъ тщеславія. Тщеславная женщина можетъ сильно желать сближенія съ великолѣпнымъ A-- --, видя въ немъ будущаго мужа, и въ то же время чувствовать нѣкоторое торжество если ея взгляды доставятъ ей на одинъ вечеръ побѣду надъ жалкимъ B-- --, хотя бы чрезъ это она могла лишиться A -- -- навсегда.

Такъ, когда Густавъ Рамо вышелъ отъ Исавры, первымъ чувствомъ его было торжество. Его краснорѣчіе подчинило себѣ ея волю, она не отказала ему окончательно. Но пока онъ разсѣянно блуждалъ на морозномъ воздухѣ, самодовольство его смѣнилось огорченіемъ и недовольствомъ. Онъ чувствовалъ что связалъ себя обѣщаніями которыхъ ни мало не намѣренъ былъ исполнять. Правда, обѣщанія эти были высказаны очень неопредѣленно, но въ сущности были совершенно ясны -- "не только щадить, но отстаивать все то что чтила и уважала Исавра". Возможно ли это было для него? Какъ могъ онъ внезапно измѣнить весь характеръ своей литературной дѣятельности? Какъ сдѣлаться защитникомъ брака и собственности, церкви и религіи? Какъ объявить себя такимъ отступникомъ? Рѣшившись на это, можно ли сдѣлаться вождемъ новой революціи? и какъ избѣжать чтобы не сдѣлаться ея жертвою? Перестать писать вовсе? Но въ такомъ случаѣ чѣмъ же жить? Перо было единственною его поддержкой, не считая 30 су въ день въ качествѣ національгарда -- тридцать су въ день для человѣка который чтобъ имѣть возможность быть сибаритомъ въ жизни, былъ Спартанцемъ въ своихъ теоріяхъ. Спартанскія доктрины были самыми лучшими въ настоящую минуту: питаться черною похлебкой и биться съ врагомъ. Но патріотическія чувства доставляли моднымъ журналистамъ такую наживу что они меньше всѣхъ согласились бы сами ѣсть черную похлебку или биться съ врагами.

"Эти женщины такъ глупы когда вмѣшиваются въ политику", проворчалъ сквозь зубы защитникъ женскихъ правъ во всемъ что касалось любви. "И, продолжалъ онъ бесѣдуя съ собою, у этой дѣвушки нѣтъ не только большаго, но даже приличнаго приданаго; она не можетъ сказать: "въ замѣнъ того что ты жертвуешь своею популярностью, своими надеждами и мнѣніями, я дамъ тебѣ не только преданное сердце, но и прекрасный столъ, и теплую квартиру и достаточно карманныхъ денегъ". Sacre bleu! какъ подумаешь объ этой морозной комнатѣ, да можетъ-быть мышиной лапкѣ на обѣдъ, и добродѣтельныхъ проповѣдяхъ, такая будущность не особенно привлекательна; да и сама дѣвушка вовсе не такъ хороша какъ была прежде, такъ похудѣла; Sur mon â me, я думаю что она требуетъ слиткомъ многаго, гораздо больше чѣмъ стоитъ сама. Нѣтъ, нѣтъ; лучше было принять ея отказъ. Elle n'est pas digne de moi."

Въ то время какъ онъ пришелъ къ этому выводу, Гуотавъ Рамо почувствовалъ легкое прикосновеніе къ своей рукѣ мягкой, теплой, но сильной руки. Онъ обернулся и увидалъ лицо женщины которой старался избѣгать въ теченіи многихъ скучныхъ недѣль, лицо Жюли Комартенъ. Жюли не имѣла того жалкаго вида какъ тогда когда встрѣтилъ ее Саваренъ въ поношенномъ платьѣ, ни такого какъ видѣлъ ее Лемерсье въ кафе, въ старомъ театральномъ костюмѣ. Жюли никогда не была такъ красива, не имѣла такого сіяющаго вида какъ теперь; и въ ея голосѣ была удивительная сердечная нѣжность когда она воскликнула:

-- Mon homme! mon homme! seul homme au monde à mon coeur, Gustave, ch é ri ador é! Я нашла тебя, наконецъ-то, наконецъ!

Густавъ смотрѣлъ на нее изумленными глазами. Невольно взглядъ его перешелъ съ ея свѣжаго румянаго лица, которое сіяло на морозѣ еще большимъ здоровьемъ, на ея платье, новое и прекрасное черное платье -- онъ не зналъ что это трауръ -- и шубку опушенную дорогимъ соболемъ. Ясно было что не нищая ожидающая подаянія напоминала дрожащему Адонису о правахъ Венеры. Онъ пробормоталъ ея имя: "Жюли", и остановился.

-- Oui, ta Julie! Petit ingrat! Какъ я искала тебя! Какъ я жаждала видѣть тебя! Чудовище Саваренъ! Онъ не хотѣлъ отвѣчать на мои разспросы о тебѣ. Это было цѣлую вѣчность тому назадъ. Наконецъ Фредерикъ Лемерсье, котораго я послѣ встрѣтила, обѣщалъ напомнить тебѣ что я все еще жива. Онъ не сдѣлалъ этого, иначе я бы ужь увидѣла тебя -- n'est ce pas?

-- Разумѣется, разумѣется; только, ты знаешь, ch è re amie, что... что... какъ я прежде говорилъ тебѣ, я... я женюсь... и, и...

-- Но ты еще не женатъ?

-- Нѣтъ, нѣтъ. Слышишь! Берегись, кажется это свистъ ядра.

-- Что жь? Пусть оно летитъ сюда! Еслибъ оно убило насъ обоихъ пока моя рука лежитъ въ твоей рукѣ!

"О! подумалъ Густавъ про себя, какая разница! Вотъ это любовь! Здѣсь нѣтъ проповѣдей! Elle est ptus digne de moi que Vautre."

-- Нѣтъ, сказалъ онъ вслухъ,-- я не женатъ. Во всякомъ случаѣ женитьба не больше какъ жалкая церемонія. Но если ты хотѣла имѣть обо мнѣ извѣстія, ты не могла не слышать о моемъ успѣхѣ какъ оратора въ Salle Favre. Впрочемъ я оставилъ эту карьеру. Но какъ журналистъ я могу льстить себя что имѣлъ un beau succ è s.

-- Конечно, конечно, мой Густавъ, мой поэтъ! Гдѣ бы ты ни былъ, ты вездѣ долженъ быть первымъ. Но увы! это моя вина, мое несчастье. Я не бывала въ свѣтѣ, который может-быть прославляетъ твое имя.

-- Не мое имя. Осторожность побудила меня скрывать его. Тѣмъ не менѣе геній не скроешь ни подъ какимъ именемъ. Ты могла узнать меня подъ моимъ mon de plume.

-- Прости меня, я всегда была b ê te. Но столько недѣль я была такъ бѣдна, въ такой нуждѣ. Я никуда не могла показаться кромѣ какъ -- ты не будешь стыдиться меня -- кромѣ...

-- Что жь? продолжай.

-- Кромѣ того мѣста гдѣ я могла получить нѣсколько денегъ. Сперва я танцовала -- ты помнишь мой bolero. Потомъ получила лучшее занятіе. Помнишь какъ ты училъ меня декламировать стихи? Еслибъ я думала только о себѣ, я была бы рада умереть съ голоду. Но ты можетъ-быть помнишь Маделену, старую няньку. Она ходила за мной еще въ то время какъ я жила такъ хорошо у матери. Матери! Нѣтъ; оказывается что Madame Сюрвиль вовсе не была моей матерью. Разумѣется я не могла допустить чтобы Маделена умерла съ голоду, и потому, хотя сердце мое было тяжело какъ свинецъ, я танцовала и декламировала. Но мнѣ не было такъ тяжело когда я декламировала твои пѣсни.

-- Мои пѣсни! Pauvre ange! воскликнулъ поэтъ.

-- Въ то время я думала: о, эта ужасная осада! Онъ также можетъ-быть бѣденъ; онъ можетъ терпѣть нужду и голодъ; и все что у меня оставалось я откладывала въ шкатулку для тебя, на случай если ты вернешься ко мнѣ когда-нибудь. Mon homme, могла ли я ходить въ Salle Favre? Могла ли я читать журналы? Но ты не женатъ, Густавъ? Parole d'honneur *

-- Parole d'honneur! Но не все ли равно?

-- Нѣтъ! О, я теперь вовсе не такая m é chante, не такая mauvaise t ê te какъ была нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Еслибы ты былъ женатъ, я сказала бы: Богъ да благословитъ твою жену. Забудь меня. Но такъ какъ этого нѣтъ, то еще одно слово. Любишь ты ты эту дѣвушку, кто бы она на была? Или любитъ ли она тебя настолько что съ твоей стороны было бы грѣхомъ болтать теперь съ Жюли? Говори правду, какъ еслибы ты не былъ поэтомъ.

-- По чести, она никогда не говорила что любитъ меня. Я никогда и не думалъ этого. Но, видишь ли, я былъ очень боленъ, родные мои и друзья и мой докторъ говорили что мнѣ слѣдуетъ правильно устроить свою жизнь, жениться и такъ далѣе. У дѣвушки были деньги и она была хорошею партіей. Короче, дѣло было рѣшено. Но, Жюли, она никогда не выучивала моихъ стиховъ наизусть! Она не любила меня какъ любила ты и какъ любишь еще теперь. И теперь когда я опять встрѣтилъ тебя, когда смотрю на твое лицо, когда слышу твой голосъ. Нѣтъ, я не люблю ее такъ какъ любилъ и еще могу любить тебя. Но.... но....

-- Но что же? О, я догадываюсь. Ты видишь что я хорошо одѣта, не танцую больше а не декламирую въ кафе, и ты думаешь что Жюли обезчестила себя? Что она не вѣрна тебѣ?

Густавъ не ожидалъ такой откровенности, и не эта мысль была главною его мыслью когда онъ сказалъ "но.... но...." У него были многіе но, и всѣ очень неопредѣленно представлялись его уму пока онъ говорилъ. Однакоже онъ отвѣчалъ какъ естественно отвѣчалъ бы всякій не лишенный благовоспитанности скептическій Парижанинъ:

-- Милый другъ мой, милое дитя мое (Парижане очень любятъ употреблять слово дитя, enfant, обращаясь къ женщинѣ), я никогда не видалъ тебя такою блестящею какъ теперь; и когда ты говоришь что ты не бѣдна, и подтвержденіемъ этихъ словъ служатъ такіе мѣха какихъ я не въ состояніи купать тебѣ, что долженъ я думать?

-- Oh, mon homme, mon homme! ты всегда былъ очень уменъ и за то я любила тебя. Я очень глупа, и это можетъ извинить тебя что ты не могъ любить меня. Но можешь ли ты не знать что я не могла бы смотрѣть на тебя такъ прямо какъ смотрю теперь, еслибы была невѣрна тебѣ хотя бы въ помышленіи? Viens chez moi, пойдемъ, я все разкажу тебѣ. Только, повторяю, если другая имѣетъ на тебя права которыя воспрещаютъ тебѣ идти ко мнѣ, скажи прямо, и я никогда больше не потревожу тебя.

Гусгавъ все это время медленно шелъ рядомъ съ Жюли. Вдали раздавался громъ пушекъ осаждающихъ. Короткій день склонялся къ вечеру; встрѣчавшіеся на опустѣлыхъ бульварахъ зѣваки оборачивались чтобы взглянуть на эту молодую, прекрасную, хорошо одѣтую женщину, представлявшую такой контрастъ со столицей, прежнюю роскошь которой при императорскомъ правительствѣ олицетворяла собою эта "Ундина Парижа". Теперь Густавъ подалъ руку Жюли и ускоряя шагъ проговорилъ:

-- Нѣтъ причины почему я отказался бы проводить тебя домой и выслушать объясненія которыя ты такъ великодушно предлагаешь.

ГЛАВА IX.

"О, какая разница, какая разница!" сказалъ Густавъ про себя войдя въ квартиру Жюли. Въ ея лучшіе дни, когда онъ впервые познакомился съ ней, квартира ея была несравненно великолѣпнѣе, тамъ было больше шелку и бахромы, больше цвѣтовъ и бездѣлушекъ; но никогда не казалась она такою веселою, комфортабельною и уютною какъ настоящее ея помѣщеніе. Какая противоположность съ холодною, лишенною мебели комнатой Исавры! Она подвела его къ ярко пылавшему камину, подложила еще дровъ, усадила его въ самое покойное кресло, опустилась предъ нимъ на колѣни и стала грѣть его окоченѣвшія руки въ своихъ рукахъ. Когда ея блестящіе глаза были нѣжно устремлены на него, она казалась такъ молода и невинна! Вы не назвали бы ее тогда "Ундиною Парижа".

Но когда немного спустя, оживленный тепломъ и очарованный ея красотой, Густавъ обнялъ ее и попытался привлечь къ себѣ на колѣни, она выскользнула изъ его объятій, тихонько покачавъ головой, и сѣла, съ милымъ видомъ церемонности, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него.

Густавъ смотрѣлъ на нее въ недоумѣніи.

-- Causons, сказала она съ важностью,-- ты долженъ узнать почему я такъ хорошо одѣта, имѣю такую хорошую квартиру, и я сгараю отъ нетерпѣнія разказать тебѣ все. Нѣсколько дней тому назадъ, только-что я кончила свое чтеніе въ кафе и надѣвала шаль, одинъ высокій господинъ, fort bel homme, съ видомъ grand seigneur, вошелъ въ кафе и подойдя ко мнѣ вѣжливо сказалъ: "кажется я имѣю честь видѣть Mademoiselle Жюли Комартенъ?" "Это мое имя", сказала я удивившись; посмотрѣвъ да него внимательнѣе, я узнала его лицо. За нѣсколько дней предъ тѣмъ онъ приходилъ въ кафе съ твоимъ старымъ знакомымъ, Фредерикомъ Лемерсье, и стоялъ рядомъ съ нимъ когда я просила Фредерика сообщить мнѣ что-нибудь о тебѣ. " Mademoiselle, продолжалъ онъ съ серіозною, грустною улыбкой, я удивлю васъ если скажу что по завѣщанію вашей матери мнѣ поручено быть вашимъ покровителемъ." -- "Моей матери, Madame Сюрвиль?" -- "Madame Сюрвиль взяла васъ къ себѣ вмѣсто дочери, но она не была вашей матерью. Но намъ не удобно говорить здѣсь. Позвольте просить васъ пойти со мною въ контору Monsieur N avou é. Это не далеко отсюда; дорогою я передамъ вамъ нѣсколько извѣстій которыя могутъ огорчить и обрадовать васъ." Въ голосѣ и во взглядѣ его была искренность и серіозность, которая убѣдила меня. Онъ не предложилъ мнѣ руки; я шла рядомъ съ нимъ куда онъ шелъ. По дорогѣ онъ разказалъ мнѣ въ короткихъ словахъ что моя мать разошлась съ своимъ мужемъ, и по нѣкоторымъ семейнымъ обстоятельствамъ не могла воспитывать меня сама и приняла предложеніе Madame Сюрвиль, которая хотѣла взять меня вмѣсто дочери. Когда онъ говорилъ я смутно припомнила даму которая взяла меня изъ дому гдѣ, сколько я могу понять, я жила у кормилицы, и оставила меня у бѣдной, милой Madame Сюрвиль, сказавъ: "теперь вотъ будетъ твоя mamma ". Я никогда больше не видала этой дамы. Кажется что много лѣтъ спустя моя настоящая мать хотѣла опять взять меня къ себѣ. Madame Сюрвиль тогда уже умерла. Но она не могла разыскать меня, вслѣдствіе, увы! моей ошибки, что я перемѣнила имя. Тогда она ушла въ монастырь, оставивъ 100.000 франковъ этому господину, который былъ съ ней въ дальнемъ родствѣ, съ тѣмъ что онъ могъ по своему усмотрѣнію или оставить эти деньги себѣ или же передать мнѣ если найдетъ меня. "Я прошу васъ", продолжалъ этотъ господинъ, "пойти со мной къ Monsieur N, потому что деньги эти находятся у него. Онъ подтвердитъ то что я сказалъ. Мнѣ остается прибавить еще вотъ что: если вы примете мое покровительство, будете въ точности слѣдовать моимъ совѣтамъ, то я распоряжусь чтобы проценты наросшіе со времени передачи этой суммы Monsieur N были выданы вамъ; а самый капиталъ будетъ вашимъ приданымъ при выходѣ замужъ, если выборъ вашъ будетъ сдѣланъ съ моего согласія."

До сихъ поръ Густавъ слушалъ очень внимательно и не прерывая, теперь онъ взглянулъ на нее и сказалъ со своею обычною насмѣшливостью:

-- Сообщилъ ли вамъ вашъ Monsieur, fort bel homme, какъ вы говорите, цѣну своихъ совѣтовъ или скорѣе приказаній которымъ вы должны въ точности слѣдовать?

-- Да, отвѣчала Жюли,-- не тогда, а послѣ. Дай мнѣ продолжать. Мы пришли къ Monsieur N, важному, пожилому человѣку. Онъ сказалъ что знаетъ только что деньги завѣщаны господину который пришелъ со мной и должны быть выданы ему, вмѣстѣ съ наросшими процентами, по смерти дамы которая поручила ему эту сумму. Имѣетъ ли этотъ господинъ инструкцію какъ распорядиться этими деньгами, ему неизвѣстно. Онъ можетъ сдѣлать только одно, передать эти деньги ему вполнѣ, по полученіи надлежащаго удостовѣренія о смерти дамы. Такимъ образомъ ты видишь, Густавъ, что онъ могъ вовсе не давать мнѣ этихъ денегъ еслибъ захотѣлъ.

-- Вашъ Monsieur очень великодушенъ. Можетъ-быть вы теперь скажете мнѣ его имя.

-- Нѣтъ; онъ до времени воспретилъ мнѣ это.

-- И онъ нанялъ для васъ эту квартиру и далъ вамъ денегъ на покупку этого великолѣпнаго платья и шубы. Bah? mon enfant, къ чему стараться обмануть меня? Развѣ я не знаю моего Парижа? Никакой fort bel homme не дѣлается покровителемъ fort belle fille, такой молодой и прекрасной какъ Mademoiselle Жюли Комартенъ, безъ нѣкоторыхъ соображеній, которыя пусть останутся не названы, какъ и онъ самъ.

Глаза Жюли заблистали.

-- Ахъ, Густавъ! Ахъ, Alonsieur! сказала она отчасти сердито, отчасти жалобно,-- я вижу что мой покровитель зналъ васъ лучше чѣмъ я. Но все равно, я не стану дѣлать тебѣ упрековъ; ты имѣешь право презирать меня.

-- Прости меня! я не думалъ оскорбить тебя, сказалъ Густавъ, нѣсколько недовольный.-- Но сознайся что это очень странная исторія; и этотъ покровитель, который знаетъ меня лучше чѣмъ ты, имѣетъ ли онъ обо мнѣ какое-нибудь понятіе? Ты говорила ему обо мнѣ?

-- Могла ли я не сказать? Онъ говорилъ что это ужасная война, въ которой онъ принимаетъ дѣятельное участіе, съ каждымъ днемъ все болѣе подвергаетъ его жизнь опасности. Онъ желалъ докончить исполненіе завѣщаннаго ему и видѣть меня любимою женой достойнаго человѣка, который -- она остановилась на минуту съ видомъ подавленнаго страданія и потомъ поспѣшно договорила: -- который оцѣнитъ то что есть во мнѣ хорошаго и никогда не будетъ упрекать меня за.... за прошлое. Тогда я сказала что мое сердце принадлежитъ тебѣ, что я не могу быть ни чьей женой какъ только твоей.

-- Женой, пробормоталъ Густавъ,-- моей женой!

-- И, продолжала дѣвушка, не обращая вниманія на перерывъ,-- онъ возразилъ что ты не такой мужъ какого онъ выбралъ бы для меня; что ты не -- я не могу огорчать тебя повторяя что онъ говорилъ, безжалостно, несправедливо. Онъ просилъ меня не думать больше о тебѣ. Я повторила что это невозможно.

-- Но, сказалъ Рамо съ притворнымъ смѣхомъ,-- зачѣмъ думать о такой ужасной вещи какъ женитьба? Ты любишь меня, и....

Онъ опять приблизился желая обнять ее. Она отодвинулась.

-- Нѣтъ, Густавъ, нѣтъ. Я поклялась, поклялась торжественно памятью моей покойной матери, что никогда больше не буду грѣшить. Я никогда не буду для тебя ничѣмъ инымъ какъ только другомъ или женой.

Прежде чѣмъ Густавъ могъ отвѣтить на эти слова, которыя были для него совершенною неожиданностью, раздался звонокъ у наружной двери и старая нянька ввела Виктора де-Молеона. Онъ остановился на порогѣ и брови его сдвинулись.

-- Такъ вы уже нарушили ваше обѣщаніе, Mademoiselle?

-- Нѣтъ, Monsieur, я не нарушила моего обѣщанія, горячо воскликнула Жюли.-- Я говорила вамъ что не буду разыскивать Monsieur Рамо. Я не искала его, но встрѣтила его случайно. Я должна была объясниться съ нимъ и пригласила его сюда чтобы дать это объясненіе. Безъ этого, чтобы онъ подумалъ обо мнѣ? Теперь онъ можетъ идти, и я никогда больше не приму его безъ вашего разрѣшенія.

Виконтъ обратилъ свой строгій взглядъ на Густава, который, хотя, какъ мы знаемъ, не имѣлъ недостатка въ личной храбрости, но почувствовалъ смущеніе въ виду своего ложнаго положенія; глаза его робко опустилась предъ взглядомъ де-Молеона.

-- Остазьте насъ на нѣсколько минутъ однихъ, Mademoiselle, сказалъ виконтъ.-- Нѣтъ, Жюли, прибавилъ онъ болѣе мягкимъ голосомъ,-- не бойтесь ничего. Я также долженъ дать объясненіе, дружеское объясненіе, Monsieur Рамо.

Съ обычною своею вѣжливостью относительно женщинъ онъ подалъ руку Жюли и проводилъ ее до дверей. Потомъ затворивъ двери, онъ сѣлъ и знакомъ пригласилъ Рамо сдѣлать то же.

-- Monsieur, сказалъ де-Молеонъ,-- простите меня что я удержалъ васъ. Нашъ разговоръ можетъ кончиться въ нѣсколько словъ. Я полагаю что Mademoiselle передала вамъ что она не дочь Madame Сюрвиль; что ея мать поручила ее моимъ заботамъ и покровительству, и оставила небольшое состояніе, которое я имѣю право отдать ей или удержать у себя. Недавнее мое знакомство съ Madeimoselle успѣло уже внушить мнѣ живой интересъ къ ея судьбѣ. Я смотрю съ состраданіемъ на ея прошедшее, съ надеждою на ея будущность. Я не прошу васъ раздѣлять моихъ взглядовъ. Но говорю откровенно что это мое желаніе, и могу прибавить, мое рѣшеніе, чтобы дѣвушка порученная моимъ заботамъ отнынѣ была безопасна отъ искушеній къ которымъ привели ее бѣдность и, если хотите, тщеславіе, но которыя не испортили ея сердца. Bref, я долженъ просить васъ дать мнѣ честное слово что вы не будете съ ней видаться. Я не могу допустить никакого враждебнаго вліянія между ея судьбою и честью.

-- Вы говорите справедливо и благородно, Monsieur le Vicomte, сказалъ Рамо,-- и я даю вамъ обѣщаніе какого вы желаете.-- Онъ прибавилъ съ чувствомъ:-- Правда что сердце ея осталось неиспорченнымъ. Въ немъ столько доброты, столько чувства и безкорыстія какъ у ребенка. J'ai l'honneur de vous saluer, Monsieur le vicomte.

Онъ поклонился съ необычнымъ ему достоинствомъ и въ глазахъ его были слезы когда онъ прошелъ мимо де-Молеона и вышелъ въ переднюю. Тамъ внезапно отворилась боковая дверь и Жюли, встревоженная, любопытная, выглянула изъ нея.

Густавъ остановился.

-- Adieu, Mademoiselle! Хотя мы никогда больше не увидимся, хотя судьба наша раздѣляетъ насъ, но вѣрьте что я вѣчно буду хранить о васъ добрую память.... и....

Дѣвушка не дала ему договорить, порывисто схватила его за руку и устремила на него дикій взглядъ.

-- Замолчи! Ты хочешь сказать что мы должны разстаться, разстаться навсегда?

-- Увы! сказалъ Густавъ,-- намъ нѣтъ другаго выбора. Вашъ покровитель основательно воспрещаетъ мои посѣщенія; и еслибъ я былъ свободенъ предложить вамъ свою руку, вы сами сказали что вашъ покровитель не одобритъ этого брака.

Жюли обратила свой взглядъ на де-Молеона, который проводивъ Густава до передней, стоялъ молча и безучастно, прислонясь къ стѣнѣ.

Теперь онъ повялъ въ чемъ дѣло и отвѣчалъ на трогательное обращеніе къ нему дѣвушки:

-- Молодой другъ мой, сказалъ онъ,-- Monsieur Рамо говоритъ честно и правдиво; позвольте ему уйти. Онъ принадлежитъ прошлой жизни; постарайтесь примирить себя съ новою.

Онъ приблизился чтобы взять ея руку и сдѣлалъ Густаву знакъ уходить. Но когда онъ подошелъ къ Жюли, она издала слабый, жалобный стонъ и безъ чувствъ упала къ его ногамъ. Де-Молеонъ поднялъ ее и отнесъ въ ея комнату, гдѣ оставилъ ее на попеченіе няньки. Возвратясь въ переднюю онъ увидѣлъ Густава, который все еще медлилъ у дверей.

-- Простите меня, Monsieur, сказалъ онъ виконту,-- но я такъ разстроенъ, такъ несчастенъ. что она? Видите, видите что такое внезапное разставанье, такой жестокій разрывъ опасенъ для ея здоровья, можетъ-быть для разсудка. Позвольте мнѣ зайти еще, или я не буду въ силахъ исполнить свое обѣщаніе.

Де-Молеонъ помолчалъ нѣсколько мунутъ. Потомъ сказалъ шепотомъ:

-- Войдите въ залу. Поговоримте откровенно.

ГЛАВА X.

-- Monsieur Рамо, сказалъ де-Молеонъ когда они вернулись въ залу,-- я скажу вамъ по чести что мое желаніе какъ можно скорѣе освободиться отъ надзора за этой молодою дѣвушкой. Теперь, когда я играю съ судьбою, единственная ограда для нея моя жизнь. Я считаю своимъ долгомъ знать что она не будетъ оставлена, не будетъ одинока въ мірѣ послѣ моей смерти. У меня есть въ виду человѣкъ котораго я считаю самымъ подходящимъ для нея мужемъ во всѣхъ отношеніяхъ: красивый и храбрый молодой человѣкъ служащій въ моемъ баталіонѣ, хорошей фамиліи, у котораго нѣтъ въ живыхъ никого изъ родни съ кѣмъ бы онъ могъ совѣтоваться о своемъ выборѣ. Я имѣю основаніе полагать что если Жюли выйдетъ за него замужъ, ей нечего бояться услышать когда-нибудь упрекъ за прошлое. Приданаго ея будетъ достаточно чтобъ онъ могъ исполнить свое желаніе поселиться въ провинціальномъ городкѣ Нормандіи. И тогда Парижъ съ его искушеніями скоро выйдутъ изъ головы этого ребенка какъ дурной сонъ. Но я не могу располагать ея рукой безъ ея согласія; и если ее и можно убѣдить оставить всякую мысль о васъ, то я не имѣю времени заниматься этимъ. Приступаю къ главному. Вы не такой человѣкъ какого бы я желалъ видѣть ея мужемъ. Но, очевидно что она готова избрать васъ. Расположены ли вы жениться на ней? Вы колеблетесь; это вполнѣ естественно; я не имѣю права требовать немедленнаго отвѣта на такой важный вопросъ. Можетъ-быть вы обдумаете, и скажете мнѣ черезъ день или два? Я увѣренъ что если вы, какъ я слышалъ, до начала осады были помолвлены съ синьйорой Чигонья, то теперь это разошлось.

-- Дочему вы увѣрены въ этомъ? спросилъ Густавъ въ смущеніи.

-- Просто потому что встрѣчаю васъ здѣсь. Нѣтъ, избавьте меня отъ объясненій и извиненій. Я совершенно понимаю что вы были приглашены зайти. Но человѣкъ торжественно признанный женихомъ такой demoiselle какъ синьйора Чигонья, во время такихъ ужасныхъ испытаній и опасностей, едва ли позволилъ бы себѣ соблазниться принявъ приглашеніе такой красивой и такъ горячо привязанной къ нему дѣвушки какъ Mademoiselle Жюли; и убѣдившись въ силѣ и страсти этой привязанности, не могъ бы говорить что не въ силахъ сдержать своего обѣщанія не повторять этихъ посѣщеній. Но если я ошибаюсь и вы не перестали быть женихомъ синьйорины, въ такомъ случаѣ разговоръ нашъ долженъ прекратиться.

Густавъ опустилъ голову отъ стыда и смѣшанныхъ сомнѣній.

Опытный наблюдатель человѣческихъ характеровъ и измѣнчивости умовъ взглянулъ на растерянное лицо поэта съ полуулыбкой презрѣнія.

-- Ваше дѣло судить насколько любовь къ вамъ такъ сильно обнаруженная дѣвушкой, насколько соображенія противъ брака съ той чье прошлое не безупречно, могутъ вліять на ваши передовыя мнѣнія объ общественныхъ связяхъ. Подобныя соображенія для артистовъ, кажется, не имѣютъ того значенія какъ для буржуазіи. Мнѣ остается прибавить что мужъ Жюли получитъ вмѣстѣ съ ея рукою приданое въ 120.000 франковъ; и я имѣю основаніе полагать что это состояніе увеличится -- насколько, сказать не могу -- когда съ прекращеніемъ осады возстановится сообщеніе съ Англіей. Еще одно слово. Я желалъ бы считать будущаго мужа Жюли въ числѣ моихъ друзей. Еслибъ онъ не противился политическимъ мнѣніямъ съ которыми я связываю собственную карьеру, я былъ бы радъ чтобы достигнутое мною возвышеніе помогло возвыситься и ему. Но мои мнѣнія, какъ вы могли убѣдиться, мнѣнія практическаго свѣтскаго человѣка, и не имѣютъ ничего общаго съ коммунистами, соціалистами, интернаціоналистами или со всякою другою партіей какую старыя европейскія общества вздумаютъ положить въ Медеинъ котелъ юности. Въ такую минуту какъ настоящая, число фанатиковъ и мечтателей такъ велико что по возстановленіи порядка необходима будетъ общая амнистія. То что писалъ въ такое время молодой поэтъ какъ вы, будетъ черезъ годъ или два охотно прощено и забыто, лишь бы онъ не пытался насильственными дѣйствіями проводить свои мнѣнія. Но если вы предпочтете держаться мнѣній которыя теперь отстаиваете, пусть будетъ такъ. Они не уменьшатъ увѣренности бѣдной Жюли въ вашей мудрости и геніальности. Они только отдалятъ васъ отъ меня, и можетъ настать день когда мнѣ придется исполнить печальный долгъ и приказать разстрѣлять васъ -- Dii meliora. Подумайте обо всемъ что я откровенно высказалъ вамъ. Дайте мнѣ отвѣтъ въ теченіе сорока восьми часовъ; а до тѣхъ поръ не старайтесь видѣться съ Жюли. Имѣю честь пожелать вамъ добраго дня.

ГЛАВА XI.

Короткій пасмурный день угасалъ когда Густавъ, выйдя изъ квартиры Жюли, снова очутился на улицахъ. Мысли его были встревожены и перепутаны. Онъ тѣмъ болѣе тронутъ былъ страстною любовью къ нему Жюли, чѣмъ большую противоположность представляла она со словами и обращеніемъ Исавры во время послѣдняго ихъ свиданія. Его собственная старая склонность къ "Ундинѣ Парижа" ожила встрѣтивъ препятствія въ ея неожиданной сдержанности и затрудненіяхъ поставленныхъ покровительствомъ де-Молеона. Одинъ остроумный писатель такимъ образомъ опредѣлилъ страсть: "un caprice inflamm ê par des obstacles". Въ обыкновенное мирное время, Густавъ, обладающій красотою, ищущій занять уважаемое положеніе среди beau monde, не допустилъ бы мысли компрометировать себя женитьбою на фигурантк ѣ. Но теперь, крайнія политическія доктрины съ которыми онъ связалъ свое имя положили преграду между нимъ и beau monde, и поставили его во главѣ революціонной черни; ему пришлось бы отказаться и отъ этого положенія еслибъ онъ продолжалъ быть женихомъ Исавры. Къ тому же немедленное обладаніе приданымъ Жюли представляло искушеніе для человѣка который такъ любилъ свой личный комфортъ, и не зналъ бы гдѣ ему пообѣдать, еслибы, послушный "предразсудкамъ" Исавры, отказался отъ заработка въ качествѣ сотрудника революціонныхъ журналовъ. Увѣщанія отказаться отъ дѣлакоторому онъ служилъ, выраженныя де-Молеономъ съ такою высокомѣрною холодностью, не остались вовсе безъ вліянія на Густава, хотя и оскорбляли его самоуваженіе. Онъ имѣлъ, хотя смутное, понятіе о мужественныхъ талантахъ виконта къ публичной жизни; и высокая репутація, которую онъ уже пріобрѣлъ между военными авторитетами и которая признавалась даже не опытными, но благоразумными людьми изъ числа не военныхъ, имѣла свой вѣсъ для впечатлительнаго темперамента Густава. Хотя совѣты де-Молеона во многомъ совпадали съ требованіями Исавры, но они еще болѣе удаляли его отъ самой Исавры, потому что она не приносила съ собой состоянія которое доставило бы ему возможность пріостановить свои лукубраціи, выжидать оборота какой примутъ событія и до времени жить спокойно; приданое же которое онъ имѣлъ получить за ,юли имѣло эти преимущества.

Размышляя такимъ образомъ Густавъ завернулъ въ одну изъ cantines, еще отворенныхъ, чтобъ освѣжить свой умъ проглотивъ un petit verre, и тамъ встрѣтилъ двухъ изъ сочленовъ бывшаго Совѣта Десяти, Поля Гримма и Эдгара Феррье. Съ послѣднимъ изъ этихъ революціонеровъ Густавъ сошелся очень близко. Они писали въ одномъ журналѣ и онъ охотно принималъ приглашенія Эдгара на обѣды въ Caf é Riche, доставлявшемъ гостепріимство по сравнительно умѣреннымъ цѣнамъ. По мѣрѣ того какъ шла попойка, Густавъ становился откровеннымъ. Бѣдный юноша, онъ жаждалъ имѣть совѣтника. Можетъ ли онъ жениться на дѣвушкѣ которая прежде была балетною танцовщицей и теперь получила неожиданное наслѣдство?

-- Est-tu fou d'en douter? воскликнулъ Эдгаръ.-- Прекрасный случай показать презрѣніе къ жалкимъ banalit é s буржуазіи! Это только усилитъ твое нравственное вліяніе на народъ. Наконецъ, подумай о деньгахъ. Какая подмога нашему дѣлу! Капиталъ для начала! Весь журналъ будетъ твой! Кромѣ того, когда наши принципы восторжествуютъ -- а они должны восторжествовать -- что будетъ значить бракъ какъ не пустая церемонія, которую можно нарушить какъ только ты будешь имѣть поводъ жаловаться на жену или тяготиться брачными узами? Забери только приданое въ свои руки. L`amour passe -- reste la cassette.

Хотя въ сынъ Madame Рамо было еще достаточно хорошаго чтобы возмущаться тѣми выраженіями въ которыхъ данъ былъ совѣтъ, тѣмъ не менѣе, такъ какъ лары пунша его больше затѣмнили его умъ, то самый совѣтъ былъ ему пріятенъ. И въ порывѣ безумной ярости, какую опьяненіе вызываетъ въ нѣкоторыхъ впечатлительныхъ натурахъ, Густавъ, когда шелъ домой, покачиваясь и опираясь на руку болѣе крѣпкаго Эдгара Феррье, настоялъ чтобы свернуть съ дороги и пройти мимо дома гдѣ жила Исавра. Остановясь подъ окнами онъ прооралъ нѣсколько стиховъ дикой пѣсни бывшей тогда въ большой модѣ между поклонниками Феликса Піа, въ которой все что существующее общество почитаетъ святымъ, предавалось грубѣйшему поруганію. Къ счастію Исавра ничего не слыхала. Преклонивъ колѣна около своей постели она была вся поглощена молитвой.

ГЛАВА XII.

Три дня спустя посдѣ вечера проведеннаго такимъ образомъ Густавомъ Рамо, Исавра была изумлена посѣщеніемъ Виктора де-Молеона. Она не видала его съ самаго начала осады и не сразу узнала въ военномъ мундирѣ.

-- Надѣюсь что вы простите мое вторженіе, Mademoiselle, сказалъ онъ тихимъ, пріятнымъ голосомъ, свойственнымъ ему въ добрыя минуты,-- но я счелъ своимъ долгомъ увѣдомить васъ о смерти той которая, я боюсь, не была такъ добра къ вамъ какъ бы слѣдовало въ силу родственныхъ отношеній. Вторая жена вашего отца, въ послѣдствіи Madame Селби, скончалась. Она умерла въ монастырѣ, куда удалилась отъ міра.

Исавра не имѣла причинъ оплакивать умершую, но неожиданность извѣстія поразила ее, и съ тою нѣжною женскою сострадательностью которая составляла существенную черту ея характера и ея генія, она прошептала со слезами:

-- Бѣдная синьйора! Почему меня не было при ней во время ея болѣзни? Она могла бы тогда полюбить меня. И вы говорите что она умерла въ монастырѣ? Значитъ ея набожность была искренна! Она скончалась мирно?

-- Не будемъ сомнѣваться въ этомъ, Mademoiselle. Будемъ надѣяться что она жила чтобъ оплакивать свои прежнія ошибки, и ея послѣдняя мысль была направлена къ тому чтобы загладить ихъ сколько было въ ея власти. И это желаніе страннымъ образомъ заставляетъ меня вмѣшаться въ вашу судьбу. Желая загладить свои ошибки она оставила на мое попеченіе, какъ родственника, правда дальняго, но все-таки можетъ-быть самаго близкаго котораго она знала лично, молодую дѣвушку. Принимая это порученіе, я страннымъ образомъ могу быть поставленъ въ необходимость оскорбить васъ.

-- Оскорбить меня? Какимъ образомъ? Прошу васъ говорите откровенно.

-- Въ такомъ случаѣ мнѣ придется упомянуть имя Густава Рамо.

Исавра поблѣднѣла и отшатнулась, но не сказала ни слова.

-- Правду ли онъ сказалъ мнѣ что во время послѣдняго свиданія съ нимъ, три дня тому назадъ, вы выражали сильное желаніе чтобы свадьба ваша съ нимъ не состоялась; и уступили, и то неохотно, только вслѣдствіе его убѣдительныхъ настояній и увѣреній что онъ измѣнитъ направленіе своихъ талантовъ, которыми, по собственному мнѣнію, онъ обладаетъ?

-- Правда, правда, Monsieur, воскликнула Исавра и все лицо ея просіяло,-- и вы пришли сказать мнѣ отъ имени Густава Рамо что, по размышленіи, онъ рѣшился не настаивать болѣе на нашемъ союзѣ и что я по чести и совѣсти свободна?

-- Я вижу, отвѣчалъ де-Молеонъ съ улыбкой,-- что я уже прощенъ. Я не огорчилъ бы васъ еслибы таково было принятое мною на себя порученіе?

-- Огорчили бы? Нѣтъ. Но....

-- Но что?

-- Будетъ ли онъ продолжать идти по тому пути который разобьетъ сердце его матери и заставитъ отца его оплакивать день въ который онъ родился? Имѣете ли вы вліяніе на него, Monsieur де-Молеонъ? Если имѣете, не воспользуетесь ли имъ для его спасенія?

-- Вы продолжаете интересоваться его судьбой, Mademoiselle?

-- Можетъ ли быть иначе? Не согласилась ли я раздѣлить ее когда мое сердце содрагалось при мысли о нашемъ союзѣ? И теперь, когда, если я правильно поняла, я свободна, я могу думать только о томъ что было бы лучше для него.

-- Увы, Mademoiselle, онъ лишь одинъ изъ многихъ -- испорченное дитя этой Цирцеи, императорскаго Парижа. Куда ни взглянешь, вездѣ видна эта испорченность. Она была прикрыта ореоломъ, порожденнымъ этою самою испорченностью. Ореолъ исчезъ, и порча стала видима. Гдѣ теперь старое французское мужество? Исчезнувъ изъ сердецъ, оно осталось только на языкѣ. Будь наши дѣла подобны нашимъ словамъ, Пруссія на колѣняхъ стала бы умолять чтобы быть провинціей Франціи. Тщеславіе, желаніе сдѣлаться извѣстнымъ, все равно чѣмъ бы то ни было и кому бы то ни было, вотъ главный двигатель Парижанъ; ораторъ, воинъ, поэтъ, всѣ одинаковы. Всѣ говорятъ красивыя фразы; презираютъ знаніе, трудъ, дисциплину; поносятъ Германцевъ, говоря что они варвары, поносятъ своихъ генераловъ называя ихъ измѣнниками, само Небо за то что оно не помогаетъ имъ. Что можетъ сплотитъ эту массу пустыхъ болтуновъ въ сплошную форму націи -- а они претендуютъ бытъ націей? Какое поколѣніе можетъ народиться отъ этого изнѣженнаго племени, пропитаннаго хвастовствомъ и абсентомъ? Простите мнѣ эту тираду; я только-что дѣлалъ смотръ баталіону которымъ командую. Что касается Густава Рамо,-- если мы переживемъ осаду и снова будемъ имѣть правительство которое будетъ въ силахъ утвердить порядокъ, и общество которое не будетъ награждать славою за трескучія фразы,-- то я не удивляюсь если Густавъ Рамо будетъ въ числѣ лучшихъ подражателей раннихъ Meditations Ламартина. Еслибъ онъ родился при Лудовикѣ XIV, какимъ бы онъ былъ вѣрноподданнымъ! Какія священныя трагедіи въ стилѣ Athalie писалъ бы онъ въ надеждѣ на аудіенцію въ Версали! Но я не долженъ откладывать долѣе порученіе передать вамъ письмо. Я дѣлалъ это съ намѣреніемъ убѣдиться что вы не будете недовольны этимъ разрывомъ, потребовать котораго вамъ до сихъ поръ мѣшало деликатное чувство чести.

Онъ досталъ письмо, передалъ его Исаврѣ; и чтобы дать ей прочесть безъ помѣхи, отошелъ къ окну.

Исавра пробѣжала письмо. Въ немъ было слѣдующее:

"Я чувствую что согласіемъ на мое предложеніе я обязанъ единственно вашему состраданію. Еслибъ я могъ сомнѣваться въ этомъ прежде, то вашихъ словъ когда мы въ послѣдній разъ видѣлись было достаточно чтобъ убѣдить меня. Подъ вліяніемъ оскорбленнаго самолюбія я сдѣлалъ тогда огромную ошибку. Я готовъ былъ снова связать васъ обѣщаніемъ отъ котораго вы желали освободиться. Простите мнѣ это, простите всѣ ошибки которыми я оскорблялъ васъ. Соглашаясь на нашъ разрывъ, позвольте мнѣ надѣяться что вы удостоите меня вашею дружбой, будете вспоминать обо мнѣ, посвятите мнѣ нѣсколько кроткихъ, добрыхъ мыслей. Моя жизнь отнынѣ будетъ идти въ сторонѣ отъ вашей; но вы всегда будете жить въ моемъ сердцѣ, чистый и благодатвый образъ, какъ образъ святыхъ, въ которыхъ вы можете вѣрить, потому что они вамъ сродни."

-- Не могу ли я передать Густаву Рамо словесный отвѣтъ на это письмо? спросилъ де-Молеонъ, оборачиваясь когда она положила письмо на столъ.

-- Одно мое желаніе ему всякаго блага. Онъ оскорбился бы еслибъ я прибавила мою благодарность за великодушіе съ какимъ онъ истолковываетъ движенія моего сердца и уступаетъ его желаніямъ.

-- Mademoiselle, примите мои поздравленія. Я сожалѣю о бѣдной дѣвушкѣ порученной моимъ попеченіямъ. Къ несчастію она любитъ этого человѣка; и есть причины по которымъ я не откажу въ моемъ согласіи на ихъ бракъ, если онъ теперь, получивъ вашъ отказъ, станетъ просить ея руки. Если я буду въ состояніи удержать его тщеславіе, я бы сдѣлалъ это, повинуясь, если вы позволите мнѣ сказать это, вашимъ добрымъ желаніемъ. Но отнынѣ судьба дѣвушки оставленной на мое попеченіе будетъ побуждать меня интересоваться его карьерой. Adieu Mademoiselle!

Оставшись одна, Исавра стояла какъ бы преображенная. Всѣ цвѣта юности, казалось, вернулись къ ней. На щекахъ ея снова явились ямочки, безчисленныя отраженія счасливой улыбки. "Я свободна, я свободна, шептала она,-- о радость, радость!" И она вышла изъ комнаты чтобъ отыскать Веносту, распѣвая весело, распѣвая громко; какъ птичка вырвавшаяся изъ клѣтки и возносящаяся къ небу, воспѣваетъ благодарную пѣснь о своемъ освобожденіи.

ГЛАВА XIII.

По мѣрѣ того какъ ближе слышался ревъ пушекъ осаждающихъ, и голодъ внутри стѣнъ усиливался, казалось, увеличивалось и презрѣніе Парижанъ къ искусству враговъ, и ихъ увѣренность въ неприступности столицы. Всѣ ложные слухи принимались съ довѣріемъ за истину; всѣ достовѣрныя извѣстія отвергались какъ ложь. Прислушайтесь къ группамъ собравшимся около кафе. "Прусскіе фонды упали въ Берлинѣ на три процента," говоритъ оборванный биржевикъ (онъ служилъ когда-то въ конторѣ Лувьѣ). "Э, восклицаетъ одинъ изъ національгардовъ,-- прочтите статью въ Libert é. Варвары въ отчаяніи, мы угрожаемъ Нанси, Бельфоръ свободенъ. Бурбаки вторгнулся въ Баденъ. Нашъ флотъ направилъ свои пушки на Гамбургъ. Страна ихъ въ опасности, отступленіе отрѣзано; единственная надежда Бисмарка и его перетрусившихъ легіоновъ найти убѣжище въ Парижѣ. Усиленная ярость бомбардировки доказываетъ ихъ отчаяніе."

-- Остается, шепнулъ Саваренъ обращаясь къ де-Брезе,-- предположить что мы отправили парламентера въ Версаль съ посланіемъ отъ Трошю что если они отдадутъ назадъ свои завоеванія, уступятъ лѣвый берегъ Рейна, и заплатятъ намъ военныя издержки, то Парижъ, всегда великодушный къ побѣжденнымъ, позволитъ Прусакамъ отступить.

-- Прусакамъ! Отступить! закричалъ Эдгаръ Феррье, подхватилъ послѣднія слова и свирѣпо глядя на Саварина.-- Что это за прусскіе шпіоны среди насъ? Ни одинъ изъ варваровъ не долженъ спастись. Намъ стоитъ только прогнать измѣнниковъ захватившихъ правительство, объявить коммуну и право на трудъ и мы произведемъ Геркулеса который даже въ колыбели будетъ удушать чудовищъ.

Эдгаръ Феррье былъ единственный представитель своей политической партіи среди группы къ которой онъ обращался; но ужасъ который уже начали внушать буржуаціи коммунисты былъ такъ великъ что никто не рѣшился возражать. Саваренъ взялъ де-Брезе подъ руку и благоразумно удалился.

-- Я подозрѣваю, сказалъ первый,-- что намъ скоро придется пережить еще большія бѣдствія нежели прусскія ядра и черный хлѣбъ. День коммунистовъ можетъ настать.

-- Я до тѣхъ поръ сойду уже въ могилу, сказалъ де-Брезе беззвучнымъ голосомъ.-- Прошло уже двадцать четыре часа съ тѣхъ поръ какъ я истратилъ свои послѣднія пятьдесятъ су на покупку крысы, и сжегъ ножки отъ кровати чтобы изжарить это четвероногое.

-- Entre nous, мой бѣдный другъ, я самъ точно въ такомъ же положеніи, сказалъ Саваренъ со слабой попыткой къ своему прежнему веселому смѣху.-- Видите какъ я сузился! жена моя будетъ невѣрна тому Саварену о которомъ мечтаетъ, если позволитъ поцѣловать себя сухощавому любезнику котораго вы видите предъ собою! Но я думалъ что вы служите въ національной гвардіи и потому не исчезнете въ пространствѣ.

-- Я былъ національгардомъ, но не могъ перенести тяжести службы; а такъ какъ я вышелъ изъ лѣтъ, то и получилъ увольненіе. Что касается платы, то я былъ слишкомъ гордъ чтобы требовать себѣ одинъ франкъ и 25 сантимовъ жалованья. Я бы не былъ такъ гордъ теперь. О, да будутъ благословенны Небеса! вотъ идетъ Лемерсье; онъ долженъ мнѣ обѣдъ и обязавъ расквитаться. Bon jour, любезнѣйшій Фредерикъ! Какимъ молодцомъ вы смотрите въ вашемъ кепи! Вашъ блестящій мундиръ не прокоптился пороховымъ дымомъ! Какая разница противъ лохмотниковъ линейцевъ!

-- Боюсь, сказалъ Лемерсье печально,-- что мой костюмъ не будетъ такъ хорошъ черезъ день или два. Я только-что узналъ новость которая безъ сомнѣнія будетъ громко привѣтствована въ газетахъ. Но газеты не находятся подъ выстрѣлами орудій.

-- Что вы хотите сказать? спросилъ де-Брезе.

-- Я встрѣтилъ, выходя изъ своей квартиры, нѣсколько минутъ тому назадъ, этого огнеѣда Виктора де-Молеона, который всегда сумѣетъ узнать что происходитъ въ главной квартирѣ. Онъ сказалъ мнѣ что дѣлаются приготовленія къ большой вылазкѣ. Вѣроятнѣе всего что объявленія о ней появятся утромъ въ прокламаціи и войска наши выступятъ завтра въ ночь. Національгарды (дураки и ослы которые орали о рѣшительныхъ дѣйствіяхъ) увидятъ исполненіе своего желанія и будутъ посланы въ авангардѣ; въ числѣ передовыхъ будетъ баталіонъ въ которомъ я состою. Если настоящему нашему свиданію суждено быть послѣдними, вы можете говорить что Фредерикъ Лемерсье закончилъ свою роль въ жизни не безъ блеску.

-- Благородный другъ, сказалъ де-Брезе, слабо беря его за руку,-- если правда что твоей жизни грозитъ опасность, умри такъ какъ ты жилъ. Честный человѣкъ не оставляетъ долговъ безъ уплаты. Ты долженъ мнѣ обѣдъ.

-- Увы! не требуйте отъ меня невозможнаго. Я отплачу втрое, если только буду живъ и получу свои ренты. Но сегодня у меня нѣтъ даже мыши которую бы я могъ раздѣлить съ Фоксомъ.

-- Такъ Фоксъ еще живъ? воскликнулъ де-Брезе и голодные глаза его заискрились.

-- Да. Теперь онъ производитъ опытъ какъ долго можетъ прожить животное безъ пищи.

-- Сжалься надъ нимъ; бѣдное животное! Окончи его страданія благородною смертью. Пусть онъ спасетъ отъ голодной смерти тебя и твоихъ друзей. Я не прошу за себя одного; я не болѣе какъ диллетантъ въ изящной словесности. Но Саварень, знаменитый Саваренъ -- въ критикѣ французскій Лонгинусъ, въ поэзіи Парижскій Горацій, въ общественной жизни геній веселости и шутокъ,-- наполни его уменьшившееся тѣло! Неужели, ему суждено погибнуть отъ недостатка пищи, когда у тебя такой избытокъ въ твоей кладовой? Я взываю къ твоему сердцу, къ твоей совѣсти, къ твоему патріотизму. Что значатъ въ глазахъ Франціи тысячи Фоксовъ въ сравненіи съ однимъ Савареномъ?

-- Въ настоящую минуту, вздохнулъ Саваренъ,-- я способенъ проглотить все, какъ бы это отвратительно ни было, даже лесть, де-Брезе. Но, другъ мой Фредерикъ, ты идешь въ битву; что станется съ Фоксомъ если тебѣ суждено будетъ пасть? Развѣ онъ не достанется чужимъ? Безъ сомнѣнія для его преданнаго сердца была бы болѣе пріятною мысль что онъ доставилъ пищу твоимъ друзьямъ? Они оцѣнили бы его добродѣтели и благословили бы его память!

-- Ты имѣешь такой тощій видъ, мой бѣдный Саваренъ! А какимъ хлѣбосоломъ ты былъ когда еще былъ толстъ! сказалъ Фредерикъ съ паѳосомъ.-- И нѣтъ сомнѣнія что если я останусь живъ, Фоксъ умретъ съ голоду; если же буду убитъ, Фоксъ будетъ съѣденъ. Но, бѣдный Фоксъ, милый Фоксъ, который лежалъ на груди моей когда я замерзалъ! Нѣтъ; у меня нѣтъ силъ приказать вонзить его для васъ на вертелъ. Не требуйте этого.

-- Я избавлю тебя отъ этой грустной обязанности, воскликнулъ де-Брезе.-- Мы какъ разъ около твоей квартиры. Простите меня на минутку. Я добѣгу и отдамъ приказаніе твоей служанкѣ.

Говоря это онъ прыгнулъ впередъ съ легкостью какой никто бы не ожидалъ, судя по его прежней слабости. Фредерикъ хотѣлъ послѣдовать за нимъ, но Саваренъ ухватился за него, проговоривъ съ трудомъ:

-- Постой; я упаду какъ пустой мѣшокъ безъ твоей поддержки, молодой герой. Фи! разумѣется де-Брезе только пошутилъ; это не больше какъ веселая шутка. Тш! по секрету; у него есть деньги и онъ хочетъ еще разъ угостить насъ обѣдомъ, подъ предлогомъ будто мы ѣдимъ твою собаку. Онъ составлялъ этотъ планъ когда ты подошелъ. Пусть его пошутитъ, а мы будемъ имѣть Вальтазаровскій пиръ.

-- Гм! сказалъ Фридерикъ съ сомнѣніемъ:-- ты увѣренъ что у него нѣтъ видовъ на Фокса?

-- Разумѣется нѣтъ, онъ хочетъ только посмѣяться. Ослятина вещь не дурная, но стоитъ 14 франковъ за фунтъ. Пулярка превосходная вещь, но цѣна ей 30 франковъ. Положись на де-Брезе; у насъ будетъ и ослятина и пулярка и Фоксъ насладится остатками.

Прежде чѣмъ Фредерикъ могъ отвѣтить, на нихъ набѣжала сзади и затолкала ихъ шумная толпа. Они только могли различить слова: "славныя новости, побѣда, Федербъ, Шанзи". Но этихъ словъ было достаточно чтобъ они охотно увлеклись общимъ движеніемъ. Они забыли свой голодъ, забыли Фокса. На быстромъ ходу они узнали что получено донесеніе о совершенномъ отбитіи Прусаковъ Федербомъ при Аміенѣ; и о еще болѣе рѣшительномъ пораженіи ихъ Шанзи на Луарѣ. Эти генералы съ своими торжествующими арміями спѣшатъ къ Парижу чтобъ ускорить истребленіе ненавистныхъ Германцевъ. Откуда взялось это извѣстіе, никто не зналъ въ точности. Всѣ вѣрили ему и спѣшили къ Ратушѣ чтобы слышать формальное его подтвержденіе.

Увы! прежде чѣмъ они дошли туда, ихъ встрѣтила другая толпа, съ уныніемъ и злобою. Подобныхъ извѣстій не было получено правительствомъ. Федербъ и Шанзи бились, безъ сомнѣнія, храбро, съ полною вѣроятностью успѣха; но...

Воображенію Парижанъ не требовалось болѣе.

-- Мы всегда оставались бы побѣдителями, сказалъ Саваренъ,-- еслибы не было этого но; и толпа, которая, скажи онъ это десять минутъ тому назадъ, разорвала бы его на клочки, теперь привѣтствовала эпиграмму; и съ проклятіями на Трошю, перемѣшанными со взрывами саркастическаго хохота, шумно расходилась.

Когда оба друга побрели назадъ къ той части бульваровъ гдѣ де-Брезе разстался съ ними, Саваренъ неожиданно оставилъ Лемерсье и перешелъ улицу чтобы привѣтствовать небольшое общество состоявшее изъ двухъ дамъ и двухъ мущинъ направлявшихся къ церкви Св. Магдалины. Пока онъ обмѣнивался съ ними нѣсколькими словами, молодая парочка, идя подъ руку, прошла мимо Лемерсье; мущина былъ въ мундирѣ національгарда, такомъ же щегольскомъ какъ у Фредерика, но имѣлъ въ себѣ такъ мало воинственнаго какъ только можно себѣ представить. Походка его была тяжела, голова опущена внизъ. Онъ, казалось, не слушалъ свою спутницу, которая говорила скоро и оживленно и лицо ея сіяло улыбками. Лемерсье посмотрѣлъ имъ вслѣдъ какъ они прошли.

, Sur mon â me, пробормоталъ Фредерикъ про себя; нѣтъ сомнѣнія что это la belle Жюли; наконецъ-то она нашла своего скрывавшагося поэта!"

Пока Лемерсье говорилъ такъ самъ съ собою, Густавъ, продолжая смотрѣть внизъ, былъ увлеченъ своею спутницей черезъ улицу, въ средину маленькой группы съ которой остановился поговорить Саваренъ. Случайно задѣвъ Саварена, онъ удивленно поднялъ глаза, готовый проговорить обычное извиненіе: въ это время Жюли почувствовала что рука на которую она опиралась задрожала. Предъ нимъ стояла Исавра и рядомъ съ ней графиня де-Вандемаръ; спутники ихъ, Рауль и аббатъ Вертпре, были въ двухъ шагахъ отъ нихъ.

Густавъ снялъ шляпу, низко поклонился и съ минуту стоялъ молча и неподвижно, пораженный неожиданностію и стыдомъ.

Внимательный взоръ Жюли, слѣдя за его взоромъ, устремился на то же лицо на которое смотрѣлъ онъ. Въ минуту она отгадала истину. Она видѣла предъ собою ту которой обязана была цѣлыми мѣсяцами мученій ревности, и надъ которой, бѣдное дитя, она думала что она восторжествовала. Но въ сердцѣ этой дѣвушки было столько инстинктивной доброты что чувство торжества исчезло, смѣнившись чувствомъ состраданія. Соперница ея лишилась Густава. Для Жюли лишиться Густава значило лишиться всего для чего бы стоило жить. Съ своей стороны, Исавра была тронута не только красотою лица жюли, но еще болѣе дѣтскою наивностью его выраженія.

Такимъ образомъ въ первый разъ въ жизни встрѣтились дочь и падчерица Луизы Дюваль. Обѣ онѣ были такъ покинуты, такъ одиноки и неопытны среди опасностей свѣта судьба обѣихъ была такъ различна и онѣ олицетворяли такія противоположныя стороны женской природы. Исавра естественно первая прервала молчаніе, которое было такъ тягостно для всѣхъ присутствующихъ.

Она приблизилась къ Рамо, съ искреннею добротою во взглядѣ и въ голосѣ.

-- Примите мои поздравленія, сказала она съ серіозною улыбкой.-- Ваша матушка вчера вечеромъ передала мнѣ о вашей свадьбѣ. Безъ сомнѣнія я вижу Madame Рамо; и она протянула руку Жюли. Бѣдная Ундина отшатнулась на мгновеніе и вспыхнула до висковъ. Это была первая рука которую женщина съ безупречнымъ характеромъ протягивала ей, съ тѣхъ поръ какъ она лишилась покровительства Madame Сюрвиль. Прикоснувшись къ ней съ робостью и смиреніемъ, она отвела прочь своего мужа, и съ головою опущенною еще ни же чѣмъ у Густава, прошла мимо группы не говоря ни слова.

Она не говорила съ Густавомъ пока ихъ могли видѣть или слышать тѣ которыхъ они только-что оставили. Потомъ, страстно сжавъ его руку, она сказала:

-- И это та demoiselle отъ которой ты отказался для меня! Не говори что нѣтъ. Я такъ рада что увидала ее; это сдѣлало мнѣ много добра. Насколько глубже и чище стала моя любовь къ тебѣ! Я могу воздать тебѣ только однимъ, отдать тебѣ всю мою жизнь. Ты никогда не будешь имѣть повода бранить меня, никогда, никогда!

Саваренъ смотрѣлъ очень серіозно и задумчиво когда вернулся къ Лемерсье.

-- Могу ли я вѣрить глазамъ? сказалъ Фредерикъ.-- Несомнѣнно это была Жюли Камартенъ подъ руку Густавомъ Рамо! И онъ имѣлъ смѣлость въ такомъ обществѣ раскланиваться съ Madame де-Вандемаръ и Mademoiselle Чигонья, съ которой, какъ я слышалъ, онъ обрученъ? Развѣ я не видалъ также что Mademoiselle пожала руку Ундинѣ? Или же я сталъ жертвою одной изъ тѣхъ галлюцинацій которыя, какъ говорятъ, рождаются въ умѣ отъ голода?

-- У меня нѣтъ силъ отвѣчать на всѣ эти вопросы. Я могъ бы разказать цѣлую повѣсть; но я сберегу ее къ обѣду. Поспѣшимъ къ тебѣ на квартиру. Де-Брезе безъ сомнѣнія ждетъ васъ тамъ.

ГЛАВА XIV.

Не предчувствуя угрожавшей ему опасности, поглощенный чувствомъ настоящихъ невзгодъ, голодный и холодный, Фоксъ поднялъ свою печальную голову съ халата своего хозяина, въ которомъ онъ старался укрыть свое дрожащее тѣло при входѣ де-Брезе и консьержа того дома гдѣ Лемерсье занималъ квартиру. Узнавъ виконта какъ одного изъ знакомыхъ своего хозяина, онъ сдержалъ первый порывъ побуждавшій его издать слабый лай, и со слабымъ визгомъ допустилъ вынуть себя изъ-подъ покрывавшаго его платья и отдался въ руки своему убійцѣ-посѣтителю.

-- Dieu des dieux! проговорилъ де-Брезе,-- какъ легко стадо бѣдное животное! Онъ ущипнулъ за бока и бедры свою обреченную жертву. Однакоже,-- сказалъ онъ,-- на костяхъ осталось еще немного мяса. Вы можете поджарить лапки, сдѣлать фрикассе изъ лопатокъ, и ростбифъ изъ остальнаго. Rognons и голову возьмите себѣ за труды. Съ этими словами онъ передалъ Фокса на руки консьержа, прибавивъ:-- Vite au besogne, mon ami.

-- Да, Monsieur, я долженъ спѣшить пока жены нѣтъ дома. Она имѣетъ слабость къ этому животному. Оно должно быть уже на вертелѣ прежде чѣмъ она вернется.

-- Пусть такъ; а на столѣ черезъ часъ -- въ пять часовъ ровно; я проголодался.

Консьержъ исчезъ вмѣстѣ съ Фоксомъ. Де-Брезе занялся исканіемъ по шкафамъ и буфетамъ Фредерика, откуда досталъ скатерть и всѣ принадлежности для обѣда. Онъ накрылъ столъ въ большомъ порядкѣ и сталъ терпѣливо ожидать приближенія пира.

Пять часовъ било прежде чѣмъ Фридерикъ съ Савареномъ вошли въ комнату; завидя ихъ де-Брезе поспѣшилъ къ лѣстницѣ и приказалъ консьержу подавать обѣдъ.

Фредерикъ, хотя и не зналъ какого рода ихъ ждетъ обѣдъ, сталъ оглядываться кругомъ ища собаки, и не видя ее началъ звать:

-- Фоксъ! Фоксъ! Куда ты запрятался?

-- Успокойся, сказалъ де-Брезе.-- Не думай что я не....

-----

Зам ѣ тка сына автора.-- Рука дописавшая до этого мѣста оставила недописанною послѣднюю сцену трагедіи бѣднаго Фокса. Забвеніемъ могилы безвозвратно покрыты юморъ и паѳосъ этого пиршества кинофаговъ. Здѣсь можетъ-быть приведенъ лишь одинъ эпизодъ этого пира который авторъ передалъ своему сыну на словахъ. Пусть сочувствующій читатель представитъ себѣ весь драматизмъ заключающійся въ борьбѣ между голодомъ и привязанностью; пусть представитъ онъ себѣ одно изъ тѣхъ сентиментально трогательныхъ настроеній, безъ сомнѣнія испытанныхъ имъ подъ часъ когда онъ въ первый разъ вкушалъ пищу послѣ долгаго поста, надѣемся менѣе жестокаго и продолжительнаго нежели тотъ который выдержали наши осажденные участники обѣда, и тогда онъ можетъ представить себя, хотя и безъ помощи авторской фантазіи создавшей столь исключительное положеніе, сколько слезъ и нѣжности наполняли глаза мягкосердечнаго Фредерика, когда онъ разсматривалъ хорошо обглоданныя кости своего закланнаго любимца, и отодвигая тарелку на которой онѣ лежали, произнесъ со вздохомъ: "О, бѣдный Фоксъ, съ какимъ удовольствіемъ поглодалъ бы онъ эти косточки."

Глава непосредственно слѣдующая за этою также осталась недописанной. Она не должна была заключить собою этотъ неоконченный разказъ, но въ ряду многочисленныхъ и столь разнообразныхъ сочиненій англійскаго писателя, который составилъ себѣ почетное имя почти во всѣхъ отрасляхъ литературы, это была дѣйствительно посл ѣ дняя глава. Еслибъ авторъ остался въ живыхъ и окончилъ свое произведеніе, онъ безъ сомнѣнія добавилъ бы къ своей Иліадѣ Парижской осады самый эпическій эпизодъ ея и описалъ бы здѣсь мощную борьбу между двумя князьями Парижской биржи, великодушнымъ Дюплеси и грознымъ Лувье. Немногія остальныя страницы недоконченнаго разказа, безъ сомнѣнія, изобразили бы намъ примиреніе между Грагамомъ Веномъ и Исаврою Чигонья. Къ счастію однако, читатели слѣдившіе до сихъ поръ за судьбами Парижанъ найдутъ удовлетвореніе своему любопытству по всѣмъ главнымъ пунктамъ во главѣ названной L`Envoi, которая была написана раньше окончанія романа.

Мы, правда, не знаемъ что сталось съ двумя парижскими типами красоты, но не святости, съ бѣднымъ тщеславнымъ поэтомъ уличной толпы и добросердечною Ундиною этого мутнаго потока. Судя по тому что въ письмѣ Лемерсье къ Вену нѣтъ никакого упоминанія о нихъ, нельзя не придти къ заключенію что роль ихъ въ разказѣ окончилась прежде написанія этого письма; слѣдуетъ предположить что развязка ихъ судьбы имѣла быть описана въ одной изъ предшествовавшихъ главъ, и что авторъ навѣрное не оставилъ бы Густава Рамо постояннымъ обладателемъ его незаслуженнаго и дурно употребленнаго богатства. Сладкій запахъ домашняго pot au feu, хотя бы и приправленнаго пряностью сознанія что онъ презрѣлъ мнѣнія общества, конечно не могъ примирить этого французскаго представителя примѣненія къ народной поэзіи новыхъ идей, предпочитающихъ "розы и наслажденія порока", "лиліямъ и скукѣ добродѣтели", съ его себялюбивою измѣной дѣлу всеобщей эманципаціи отъ всѣхъ условій общежитія. Еслибы бѣдная Жюли Комартенъ погибла во время парижской осады, не успѣвъ еще утратить граціи добровольнаго покаянія, мы безъ сомнѣнія считали бы участь ея болѣе счастливою, чѣмъ та какая досталась бы ей на долю еслибъ она продолжала свое существованіе въ качествѣ Madame Рамо, и тогда извѣстная часть земныхъ благъ получила бы лучшее употребленіе въ рукахъ Грагама Вена. Къ этой увѣренности остается прибавить только описаніе участи постигшей Виктора де-Молеона, которое читатель найдетъ ниже, въ письмѣ Лемерсье, для полнаго удовлетворенія чувства поэтической справедливости. И если эти фигуры, нынѣ исчезающія со сцены, хорошо исполнили свои роли въ драмѣ паденія Имперіи, то каждое изъ нихъ кромѣ украшенія повѣсти, представитъ и нѣкоторое назиданіе. Valete et plaudite!

Л.

ГЛАВА ПОСЛѢДНЯЯ.

Въ числѣ лицъ бѣжавшихъ отъ осады, которыхъ теперь Версальскій поѣздъ высадилъ на Парижской станціи, было два человѣка которые пробираясь чрезъ толпу внезапно встрѣтились лицомъ къ лицу.

-- Ara! Bon jour, Monsieur Дюплеси, произнесъ грубый голосъ.

-- Bon jour, Monsieur Лувье, отвѣчалъ Дюплеси.

-- Какъ давно вы оставили Бретень?

-- Въ тотъ день какъ извѣстіе о перемиріи дошло туда; чтобъ имѣть возможность вступить въ Парижъ въ первый день какъ будутъ отворены его ворота. А вы, гдѣ вы были?

-- Въ Лондонѣ.

-- А! въ Лондонѣ! сказалъ Дюплеси поблѣднѣвъ.-- Я зналъ что у меня былъ тамъ врагъ.

-- Врагъ! Я? Bah! mon cher Monsieur. Что заставляетъ васъ видѣть во мнѣ врага?

-- Я помню ваши угрозы.

-- А propos о Рошбріанѣ. Когда вы съ любезнѣйшимъ маркизомъ найдете удобнымъ чтобъ я вступилъ во владѣніе этимъ помѣстьемъ? Вы не можете болѣе претендовать купить его въ приданое Mademoiselle Валеріи.

-- Пока еще не знаю. Правда что всѣ финансовыя операціи которыя мой агентъ пробовалъ въ Лондонѣ были неудачны. Но я еще могу поправиться теперь, вернувшить въ Парижъ. А пока у васъ еще шесть мѣсяцевъ впереди; потому что, какъ вы узнаете, или какъ это можетъ-быть вамъ уже извѣстно, слѣдующіе вамъ проценты внесены въ контору ***, и слѣдовательно вы не можете ссылаться на просрочку, еслибы даже законъ, въ сношеніяхъ должниковъ и кредиторовъ, не принялъ во вниманіе національныхъ бѣдствій.

-- Совершенно вѣрно. Но если вы не будете имѣть возможности купить имѣнія, оно очень скоро должно перейти въ мои руки. И длиъя васъ и для маркиза было бы лучше войти со мной въ дружелюбное соглашеніе. А propos, я читалъ въ Times что Аленъ былъ въ числѣ раненыхъ во время декабрьской вылазки.

-- Да; мы получили объ этомъ извѣстіе съ голубиною почтой. Мы боялись....

L' ЕNVОI.

Просвѣщенный читатель замѣтитъ что разказываемая мною повѣсть только повидимому закончена послѣднею главой; хотя я радъ думать что то что можетъ быть названо ея завязкой не найдетъ своего d é nouement среди преступленій и безумствъ войны коммунистовъ. Это предметъ для будущаго изслѣдователя общества. Когда преступленія оскорбляющія человѣчество имѣютъ своей причиной или оправданіемъ принципы требующіе уничтоженія всѣхъ основъ на которыхъ зиждется цивилизація Европы, религіи, собственности, брака, дабы создать новую цивилизацію примѣнимую къ новому человѣчеству, тогда даже самый мирный изъ современниковъ едва ли можетъ сохранить то спокойствіе отвлеченнаго мышленія съ помощью котораго философія выводитъ изъ прошедшихъ золъ настоящее добро. Съ своей стороны, я вѣрю что черезъ всю извѣстную исторію человѣчества, даже въ тѣ эпохи когда разумъ наиболѣе омраченъ и совѣсть наиболѣе развращена, пролегаетъ замѣтная, хотя тонкая какъ нить, цѣпь судьбы, начало которой у престола Всевѣдущаго и Всеблагаго; что въ самыхъ дикихъ фантазіяхъ, приводящихъ въ бѣшенство массы, могутъ быть открыты проблески пророческихъ истинъ; что въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ, подобно эпидемическимъ болѣзнямъ характеризующихъ извѣстныя эпохи ненормальнаго состоянія, могутъ быть открыты инстинкты или стремленія къ нѣкоторымъ общественнымъ добродѣтелямъ, которымъ суждено осуществиться вѣка спустя, среди болѣе счастливыхъ поколѣній. Все направляется къ тому чтобы спасти человѣка отъ отчаянія въ будущемъ, хотя бы цѣлое общество въ безотрадный историческій моментъ соединилось въ отрицаніи души и существованія Божества, ибо все непобѣдимо утверждаетъ то неодолимое влеченіе къ незримому будущему которое составляетъ господствующую принадлежность души, обнаруживающую управленіе божественной Мысли, которая изъ разлада одного вѣка развиваетъ гармонію другаго, и какъ во внутреннемъ такъ и во внѣшнемъ мірѣ, укрѣпляетъ во всякомъ неомраченномъ умѣ различіе между Провидѣніемъ и Случаемъ.

Прилагаемаго отчета можетъ быть достаточно чтобы пополнить недосказанное о тѣхъ лицахъ судьбою которыхъ, помимо великихъ событій и лицъ принадлежащихъ болѣе серіозной исторіи, читатель можетъ интересоваться. Это переводъ письма Фредерика Лемерсье къ Грагаму Вену, написаннаго въ іюнѣ, мѣсяцъ спустя послѣ пораженія коммунистовъ.

"Любезнѣйшій и знаменитый Англичанинъ котораго имя я чту, но не могу произнести, примите мою сердечную благодарность за тотъ интересъ который вы принимаете въ жалкихъ остаткахъ Фредерика Лемерсье, пережившихъ бѣдствія голода, равенства, братства, петролеума и права на работу. Я не оставилъ Парижа когда Monsieur Тьеръ, parmula non bene relictd, увелъ своихъ преданныхъ друзей и свои храбрыя войска въ Версальскія рощи, и поручилъ намъ, безоружнымъ жителямъ, охраненіе порядка и собственности отъ инсургентовъ, которымъ оставилъ въ обладаніе наши форты и пушки. Мной овладѣлъ захватывающій интересъ къ этой ужаеной мелодрамѣ, съ ея быстрою смѣной сцевическихъ эффектовъ, ареной коей была столица міра. Наученный опытомъ я не стремился быть дѣйствующимъ лицомъ; и даже въ качествѣ зрителя старательно воздерживался отъ аплодисментовъ и шиканья. Беря примѣръ съ вашей счастливой Англіи, я соблюдалъ строжайшій нейтралитетъ; и оберегая себя отъ опасности, оставлялъ своихъ лучшихъ друзей на волю боговъ.

"Что касается политическихъ вопросовъ, то я не рѣшаюсь пускаться въ догадки. Объ этой игрѣ въ rouge et noir я могу сказать только одно, что какая бы карта ни вынулась, она будетъ или красная или черная. Одинъ игрокъ временно выигрываетъ когда проигрываетъ другой; игра обыкновенно разоряетъ обоихъ.

"Никто не вѣритъ чтобы настоящее правительство удержалось; но никто не согласенъ въ томъ какое правительство можетъ удержаться. Рауль де-Вандемаръ неизмѣнно убѣжденъ въ возвратъ Бурбоновъ. Саваренъ задумываетъ новый журналъ имѣющій быть органомъ партіи графа Парижскаго. Де-Брезе и старый графъ де-Пасси, которые примыкали и становились въ оппозицію поочередно къ каждому изъ прежнихъ правительствъ, естественно стоятъ за совершенно новый опытъ и высказываются за конституціонную диктатуру, съ герцогомъ Омальскимъ во главѣ, которую онъ можетъ сохранять сколько ему угодно и потомъ передать своему племяннику графу, со скромнымъ титуломъ конституціоннаго короля; это должно состояться въ томъ случаѣ если диктатору вздумается низложить самого себя. Для меня это представляется самымъ несообразнымъ предположеніемъ. Еслибъ управленіе герцога было успѣшно, Французы пожелали бы его сохраненія; въ случаѣ же еслибы дядя не имѣлъ успѣха, для племянника не было бы никакихъ шансовъ. Дюплеси сохранилъ свою преданность императорской династіи; и имперіалистская партія сильнѣе нежели кажется съ перваго взгляда. Такъ много буржуа которые со вздохомъ вспоминаютъ о восемнадцатилѣтнемъ процвѣтаніи промышленности; такъ много военныхъ офицеровъ и гражданскихъ чиновниковъ которые отождествляютъ свою карьеру съ милостями императора; и такъ много духовенства которое страшится республики, всегда имѣющей возможность перейти въ руки враговъ религіи. Не раздѣляя стремленій орлеанистовъ, всѣ они въ душѣ расположены къ Имперіи.

"Но я скажу вамъ одинъ секретъ. Я и подобные мнѣ мирные граждане (мы гораздо многочисленнѣе чѣмъ какая бы то ни было крайняя партія) готовы признать всякую форму правленія при которой будемъ имѣть больше шансовъ сохранить наши платья на плечахъ. Libert é, Egalit é, Fraternit é совершенно вышли изъ моды; и Mademoiselle *** перестала пѣть Марсельезу и извлекаетъ слезы у слушателей патетическимъ исполненіемъ пѣсни О Rickard! о mon roi!

"Перехожу къ тѣмъ друзьямъ о которыхъ вы просите сообщить вамъ.

"Чудеса никогда не перестанутъ случаться. Лувье и Дюплеси прекратили свою смертельную вражду. Они стали заклятыми друзьями, и задумываютъ въ компаніи громадную спекуляцію, которая должна начаться какъ только долгъ Прусакамъ будетъ уплаченъ. Викторъ де-Молеонъ устроилъ это примиреніе въ одно свиданіе, во время краткаго междуцарствія между миромъ и войною коммунистовъ. Вы знаете какъ сильно желалъ Лувье завладѣть помѣстьемъ Алена де-Рошбріана. Повѣрите ли въ чемъ была дѣйствительная причина этого? Можете ли представить себѣ чтобы черствый торгашъ какъ Лувье руководился въ своихъ дѣйствіяхъ романтическимъ сентиментальнымъ горемъ. Между тѣмъ это такъ. Кажется что много лѣтъ тому назадъ онъ былъ отчаянно влюбленъ въ дѣвушку которая исчезла изъ его жизни и которую, какъ онъ полагалъ, соблазнилъ покойный маркизъ де-Рошбріанъ. Чтобъ отмстить за это предполагаемое преступленіе, онъ сдѣлался главнымъ кредиторомъ покойнаго маркиза; и вымѣщая грѣхи отца на сынѣ, подъ адскою маской дружескаго интереса, сдѣлался единственнымъ владѣльцемъ закладной на помѣстье Алена, на условіяхъ повидимому самыхъ щедрыхъ. Демонъ вскорѣ показалъ свои когти, и готовъ былъ наложить арестъ за просрочку, когда Дюплеси явился на помощь Алену, и Рошбріанское помѣстье было назначено въ приданое Валеріи при выходѣ ея замужъ за Алена. Прусская война пріостановила, разумѣется, выполненіе этихъ плановъ, какъ денежныхъ такъ и брачныхъ. Дюплеси, средства котораго сильно пострадали вслѣдствіе войны, пробовалъ начинать нѣсколько предпріятій въ Лондонѣ въ надеждѣ пріобрѣсти сумму необходимую для уплаты по закладной; но непонятнымъ образомъ не имѣлъ удачи. Лувье былъ въ Лондонѣ и мѣшалъ агенту своего соперника во всѣхъ спекуляціяхъ. Дюплеси потерялъ возможность реализовать закладную. Оба финансиста, по заключеніи мира, вернулись въ Парижъ. Лувье рѣшилъ захватить Бретонское помѣстье въ свои руки и довершить разореніе Дюплеси, когда узналъ отъ де-Молеона что половина жизни его прошла въ заблужденіи лишенномъ всякаго основанія; что отецъ Алена не былъ виновенъ въ преступленіи за которое долженъ былъ пострадать его сынъ; и Викторъ, съ тою непонятною властью надъ умами людей которая ему свойственна, уговорилъ Лувье и тотъ раскаялся. Короче, состоялось соглашеніе относительно уплаты по закладной удобное для Дюплеси. Свадьба Алена съ Валеріей должна послѣдовать черезъ нѣсколько недѣль. Старый замокъ отдѣлывается для пріема молодыхъ и Лувье приглашенъ на свадьбу.

"Я узналъ всю эту исторію отъ Алена и отъ самого Дюплеси. Передаю ее такъ какъ она была разказана мнѣ, со всѣми узорами какими чувство украсило ея основу. Но между нами, я слишкомъ Парижанинъ чтобы не относиться скептически къ неподдѣльной искренности внезапнаго примиренія. Я подозрѣваю что Лувье не имѣлъ болѣе возможности забавляться непроизводительною фантазіей сдѣлаться землевладѣльцемъ. Онъ затратилъ крупныя суммы и вошелъ въ большія обязательства на постройку улицы которая должна была называться его именемъ, и эта улица была дважды опустошена, сперва при осадѣ Паршка, потомъ во вре мя войны съ коммунистами; и я могу найти еще много причинъ по которымъ Лувье долженъ былъ счесть благоразумнымъ не только отказаться отъ захвата Рошбріана и обезпечить себѣ возвратъ выданныхъ подъ него капиталовъ, но и слить свои интересы и вступить въ quasi -товарищество съ такимъ блестящимъ финансистомъ какимъ до сихъ поръ заявилъ себя Арманъ Дюплеси.

"Самъ Аленъ не совсѣмъ оправился отъ раны и находится теперь Рошбріанѣ, на попеченіи своей тетки и Валеріи. Я обѣщалъ извѣстить его на будущей недѣлѣ. Рауль де-Вандемаръ все еще въ Парижѣ, вмѣстѣ съ матерью, и говоритъ что нѣтъ другаго мѣста гдѣ бы христіанинъ могъ быть такъ полезенъ. Старый графъ не хочетъ возвращаться въ Парижъ, говоря что нѣтъ другаго мѣста гдѣ философъ подвергался бы большей опасности.

"Я отложилъ до конца мой отвѣтъ на важнѣйшій изъ вашихъ вопросовъ. Вы говорите что прочли въ газетахъ краткое извѣстіе объ убійствѣ Виктора де-Молеона, и спрашиваете меня о подробностяхъ этого происшествія и о причинахъ убійства.

"Мнѣ, разумѣется, нѣтъ надобности говорить вамъ какою храбростью отличался виконтъ во время осады; но своею строгостью и требованіемъ дисциплины онъ нажилъ себѣ много враговъ между худшими представителями національгардовъ; и еслибъ онъ былъ захваченъ уличною толпой въ тотъ же день какъ Клеманъ Тома, который былъ виновенъ въ такихъ же преступленіяхъ, несомнѣнно что и онъ раздѣлилъ бы участь этого генерала. Будучи избранъ депутатомъ, онъ оставался еще нѣсколько дней въ Парижѣ послѣ того какъ Тьеръ и К° покинули его, оставался въ надеждѣ убѣдить партію порядка, къ которой примыкало не малое число національгардовъ, принять быстрыя и рѣшительныя мѣры для защиты города отъ коммунистовъ. Но возмущенный ихъ малодушіемъ онъ удалился въ Версаль. Тамъ онъ болѣе нежели оправдалъ высокую репутацію какую пріобрѣлъ во время осады, и наиболѣе способные люди получили увѣренность что ему предстоитъ играть одну изъ первыхъ ролей въ борьбѣ партій. Когда Версальскія войска вступили въ Парижъ, онъ былъ, разумѣется, въ ихъ рядахъ, командуя баталіономъ.

"Онъ остался невредимъ во время ужасной битвы на баррикадахъ, хотя никто больше его не презиралъ опасность. Только тогда когда было подавлено возмущеніе, вечеромъ 28го мая, онъ нашелъ смерть. Версальскіе солдаты, естественно озлобленные, дѣйствовали слишкомъ поспѣшно, схватывая и разстрѣливая всякаго прохожаго въ которомъ можно было заподозрить врага. Нѣсколько человѣкъ изъ отряда де-Молеона захватили одну изъ подобныхъ жертвъ и повлекли въ ближайшую улицу для исполненія казни, когда, увидавъ виконта, онъ закричалъ: "Лебо, спасите меня!"

"Де-Молеонъ бросился на этотъ крикъ, остановилъ своихъ солдатъ, сказавъ: "Этотъ человѣкъ невиненъ; безобидный докторъ. Я ручаюсь за него." Когда онъ произносилъ эти слова, одинъ раненый коммунистъ, лежавшій въ канавѣ, среди кучи грязи, выползъ оттуда, бросился на де-Молеона, вонзилъ свой ножъ между плечъ виконта, и самъ упалъ мертвый.

"Виконтъ былъ отнесенъ въ ближайшій домъ, во всѣхъ окнахъ котораго развѣвалось трехцвѣтное знамя. Докторъ, котораго онъ только-что спасъ, осмотрѣлъ и перевязалъ его рану. Виконтъ мучился болѣе часа и умеръ стараясь произнести нѣсколько словъ, смыслъ которыхъ тщетно старались уловить окружавшіе его.

"Имя убійцы и причины побудившія его къ этому преступленію узнали отъ доктора. Убійца былъ красный республиканецъ и соціалистъ, по имени Арманъ Мовье. Прежде онъ былъ очень искусный работникъ и получалъ высокую плату. Но задумалъ стать дѣятельнымъ политикомъ революціонеромъ, прійдя къ намѣренію перестроить міръ вслѣдствіе недовольства существующими брачными узаконеніями, связавшими его съ женщиной которая бѣжала отъ него, но будучи все-таки его законною женой, препятствовала ему жениться на другой женщинѣ, съ которою онъ жилъ и къ которой, кажется, былъ страстно привязанъ.

"Онъ не пытался, однако, приводить своихъ фантазій въ исполненіе до тѣхъ поръ пока не сошелся съ нѣкоторымъ Жаномъ Лебо, который пріобрѣлъ на него сильное вліяніе и привлекъ его въ одно изъ тайныхъ революціонныхъ обществъ имѣвшихъ цѣлью ниспроверженіе Имперіи. Тогда голова его закружилась. Съ паденіемъ Имперіи окончилось существованіе общества въ которое онъ вступилъ: оно было распущено Лебо. 13о время осады Монье былъ въ нѣкоторомъ родѣ вождемъ ouvriers; по мѣрѣ того какъ тянулась осада и наступалъ голодъ, онъ пріобрѣлъ привычку къ пьянству. Дѣти его перемерли отъ голода и хаода. Женщина съ которою онъ жилъ сошла вслѣдъ за нимъ въ могилу. Тогда, кажется, онъ сдѣлался жестокимъ безумцемъ и принималъ участіе въ худшихъ преступленіяхъ комунистовъ. Онъ лелѣялъ дикую мысль отмстить этому Жану Лебо, которому приписывалъ всѣ свои несчастія и который, по его словамъ, застрѣлилъ его брата во время декабрьской вылазки.

"Здѣсь начинается странная часть исторіи. Увѣряютъ что этотъ Жанъ Лебо былъ никто иной какъ Викторъ де-Молеонъ. Докторъ о которомъ я упоминалъ и который хорошо извѣстенъ въ Бельвиллѣ и Монмартрѣ подъ именемъ M é decin des Pauvres, сознался что самъ принадлежалъ къ тайюму обществу организованному Лебо; по его словамъ, виконтъ переряжался съ такимъ искусствомъ что онъ никогда бы не узналъ его тождества съ заговорщикомъ, еслибы не случай. Во время послѣдняго періода бомбардировки, онъ, Medecin des Pauvres, находился въ восточной части укрѣпленій, когда вниманіе его было привлечено къ умирающему человѣку, раненому осколкомъ бомбы. Пока онъ осматривалъ рану, де-Молеонъ, бывшій также на укрѣпленіяхъ, подошелъ къ этому мѣсту. Умирающій сказалъ: "Monsisur le vicomte, вы должны мнѣ услугу. Меня зовутъ Маркъ Леру. До начала войны я служилъ въ полиціи. Когда Monsieur де-Молеонъ возвратился къ своему общественному положенію и заявилъ себя врагомъ Имперіи, я могъ донести на него какъ на заговорщика Жана Лебо. Я не сдѣлалъ этого. Осада привела меня въ крайность. У меня дома есть ребенокъ. Я не хочу чтобъ онъ умеръ съ голоду." "Я позабочусь объ немъ", отвѣчалъ виконтъ. Раненый умеръ прежде чѣмъ его успѣли перенести въ госпитальную повозку.

"Любопытство побудило меня увидаться съ докторомъ который разказалъ эту исторію и самому разспросить его. Признаюсь что я вѣрю его разказу. Составлялъ ли де-Молеонъ заговоръ противъ павшей династіи, которой онъ явно не сочувствовалъ, или нѣтъ, это мало или вовсе не можетъ омрачить его репутацію очень замѣчательнаго человѣка, съ большимъ мужествомъ и большими способностями, который, еслибъ остался въ живыхъ, могъ бы сдѣлать блестящую карьеру. Но, какъ справедливо замѣчаетъ Саваренъ, первыя тѣла которыя давитъ революціонная колесница, это тѣла тѣхъ кто первый запрягся въ нее.

"Въ числѣ бумагъ де-Молеона найдена программа государственнаго устройства Франціи. Какъ она попала въ руки Саварена, я не знаю. Саваренъ по моей просьбѣ сообщилъ мнѣ главныя основанія этого проекта. Вотъ они;

"Американская республика есть единственная достойная изученія, потому что она имѣетъ продолжительность. Причины ея прочности заключаются въ обезпеченіяхъ противъ легкомыслія и нарушенія порядка со стороны демократіи: 1) Ни одинъ законъ касающійся конституціи не можетъ быть измѣненъ безъ согласія двухъ третей конгресса. 2) Для противодѣйствія увлеченіемъ свойственнымъ народному собранію избранному всеобщею подачей голосовъ, высшая законодательная власть, въ особенности по дѣламъ внѣшней политики, сосредоточена въ сенатѣ, который кромѣ законодательной имѣетъ и исполнительную власть. 3) Глава сената, избравъ свое правительство, можетъ сохранять его независимость противъ враждебнаго большинства всякаго собранія.

"Эти три основанія прочности должны лечь въ основу всякаго новаго образа правленія во Франціи.

"Для Франціи существенно необходимо чтобы глава правительства, каковъ бы ни былъ его титулъ, былъ также безотвѣтственъ какъ государь въ Англіи; потому онъ не долженъ ни предсѣдать въ совѣтахъ, ни предводить арміями. Время личнаго правленія прошло, даже въ Пруссіи. Для обезпеченія порядка въ государствѣ необходимо чтобы когда дѣла идутъ дурно, смѣнялось бы министерство, а государство оставалось неизмѣннымъ. Въ Европѣ республиканскія учрежденія будутъ прочнѣе если верховная власть будетъ наслѣдственная, а не избирательная."

"Саваренъ говоритъ что эти аксіомы проведены до конца и развиты съ большимъ искусствомъ.

"Много благодаренъ вамъ за предлагаемое гостепріимство въ Англіи. Я воспользуюсь имъ на нѣсколько дней, если когда-нибудь рѣшусь избрать семейную жизнь и спокойствіе домашняго очага. Я имѣю склонность къ одной англійской миссъ, но не имѣю еще точныхъ свѣдѣній о приданомъ. Тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ будетъ съ меня довольно -- я думаю это бездѣлица для вашихъ богатыхъ островитянъ.

"А пока мнѣ естественно приходится расплачиваться за бѣдствія этой ужасной осады. Нѣкоторые благонравные журналы говорятъ намъ что, отрезвленные несчастіями, Парижане начнутъ новую жизнь, сдѣлаются прилежны и разсудительны, будутъ презирать роскошь и удовольствія, и заживутъ наподобіе нѣмецкихъ профессоровъ. Не вѣрьте ни слову изъ этихъ разсужденій. Я убѣжденъ что несмотря на все что можно сказать о нашемъ легкомысліи и расточительности при Имперіи, мы всегда останемся такими же, при всякой формѣ правленія -- самымъ храбрымъ, самымъ спокойнымъ, самымъ жестокимъ, самымъ добросердечнымъ, самымъ неразумнымъ, самымъ просвѣщеннымъ, самымъ противорѣчивымъ, самымъ основательнымъ народомъ какой Юпитеръ, посовѣтовавшись съ Венерой и Граціями, съ Марсомъ и Фуріями, когда-либо создавалъ для наслажденія и ужаса міра,-- словомъ, Парижанами. Votre tout d é vou é,

"Фредерикъ Лемерсье."

-----

Въ прекрасный полдень, позднею осенью 1871, у залива Сорренто, въ той части скалистаго берега, влѣво отъ города, гдѣ впервые чтеніе превосходнѣйшей поэмы о христіанскомъ героизмѣ, въ которой возвышенность мысли соединилась съ серебристою изящностью рѣчи, очаровало ея дѣтство, теперь снова склонялась молодая жена Грагама Вена. Это былъ первый мѣсяцъ послѣ ихъ свадьбы. Исавра еще не оправилась отъ всѣхъ мученій какія пришлось пережить ей съ того часа когда она поняла что исканіе славы лишило ея любви которая украшала ея геній и наполняла ее мечты, до того въ который....

Доктора единогласно присовѣтовали ей провести зиму въ южномъ климатѣ, и послѣ свадьбы, которая была во Флоренціи, они прибыли въ Сорренто.

Исавра сидитъ на небольшомъ отлогомъ возвышеніи; Грагамъ склонился у ея ногъ; лицо его обращено къ ней съ невыразимою внимательною заботливостью и сострадательною нѣжностью.

-- Ты увѣрена что чувствуешь себя лучше и крѣпче съ тѣхъ поръ какъ мы здѣсь?

-----