Юный опровергатель Локка былъ отправленъ въ Мертонскую школу и помѣщенъ тамъ по своимъ познаніямъ послѣднимъ на предпослѣдней лавкѣ. Пріѣхавъ домой на рождественскіе праздники, онъ имѣлъ болѣе обыкновеннаго пасмурный видъ; на лицѣ его видны были слѣды скрытаго горя. Между тѣмъ онъ сказалъ что школа ему очень правится и уклонился отъ дальнѣйшихъ разспросовъ. На другой день, рано утромъ, онъ сѣлъ на своего чернаго пони и поѣхалъ къ священнику. Преподобный джентльменъ былъ на скотномъ дворѣ и осматривалъ своихъ бычковъ, когда Кенелмъ неожиданно обратился къ нему со слѣдующими словами:
-- Сэръ, я обезчещенъ, и умру если вы не поможете мнѣ оправдаться въ моихъ собственныхъ глазахъ.
-- Любезный мальчикъ, напрасно говоришь такъ; пойдемъ въ мою комнату.
Когда они вошли въ домъ и священникъ тщательно затворилъ дверь, онъ взялъ мальчика за руку, повернулъ его лицомъ къ свѣту и тотчасъ же замѣтилъ что у него на умѣ что-то важшзе. Взявъ его за подбородокъ, священникъ сказалъ весело:
-- Подними голову, Кенелмъ, я увѣренъ что ты не сдѣлалъ ничего недостойнаго джентльмена.
-- Не знаю. Я поссорился съ однимъ мальчикомъ, немножко побольше меня, и онъ меня побилъ; однакоже я не уступалъ; но другіе мальчики оттащили меня, потому что ужь мнѣ было плохо.... а тотъ съ кѣмъ я дрался большой хвастунъ; его зовутъ Батъ... и онъ сынъ правовѣда... и онъ мою голову подъ судъ упряталъ. {Got my head into chancery, терминъ бокса: значитъ ущемить голову противника подъ мышку.} Я вызвалъ его на бой въ слѣдующее полугодіе, и если вы не поможете мнѣ побить его, я ни на что не буду годиться, я совсѣмъ пропаду.
-- Я очень радъ слышать что ты имѣлъ мужество вызвать его. Покажи-ка мнѣ какъ ты складываешь кулакъ. Такъ, это правильно. Теперь становись въ боевую позицію и нападай на меня, смѣлѣй, смѣлѣй! Нѣтъ, такъ нельзя. Нужно чтобъ ударъ шелъ прямо какъ стрѣла. И стоять нужно вовсе не такъ. Становись вотъ какъ. Держись крѣпче на ногахъ; упирайся больше на лѣвую ногу -- хорошо! Надѣвай теперь перчатки, и я дамъ тебѣ урокъ бокса.
Пять минутъ спустя, мистрисъ Джонъ Чиллингли, войдя въ комнату звать мужа завтракать, остановилась въ изумленіи, видя его безъ верхняго платья, отражающаго удары Кенелма, который налеталъ на него какъ тигренокъ. Добрый священникъ представлялся въ эту минуту прекраснымъ образцомъ мускульнаго христіанства, но не былъ похожъ на кандидата въ кентерберійскіе архіепископы.
-- Боже мой! воскликнула смущенная мистрисъ Джонъ Чиллингли, и желая въ качествѣ жены защитить своего мужа, схватила Кенелма за плечи и встряхнула его хорошенько. Священникъ, который совсѣмъ запыхался, и не былъ недоволенъ за эту помѣху, надѣлъ свое верхнее платье и сказалъ:
-- Мы займемся еще завтра. Теперь пойдемъ завтракать.
Во время завтрака лицо Кенелма сохраняло унылое выраженіе; онъ мало говорилъ и еще меньше ѣлъ.
Когда завтракъ былъ конченъ, онъ повелъ священника въ садъ и сказалъ:
-- Я думаю, сэръ, можетъ-быть это нечестно относительно Бата что я буду брать эти уроки; если это нечестно, я лучше не буду...
-- Дай мнѣ руку, дитя мое! воскликнулъ священикъ въ восторгѣ.-- Имя Кенелма не пропало даромъ. Естественное желаніе человѣка въ качествѣ бьющагося животнаго (въ этомъ качествѣ, я полагаю, онъ превосходитъ всѣ живыя существа, исключая перепела и бойца-пѣтуха) -- это побить своего противника. Но естественное желаніе того разряда людей которые называются джентльменами, это побить своего противника честно. Джентльменъ скорѣе готовъ быть побитымъ честно, нежели побить безчестно. Это была твоя мысль?
-- Да, отвѣчалъ Кеаелмъ съ твердостію, и впадая въ философію прибавилъ:-- И это имѣетъ разумныя основанія, ибо если я побилъ моего ближняго безчестно, значитъ я вовсе не побилъ его.
-- Превосходно! Но предположи что ты и другой мальчикъ пришли экзаменоваться изъ комментаріевъ Цезаря или изъ таблицы умноженія, и другой мальчикъ способнѣе тебя, но ты приложилъ стараніе чтобы выучить свой предметъ, а онъ нѣтъ. Скажешь ли ты что ты одолѣлъ его нечестно?
Кенелмъ помедлилъ минуту и потомъ сказалъ рѣшительно:
-- Нѣтъ.
-- Что прилагается къ умственнымъ занятіямъ, то прилагается и къ кулачному дѣлу. Понялъ ли ты меня?
-- Да, сэръ, теперь я понимаю.
-- Во времена твоего тезки, сэръ-Кенелма Дигби, джентльмены носили шпаги и учились владѣть ими, ибо въ случаѣ ссоры они дрались на шпагахъ. Никто въ настоящее время, по крайней мѣрѣ въ Англіи, не дерется на шпагахъ. Теперь времена демократическія, и если приходится драться то пускаютъ въ дѣло кулаки, и если Кенелмъ Дигби учился фехтовать, Кенелмъ Чиллингли долженъ учиться боксировать. И если джентльменъ можетъ побить ломоваго извощика вдвое больше себя ростомъ, то это не безчестное дѣло, это практическое подтвержденіе истины что знаніе есть сила. Приходи завтра взять слѣдующій урокъ бокса.
Кенелмъ сѣлъ на своего пони и возвратился домой. Онъ встрѣтилъ въ саду отца который бродилъ съ книгой въ рукахъ.
-- Папа, сказалъ Кенелмъ,-- какъ долженъ одинъ джентльменъ писать другому съ которымъ онъ находится въ ссорѣ и не хочетъ мириться, а хочетъ сказать ему по поводу ихъ ссоры то что другому джентльмену слѣдуетъ знать?
-- Я не понимаю что ты хочешь сказать.
-- Я вспоминаю что предъ самымъ моимъ отправленіемъ въ школу вы говорили что вы поссорились съ лордомъ Готфортомъ, и что онъ оселъ, и вы будете писать ему и скажете ему это. Когда вы писали ему, вы такъ и сказали, вы молъ оселъ? Развѣ такъ одинъ джентльменъ долженъ писать другому?
-- По чести, Кенелмъ, ты задаешь странные вопросы. Но никогда не рано узнать что иронія для людей образованныхъ то же что брань для простыхъ людей. Когда одинъ джентльменъ считаетъ другаго осломъ, онъ не скажетъ этого буквально, а выразитъ въ самой вѣжливой формѣ какую только можно придумать. Лордъ Готфортъ отрицаетъ мое право свободной ловли въ форельномъ ручьѣ который протекаетъ чрезъ его владѣнія. О ручьѣ этомъ я ни мало не забочусь, но нѣтъ сомнѣнія что я имѣю право ловить въ немъ рыбу. Онъ былъ оселъ что возбудилъ вопросъ объ этомъ. Еслибъ онъ не дѣлалъ этого, я не имѣлъ бы повода настаивать на моемъ правѣ. Когда же онъ возбудилъ этотъ вопросъ, я былъ вынужденъ ловить его форелей.
-- И вы написали ему письмо?
-- Да.
-- Какъ вы написали? Что вы сказали?
-- Что-то въ родѣ этого: "Сэръ-Питеръ Чиллингли, свидѣтельствуя совершенное почтеніе лорду Готфорту, считаетъ полезнымъ довести до свѣдѣнія его лордства что онъ совѣтовался съ лучшими правовѣдами о своемъ правѣ свободы рыбной ловли, и извиняется рѣшаясь выразить надежду что лордъ Готфортъ хорошо бы сдѣлалъ посовѣтовавшись съ своимъ правовѣдомъ прежде чѣмъ рѣшится оспаривать это право."
-- Благодарю васъ, я понялъ....
Въ тотъ же вечеръ Кенелмъ написалъ слѣдующее письмо:
"Мистеръ Чиллингли, свидѣтельствуя совершенное почтеніе мистеру Бату, считаетъ полезнымъ довести до свѣдѣнія мистера Бата что онъ беретъ уроки бокса, и извиняется рѣшаясь выразить надежду что мистеръ Батъ хорошо бы сдѣлалъ начавъ самъ брать уроки прежде чѣмъ драться съ мистеромъ Чиллингли въ слѣдующее полугодіе."
-- Папа, сказалъ Кенелмъ на другой день утромъ,-- я бы желалъ послать письмо школьному товарищу котораго зовутъ Батъ; онъ сынъ законника котораго называютъ сержантомъ. Я не знаю куда адресовать ему письмо.
-- Это не трудно узнать, сказалъ сэръ-Питеръ.-- Сержантъ Батъ человѣкъ извѣстный, и его адресъ долженъ быть въ судейскомъ календарѣ.
Адресъ былъ отысканъ -- Бломсбери-Скверъ, и Кенелмъ послалъ туда свое письмо. Черезъ нѣкоторое время онъ получилъ слѣдующій отвѣтъ:
"Вы дерзкій дуракъ, и я изобью васъ до полусмерти.
"Робертъ Батъ."
Получивъ это вѣжливое посланіе, Кенелмъ удвоилъ свое стараніе, и ежедневно бралъ уроки мускульнаго христіанства.
Онъ возвратился въ школу въ лучшемъ настроеніи духа, и черезъ три дня послѣ своего возвращенія написалъ преподобному Джону:
"Дорогой сэръ,-- я побилъ Бата. Знаніе есть сила.-- Вамъ преданный
"Кенелмъ.
"Р. S. Теперь когда я побилъ Бата, я помирился съ нимъ."
Съ тѣхъ поръ Кенелмъ началъ преуспѣвать. Сэръ-Питеръ узнавалъ объ этомъ изъ хвалебныхъ писемъ знаменитаго педагога. Въ шестнадцать лѣтъ Кенелмъ Чиллингли былъ первымъ въ школѣ, и окончивъ полный курсъ возвратился домой, привезя съ собою слѣдующее письмо отъ содержателя школы къ сэръ-Питеру, помѣченное "конфиденціально".
"Дражайшій сэръ-Питеръ Чиллингли,-- я никогда не безпокоился о будущей карьерѣ моихъ учениковъ болѣе чѣмъ о вашемъ сынѣ. Онъ такъ уменъ что легко можетъ сдѣлаться великимъ человѣкомъ. Но въ немъ столько странностей что можно думать что онъ сдѣлается извѣстнымъ міру только въ качествѣ великаго чудака. Знаменитый педагогъ, докторъ Арнольдъ, говоритъ что разница между однимъ и другимъ мальчикомъ обусловливается не столько талантами какъ энергіей. Вашъ сынъ имѣетъ талантъ, имѣетъ энергію, но у него недостаетъ чего-то для успѣха въ жизни; у него недостаетъ способности амальгамаціи. У него меланхолическій и необщительный характеръ. Онъ не какъ другіе. Онъ довольно дружелюбенъ; другіе мальчики любятъ его, особливо младшіе, для которыхъ онъ герой; но у него нѣтъ близкихъ друзей. Что касается собственно ученія, то онъ можетъ теперь же поступить въ коллегію, гдѣ вѣроятно будетъ идти съ отличіемъ если только будетъ стараться. Но имѣй я право совѣтовать, я посовѣтовалъ бы вамъ употребить слѣдующіе два года на ближайшее ознакомленіе его съ дѣйствительною жизнью. Пошлите его къ какому-нибудь тутору, не педанту, а человѣку литературному или свѣтскому, и если онъ будетъ жить въ столицѣ, то тѣмъ лучше. Словомъ, мой юный другъ не похожъ на другихъ людей, и хотя онъ одаренъ качествами съ которыми могъ бы сдѣлать что-нибудь въ жизни, я боюсь, если вы не достигнете того чтобъ онъ болѣе походилъ на другихъ, что онъ ничего не сдѣлаетъ. Простите откровенность съ какою пишу къ вамъ, и припишите ее особливому участію какое я принимаю въ вашемъ сынѣ.-- Имѣю честь быть, сэръ-Питеръ, вамъ преданный
"Вильямъ Гортонъ."
Для обсужденія этого письма сэръ-Питеръ не собралъ вторично семейнаго совѣта, ибо не надѣялся чтобъ его три сестры дѣвицы могли подать въ этомъ дѣлѣ какой-нибудь практическій совѣтъ. Что же касается Гордона, то этотъ джентльменъ, обратившись къ суду по вопросу о вырубкѣ лѣса и потерпѣвъ рѣшительное пораженіе, увѣдомилъ сэръ-Питера что не уважаетъ его какъ родственника и презираетъ какъ человѣка -- не въ этихъ именно выраженіяхъ -- менѣе прямо, но болѣе язвительно. Сэръ-Питеръ пригласилъ только мистера Миверза на недѣльку поохотиться и просилъ преподобнаго Джона побывать у него.
Мистеръ Миверзъ пріѣхалъ. Шестнадцать лѣтъ которыя протекли съ тѣхъ поръ какъ онъ впервые былъ представленъ читателю не произвели замѣтной перемѣны въ его наружности. Однимъ изъ его правилъ было что въ молодости свѣтскій человѣкъ долженъ казаться старше чѣмъ онъ есть, а въ среднихъ лѣтахъ и до конца жизни -- моложе. Тайну достиженія этого искусства онъ выражалъ слѣдующими словами: "Надѣвайте раньше парикъ, и вы никогда не посѣдѣете".
Въ противность многимъ философамъ, мистеръ Миверзъ согласовалъ практику съ своимъ ученіемъ, и въ первые годы юности обзавелся такимъ парикомъ который долженъ былъ скрывать теченіе времени, парикомъ не завитымъ и не надушеннымъ, но скромнымъ и съ прямыми волосами. Онъ сталъ казаться тридцати-пяти-лѣтнимъ съ тѣхъ поръ какъ надѣлъ этотъ парикъ въ двадцать пять лѣтъ. Онъ казался тридцати-пяти-лѣтнимъ и теперь когда ему былъ пятьдесятъ одинъ годъ.
"Я надѣюсь, говорилъ онъ, остаться тридцати пяти лѣтъ на всю жизнь. Это самые лучшіе годы. Люди могутъ говорить что мнѣ больше, но я не признаюсь въ этомъ. Никто не обязанъ уличать самъ себя."
У мистера Миверза было еще нѣсколько афоризмовъ по поводу этого важнаго предмета. Одинъ изъ нихъ былъ слѣдующій: "Отрицайте что вы больны. Никому не говорите что вы больны; никогда не сознавайтесь въ этомъ даже себѣ. Болѣзнь есть одна изъ такихъ вещей которой человѣкъ долженъ противиться всѣми силами съ самаго начала. Наблюдайте себя внимательно, и замѣтивъ то что вамъ полезно, слѣдуйте этому съ точностію маятника." Мистеръ Миверзъ никогда не пропускалъ свою обычную прогулку въ Паркъ предъ завтракомъ, даже еслибы поѣхавъ въ кэбѣ, онъ могъ спасти Лондонъ отъ истребленія огнемъ.
Другой изъ его афоризмовъ былъ: "Если вы желаете сохранить молодость, живите въ столицѣ, никогда не оставайтесь долѣе нѣсколькихъ недѣль въ деревнѣ. Возьмите двухъ человѣкъ въ двадцать пять лѣтъ и одинаковой комплекціи; пусть одинъ изъ нихъ живетъ въ Лондонѣ и пользуется правильною клубною жизнію; пошлите другаго въ деревню. Посмотрите на обоихъ когда имъ будетъ сорокъ пять лѣтъ. Человѣкъ жившій въ Лондонѣ сохранитъ свою фигуру; деревенскій отроститъ себѣ брюхо. Лондонскій житель сохранитъ интересную нѣжность въ лицѣ; лицо деревенскаго жителя сдѣлается корявое какъ рыбьи жабры."
Третьей его аксіомой было: "Не дѣлайтесь семейнымъ человѣкомъ; ничто такъ не старитъ какъ супружеское счастіе и родительскія узы. Никогда не увеличивайте своихъ заботъ и ограничивайте жизнь возможно тѣснымъ кругомъ. Для чего прибавлять себѣ къ багажу заботъ женскія кардонки и коробочки и цѣлый фургонъ дѣтскихъ принадлежностей. Избѣгайте честолюбія: оно ведетъ къ подагрѣ. Оно уноситъ значительную часть человѣческой жизни, не давая взамѣнъ ничего что бы стоило имѣть."
Былъ у него еще и такой афоризмъ: "Свѣжесть ума поддерживаетъ и телѣсную свѣжесть. Держитесь идей нынѣшняго дня, отбрасывайте идеи вчерашнія. Что же касается завтрашняго дня, то времени довольно для разсужденій до тѣхъ поръ пока онъ сдѣлается нынѣшнимъ днемъ."
Сохраняя себя согласно этимъ правиламъ, мистеръ Миверзъ явился въ Эксмондгамъ totus, teres, но не rotundus -- человѣкомъ средняго роста, тонкимъ, прямымъ, прекрасно одѣтымъ, съ мелкими, тонкими чертами лица, тонкими губами, прикрывающими рядъ прекрасныхъ зубовъ, всегда бѣлыхъ и не знакомыхъ съ дантистомъ. Для сохраненія этихъ зубовъ онъ избѣгалъ кислыхъ винъ, особливо рейнскаго всѣхъ сортовъ, всего сладкаго въ кушаньяхъ и всякихъ горячихъ напитковъ. Чай онъ всегда пилъ холодный. "Двѣ вещи въ жизни, говорилъ онъ, человѣкъ долженъ беречь, не взирая ни на какія жертвы,-- желудокъ и глазурь своихъ зубовъ. Во всякой другой бѣдѣ можно найти утѣшеніе, кромѣ желудочнаго разстройства и зубной боли." Будучи писателемъ и въ то же время свѣтскимъ человѣкомъ, онъ такъ изощрилъ свой умъ въ обоихъ этихъ качествахъ, что былъ страшенъ въ первомъ изъ нихъ и пріятенъ во второмъ. Какъ писателъ, онъ презиралъ свѣтъ; какъ свѣтскій человѣкъ, онъ презиралъ литературу; какъ представитель того и другаго, онъ уважалъ самого себя.