Прекрасная рѣчь, повела не къ убѣжденію, а къ спорамъ. Тривеніонъ былъ логиченъ, Бьюдезертъ сентименталенъ. Отецъ стоялъ на шафранномъ мѣшкѣ. Когда Іаковъ І-й посвятилъ. Герцогу Букингаму свое Размышленіе о молитвѣ Господней, онъ нашелъ прекрасную причину, почему именно ему дѣлалъ честь этого посвященія: "Это размышленіе,-- сказалъ Король,-- написано на молитву простую и краткую, и потому болѣе всего приспособлено для придворнаго, ибо придворные не имѣютъ ни охоты, ни времени читать длинныя молитвы, предпочитая короткія молитвы и длинные обѣды!" Я полагаю, что по такой же причинѣ отецъ мой посвятилъ члену Парламента и отцвѣтшему щеголю свое простое и краткое нравоученіе, т. е. рѣчь о шафранномъ мѣшечкѣ. Онъ явно былъ убѣжденъ, что мѣшечекъ непремѣнно привелъ бы къ желаемой цѣли, еслибъ только добиться до того, чтобъ они его употребили,-- и что на другія средства у нихъ не станетъ ни охоты, ни времени. И этотъ мѣшечекъ съ шафраномъ являлся непремѣнно къ каждому слову въ его аргументахъ! Окончательно, и мистеръ Тривеніонъ, послѣ безчисленныхъ возгласовъ и восклицаній, и сэръ Сэдлей Бьюдезертъ, послѣ разныхъ любезныхъ гримасъ, оба были побѣждены, хотя и не сознавались въ этомъ.
-- Довольно,-- сказалъ членъ Парламента,-- я вижу, что вы меня не понимаете: мнѣ придется продолжать дѣйствовать по собственному внушенію.
Для крайнихъ случаевъ была у отца книга: Бесѣды Эразма; онъ обыкновенно говорилъ, что эти бесѣды на каждой страницѣ представляютъ объясненія на всѣ цѣли жизни. На этотъ разъ, оставивъ въ сторонѣ Эразма, онъ отвѣтилъ Тривеніону:
-- Рабирій, желая разбудитъ раба своего Сируса, закричалъ ему.... но, я хотѣлъ сказать о шафранномъ мѣшечкѣ...
-- Ну его къ чорту, вашъ шафранъ!-- воскликнулъ Тривеніонъ гнѣвно.-- Потомъ, надѣвая перчатки, обратился къ матушкѣ и сказалъ ей учтивѣе обыкновеннаго:
-- Кстати, дорогая миссиссъ Какстонъ, я долженъ сказать вамъ, что завтра леди Эллиноръ будетъ въ городъ съ тѣмъ, чтобъ быть у васъ; мы пробудемъ здѣсь нѣсколько времени, Остинъ, и хотя Лондонъ теперь пустъ, я бы желалъ кое-кому представить и васъ, и всѣхъ вашихъ.
-- Нѣтъ,-- сказалъ мой отецъ: вашъ міръ и мой міръ вещи разныя. Мнѣ -- книги, вамъ -- люди. Ни Китти, ни я не можемъ измѣнить нашихъ привычекъ, даже для дружбы: ей надо кончить работу, мнѣ тоже. Горы не могутъ трогаться съ мѣста, но Магометъ можетъ прійти къ горамъ,
М. Тривеніонъ настаивалъ, и сэръ Сэдлей Бьюдезертъ любезно присоединилъ свои просьбы. Оба хвалились знакомствомъ съ писателями, съ которыми, быть можетъ, пріятно было бы встрѣтиться и моему отцу. Отецъ не вѣрилъ возможности встрѣтиться съ писателемъ краснорѣчивымъ болѣе Цицерона, забавнымъ болѣе Аристофана, и замѣтилъ, что если и есть такіе, то онъ охотнѣе встрѣтится съ ними въ ихъ сочиненіяхъ, нежели въ гостиной. Одномъ словомъ, онъ былъ непоколебимъ, также какъ и капитанъ Роландъ, не позаботившійся даже о доводахъ.
Тогда мистеръ Тривеніонъ обратился ко мнѣ:
-- По крайней мѣрѣ вашему сыну надо бы взглянуть на свѣтъ.
Нѣжные глаза моей матери заблистали.
-- Благодарю васъ, другъ мой,-- сказалъ отецъ, тронутый,-- мы объ этомъ поговоримъ съ Пизистратомъ.
Наши гости уѣхали. Мы всѣ четверо вышли на балконъ, и въ молчаніи наслаждались свѣжимъ воздухомъ и луннымъ сіяніемъ.
-- Остинъ,-- сказала наконецъ матушка,-- я боюсь, не для меня ли ты отказываешься видѣть старинныхъ друзей: ты зналъ, что меня стѣснилъ бы большой свѣтъ и....
-- И мы болѣе осьмнадцати лѣтъ были счастливы безъ него, Китти! Мои бѣдные друзья несчастливы, а мы счастливы. Довольствоваться своей судьбой -- золотое правило, стоящее всего Пиѳагора. Женщины Бубастиса, душа моя,-- мѣсто въ Египтѣ, гдѣ поклонялись кошкамъ,-- всегда удалялись отъ мужчинъ Аеривиса, которые поклонялись хорькамъ. Кошка животное домашнее, хорекъ -- злое и хищное: не найти тебѣ нигдѣ, Китти, образца лучше женъ Бубастиса.
-- Какъ Тривеніонъ перемѣнился!-- сказалъ Роландъ разсѣянно; -- онъ былъ такой пылкій, такой живой.
-- Онъ сначала слишкомъ скоро побѣжалъ съ горы и скоро запыхался,-- отвѣчалъ мой отецъ.
-- А леди Эллиноръ? спросилъ нерѣшительно дядя Роландъ: -- увидите вы ее завтра?
-- Непремѣнно,-- отвѣчалъ спокойно отецъ.
Во время разговора капитана Роланда что-то въ тонѣ его вопросовъ какъ будто освѣтило сердце моей матери: она соображала быстро, какъ и всѣ женщины; она какъ будто вздрогнула, не смотря на свѣтъ мѣсяца, видимо поблѣднѣла, уставила глаза на отца, и рука ея, лежавшая въ моей рукѣ, судорожно сжалась.
Я ее понялъ. Да, эта леди Эллиноръ была та прежняя соперница, которой имя она до сихъ поръ не знала. Она уставила глаза на отца, и видя, что онъ былъ совершенно спокоенъ, вздохнула свободнѣе, вынула свою руку изъ моей и положила ее нѣжно на его плечо. Нѣсколько мгновеній спустя мы стояли у окна одни, капитанъ Роландъ и я.
-- Вы молоды, племянникъ! сказалъ капитанъ,-- и должны поддержать имя падающей фамиліи. Отецъ хорошо сдѣлалъ, что не отказался для васъ отъ предложенія Тривеніона ввести васъ въ большой свѣтъ. Мое дѣло въ Лондонѣ, кажется, кончено: я не могу найти то, чего искалъ, я послалъ за дочерью; ворочусь къ моей башнѣ, и пусть старикъ и развалины разрушаются вмѣстѣ.
-- Полноте, дядюшка! я буду работать и наживу денегъ: тогда мы исправимъ старую башню и купимъ опять родовое имѣніе. Отецъ продастъ красный кирпичный домъ; мы устроимъ ему библіотеку въ башнѣ, и будемъ жить всѣ вмѣстѣ, мирно и въ довольствѣ, какъ жили наши предки.
Пока я говорилъ это, дядя, не сводя глазъ, смотрѣлъ на одинъ изъ угловъ улицы, гдѣ неподвижно стояла какая-то фигура, на половину въ тѣни, на половину освѣщенная луной.
-- А!-- сказалъ я, слѣдя за взоромъ капитана,-- я уже раза два или три замѣтилъ, что этотъ человѣкъ проходилъ взадъ и впередъ по той сторонѣ улицы и все оборачивался на наши окны. Но здѣсь были гости, а батюшка горячо разсказывалъ, иначе бы я....
Прежде нежели я успѣлъ кончить фразу, дядя, заглушая невольное восклицаніе, оставилъ меня, бросился изъ комнаты, бѣгомъ спустился съ лѣстницы и уже былъ на улицѣ, а я все еще не могъ опомниться отъ удивленья. Я остался у окна, и все смотрѣлъ на таинственную фигуру. Я видѣлъ, что капитанъ съ непокрытой головой перебѣжалъ улицу; фигура вздрогнула, обогнула уголъ и скрылась.
Тогда я пошелъ за дядей, и поспѣлъ во время, чтобы не дать ему упасть; онъ положилъ мнѣ голову на грудь и едва слышно произнесъ:
-- Это онъ, это онъ! Онъ насъ искалъ! Онъ раскаивается!