Разсказъ моего дяди
-- Это бы 40 въ Испаніи, что до того, гдѣ и какъ. Я взялъ въ плѣнъ Французскаго офицера, одного со мной чина: тогда я былъ лейтенантъ. Столько было сходства въ нашихъ чувствахъ, что мы сдѣлались искренними друзьями; да, сестра, онъ былъ моимъ лучшимъ другомъ, выключая васъ всѣхъ: онъ былъ простой солдатъ, не балованный жизнію, но онъ никогда не жаловался ни на кого и говорилъ, что не заслужилъ счастія. Честь была его кумиръ, и чувство чести вознаграждало его за недостатокъ во всемъ; мы оба были въ это время волонтерами въ чужой службѣ, въ самой непріятной службѣ, потому что участвовали въ междоусобной войнѣ, онъ съ одной стороны, я съ другой, оба можетъ быть, разочарованные въ дѣлѣ, которое защищали. И въ нашихъ семейныхъ отношеніяхъ было что-то сходное. У него былъ сынъ: ребенокъ, который, послѣ отечества и долга, былъ для него все въ жизни. И у меня въ то время былъ такой же сынъ, хотя помоложе. (Капитанъ на минуту замолчалъ; мы всѣ переглянулись, и чувство грусти овладѣло всѣми слушателями.) Мы часто говорили между собою о дѣтяхъ, рисовали ихъ будущность, сравнивали надежды наши и сны. Мы надѣялись и мечтали одинаково. Не много нужно было времени, чтобы упрочить взаимную довѣренность. Плѣнника моего отослали въ главную квартиру и вскорѣ размѣняли.
До прошлаго года, мы не встрѣчались. Будучи въ Парижѣ, я сталъ отыскивать моего стараго друга и узналъ, что онъ живетъ въ Р., въ нѣсколькихъ миляхъ отъ столицы. Я поѣхалъ къ нему. Домъ его стоялъ пустъ. Въ день моего посѣщенія его посадили въ тюрьму, обвиненнаго въ ужасномъ преступленіи. Я навѣстилъ его въ тюрьмѣ и отъ самого его узналъ все дѣло. Сынъ его былъ воспитанъ -- такъ думалъ онъ -- въ правилахъ чести; окончивъ воспитаніе, онъ пріѣхалъ къ отцу и поселился съ нимъ въ Р. Молодой человѣкъ привыкъ часто ѣздить въ Парижъ. Moлодой Французъ любитъ удовольствіе, сестрица, а въ Парижѣ за этимъ дѣло не станетъ. Отецъ находилъ поѣздки очень естественными, и отказывалъ себѣ во многихъ удобствахъ жизни, для удовлетворенія сыновнихъ прихотей.
Вскорѣ по пріѣздѣ молодого человѣка въ Р., мой другъ замѣтилъ, что его обокрали. Были вынуты деньги изъ его бюро, но какъ и кѣмъ, нельзя было понять. Воровство, рѣшилъ онъ, случилось ночью. Разъ онъ спрятался, чтобъ подстеречь вора. Вдругъ, видитъ, крадется тѣнь, вкладываетъ фальшивый ключь. Онъ бросается изъ засады, хватаетъ бездѣльника и узнаетъ собственнаго сына. Что тутъ дѣлать отцу? я спрашиваю не васъ, сестрица! я спрашиваю этихъ двухъ мужичнъ: сына и отца. Я спрашишиваю васъ!
-- Выгнать его изъ дома! воскликнулъ я.
-- Исполнивъ свой долгъ, наставить несчастнаго на путь,-- сказалъ отецъ -- Nemo repente turpiss imus unquam fuit.... никто не сдѣлался дурнымъ съ разу, вдругъ.
Отецъ и сдѣлалъ то, что вы совѣтуете, братъ: принялъ въ разсчетъ молодость. Онъ всѣми силами старался внушить сыну всѣ правила нравственности и отдалъ ему ключъ отъ бюро: "возьмите все, что я могу дать, сказалъ онъ сыну, мнѣ легче быть нищимъ, нежели знать, что сынъ мой воръ."
-- И дѣльно!-- воскликнулъ батюшка.-- И сынъ раскаялся и сдѣлался честнымъ человѣкомъ.
Капитанъ Роландъ только покачалъ головой.
Юноша, казалось, раскаивался и обѣщалъ исправиться. Онъ говорилъ объ искушеніяхъ Парижа, объ игрѣ и Богъ знаетъ о чемъ еще; онъ пересталъ ѣздить въ Парижъ и, повидимому, сталъ заниматься наукой. Вскорѣ за тѣмъ все сосѣдство встревожилось отъ слуховъ о ночныхъ разбояхъ по дорогѣ. Вооруженные люди, въ маскахъ, останавливали прохожихъ и проѣзжихъ, даже вламывались въ дома.
Наконецъ полиція должна была вступиться. Однажды ночью, одинъ старый товарищъ по службѣ моего друга постучался къ нему въ домъ. Было поздно: другъ мой лежалъ въ постели (и у него была деревянная нога, также какъ у меня: странная случайность!): -- поспѣшно всталъ онъ, когда слуга разбудилъ его докладомъ, что раненый и весь окровавленный офицеръ проситъ убѣжища подъ его кровлей. Рана, однако, была не опасная. На гостя напали на дорогѣ и ограбили его. Поутру послали за начальникомъ города: ограбленный объявилъ, что у него пропалъ портфель, на которомъ вытисненъ былъ его вензель съ короной (онъ былъ виконтъ) и съ портфелемъ нѣсколько пятисотъ-франковыхъ билетовъ. Онъ остался обѣдать. Поздно вечеромъ пришелъ сынъ. Увидавъ его, гость смутился: мой пріятель замѣтилъ его блѣдность. Гость, подъ предлогомъ слабости, ушелъ въ свою комнату и послалъ за своимъ козлиномъ.
"Другъ мой,-- сказалъ онъ ему: сдѣлайте мнѣ одолженіе, съѣздите въ судъ и велите задержать мои показанія...."
"Этого нельзя -- отвѣчалъ хозяинъ. Да и съ чего это вамъ вздумалось?-- Гость вздрогнулъ.
"Я одумался -- сказалъ онъ. Не хочу, на старости лѣтъ, быть не милосердымъ къ другимъ. И кто знаетъ, какому искушенію поддался разбойникъ? у него могутъ быть связи, честные люди, которыхъ его преступленіе опозоритъ. Боже мой! да развѣ вы не знаете, другъ мой, что за это, если откроется, галеры, да, галеры?"
"Ну, такъ что жъ? разбойникъ зналъ чему подвергался?"
"А отецъ его? зналъ, что ли?" -- воскликнулъ гость. Неожиданный лучь свѣта поразилъ моего несчастнаго товарища: онъ схватилъ гостя за руку.
"Вы поблѣднѣли, когда вошелъ мой сынъ, гдѣ вы его видали прежде? говорите!...."
"Прошедшую ночь, по дорогѣ изъ Парижа, маска упала съ него на минуту.... Подите же, возьмите назадъ мое объявленіе!!"
"Вы ошибаетесь,-- спокойно сказалъ мой другъ. Я видѣлъ моего сына въ постели и благословилъ его, преѣде нежели легъ самъ!"
"Вѣрю, вѣрю -- отвѣчалъ гость; я никогда не повторю моего поспѣшнаго подозрѣнія,-- но все-таки надо взять назадъ показаніе."
Передъ вечеромъ гость уѣхалъ въ Парижъ. Отецъ сталъ говорить съ сыномъ о его занятіяхъ, проводилъ его въ его горницу и, выждавъ покуда онъ легъ, собрался итти къ себѣ, но молодой человѣкъ сказалъ ему:
"Батюшка! вы забыли благословить меня!
Отецъ вернулся, положилъ руку на голову юноши и сталъ молиться. Онъ былъ довѣрчивъ: -- таковы отцы. И, увѣренный, что старый его товарищъ ошибся, онъ легъ и скоро заснулъ!"
Вдругъ онъ просыпается посреди ночи и слышитъ (помню даже всѣ его слова): "слышу,-- говоритъ, будто разбудилъ меня кто-то и говоритъ мнѣ: встань и ищи! Я поспѣшно всталъ, зажегъ свѣчу и пошелъ въ комнату сына" Дверь была заперта. Я -- стучаться; разъ, два, три.... Нѣтъ отвѣта. Кликнуть громко не посмѣлъ, чтобъ не разбудить слугъ. Схожу внизъ, иду на дворъ, отворяю конюшню. Моя лошадь стоитъ въ стойлѣ, лошади сына нѣтъ! Моя лошадь заржала: такая же старуха какъ и я,-- была подо мною подъ Мон-Сен-Жаномъ!-- Я воротился вверхъ, подкрался опять къ комнатѣ сына и погасилъ свѣчу. Мнѣ казалось, что я самъ воръ."
-- Братецъ!-- прервала матушка, задыхаясь, разсказывайте своими словами, не повторяя словъ несчастнаго отца: мочи нѣтъ слушать.
Капитанъ наклонилъ голову.
Передъ разсвѣтомъ, другъ мой услышалъ, что задняя дверь дома тихо растворяется. Кто-то вошелъ по лѣстницѣ и ключемъ отворилъ дверь: отецъ въ темнотѣ вошелъ въ комнату, вслѣдъ за сыномъ. Огниво ударяло о кремень; зажжена была свѣчка, но отецъ успѣлъ спрятаться за занавѣсъ окна. Фигура постояла передъ нимъ нѣсколько времени не шевелясь и, повидимому, прислушиваясь, потомъ посмотрѣла направо, налѣво,-- лицо было покрыто черной, отвратительной маской, какія употребляютъ во время карнавала, и, наконецъ, свяла маску.
Могло ли это быть лице его сына?-- Сына честнаго человѣка?-- Блѣдное, съ выраженіемъ воровского страха: за лбу стояли капли гнуснаго пота; глаза сверкали, налитые кровью.... Весь человѣкъ смотрѣлъ такъ, какъ долженъ смотрѣть разбойникъ, когда передъ нимъ стоитъ смерть....
Молодой человѣкъ съ усиліемъ дотащился до конторка, отворилъ ее, выдвинулъ потайной ящикъ, и положилъ въ него все, что было у него въ карманахъ, и страшную маску; отецъ быстро подошелъ, взглянулъ ему черезъ плечо и увидалъ портфель съ вензелемъ своего товарища. Сынъ вынулъ осторожно пистолеты, сталъ осторожно разряжать ихъ, чтобы спрятать, какъ вдругъ отецъ остановилъ его руку: "Разбойникъ, они сейчасъ будутъ нужны!"
Колѣна молодаго человѣка подкосились: онъ готовъ былъ молить о пощадѣ, но когда, обернувшись, увидалъ не когти полицейскаго чиновника, какъ воображалъ, а руки роднаго отца, наглая дерзость, которая знаетъ только страхъ вередъ силой,-- не стыдъ, возвратила ему какое-то спокойствіе.
-- "Сэръ!-- сказалъ онъ, теперь не до упрековъ; я боюсь, жандармы попали на слѣдъ. Хорошо, что вы здѣсь: вы можете присягнуть, что я провелъ ночь дома, въ постель.... Пустите меня. Надо спрятать всѣ эти улики." -- И онъ указывалъ на платья, еще мокрыя и обрызганныя грязью дорога. Едва договорилъ онъ это, послышался подъ окномъ топотъ лошадиныхъ подковъ по мостовой.
"Вотъ они! воскликнулъ сынъ.-- Смѣлѣе, старый чортъ!"
"Галеры! галеры! -- сказалъ отецъ, едва держась на ногахъ.-- Правда. Онъ сказалъ: галеры!"
Поднялся страшный стукъ въ ворота. Жандармы окружили домъ. "Именемъ закона, отоприте!" Не было отвѣта. Дверь не отворялась; нѣсколько человѣкъ обошли на заднюю сторону дона, гдѣ была конюшня. Изъ окна сыновней комнаты отецъ видѣлъ дрожащій свѣтъ факеловъ, мрачныя формы солдатъ. Онъ слышалъ звукъ оружія, когда они слѣзали съ лошадей. Вдругъ голосъ закричалъ:
"Да вотъ и сѣрая лошадь разбойника.... она еще не отдышалась и вся въ мылъ." Тогда и спереди и сзади, у каждой двери опять начался стукъ, и крикъ: "Именемъ закона, отоприте!"
Въ окнахъ сосѣднихъ домовъ начали показываться огни: окрестность наполнилась любопытными, пробужденными отъ сна; сходились изъ дальнихъ улицъ: толпа окружила домъ; всѣмъ хотѣлось узнать, какое преступленіе, какой позоръ скрывался подъ кровомъ стараго солдата.
Вдругъ раздался выстрѣлъ, и черезъ нѣсколько минутъ, дверь отворилась, и старый воинъ вышелъ къ жандармамъ.
"Войдите, сказалъ онъ имъ, что вамъ надо?"
"Мы ищемъ разбойника, который долженъ быть здѣсь."
"Знаю, войдите на верхъ: я вамъ покажу дорогу."
Онъ взошелъ по лѣстницѣ, отворилъ горницу сына, за нимъ вошли полицейскіе служители: на полу лежало тѣло разбойника. Жандармъ, въ недоумѣніи посмотрѣли другъ на друга.
"Возьмите, что вамъ, оставили,-- сказалъ отецъ;-- возьмите мертваго, освобожденнаго отъ галеръ, возьмите и живаго, на чьихъ рукахъ его кровь."
Я присутствовалъ при судѣ надъ моимъ другомъ. Подробности дѣла давно были извѣстны. Спокоенъ стоялъ онъ передъ своими судьями, покрытый сѣдинами, съ изувѣченными членами, глубокимъ рубцомъ на лицѣ и крестомъ почетнаго легіона на груди; разсказавъ всю свою грустную повѣсть, онъ кончилъ слѣдующими словами:
"Я спасъ сына, котораго воспитывалъ для Франціи отъ приговора, который сохранилъ бы ему жизнь со стыдомъ". Неужели эта преступленіе? Отдаю вамъ мою жизнь, въ замѣнъ позора моего сына. Развѣ нужна моему отечеству жертва? Я жилъ для славы моего отечества, я готовъ умереть, довольный тѣмъ, что исполняю его законы; убѣжденный въ томъ, что если вы и осудите меня, то презирать не станете, и въ томъ, что руки, предавшія меня палачу, осыплютъ цвѣтами мою могилу. Я исповѣдываю все. Я солдатъ, смотрю кругомъ и вижу націю воиновъ; именемъ звѣзды, которая горитъ на моей груди, вызываю отцовъ съ цѣлой Франціи осудить меня!"
Стараго война оправдали; судьи произнесли приговоръ соотвѣтстѣующій тому что называется у насъ: убійствомъ, вызваннымъ необходимостію. Въ залѣ поднялся шумъ, котораго не могъ остановить и голосъ судей. Толпа хотѣла на рукахъ вынести обвиненнаго, но его взглядъ остановилъ это намѣреніе: онъ воротился домой, и на другой день его нашли мертвымъ, подлѣ той колыбели, у которой онъ произнесъ первую молитву надъ безгрѣшнымъ ребенкомъ. Теперь, отецъ и сынъ, я спрашиваю васъ, осуждаете вы этого человѣка?