ГЛАВА I.
вошла въ гостиную дома моего отца въ Рессель-Стритѣ,-- вошла эльфа! эльфа, одѣтая вся въ бѣломъ, маленькая, нѣжная, съ черными локонами, падавшими на плеча, съ глазами до того большими и свѣтлыми, что они свѣтили черезъ всю комнату и такъ, какъ не могутъ свѣтить человѣческіе глаза. Эльфа подошла и смотрѣла на насъ. Это видѣніе было такъ неожиданно, явленіе такъ странно, что мы на нѣсколько мгновеній не умѣли выговорить ни слова. Наконецъ, отецъ, смѣлѣйшій и умнѣйшій изъ двухъ, какъ наиболѣе способный имѣть дѣло съ непостижимыми вещами другаго міра, возимѣлъ рѣшимость подойти къ этому маленькому созданію и, привставъ чтобъ разсмотрѣть ея лицо, спросилъ:
-- Что вы хотите, мое прекрасное дитя?
Прекрасное дитя! Будто бъ это было только прекрасное дитя? Увы, хорошо бы если все то, что мы приняли на первый взглядъ за фей, разрѣшалось просто въ прекрасное дитя!
-- Пойдемте!-- отвѣчало дитя, съ иностраннымъ удареніемъ, взявъ отца за полу сертука,-- пойдемте, бѣдный папа ужасно боленъ! Я боюсь! Пойдемте, надо спасти его.
-- Конечно!-- поспѣшно воскликнулъ отецъ:-- гдѣ моя шляпа, Систи? Конечно, дитя мое, пойдемъ, надо спасти папеньку!
-- Да гдѣ же папа?-- спросилъ Пизистратъ, чего никогда бы не пришло въ голову моему отцу. Онъ никогда не спрашивалъ гдѣ и кто больные отцы тѣхъ бѣдныхъ дѣтей, которыя хватали его за полу.-- Гдѣ папа?
Ребенокъ строго посмотрѣлъ на меня,-- крупныя слезы катились изъ большихъ, свѣтлыхъ глазъ,-- и не отвѣчалъ ни слова. Въ эту минуту высунулось изъ за порога и показалось изъ тѣни полное лицо, и вслѣдъ за тѣмъ очутилась передъ ними толстая и здоровая, молодая женщина. Она довольно неловко присѣла (dropp а curtsy) и сказала, тихо:
-- О, миссъ, вы напрасно не подождали меня и безпокоили господъ, вбѣжавши сюда такимъ манеромъ. Съ вашего позволенія, сэръ, я торговалась съ кабменомъ {The man of the cab, l'homme du cabriolet, le cocher,-- фіакръ.}, онъ такой несговорчивый: они подлецы всѣ такіе, когда... то есть съ нами, сэръ, бѣдными женщинами, и....
-- Да въ чемъ дѣло?-- воскликнулъ я:-- отецъ, лаская ребенка, взялъ его на руки, а ребенокъ все плакалъ.
-- Вотъ видите ли, сэръ, (она опять присѣла) они, всего прошедшую ночь, изволили пріѣхать въ нашу гостинницу, сэръ.... въ гостинницу Ягненка, рядомъ съ Лондонскимъ мостомъ, да и заболѣли, и до сихъ поръ какъ будто не въ своемъ умѣ; мы послали за докторомъ, докторъ посмотрѣлъ на дощечку ихъ дорожнаго мѣшка, посмотрѣлъ потомъ въ придворный Альманахъ и сказалъ: "есть какой-то мистеръ Какстонъ въ Большой-Рессель-Стритѣ, не родня ли?" -- а вотъ эта леди сказала "это папенькинъ братъ"; -- мы и поѣхали сюда. Никого изъ прислуги не было дома, я и взяла кабріолетъ, миссъ захотѣла непремѣнно ѣхать, ѣхать со мною и....
-- Роландъ.... Роландъ боленъ! Скорѣй, скорѣй, скорѣй!-- закричалъ отецъ; и, держа ребенка въ рукахъ, онъ сбѣжалъ по лѣстницѣ. Я послѣдовалъ за нимъ съ его шляпой, которую впопыхахъ онъ забылъ. Ксчастію, мимо подъѣзда проѣзжалъ кабріолетъ, но горничная не дала намъ сѣсть въ него, покуда не удостовѣрилась, что это былъ не тотъ кабріолетъ, котораго она отпустила. По совершеніи этого предварительнаго осмотра, мы сѣли и понеслись къ Ягненку.
Горничная, сидѣвшая на переднемъ мѣстѣ, проводила время въ безполезныхъ предложеніяхъ подержать дѣвочку, которая все прижималась къ моему отцу и въ длинномъ, разбитомъ на эпизоды, разсказѣ о причинахъ побудившихъ ее отпустить давишняго фіакра, разсудившаго, для увеличенія своей выручки, сдѣлать крюкъ; сверхъ того она безпрестанно хваталась за чепчикъ, и, оправляя платье, извинялась въ безпорядкѣ своего туалета, въ особенности когда взоръ ея упалъ ея на мой атласный галстукъ и блестящіе сапоги.
Когда мы пріѣхали въ гостинницу, горничная съ сознательнымъ достоинствомъ повела насъ вверхъ по лѣстницѣ, которая казалась нескончаемою. Вошедши на третій этажъ, она остановилось чтобы перевести духъ, и объявила намъ, что домъ теперь полонъ, но что если джентельмену угодно будетъ пробыть здѣсь дальше пятницы, то его переведутъ въ No 54, гдѣ прекрасный видъ и каминъ; маленькая кузина моя, соскочивъ съ рукъ отца, бѣжала вверхъ по лѣстницѣ, приглашая насъ слѣдовать за нею. Исполнивъ это, мы подошли къ двери, у которой ребенокъ остановился и прислушался; потомъ, снявъ башмаки, онъ вошелъ на цыпочкахъ. Мы вошли за ней.
При свѣтѣ одинокой свѣчи, мы увидѣли лицо дяди: оно горѣло отъ лихорадки, глаза его были недвижны и смотрѣли тѣмъ безжизненнымъ, тупымъ взглядомъ, съ которымъ такъ страшно встрѣтиться. Не такъ ужасно найти тѣло уже опустѣвшимъ, черты обличающія борьбу съ жизнію, какъ смотрѣть на лицо, въ которомъ нѣтъ выраженія мысли, глаза, лишенные способности узнавать. Такое зрѣлище страшный ударъ тому безсознательному, привычному матеріализму, съ которымъ мы всегда бываемъ склонны смотрѣть на тѣхъ, кого любимъ; ибо, не находя уже той мысли, того сердца, той привязанности, которыя летѣли на встрѣчу намъ, мы внезапно заключаемъ что было что-то внутри этой формы, не сама форма, что было намъ такъ мило. Форма все тутъ, и развѣ слегка измѣнилась; но уста не улыбаются намъ привѣтливо, глазъ блуждаетъ по намъ какъ по чужимъ, ухо не различаетъ нашихъ голосовъ, и нѣтъ друга, котораго искали мы! Даже любовь наша какъ бы остыла, родится какой-то неопредѣленный, суевѣрный страхъ. Нѣтъ, не матерія, и теперь присущая, соединяла въ себѣ всѣ эти невидныя, безчисленныя чувства, которыя сплетаются и сливаются въ словѣ "привязанность", а то воздушное, неосязаемое, электрическое нѣчто чье отсутствіе теперь бросаетъ насъ въ дрожь.
Я стоялъ нѣмъ, отецъ тихо подкрался и взялъ руку, которая не отвѣчала ему пожатіемъ: только ребенокъ, казалось, не раздѣлялъ нашихъ впечатлѣній, но влѣзъ на постель, прильнулъ щекой къ груди отца и молчалъ.
-- Пизистратъ,-- шепнулъ отецъ,-- (я подошелъ, удерживая дыханіе) Пизистратъ, еслибъ мать была здѣсь!
Я кивнулъ головой. Намъ обоимъ пришла одна и та же мысль. Его глубокая мудрость и моя дѣятельная юностъ, обѣ разомъ, почувствовали что были безполезны здѣсь. Въ комнатѣ больнаго мы, оба безпомощные, сознали что недостаетъ женщины.
Я вышелъ, спустился съ лѣстницы и, уже на свѣжемъ воздухѣ, остановился въ какомъ-то непонятномъ раздумьи. Звукъ шаговъ, шумъ колесъ, словомъ, Лондонъ -- оживили меня. Что за заразительная сила въ практической жизни, убаюкивающая сердце и возбуждающая дѣятельность мозга, какая скрытая уму тайна въ ея обычной атмосферѣ! Минуту спустя, я, какъ бы по вдохновенію, выбралъ изъ большаго числа кабріолетовъ тотъ, который казался на видъ всѣхъ легче и былъ запряженъ лучшею лошадью, и былъ уже на пути не къ матушкѣ, но къ доктору М. Г., жившему на Манчестеръ-скверѣ и котораго я зналъ за доктора Тривеніоновъ. Къ счастью, этотъ любезный и даровитый врачь былъ дома, и обѣщалъ мнѣ быть у больнаго даже прежде меня. Тогда я поскакалъ въ Рессель-Стритъ и передалъ матушкѣ, какъ съумѣлъ осторожнѣе, порученіе возложенное на меня отцомъ.
Когда мы пріѣхали съ ней подъ вывѣску Ягненка, то нашли доктора занятаго прописываніемъ рецептовъ: поспѣшность его доказывала опасность. Я полетѣлъ за хирургомъ, который прежде насъ уже былъ у больнаго. Счастливы тѣ, кому незнакома печальная тишина, подъ часъ царствующая въ комнатѣ больнаго и борьба между жизнію и смертью, грудь съ грудью и рука съ рукой,-- когда бѣдная, безсильная, безсознательная плоть ведетъ войну съ страшнымъ врагомъ; черная кровь течетъ -- течетъ, рука на пульсѣ, и на лицахъ недоумѣніе, каждый взоръ направленъ къ наморщенной брови врача. Вотъ кладутъ горчичники къ ногамъ, ледъ къ головѣ; порой, сквозь тишину или шопотъ, слышится безсвязный голосъ страдальца, которому грезятся зеленыя поля и волшебныя страны, въ то время какъ надрывается сердце присутствующихъ! Вотъ, наконецъ, сонъ; въ этомъ снѣ, можетъ быть, переломъ. Все сторожитъ, не смѣя дохнуть, все ходитъ не дотрогиваясь до полу. Вотъ первыя здравыя слова, прежняя улыбка, хотя еще и слабая. Во всѣхъ очахъ слезы, тихія, благодарственныя; на всѣхъ устахъ: "слава Богу! слава Богу!"
Вообразите все это: это ужь прошло. Роландъ проговорилъ, онъ пришелъ въ память; матушка наклонилась надъ нимъ; маленькія ручки дочери обвились вокругъ его шеи; хирургъ, пробывшій тутъ шесть часовъ, взялся за шляпу и, раскланиваясь, весело улыбается, а отецъ, прислонившись къ стѣнѣ, закрываетъ лицо руками.
Все это было такъ неожиданно, что, выражаясь истертой фразой -- нѣтъ ни одной болѣе выразительной -- было похоже на сонъ: я созналъ безусловную, гнетущую потребность уединенія, открытаго воздуха. Избытокъ признательности давилъ меня, комната казалась мнѣ слишкомъ тѣсна для сердца, переполненнаго. Въ ранней молодости, если трудно подавлять чувства, еще труднѣе обнаруживать ихъ въ присутствіи другихъ. До двадцати лѣтъ, когда что поражаетъ насъ, мы запираемся въ своей комнатѣ или бѣжимъ на улицу, въ поле; въ молодости мы всѣ дѣти дикой природы и дѣлаемъ то, что дѣлаютъ животныя: раненый олень покидаетъ стадо, а когда ляжетъ что-нибудь на вѣрное сердце собаки, она забивается куда нибудь въ уголъ.
Я вышелъ изъ гостинницы и отправился бродить по улицамъ, которыя еще были пусты. Былъ первый часъ разсвѣта, самое спокойное время, особенно въ Лондонъ! Въ холодномъ воздухъ была какая-то животворная свѣжесть, въ пустынномъ безмолвіи -- что-то успокоительное. Любовь, которую возбуждалъ дядя, была чрезвычайно замѣчательна по своему началу: она была не та тихая привязанность, которою обыкновенно должны удовлетворяться люди уже въ лѣтахъ; нѣтъ, она рождала то болѣе живое сочувствіе, какое будить молодость. Въ немъ всегда было столько живости и огня, и въ его заблужденіяхъ и капризахъ столько юношескаго увлеченія, что трудно было вообразить себѣ его не молодымъ. Эти преувеличенныя, Донъ-Кихотскія понятія о чести, эта исторія чувства, котораго не могли извести ни горе, ни заботы, ни несчастія, ни разочарованія, (явленіе странное въ такое время, когда 22-хъ -- лѣтніе юноши объявляютъ себя разочарованными), казалось, оставили ему всю прелесть молодости. Одинъ Лондонскій сезонъ сдѣлалъ меня человѣкомъ свѣтскимъ болѣе его и старшимъ его сердцемъ. А грусть глодала его такъ упорно, такъ неотступно. Да, капитанъ Роландъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые овладѣваютъ всѣми вашими помыслами, которые сливаютъ свою жизнь съ вашею! Мысль, что Роландъ долженъ умереть, умереть съ бременемъ на сердцѣ не облегченномъ, выходила изъ всѣхъ законовъ природы, была внѣ всѣхъ стремленій жизни, моей, по крайней мѣрѣ. Ибо одною изъ цѣлей моего существованія я положилъ себѣ: возвратить отцу сына, возвратить улыбку нѣкогда веселую на желѣзныя уста, стянутыя горемъ. Но теперь Роландъ былъ внѣ опасности и, подобно человѣку, спасенному отъ кораблекрушенія, я боялся оглянуться на прошедшее; гулъ и ревъ всепоглощающей бездны все еще раздавался у меня въ ушахъ. Погруженный во всѣ эти размышленія, я безсознательно остановился, услышавъ бой часовъ: пробило четыре; осмотрѣвшись, я замѣтилъ, что удалился отъ центра Сити и нахожусь въ одной изъ улицъ, ведущихъ къ Стрэнду. Непосредственно передо мной, на ступеняхъ крыльца большой лавки, чьи закрытыя ставни выражали такое упорное молчаніе, какъ будто бы хранили онѣ тайны семнадцати вѣковъ, въ одной изъ улицъ Помпеи, я увидѣлъ человѣческую фигуру, погруженную въ глубокій сонъ: рука была оперта въ жесткій камень, служившій изголовьемъ; члены неловко лежали на ступеняхъ. Одежда спавшаго была грязна, какъ отъ дороги, и изтерта, но носила слѣды какой-то претензіи: видъ поблекшаго, затасканнаго, нищенскаго щегольства давалъ бѣдности выраженіе тѣмъ болѣе грустное, что доказывалъ неспособность человѣка бороться съ нею. Лицо его было изнеможенно и блѣдно, но выраженіе его, и во снѣ, было дерзко и смѣло. Я подошелъ поближе: я узналъ и правильныя черты, и черные какъ смоль волосы, даже эту, какую-то особенную, грацію въ позѣ: передо мной лежалъ молодой человѣкъ, котораго я встрѣтилъ въ гостинницѣ, дорогой, и который оставилъ меня на погостѣ, съ Савояромъ и его мышами. Стоя въ тѣни одной изъ колоннъ, я разсуждалъ съ самимъ собой о томъ, давало ли мнѣ дорожное знакомство право разбудить спавшаго, какъ вдругъ полицейскій, выходя изъ за угла улицы, положилъ конецъ моему раздумью, съ рѣшительностію, свойственною его практическому призванію: онъ взялъ руку молодаго человѣка и потресъ ее, съ словами: -- зачѣмъ вы тутъ лежите? вставайте и идите домой!-- Спавшій проснулся, быстро вскочилъ, протеръ глаза, осмотрѣлся во всѣ стороны и остановилъ на полицейскомъ взглядъ до того надменный, что достойный блюститель порядка вѣроятно подумалъ, что такое, не свойственное человѣку, ложе было избрано имъ не изъ одной необходимости, и, съ большимъ уваженіемъ, сказалъ:
-- Вы вѣрно выпили, молодой человѣкъ; найдете ли вы дорогу домой?
-- Найду!-- отвѣчалъ молодой человѣкъ, располагаясь по прежнему: -- вы видите, нашелъ.
-- Фу ты, чортъ возьми!-- проворчалъ полицейскій: -- пожалуй опять уснетъ! Вставайте-же, вставайте; а то мнѣ придется проводить васъ.
Мой старый знакомый обернулся: -- Пріятель -- сказалъ онъ съ странной улыбкой: -- что, по вашему, стоитъ это помѣщеніе? Не на ночь; ночь, видите, прошла, а на два часа? Помѣщеніе -- первобытное, но мнѣ оно годится; я думаю, шиллингъ хорошая цѣна за него, а?
-- Вы любите шутить, сэръ,-- сказалъ полицейскій; ласковѣе и механически отворяя руку.
-- Хотите шиллингъ, такъ дѣло слажено! Я нанимаю у васъ квартиру въ долгъ. Доброй ночи: разбудите меня въ шесть часовъ.
Молодой человѣкъ такъ рѣшительно опять расположился спать, а лицо полицейскаго выразило такую ошалѣлость, что я лопнулъ со смѣху и вышелъ изъ моей засады. Полицейскій посмотрѣлъ на меня:
-- Знаете вы этого.... этого....
-- Джентельмена?-- перебилъ я важно.-- Предоставьте его мнѣ.-- Я отдалъ полицейскому условленное за квартиру. Онъ посмотрѣлъ на шиллингъ, посмотрѣлъ на меня, посмотрѣлъ на улицу вверхъ и внизъ, покачалъ головой и пошелъ. Я подошелъ къ юношѣ, слегка толкнулъ его и сказалъ:
-- Помните вы меня, сэръ; а куда вы дѣвали мистера Пикока?
Незнакомецъ (помолчавъ). Я васъ помню: ваше имя Какстонъ.
Пизистратъ. А ваше?
Незнакомецъ. Дайте припомнить! (оглядывая меня съ ногъ до головы) Свѣтъ вамъ, кажется, улыбнулся, мистеръ Какстонъ! И вы не стыдитесь говорить съ несчастнымъ; который лежитъ на камняхъ? Но, впрочемъ, теперь конечно никто васъ не видитъ:
Пизистратъ (сентенціально). Если бы я жилъ въ прошломъ вѣкѣ, я нашелъ бы лежащимъ на камняхъ Самуэля Джонсона.
Незнакомецъ (вставая). Вы испортили мни сонъ; вы имѣете право на то, съ той минуты, какъ заплатили за квартиру. Я пройду съ вами немного; не бойтесь, по карманамъ я еще не лазаю!
Пизистратъ. Вы говорите, что свѣтъ мнѣ улыбнулся; вамъ, боюсь, онъ сдѣлалъ гримасу. Я не говорю вамъ: смѣлѣе!-- смѣлости у васъ, кажется, довольно; я скажу только: "терпѣнье!" Эта добродѣтель рѣже первой.
Незнакомецъ. Гм! (опять смотритъ на меня, дерзко) Для какого чорта заговариваете вы со мной, останавливаетесь,-- съ человѣкомъ, о которомъ ничего не знаете, или хуже чѣмъ ничего?
Пизистратъ. Потому что я часто думалъ объ васъ; потому что вы меня интересуете; потому что -- простите -- я бы помогъ вамъ, если бы смогъ, то есть, если вамъ нужна помощь.
Незнакомецъ. Нужна! Я весь нужда, я самъ нужда! Нужда сна, нужда пищи, нужда терпѣнія, которое вы предписываете, терпѣнія для того, чтобъ околѣть и сгнить. Я прошелся пѣшкомъ изъ Парижа въ Булонь съ двѣнадцатью су въ карманѣ. Изъ этихъ двѣнадцати сберегъ я четыре; съ этими четырьмя явился я въ Булони къ биліарду и выигралъ ровно столько, сколько нужно было заплатить за переѣздъ и за три маленькихъ хлѣба. Вы видите, дайте мнѣ капиталъ, и я сдѣлаю себѣ огромное состояніе. Если съ четырьмя су я могу выиграть двадцать франковъ въ ночь, что могу я выиграть на капиталъ въ четыре соверена, и въ теченіи года? Это задача тройнаго правила,-- но теперь у меня черезъ-чуръ болитъ голова, почему я разрѣшать ея и не стану. Эти три хлѣбца продержались у меня три дня; послѣднюю корку съѣлъ я за ужиномъ прошлой ночью. Поэтому, берегитесь, предлагая мнѣ денегъ (подъ помощью разумѣются деньги). Вы видите, для меня нѣтъ выбора: надо взять. Но предупреждаю васъ: не ожидайте благодарности; во мнѣ нѣтъ ея!
Пизистратъ. Вы не такъ дурны, какъ говорите. Я сдѣлалъ бы для васъ болѣе, нежели далъ вамъ взаймы ту бездѣлицу, которую могу теперь предложить. Обѣщаете вы быть со мною откровенны?
Незнакомецъ. Смотря.... Но, кажется, я до сихъ поръ былъ довольно откровененъ.
Пизистратъ. Правда: такъ и я буду откровененъ. Не называйте мнѣ своего имени и сословія, если не хотите, но скажите мнѣ, есть у васъ какіе-нибудь родственники, къ которымъ могли бы вы обратиться? Вы качаете головой. Ну, такъ хотите вы трудиться для себя? Или только умѣете вы пробовать счастіе на билліардѣ (извините) и думаете, что только за билліардомъ можно сдѣлать 10 франковъ изъ 4-хъ су.
Незнакомецъ. Я васъ понимаю; до сихъ поръ я никогда не трудился: я ненавижу трудъ. Но отчего не попробовать, способенъ ли я къ труду?
Пизистрать. Способны, непремѣнно: человѣкъ, умѣющій пройти отъ Парижа до Булони съ двѣнадцатью су въ карманѣ, и сберечь изъ нихъ четыре для какой-нибудь цѣли, человѣкъ, который рискуетъ этими четырьмя су по одной увѣренности въ свое искусство, будь это даже на билліардѣ, и на четвертый день просыпается на мостовой столицы, съ такимъ присутствіемъ духа и гордымъ взглядомъ, какъ вы,-- такой человѣкъ имѣетъ всѣ средства къ тому, чтобы покорить судьбу.
Незнакомецъ. А вы трудитеть?
Пизистрать. Тружусь, и очень.
Незнакомецъ. И я готовъ трудиться, если такъ.
Пизистратъ. Хорошо. Что-же вы знаете, что умѣете?
Незнакомецъ (съ обычной улыбкой). Много полезныхъ вещей. Могу разрѣзать пулю о перочинный ножикъ: знаю тайную тьерсу Кулона, знаменитаго фехтовальнаго учителя, говорю на двухъ языкахъ, кромѣ Англійскаго, какъ на родномъ; играю въ карты во всѣ игры; могу быть актеромъ, разыграю комедію, трагедію, фарсъ; перепью самого Бахуса. Умѣю заставить любую женщину влюбиться въ меня, разумѣется, женщину, ни къ чему не годную. Скажите, можно изъ всего этого пожать достаточныя средства къ жизни -- носить оленьи перчатки, разъѣзжать въ кабріолетѣ? Вы видите, желанія мои скромны?
Пизистратъ. Вы говорите на двухъ языкахъ, какъ на своемъ,-- вѣроятно и по Французски?
Незнакомецъ. Да.
Пцзнатратъ. Хотите учить Французскому языку?
Незнакомецъ (гордо). Нѣтъ. Je suis gentilhomme, что значитъ или больше или меньше,-- чѣмъ джентельменъ. Gentilhomme значитъ человѣкъ хорошаго происхожденія.
Пизистратъ (безсознательно подражая мистеру Тривеніонъ). Какіе пустяки!
Незнакомецъ (смотритъ сердито, потомъ смѣется). Правда. Въ моихъ башмакахъ становиться на ходули не приходится! Но я не умѣю учить: Боже оборони тѣхъ, кого бы я сталъ учить. Другое что-нибудь.
Пизистратъ. Что-нибудь другое! Вы оставляете мнѣ широкое поле. Вы бѣгло говорите по Французски, и пишете также, какъ говорите? Это много. Дайте мнѣ адрессъ, гдѣ бы мнѣ васъ найти, или отыщите меня.
Незнакомецъ. Нѣтъ! Я встрѣчусь съ вами какъ-нибудь вечеромъ, въ сумерки: какой мнѣ вамъ дать адрессъ! Показывать эти отрепья въ чужомъ домѣ тоже нельзя.
Пизистратъ. Стало быть, въ девять часовъ вечера, здѣсь, же въ Стрэндѣ, въ будущій четвергъ. Можетъ быть къ тому времени я и найду что нибудь по вашему вкусу. Покуда (суетъ въ руку незнакомца кошелекъ. NB. Кошелекъ не очень полонъ)....
Незнакомецъ кладетъ кошелекъ въ карманъ, съ миной человѣка, дѣлающаго одолженіе; столько поразительнаго въ этомъ отсутствіи малѣйшаго волненія вслѣдствіе неожиданнаго спасенія отъ голодной смерти, что Пизистратъ восклицаетъ:
-- Не знаю, право, почему я принимаю такое участіе въ васъ. Дерево, изъ котораго вы сдѣланы, жестко и суковато; а все таки, въ рукахъ искуснаго рѣщика, оно стоило бы дорого.
Незнакомецъ (испугавшись). Будто бы? Никакому до сихъ поръ это въ голову не приходило. А я, пожалуй, скажу вамъ, почему вы принимаете участіе во мнѣ: сильное сочувствуетъ сильному. Вы то же могли бы побѣдить судьбу!
Пизистратъ. Постойте; если такъ, если есть сходство между нами, пусть привязанность будетъ взаимна. Обѣщайте-же мнѣ это. Половина моей надежды помочь вамъ въ возможности тронуть ваше сердце.
Незнакомецъ (видимо смягченный). Если бъ я былъ такой негодяй, какимъ бы долженъ быть, мнѣ было бы легко отвѣчать. Но, теперь, я отложу отвѣтъ. Прощайте, до четверга (исчезаетъ въ лабиринтѣ аллей, окружающихъ Листеръ-Сквэръ).