ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

-- Бѣдный молодой человѣкъ! ваша исторія занимаетъ меня: случаи и обстоятельства истинно романическіе, но нравоученіе -- практическое, старинное, вѣчное: это -- жизнь, батюшка, жизнь, то есть, такая штука, которой ни отъ кого не переймешь и никому не передашь, а поживи самъ, такъ и узнаешь ее. Бѣдность сама по себѣ еще не великая бѣда, то есть, когда она не доводитъ до голодной смерти. Но бѣдность и страсть мѣстѣ, бѣдность и чувство, бѣдность и гордость.... бѣдность не родовая, не наслѣдственная, а благопріобрѣтенная, отъ несчастія.... когда человѣкъ, который согналъ тебя съ уютнаго кресла, съ каждымъ своимъ движеніемъ, усаживаясь удобнѣе, даетъ тебѣ пинка.... га! въ этомъ нѣтъ ничего романическаго: это горькая существенность, это будничная жизнь!

Такъ, въ порядочно убранной квартирѣ, на одной изъ многолюднѣйшихъ улицъ Парижа, говорилъ Филиппу Мортону мистеръ Ло или, лучше сказать, Вилліамъ Гавтрей, потому что имя Ло на ту пору было у него принятое: подъ этою формою аферистъ содержалъ нѣчто въ родѣ клуба и вмѣстѣ нѣчто въ родѣ брачной конторы.

-- Ну, дальше! продолжалъ Гавтрей: такъ, получивши письмо отъ брата, вы и отдались въ руки этому мошеннику Смиту?

-- Нѣтъ; я отдалъ ему свои деньги, но души не отдавалъ. Я ушелъ отъ него съ нѣсколькими шиллингами, которые онъ самъ бросилъ мнѣ. Я пошелъ, куда глаза глядятъ; выбрался изъ городу въ поле. Настала ночь, взошла луна; я очутился на большой дорогѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона. Вдругъ, на краю рва, подъ кустомъ, я увидѣлъ нѣчто похожее на трупъ. Это былъ старикъ нищій, до крайности оборванный и изнуренный голодомъ и болѣзнью. Онъ легъ съ тѣмъ, чтобы умереть. Я подѣлился съ нимъ чѣмъ могъ, и отвелъ его на ближайшій постоялый дворъ. Входя въ комнату онъ оборотился и благословилъ меня.... Какъ вы думаете! въ эту минуту у меня какъ-будто камень свалился съ груди. "Такъ и я еще могу помогать другимъ! сказалъ я самъ себѣ: я еще въ лучшемъ положеніи нежели этотъ старикъ: я молодъ и здоровъ." При этихъ мысляхъ ноги и руки мои, которыя-было ослабѣли, вдругъ какъ-будто переродились, стали легки и сильны; непонятная живость овладѣла мной. Я весело шелъ, почти бѣжалъ по безлюдной дорогѣ при свѣтѣ луны. Мнѣ казалось въ эту ночь, что въ самомъ большомъ домѣ, въ самыхъ великолѣпныхъ палатахъ мнѣ мало будетъ простору. И когда, наконецъ, утомившись, я забрелъ въ лѣсъ и прилегъ, чтобы уснуть, то еще разъ повторилъ про себя: "вѣдь я молодъ и здоровъ!" Но на утро, проснувшись, я протянулъ руки и хватился брата.... Дня черезъ три я нашёлъ пристанище у одного фермера, но черезъ нѣсколько недѣль мы поссорились: ему разъ вздумалось поколотить меня.... Работать я могъ, а быть рабомъ -- нѣтъ. Когда мы разстались, наступила зима.... о, какая зима! Тутъ-то я узналъ, что значитъ сиротство.... Какъ я тутъ прожилъ нѣсколько мѣсяцевъ,-- если можно назвать это жизнью,-- вамъ было бы непріятно слушать, а мнѣ унизительно разсказывать. Наконецъ я опять попалъ и Лондонъ и однажды вечеромъ рѣшился.... мнѣ ничего больше не оставалось: я два дня куска въ ротъ на бралъ.... я рѣшился итти къ вамъ.

-- Отчего жъ вы раньше объ этомъ не подумали?

-- Оттого, отвѣчалъ Филиппъ покраснѣвъ: оттого; что я трепеталъ при мысли о томъ, какую власть надъ собою и своею будущностью дамъ этимъ человѣку, котораго какъ благодѣтеля своего благословляю, но какъ руководителя долженъ остерегаться.

-- А! воскликнулъ Гавтрей съ выраженіемъ, въ которомъ была смѣсь насмѣшки и состраданія: стало-бытъ голодъ всё-таки показался вамъ по-страшнѣе меня?

-- Да, можетъ-быть, поводомъ былъ голодъ, а можетъ-быть и мысли, которыя голодъ порождаетъ. Два дня у меня куска во рту не было. Я стоялъ на мосту, откуда съ одной стороны видѣлъ дворецъ епископа, съ другой соборъ, гдѣ схоронены знаменитые люди, о которыхъ я читалъ въ исторіи. Вечеръ былъ холодный, морозный; въ темной водѣ рѣки, мерцая, отражались звѣзды и огни освѣщенныхъ набережныхъ. Уставъ до изнеможенія, я прислонялся къ периламъ. Подлѣ меня какой-то калѣка протягивалъ къ проходящимъ грязную и тощую руку. Я позавидовалъ ему: у него было свое ремесло; онъ привыкъ къ нему, быть-можетъ, былъ къ нему воспитанъ и пріученъ съ дѣтства; онъ не зналъ стыда. Вдругъ.... самъ не знаю, какъ это случилось.... я обернулся, также протянулъ руку къ первому прохожему и самъ испугался рѣзкаго тону своего голоса, когда вскричалъ: "Будьте милосерды!"

Гавтрей, подкинувъ полѣно въ догоравшій огонь камина, весело окинулъ взглядомъ удобную комнату и потеръ руки. Филиппъ продолжалъ:-- Мнѣ отвѣчали: "Не стыдно ли тебѣ, молодой человѣкъ! Меня забираетъ охота отдать тебя въ полицію!" Я поднялъ глаза и увидѣлъ ливрею, которую нѣкогда носило слуги моего отца. Я просилъ милостыни у лакея Роберта Бофора! Я ничего не сказалъ. Холопъ пошелъ своей дорогой, ступая на цыпочкахъ, чтобы не загрязнить сапоговъ. Тутъ мною овладѣли мысли такія черныя, что, казалось, они тушили звѣзды на небѣ.... мысли, которыя я подавлялъ прежде, но за которыя ухватился теперь съ неистовою радостью.... Тутъ я вспомнилъ про васъ. Я сберегъ адресъ, который вы мнѣ дали и пошелъ прямо въ тотъ домъ. Вашъ пріятель, когда я назвалъ васъ, принялъ меня ласково, безъ дальнѣйшихъ разспросовъ, накормилъ меня, почти насильно одѣлъ и далъ денегъ, доставилъ мнѣ паспортъ, вручилъ вашъ адресъ.... и вотъ я здѣсь. Гавтрей! я знаю свѣтъ только съ черной его стороны. Я не знаю, что долженъ думать о васъ.... но вы одни были ласковы до меня, и я обращаюсь теперь больше къ вашей ласкѣ нежели къ помощи.... вы были такъ добры.... принимали воинѣ такое участіе.... однакожъ....

-- Однако жъ вамъ хочется узнать меня по-короче. Право, душа моя, я теперь не могу дать вамъ удовлетворительнаго объясненія. Признаться откровенно, я и самъ думаю, что живу не совсѣмъ въ предѣлахъ законовъ. Но я не бездѣльникъ! Я никогда не грабилъ своего друга и не называлъ этого игрою!... Я никогда не убивалъ друга и не называлъ этого честью!... Я никогда не соблазнялъ жены моего друга и не называлъ этого любезностью или шалостью....

Помолчавъ, Гавтрей, продолжалъ весело:-- Я ратую со счастіемъ, вотъ и все! Я не мошенникъ, какъ вы, кажется, подозрѣваете, и вовсе не разбойникъ. Я только.... какъ я и прежде говорилъ вамъ.... я только шарлатанъ, какъ и всякой, кто старается добиться до знатности и богатства. И мнѣ ласка нужна столько же, сколько вамъ. Мой хлѣбъ и мой стаканъ -- къ вашимъ услугамъ. Я постараюсь предохранить васъ даже отъ той грязи, которая по временамъ прилипаетъ ко мнѣ. Съ другой стороны, мой другъ, молодость имѣетъ права ценсорствовать. Вы должны смотрѣть на меня, такъ, какъ должно смотрѣть на свѣтъ вообще,-- не слишкомъ разборчиво, не слишкомъ брезгливо. Нынѣшнее мое занятіе приноситъ мнѣ порядочный доходъ: я начинаю копить. Истинное мое имя, какъ и прежняя жизнь, вовсе неизвѣстиы, и здѣсь никто не подозрѣваетъ меня ни въ чемъ дурномъ. Впрочемъ, признайтесь, что моя маска хороша! Не правда ли, что этотъ лысый лобъ придаетъ мнѣ отмѣнное выраженіе добросердечія.... а? Конечно, продолжалъ Гавтрей нѣсколько серіознѣе: если бъ я видѣлъ, что вы можете выйти въ люди лучшею дорогою, нежели та, на которой я теперь, я сказалъ бы вамъ, что можетъ сказать старый кутила молодому человѣку, что можетъ или по-крайней-мѣрѣ долженъ бы сказать бывалый отецъ неопытному сыну, то есть, коли я не святой, такъ это еще не причина тебѣ быть грѣховодникомъ. Однимъ словомъ, если бъ у васъ было въ виду порядочное средство къ существованію, вы могли бы имѣть знакомство по-лучше меня. Но въ настоящихъ обстоятельствахъ я,-- даю честное слово,-- право, не вижу для васъ ничего лучшаго. Ну, что вы теперь скажете? Коротко и ясно, жизнь моя -- жизнь большаго школьника, который за удалыя потѣхи попадаетъ въ тиски и старается выпутаться изъ нихъ, какъ умѣетъ. Хотите попытать счастія со мной, очень радъ, а нѣтъ, такъ воля милости вашей.

Гавтрѳй говорилъ съ такою откровенностью, и такимъ простодушіемъ, что гость его видимо успокоился. Филиппъ съ довѣріемъ и благодарностью подалъ Гавтрею руку; тотъ крѣпко пожалъ ее, потомъ не говоря ни слова, отвелъ молодаго человѣка въ небольшую комнату съ диваномъ, и они разстались на ночь.

Новая жизнь въ которую вступилъ Филиппъ Мортонъ, былъ такъ странна, такъ необыкновенна и занимательна, что по молодости своей, естественно не ясно видѣлъ, чѣмъ она опасна. Вилліамъ Гавтрей принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые, кажется, на то рождены, чтобы господствовать надъ другими и всѣхъ очаровывать всюду, куда ни заброситъ ихъ судьба. Его необыкновенная сила и несокрушимое здоровье уже сами по себѣ внушали почтеніе. Онъ отъ природы обладалъ веселымъ правомъ, изъ-подъ котораго однако жъ по временамъ проглядывали насмѣшка и даже злоба. Очевидно было, что онъ получилъ хорошее воспитаніе, потому что, въ случаѣ нужды, умѣлъ придать своему обращенію все изящество человѣка, коротко знакомаго съ высшимъ обществомъ. Филиппъ съ первой минуты когда познакомился съ нимъ на имперіалъ омнибуса, почувствовалъ къ нему влеченіе. Разговоръ, который онъ потомъ подслушалъ на кладбищѣ; услуга, которую Гавтрей оказалъ ему, спасая его отъ преслѣдованій полиціи; время, которое они провели вмѣстѣ, до разлуки на постояломъ дворѣ; его простосердечная доброта, услужливость и гостепріимство,-- все это воспламенило воображеніе молодаго человѣка и привязало къ тому, который уже имѣлъ столько правъ на его благодарность. Однимъ словомъ, Мортонъ былъ очарованъ: Гавтрей былъ единственный другъ, котораго онъ нашелъ доселѣ. Еще во время прежнихъ бесѣдъ, которыхъ мы не сочли нужнымъ описывать, Филиппа изумляли, почти ужасали, мрачныя думы, проглядывавшія иногда сквозь шутки Гавтрея. Эта мрачность зависѣла не отъ характера, но была слѣдствіемъ извѣданной жизни. Его взглядъ на вещи и людей, какъ обыкновенно у тѣхъ, кто имѣетъ основаніе ссориться со свѣтомъ,-- былъ печальный, отчаянный, а собственный опытъ Мортона былъ таковъ, что эти мнѣнія производили на него впечатлѣніе несравненно болѣе сильное, нежели произвели бы на счастливца. Однако жъ, при послѣдней встрѣчѣ Гавтрей вообще былъ гораздо веселѣе и Мортонъ подъ его гостепріимною кровлей скоро опять воротилъ часть своей природной живости. Гавтрей былъ пріятный собесѣдникъ; общество у него было хотя не избранное, однако жъ веселое. Мы уже упомянули о ремеслѣ Гавтрея. Исчерпавши источники доходовъ въ Англіи, онъ отправился въ Парижъ добывать хлѣбъ остроуміемъ. Тамъ, подъ фирмою "Мистеръ Ло, Англичанинъ, и К°", онъ завелъ "брачную контору" или справочное мѣсто для вакантныхъ жениховъ и невѣстъ, и велъ "дѣла" довольно искусно. Чтобы желающемъ носить брачныя узы облегчить достиженіе вожделѣнной цѣли, мистеръ Ло устроилъ у себя родъ клуба и давалъ вечера, обѣды,-- разумѣется, за деньги,-- и женихи и невѣсты часто были ему очень благодарны, если не за женъ и мужей, такъ по-крайней-мѣрѣ за вечера и обѣды. Однимъ словомъ, у мистера Ло было очень весело. Въ свободные дни Гавтрей любилъ посѣщать кофейни и театры, и бралъ съ собою Мортона. Освѣженный этою перемѣною образа жизни, Филиппъ даже по наружности оправился и пріобрѣлъ прежнюю силу и цвѣтъ, какъ растеніе, перенесенное изъ удушливой атмосферы и съ дурной почвы въ хорошую теплицу. Если въ наружности его и оставалось еще нѣсколько суровости, то она уже по-крайней-мѣрѣ не дикая, она даже шла къ характеру его смуглаго, выразительнаго лица. Онъ можетъ-быть не совсѣмъ еще утратилъ свою тигровую раздражительность и пылкость, зато и въ мягкомъ колоритѣ и въ мускулистой стройности членовъ его начинала появляться красота и гибкость тигра.

Однажды, вечеромъ, Гавтрей сидѣлъ въ комнатъ у Мортона и, по обыкновенію, толковалъ о жизни и людяхъ съ тою странною смѣсью веселости и чувства, плутовства и здравыхъ сужденій, въ которой заключалась опасная прелесть его бесѣды.

-- Гавтрей! сказалъ наконецъ Филиппъ, взявъ его за руку: въ васъ такъ много изумительнаго для меня, такъ много, по-моему, вовсе не сообразнаго съ нынѣшними вашими занятіями и образомъ жизни, что я очень желалъ бы узнать что-нибудь о вашей прежней жизни,-- если только эта просьба не покажется вамъ нескромною. Мнѣ пріятно было бы сравнить вашу жизнь съ моею. Когда доживу до вашихъ лѣтъ, я оглянусь и посмотрю, чѣмъ обязанъ вашему примѣру.

-- Вамъ хочется знать мою прежнюю жизнь? Пожалуй, я разскажу, и это, дѣйствительно, можетъ привести вамъ пользу: можетъ-быть, заставитъ васъ предостеречься двухъ опасныхъ для молодости сѣтей,-- любви и дружбы.

Потомъ, приготовивъ себѣ стаканъ пуншу, покрѣпче обыкновеннаго, Гавтрей началъ разсказывать "Исторію негодяя".

-- Мой дѣдъ торговалъ тростями и зонтиками, въ маленькомъ переулкѣ подлѣ биржи. Онъ былъ человѣкъ геніальный, то есть, спекулянтъ большой руки. Накопивши небольшую сумму, онъ отдалъ ихъ взаймы за двадцать процентовъ, какому-то бѣдняку, которому деньги были нужны до-зарѣзу, и такими операціями, мало-по-малу составилъ себѣ капиталецъ въ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Тутъ онъ пріискалъ себя невѣсту. Эта невѣста, дочь купца, у котораго на набережной была лавка съ ситцами и выбойками, должна была получить три тысячи двѣсти двадцать фунтовъ въ наслѣдство отъ тётки. Дѣдушка,-- ему было тогда лѣтъ сорокъ,-- влюбился въ нея по-уши и подружился съ ея отцемъ, сообщалъ ему тайны самыхъ выгодныхъ оборотовъ, потомъ далъ взаймы на неопредѣленный срокъ, семь сотъ фунтовъ, почти даромъ,-- за половину того, что бралъ съ другихъ,-- и потребовалъ уплаты въ такую пору, когда бумажныя ткани вовсе не продавались. Лавочникъ, вмѣсто денегъ, отдалъ пріятелю дочь, и такимъ образомъ дѣдушка получилъ двѣ тысячи пятьсотъ двадцать фунтовъ барыша, не считая жены. Ни капиталъ, ни жена не были безплодны: капиталъ быстро возрасталъ, жена родила двухъ сыновей. Подъ старость дѣдушкой овладѣлъ бѣсъ честолюбія: онъ захотѣть изъ своихъ ребятъ сдѣлать джентльменовъ и отправилъ одного въ коллегію, а другаго отдалъ въ военную службу за границу. Обоимъ имъ по смерти своей онъ оставилъ по десяти тысячъ фунтовъ. Мой отецъ былъ ученый, человѣкъ весьма строгихъ правилъ, пользовался хорошею репутаціей и чрезвычайно дорожилъ мнѣніемъ свѣта. Онъ женился рано и прилично. Я -- единственный плодъ этого брака. Когда мнѣ было лѣтъ четырнадцать, въ нашемъ домѣ, не знаю какъ, явился щедушный старичишка, Французикъ, который въ своемъ отечествѣ подвергся гоненію какъ философъ. Онъ напичкалъ мнѣ голову разными странными бреднями, которыя болѣе или менѣе прочно утвердились въ ней. На осьмнадцатомъ году меня послали въ кембриджскую коллегію. Отецъ могъ бы опредѣлить меня туда пансіонеромъ, но не захотѣлъ, поскупился, и сдѣлалъ меня фамулусомъ. Тутъ я впервые на опытѣ узналъ неравенство состояній, о которомъ натолковалъ мнѣ Французикъ. Фамулусъ!.... почти то же, что собака. Но я былъ молодъ, здоровъ, силенъ и веселъ; въ мизинцѣ у меня было больше жизни, чѣмъ у большей части пенсіонеровъ во всемъ тѣлѣ: этихъ худенькихъ, жиденькихъ молодчиковъ можно было почесть за коллекцію тросточекъ моего дѣдушки. Молодые люди вообще, какъ и дикари,-- высоко цѣнятъ физическія превосходства. Геройскіе подвиги моей силы и ловкости -- побѣды въ кулачныхъ бояхъ, прыжки черезъ заборы, гоньба на лодкахъ,-- значатся въ лѣтописяхъ сенъ-джонской кембриджской коллегіи. Эти преинущества давали мнѣ значительный вѣсъ, и я не могъ не презирать сухопарыхъ богачей, изъ которыхъ любаго могъ бы сбить съ ногъ однимъ толчкомъ. При всемъ томъ однакожъ, между мной и ими была непреодолимая преграда: фамулусъ любимцамъ счастія не товарищъ. Только одинъ изъ нихъ, молодой человѣкъ знатнаго роду, годомъ по-моложе меня, наслѣдникъ огромнаго имѣнія, обращался со мною не такъ надменно какъ другіе. Быть-можетъ именно знатность эта дѣлала его равнодушнымъ къ мелочнымъ условіямъ аристократическихъ приличій. Онъ былъ первый сорванецъ во всемъ университетѣ, отчаянный сокрушитель фонарей, оконницъ и мужицкихъ зубовъ,-- словомъ, воплощенный бѣсъ; не ученъ, но уменъ, смѣтливъ; малъ ростомъ и тонокъ, но мужественъ какъ левъ. Однородныя склонности сдѣлали насъ друзьями; я любилъ его какъ брата, больше,-- я любилъ его какъ собака любитъ своего господина. Во всѣхъ нашихъ похожденіяхъ я прикрывалъ его своею грудью. Ему стоило бы только сказать: "Скачи въ воду!" и я готовъ былъ скакнуть. Я любилъ его, какъ гордый человѣкъ любятъ того, кто стоитъ между имъ и презрѣніемъ, какъ человѣкъ съ чувствомъ любитъ того, кто стоитъ между имъ и уединеніемъ. Но.... чего долго толковать -- этотъ молодой человѣкъ, однажды ночью, совершилъ страшное преступленіе противъ дисциплины. Одинъ изъ университетскихъ гувернёровъ, человѣкъ почтенныхъ лѣтъ и таковой же репутаціи, брелъ домой изъ гостей. Пріятель мой, и другой такой же удалецъ, вдвоемъ, напали на бѣдняка, завязали ему глаза, связали руки, отвели обратно къ дому одной старой дѣвы къ которой онъ питалъ дружбу, прицѣпили несчастнаго длинною его косою къ дверной щеколдѣ, и оставили тамъ. Можно себѣ представить, какую тревогу поднялъ онъ, стараясь освободиться. Всѣ сосѣди сбѣжались; явилась полиція; стала преслѣдовать виновныхъ, которые имѣли неосторожность остановиться по-близости, чтобы потѣшиться своею продѣлкой. Ночь была темная: они благополучно добрались до коллегіума, но ихъ преслѣдовали по пятамъ до самыхъ воротъ. Вслѣдствіе этой шутки меня выгнали изъ училища.

-- Какъ! Да вѣдь вы не были съ ними?

-- Нѣтъ. Но на меня пало подозрѣніе и меня обвиняли. Я могъ бы оправдаться, измѣнивъ тайнѣ. Но отецъ моего друга былъ строгій, гордый вельможа, и другъ мой боялся его пуще смерти,-- это былъ единственный человѣкъ, котораго онъ боялся. Коротко сказать, я почёлъ себя счастливымъ, что могъ доказать ему мою дружбу. На прощаньи онъ съ жаромъ пожалъ мнѣ руку и обѣщалъ никогда не забывать моего великодушнаго самопожертвованія. Я, покрытый стыдомъ, отправился домой. Не стану описывать какъ встрѣтилъ меня отецъ. Я думаю, онъ съ той минуты пересталъ любить меня. Вскорѣ потомъ воротился изъ-за границы мой дядя, капитанъ Джоржъ Гавтрей. Онъ очень полюбилъ меня; я оставилъ домъ отцовскій, въ которомъ не было мнѣ житья, и переселился къ нему. Джоржъ Гавтрей въ молодости былъ красивый мужчина и мотъ. Онъ спустилъ имѣніе и жилъ теперь своимъ умомъ,-- картежною игрой. Его пріятное обращеніе и веселый нравъ очаровали меня. Онъ хорошо зналъ свѣтъ и, какъ всѣ игроки, сорилъ деньгами, когда счастіе улыбалось ему, а это, надобно признаться, было довольно постоянно у человѣка не слишкомъ разборчиваго на средства. Хотя его и подозрѣвали въ продѣлкахъ, однако жъ никогда не могли изобличить. Мы жили въ прекрасной квартирѣ, водили дружбу съ людьми всѣхъ сословій и наслаждались жизнью какъ-нельзя лучше. Я соскоблилъ съ себя школьную ржавчину и полюбилъ мотовство. Не знаю, отчего, но въ новой моей жизни всѣ обращались со мною ласково.... правда, то были всё негодяи, а я обладалъ живымъ нравомъ, съ которымъ вездѣ найдешь хорошій пріемъ. Я былъ плутъ, но плутъ-весельчакъ, а этотъ нравъ вездѣ самый милый. Доселѣ я еще не былъ безчестнымъ, но я вокругъ себя безпрестанно видѣлъ безчестность и обманъ, и это наконецъ показалось мнѣ очень пріятнымъ и забавнымъ средствомъ добывать деньги. Тутъ я опять сошелся съ моимъ школьнымъ пріятелемъ. Онъ былъ въ Лондонѣ такимъ же бѣшенымъ какъ и въ Кембриджѣ, съ тою разницею, что изъ повѣсы сталъ подлецомъ, хотя ему было не болѣе двадцати лѣтъ.

Гавтрей остановился и мрачно насупилъ брови.

-- Этотъ молодой человѣкъ обладалъ большими природными способностями,-- быстрымъ соображеніемъ, смѣтливостью и ловкостью. Онъ скоро подружился съ моимъ дядей и выучился у него владѣть костями и картами. За уроки онъ заплатилъ тысячу фунтовъ.

-- Какъ! онъ взялся за ремесло картежника? Вы говорили, что онъ богатъ?

-- Отецъ его былъ очень богатъ и давалъ ему ежегодно большую сумму, но онъ страшно моталъ. Притомъ, богачи столько же любятъ прибыль какъ и бѣдняки. Извиненіемъ можетъ ему служить только то, что извиняетъ всѣ пороки вообще,-- себялюбіе. Молодой знатный богачъ вошелъ въ моду и умѣлъ пользоваться своимъ положеніемъ: онъ обиралъ баричей, которые искали его знакомства. Я не разъ видывалъ обманы моего дяди, но никогда не слѣдовалъ его примѣру. Но когда увидѣлъ, что молодой человѣкъ лучшаго тону, богатый, знатный, дѣлаетъ то же самое и принимаетъ это въ шутку, а между-тѣмъ окруженъ поклонниками, льстецами, и никто его не подозрѣваетъ, потому что въ его знакомствѣ и родствѣ заключалась половина перства,-- тогда искушеніе стало сильно; однако жъ я еще крѣпился. Между-тѣмъ отецъ мой всегда говаривалъ, что я рожденъ быть негодяемъ и не уйду отъ своего назначенія. А тутъ вдругъ подвернулась любовь.... Вы еще не знаете, что это такое... Тѣмъ лучше для васъ. Дѣвушка была хороша и я думалъ, что она любитъ меня. Оно, можетъ-быть, и въ самомъ дѣлѣ такъ было, но я, какъ говорила ея родня, былъ слишкомъ бѣденъ для женитьбы. Между-тѣмъ я однако жъ, ухаживалъ за нею. Моя любовь, мое желаніе сдѣлаться достойнымъ милой, лучше желѣзныхъ цѣпей удерживали меня отъ соблазнительнаго примѣру пріятеля. Но я былъ такъ глупъ, что говорилъ съ нимъ о Мери и даже ввелъ его въ домъ отца ея. Конецъ концовъ... онъ обольстилъ ее. (Гавтрей остановился, чтобъ перевести духъ.) Я узналъ... вызвалъ подлеца на дуэль... онъ съ надменною насмѣшкой отказался драться съ безроднымъ бѣднякомъ. Я сшибъ его съ ногъ оплеухой и тогда мы стрѣлялись. Я получилъ удовлетвореніе пулею въ бокъ, а онъ... продолжалъ Гавтрей съ злобнымъ хохотомъ...; онъ сталъ калѣкою на всю жизнь. Оправившись, я узналъ, что врагъ мой, во время своей и моей болѣзни, окруженный толпою друзей и утѣшителей, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы погубить мое доброе имя. Онъ, обманщикъ, шулеръ, взвалилъ на меня свои собственныя преступленія, и двусмысленное поведеніе моего дяди ручалось за истину его показаній. Когда я выздоровѣлъ, то нашелъ, что продѣлки дядюшки были всѣ открыты его высокороднымъ питомцемъ; онъ былъ изобличенъ какъ безчестный игрокъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ обвиненъ и я. Мое имя, моя любовь, прошедшее и будущее погибли. Тутъ-то, Филиппъ, я вступилъ на поприще, по которому иду съ-тѣхъ-поръ въ качествѣ предводителя удальцовъ и негодяевъ, подъ тысячами различныхъ именъ и масокъ; тутъ-то я началъ промышлять. Общество отвергло, изгнало меня, когда я былъ невиненъ.... Но, клянусь Богомъ! я съ-тѣхъ-поръ порядкомъ выместилъ свою обиду на этомъ обществѣ! Ха, ха, ха!

Этотъ хохотъ Гавтрея заключалъ въ себѣ нравственно заразительную отраву. Въ глухихъ звукахъ его отзывался родъ торжества. Это былъ не дикій, судорожный хохотъ отчаянія, но какая-то адская веселость.

-- Но вашъ отецъ...

-- Отецъ!... перебилъ Гавтрей: однажды, искренно раскаявшись, я просилъ у него небольшой суммы, которая бы дала мнѣ возможность приняться за какое-нибудь скромное ремесло, чтобы честнымъ образомъ прокормиться... Онъ отказалъ. Мое раскаяніе не помогло, И я ожесточился. Мнѣ данъ былъ поводъ продолжать начатую жизнь, а совѣсть всегда хватается за извиняющій поводъ, какъ утопающій за соломинку. Мнѣ жестокій отецъ отказалъ, а между-тѣмъ онъ же,-- осторожный, разсчетливый, строго нравственный человѣкъ,-- вскорѣ потомъ поддался на продѣлку мошенника, совершенно ему чуждаго, и пустился въ спекуіяцію, которая обѣщала ему пятьдесятъ процентовъ барыша. Онъ пустилъ въ жидовскій оборотъ столько, что достало бы на спасеніе сотни мнѣ подобныхъ отъ погибели, и потерялъ все,-- почти все свое имѣніе, но онъ еще живъ и наслаждается своего роду радостями. Онъ уже не можетъ промышлять, но можетъ еще копить. Онъ не заботился о томъ, что я могъ умереть съ-голоду, потому что самъ находитъ счастіе въ голодѣ, ради денегъ.

-- А вашъ пріятель и та бѣдная дѣвушка, что сталось съ ними? спросилъ Филиппъ, когда Гавтрей умолкъ.

-- Мой пріятель сталъ знатнымъ бариномъ; онъ получилъ въ наслѣдство отцовское перство и огромные доходы. Онъ живъ и теперь. А бѣдная дѣвушка!... Гмъ! пожалуй, и объ ней разскажу. Много всякаго разсказываютъ о жертвахъ обольщенія, умирающихъ въ рабочихъ донахъ и помойныхъ ямахъ, въ раскаянія, съ сокрушеннымъ сердцемъ, до крайности оборванныхъ я сентиментальныхъ.... Можетъ-быть, часто случается. Но это еще не велика бѣда. Гораздо хуже, по-моему, когда эта прекрасная, невинная, легковѣрная жертва обмана, въ свою очередь, тоже становится обманщицей; когда она съ дыханіемъ, которое впила, вопьетъ и заразу порока; когда она созрѣетъ и сгніетъ въ разрумяненномъ и разчесанномъ промыслѣ; когда она, въ свою очередь, губитъ неопытную молодость лукавыми улыбками и длинными счетами, и когда... что въ десять разъ хуже!.. когда у нея есть дѣти, дочери, которыя воспитываются для такихъ же гнусностей! Вотъ, чѣмъ стала Мери. Лучше бы ей умереть въ госпиталѣ! Любовникъ осквернилъ ея сердце своимъ заразительнымъ дыханіемъ. Онъ нашелъ ей другаго любовника, когда она надоѣла ему самому. Когда ей минуло тридцать шесть лѣтъ, я встрѣтилъ ее въ Парижѣ, съ шестнадцати-лѣтнею дочерью. У меня тогда была куча денегъ, я посѣщалъ гостиныя и игралъ роль знатнаго джентльмена. Она сначала не узнала меня и искала моего знакомства.... Да, было время, батюшка! я не совсѣмъ такая подлая собака, за какую можно принять меня теперь. Я живалъ очень порядочно. Въ Парижѣ... о, вы Парижа еще не знаете! Чудо, какое тутъ броженіе въ обществѣ: такъ вотъ я ходитъ, и за-частую дрожжи подымаются на самый верхъ. Парижъ -- лучшая атмосфера для искателей приключеній и шарлатановъ. Новыя лица, новые люди здѣсь такъ обыкновенны, что не возбуждаютъ докучнаго любопытства; притомъ, здѣсь каждый день можно видѣть, какъ огромныя состоянія наживаются въ сутки и проживаются въ мѣсяцъ. У меня тогда были деньги, доброе здоровье и веселый нравъ; я былъ хорошо принятъ въ тѣхъ обществахъ, какія есть во всѣхъ большихъ городахъ, а особенно во Франціи, и гдѣ удовольствіе служитъ цементомъ, связывающихъ самыя разнородныя вещества. Тутъ встрѣтилъ я Мери и ея дочь,-- отъ моего пріятеля,-- дочь была еще невинна, но, чортъ побери! въ какой заразительной атмосферѣ! Мери и я, мы знали тайны другъ друга и хранили ихъ. Она считала меня болѣе подлымъ негодяекъ нежели я былъ въ самомъ дѣлѣ и открыла мня свое намѣреніе продать дочь одному богатому Англичанину. Съ другой стороны, бѣдная дѣвушка призналась мнѣ въ своемъ отвращеніи отъ сценъ, которыхъ она была свидѣтельницею, и отъ сѣтей, которыми ее окружали. Что, вы думаете, предохранило ее отъ опасности?-- Ручаюсь, не отгадаете. Во-первыхъ, если дурной примѣръ часто соблазняетъ, то онъ же часто и пугаетъ, а во-вторыхъ, она любила. Дѣвушка, которая любитъ мужчину чистымъ сердцемъ, обладаетъ талисманомъ, несокрушимымъ ни какими обольщеніями развратниковъ. Она любила молодого Италіянца, художника, который довольно часто бывалъ у нихъ въ домѣ. Итакъ мнѣ пришлось выбирать, или мать или дочь. Я вступился за послѣднюю.

Филиппъ схватилъ руку Гавтрея и съ жаромъ пожалъ ее. Негодяй продолжалъ.

-- Я любилъ эту дѣвушку пламеннѣе чѣмъ когда-либо любилъ ея мать, хотя совсѣмъ къ иномъ родѣ. Она была тѣмъ, что я нѣкогда находилъ въ матери, да только еще прекраснѣе, еще милѣе, съ сердцемъ столь же полнымъ любви, сколько сердце матери было полно тщеславія. Я полюбилъ ее какъ свою дочь, увезъ отъ матери, скрылъ, потомъ отдалъ замужъ за того, кого она любила; я устроилъ ихъ свадьбу, и послѣ того не видалъ молодыхъ нѣсколько мѣсяцевъ.

-- Отчего же?

-- Оттого, что я провелъ ихъ въ тюрьмѣ. Молодые люди не могли жить воздухомъ, я отдалъ имъ все, что у меня было, и, чтобы сдѣлать еше больше, я сдѣлалъ штуку, которая не понравилась полиціи. Меня схватили. Но у меня много пріятелей. Помощію множества не слишкомъ совѣстливыхъ свидѣтелей, я отдѣлался. Вышедши на волю, я не рыпался посѣщать своихъ любимцевъ, потому что былъ оборванъ, и ни за что въ свѣтѣ не хотѣлъ навѣсти на нихъ какую-нибудь тѣнь, а за мной еще присматривали жрецы Ѳемиды. Я отправился въ Лондонъ, чтобы немножко провѣтрить свою репутацію. Когда я воротился, бѣдный Италіянецъ былъ уже въ могилѣ, -- отъ усиленныхъ занятій онъ схватилъ чахотку,-- а Фанни -- вдова съ однимъ ребенкомъ на рукахъ, съ другимъ на походѣ. Мать то же опять отъискала ее и ухаживала за нею со своими сатанинскими ласками. Но Богъ умилосердился и отнялъ ее у насъ обоихъ. Родивъ дочь, она умерла и послѣднія слова ея были обращены ко мнѣ: меня, шарлатана, негодяя, умирающая умоляла защитить ея ребенка отъ козней собственной ея. матери! Я дѣлалъ, что могъ, для обоихъ дѣтей, но мальчикъ исчахъ такъ же какъ отецъ, а дѣвочка здѣсь; я покажу вамъ ее. Бѣдная Фанни!... Если дьяволъ допуститъ, я для нея еще разъ когда-нибудь перемѣню образъ жизни, но для нея же мнѣ нужно зерна на мельницу. Конецъ исторіи. Я не смѣю разсказывать вамъ обо всѣхъ моихъ уловкахъ, обо всѣхъ роляхъ, какія игралъ въ жизни. Я никогда не бывалъ убійцей, разбойникомъ, грабителемъ или тѣмъ, что законъ называетъ воромъ. Я могу только сказать, какъ и прежде говорилъ, что живу своимъ остроуміемъ, которое приноситъ мнѣ довольно выгодную прибыль. Я былъ актеромъ, ростовщикомъ, докторомъ, профессоромъ животнаго магнетизма... Магнетизмъ приносилъ чудесный доходъ, пока былъ въ модѣ. Авось, опять войдетъ. Я былъ стряпчимъ, повѣреннымъ въ дѣлахъ; я торговалъ рѣдкостями и фарфоромъ, содержалъ трактиръ, начиналъ издавать газету, видѣлъ почти всѣ города Европы и познакомился со многими тюрьмами. Но человѣкъ, у котораго довольно мозгу, всегда падаетъ на ноги, какъ кошка.

-- А вашъ отецъ? спросилъ Филиппъ, и потомъ разсказалъ Гавтрею о сценѣ свиданія, которой былъ свидѣтелемъ кладбищѣ.

-- Ну, сказалъ Гавтрей, слегка покраснѣвъ: такъ я вамъ скажу, что, хотя я приписываю жестокосердію и скупости отца большую часть моихъ заблужденій, однако жъ всегда чувствовалъ къ нему родъ любви. Во время пребыванія въ Лондонѣ я случайно узналъ, что онъ начинаетъ слѣпнуть и живетъ съ хитрою старою бабой, домоправительницей, которая легко можетъ отправить его на покой въ ту же ночь, когда выманитъ у него завѣщаніе въ свою пользу. Я отъискалъ его... но... вѣдь вы говорите, что слышали, что между нами происходило.

-- Да; и я слышалъ такъ же, какъ онъ кликалъ васъ, умолялъ воротиться, когда уже было поздно. Я видѣлъ слезы на его щекахъ.

-- Видѣли?... поклянетесь ли вы въ этомъ? съ жаромъ вскричалъ Гавтрей; потомъ, приложивъ руку ко лбу, задумался.

-- Если со мной случится что-нибудь человѣческое, Филиппъ, сказалъ онъ потомъ, можетъ-быть, старикъ и будетъ отцомъ моей Фанни; можетъ-быть, онъ полюбитъ ее и она вознаградитъ ему горе, которое я причинилъ.... Кстати, я дамъ вамъ его адресъ.... не забудьте его.... Вотъ онъ. Ну, теперь пора спать.

-----

На другой день послѣ этого разговору, мистеръ Барни, компаньонъ мистера Ло или Гавтрея, ввелъ въ контору богато одѣтую даму. Филиппъ сидѣлъ у окна и читалъ "Кандида". Дама смутилась, увидѣвъ, что мистеръ Ло не одинъ. Она отступила, еще плотнѣе прикрыла лицо воалью и сказала по-французски:

-- Извините; я желаю поговорить съ мосьё Ло наединѣ.

Филиппъ всталъ, чтобы выйти. Дана, вглядѣвшись въ него глазами, которые блистали и сквозь двойную воаль, прибавила:

-- Но, можетъ-быть, этотъ молодой человѣкъ не помѣшаетъ, если онъ скроменъ.

-- Это олицетворенная скромность... мой пріемышъ... вы можете довѣрить ему, что угодно... клянусь честью.

-- Онъ очень молодъ! сказала дама съ тономъ невольнаго состраданія, разстегивая воротникъ салопа.

-- Тѣмъ лучше ему понятны бѣдствія безбрачной жизни, возразилъ Ло съ улыбкой.

Дама откинула воаль и обнаружила прекрасное лицо и улыбающійся прелестный ротикъ.

-- Вамъ, сказала она обращаясь къ Мортону, кажется, болѣе свойственно быть посѣтителемъ этого храма, нежели его жрецомъ. Но, мистеръ Ло, объяснимся, чтобы не было недоразумѣній: я пришла сюда не съ тѣмъ, чтобы заключить союзъ, но съ тѣмъ, чтобы воспрепятствовать затѣянному. Я слышала, что виконтъ де-Водемонъ находился въ числѣ вашихъ кліентовъ. Я принадлежу къ семейству виконта. Для всѣхъ насъ очень важно, и необходимо предупредить, чтобы онъ не вступилъ въ такой странный и, извините рѣзкое выраженіе, неприличный бракъ, каковъ всегда долженъ быть союзъ, заключенный черезъ посредство публичной конторы.

-- Увѣряю васъ, возразилъ мистеръ Ло съ достоинствомъ: мы употребили всѣ средства....

-- Боже мой! перебила дама съ нетерпѣніемъ: избавьте меня отъ похвалъ вашему заведенію. Я не сомнѣваюсь, что оно очень почтенно и чрезвычайно полезно лавочникамъ и гризеткамъ. Но виконтъ -- хорошей фамиліи, имѣетъ связи.... Однимъ словомъ, его предпріятіе сумасбродно. Не знаю, какой награды ждетъ мистеръ Ло, но, если онъ успѣетъ отвлечь виконта и разстроить начатое дѣло, эта награда, какова бы она на была, будетъ удвоена. Вы меня понимаете?

-- Какъ-нельзя лучше. Впрочемъ, будьте увѣрены, меня склоняетъ не это предложеніе, а единственно желаніе услужить такой прекрасной дамѣ.

-- Такъ рѣшено? сказала дама равнодушно и опять взглянула на Филиппа съ любопытствомъ знатока, неожиданно нашедшаго дорогую картину въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ея нельзя было подозрѣвать.

-- Если вамъ угодно заѣхать дня черезъ два, я сообщу вамъ свой планъ, сказалъ мистеръ Ло.

-- Хорошо, я заѣду.

Она вышла, слегка кивнувъ головой, не хозяину, а его названному сыну. Филиппъ почувствовалъ странное, непонятное движеніе въ сердцѣ и слегка покраснѣлъ.

-- Ха, ха, ха! это не первый разъ, что родственники жениховъ и невѣстъ платятъ мнѣ деньги за то, чтобы бы я разорвалъ узы, которыя самъ же связалъ! вскричалъ Гавтрей: клянусь честью! кто могъ бы завести контору для расторженія браковъ, тотъ въ одинъ годъ сталъ бы Крезомъ. Ну, ладно; это кстати: я безъ того не могъ рѣшиться, за кого выдать мадмоазель де-Курвиль, за виконта или за лавочника Гупиля. Теперь это покончу. А васъ, мистеръ Мортонъ, кажется, можно поздравить съ успѣхомъ?

-- Что за вздоръ! сказалъ Филиппъ вспыхнувъ.

Нѣсколько дней спустя, Гавтрей собрался итти со двора и пригласилъ съ собою Филиппа.

-- Вы желали видѣть мою Фанни, сказалъ онъ: пойдемте теперь. Сегодня ея рожденіе; ей шесть лѣтъ. Отнесемъ, ей игрушки, которыя я приготовилъ еще вчера, а потомъ, вечеромъ отправимся на свадьбу мосьё Гупиля и мадмоазель Адели де-Курвиль.

Они пошли.

-- Бѣдная Фанни! дорогою сказалъ со вздоховъ Гавтрей: она премиленькая дѣвочка, но.... я боюсь, у нея, кажется здѣсь не совсѣмъ ладно.

Гавтрей приложилъ палецъ ко лбу.

-- Отчего?

-- Да она какъ-будто немножко разстроена; подъ-часъ она говоритъ такія умныя рѣчи, что и большому не удается сказать, а въ иное время опять какъ-будто совсѣмъ оглупѣетъ, или совсѣмъ молчитъ, или говоритъ такія странности, что ничего не разберешь. Особенно она какъ-будто помѣшана на томъ, что если кто уходитъ отъ нея, тотъ умираетъ, а воротится, такъ это она называетъ всталъ изъ гроба. Впрочемъ, можетъ-быть она еще поправится. Меня больше всего безпокоитъ ея будущая участь вообще: боюсь, чтобы съ нею не случилось того, что угрожало ея матери.

-- Какъ, развѣ ея родственница старается овладѣть ею?

-- Родственница? Нѣтъ, та умерла два года тому назадъ.... Бѣдная Мери!.... я.... Ну, да это глупость. Фанни теперь въ монастырѣ. Всѣ до нея очень ласковы, но зато я и плачу хорошо. А что будетъ, когда меня не станетъ и плата прекратится? Что съ нею будетъ тогда.... если мой отецъ....

-- Но вѣдь теперь вы составляете себѣ состояніе?

-- Да, хорошо, если все такъ пойдетъ какъ теперь. Но я нахожусь въ постоянной тревогѣ: полиція въ этомъ проклятомъ городѣ пронырливѣе чорта.

-- Но, скажите, зачѣмъ же вы не возьмете свою воспитанницу къ себѣ въ домъ, когда вы ее такъ любите? Она была бы вамъ утѣхою и радостью.

-- Мѣсто ли здѣсь ребенку, дѣвочкѣ? воскликнулъ Гавтрей, нетерпѣливо топнувъ: я съ ума сошелъ бы, если бъ воровскіе глаза этого подлеца, этой выжиги изъ мерзостей, остановилась хоть на секунду на моей Фанни!

-- Вы говорите о Бирни? Но зчѣмъ же вы терпите его у себя?

-- Проживете съ мое, такъ узнаете, зачѣмъ мы терпимъ тѣхъ, кого боимся, зачѣмъ стараемся подружиться съ тѣмъ, кто иначе былъ бы смертельнымъ нашимъ врагомъ. Нѣтъ, нѣтъ!... ничто не освободитъ меня отъ этого мерзавца, кромѣ смерти!.... Но.... я не могу убить человѣка, который ѣстъ мой хлѣбъ.... Да, мой другъ, есть узы по-крѣпче любви, такія, которыя сковываютъ людей между собою какъ каторжниковъ на галерахъ. Тотъ, кто можетъ довести тебя до висѣлицы: надѣваетъ тебѣ веревку на шею и водитъ за собой какъ собаку.

Дрожь проняла молодаго слушателя: онъ ужаснулся мрачныхъ тайнъ, которыя могли привязать твердую волю и рѣшительный характеръ Вилліама Гавтрея къ человѣку, котораго онъ ненавидѣлъ и презиралъ.

-- Но, прочь думы и заботы! вдругъ вскричалъ Гаврей: притомъ, если разсудить, Бирни малой полезный и такъ же мало смѣетъ пикнуть противъ меня, какъ и я противъ него. Но прошу васъ объ одномъ: никогда не упоминайте при немъ о моей Фанни. Мои тайны съ нимъ не такого роду. Онъ, конечно, не можетъ сдѣлать ей вреда... по-крайней-мѣрѣ я не предвижу.... но нельзя быть спокойнымъ насчетъ своего ягненка, если хоть разъ подвелъ его къ мяснику.

Тутъ они подошли къ монастырю. Описывать этого свиданія мы не станемъ, хотя оно было довольно трогательно. Вечеромъ герои наши отправились на свадьбу, которую мосьё Гупиль, довольно богатый лавочникъ, человѣкъ много уважаемый въ своемъ околодкѣ. справлялъ съ надлежащимъ великолѣпіемъ въ рестораціи. Описаніе этой свадьбы также считаемъ лишнимъ. Мимоходомъ замѣтимъ только, такъ она кончилась. Въ самый развалъ бала, въ танцовальную залу вдругъ входитъ полицейскій чиновникъ мосьё Фаваръ, съ какимъ-то господиномъ не слишкомъ пріятной наружности, который при всей честной компаніи, во всеуслышаніе, объявилъ, что имя ему Жакъ Комартенъ, а ремесло лакейское, и что онъ пришелъ за своею женой, мадамъ Розаліей Комартенъ, которая жила съ нимъ въ одномъ домѣ, въ горничныхъ, и, вышедши за него, Комартена, замужъ, вела себя не очень пристойно, заслуживала и сполна получала побои, которыя онъ, мужъ, имѣя чувствительное сердце, могъ отпускать не иначе какъ подъ пьяную руку; несмотря на это однакожъ она, мадамъ Комартенъ, однажды ночью воспользовалась безчувственнымъ состояніемъ супруга, обобрала его, захватила всѣ деньги, три тысячи франковъ, которые онъ пріобрѣлъ честными трудами около господъ, и тайно ушла изъ Гавра въ Парижъ, гдѣ изволила назваться дѣвицею, дворянкою, баронессою Аделью де-Курвиль, подъ каковымъ титуломъ намѣревается выйти за мосьё Гупиля при жизни перваго замужа, чему и надлежитъ воспрепятствовать. Можно себѣ представить, какой эффектъ произвела эта новость. Къ чести мистера Ло надобно сказать, что онъ ничего этого не зналъ. Онъ только въ видѣ вознагражденія за хлопоты, взялъ съ мадмоазель де-Курвиль пятьсотъ франковъ впередъ, да столько же съ мосьё Гупиля въ день свадьбы, слѣдовательно, онъ былъ чистъ. Несмотря на свою чистоту, онъ однако же рѣшился выѣхать изъ Парижа, потому что эта исторія могла надѣлать много шуму и потому, что мосьё Фаваръ, полицейскій чиновникъ, какъ-то странно посмотрѣлъ на него и далъ замѣтить, что знаетъ молодца. Содержатели брачной конторы въ ту же ночь исчезли.

Нѣсколько времени спустя, мы встрѣчаемъ ихъ въ Турѣ, на берегахъ Лоары. Мортонъ слыветъ за богатаго наслѣдника, Гавтрей за его воспитателя, аббата, и играетъ свою роль превосходно,-- шпигуетъ свои рѣчи латинскими цитатами, носитъ широкополую шляпу, короткіе штаны, и играетъ въ вистъ какъ посѣдѣвшій викарій. Этимъ искусствомъ онъ сначала пріобрѣталъ столько, что вся компанія могла жить довольно порядочно. Но наконецъ его необыкновенное счастіе возбудило подозрѣніе, и надобно было убираться подалѣе. Поѣхали въ Миланъ, но и тамъ не повезло: и аристократическомъ кругу трудно было удержаться, а мѣщанскій былъ очень скупъ и разсчетливъ. Наконецъ непріятная встрѣча съ однимъ старымъ знакомысъ принудила Гавтрея уѣхать и оттуда.

-----

Однажды утромъ три пѣшехода, въ сильно поношенныхъ, истертыхъ платьяхъ, вошли въ Парижъ Сенъ-Денискими воротами. Двое шли рядомъ, третій на нѣсколько шаговъ впереди. Онъ, изподлобья поглядывая на всѣ стороны, не слышными, эластическими шагами крался какъ кошка. Слѣдовавшіе за нимъ, одинъ пожилой, дюжій мужчина, задумчивый, опираясь на трость шелъ молча и смотрѣлъ въ землю; другой, молодой, стройный, но печальный, съ выраженіемъ душевныхъ страданій на лицѣ, смотрѣлъ впередъ, но, казалось ничего не видѣлъ.

-- Филиппъ! сказалъ пожилой на поворотѣ первой улицы: мнѣ что-то кажется, будто я вхожу въ свою могилу.

-- Ба! вы уже давно хандрите, Гавтрей.

-- Да.... оттого, что я думалъ о бѣдной Фанни..... оттого, что этотъ Бирни приступаетъ ко мнѣ съ своими ужасными искушеніями.

-- Бирни!... Я ненавижу этого человѣка. Неужто мы не избавимся отъ него?

-- Нельзя; не могу. Тише, онъ услышитъ. Какое не счастіе... изъ одного въ другое такъ и падаемъ. Теперь нѣтъ на копѣйки въ карманѣ!... Здѣсь помойная яма, тамъ тюрьма!... Мы наконецъ въ его рукахъ!

-- Въ его рукахъ? Что это значитъ?

-- Э! послушай Бирни! вскричалъ Гавтрей, не обращая вниманіи на вопросъ Филиппа: остановимся гдѣ-нибудь, позавтракать. Я чертовски усталъ.

-- Ты забываешь, что у насъ нѣтъ денегъ.... пока не сдѣлаемъ, холодно отвѣчалъ Бирни: пойдемъ къ слесарю; онъ намъ дастъ взаймы.

-----

Можно замѣтитъ, что есть нѣкоторые года, когда въ цивилизованныхъ земляхъ бываютъ въ ходу по преимуществу извѣстнаго роду преступленія, которыя потомъ смѣняются другими. На нихъ также бываетъ мода, какъ и на покрой платья. То въ модѣ грабежа съ зажигательствомъ, то отравленія, то самоубійства, то мальчишки колятъ другъ друга перочинными ножами. Почти каждому году свойственно какое-нибудь особенное преступленіе; это родъ однолѣтняго растенія, которое вдругъ разростается и вдругъ исчезаетъ. Нѣтъ сомнѣнія, что эти эпидеміи имѣютъ близкое отношеніе, къ книгопечатанію. Какой-нибудь газетѣ отдать сообщить извѣстіе о необыкновенной подлости, привлекательной новости, и въ-мигъ найдется множество испорченныхъ умовъ, которые вопьются въ него какъ піявки, станутъ носиться съ нимъ, передумывать, совершенствовать; идея растетъ, множится, становится чудовищною мономаніей и вдругъ одно гнусное зерно, посѣянное свинцовыми литерами, даетъ зловредные плоды сторицею. Если же, къ несчастію, случится, что обнародованное преступленіе осталось ненаказаннымъ, то плодовитость его становится чудовищною.

Незадолго до того времени, которое мы описываемъ, въ Парижѣ былъ открытъ и осужденъ фальшивый монетчикъ. Едва этотъ случай сдѣлался извѣстнымъ, едва преступникъ пріобрѣлъ своего роду знаменитость, какъ уже и слѣдствія обнаружились въ размноженіи фальшивыхъ монетъ, и промышленость эта вошла въ моду. Полиція также не дремала; она развѣдала, что съ особеннымъ успѣхомъ трудится одна шайка, которой произведенія дѣлались такъ искусно, что публика безсознательно иногда предпочитала ея монеты настоящимъ. Мосьё Фаворъ, знаменитый съищикъ, самъ прежде бывшій aальшивымъ монетчикомъ, былъ въ главѣ слѣдственной коммиссіи. Онъ былъ человѣкъ неутомимый, проницательный и обладалъ мужествомъ, которое болѣе обыкновенно нежели многіе вообще думаютъ. Очень заблуждаются тѣ, которые полагаютъ, что мужество значитъ мужество во всемъ. Заставьте героя-моряка скакнуть на конѣ черезъ высокій баріеръ,-- онъ поблѣднѣетъ; поставьте охотника, который одинъ ходитъ на медвѣдя, на горахъ передъ бездонною разщелиною, черезъ которую Альпіецъ скачетъ смѣясь,-- и онъ струситъ пуще дѣвочки. Люди мужественны въ опасностяхъ, съ которыми они сроднились въ воображеніи или по навыку. Такъ и мосьё Фаваръ, былъ отмѣнно храбръ, гдѣ нужно было изобличить, озадачить вора или мошенника: онъ однимъ взглядомъ заставлялъ ихъ трепетать, а между-тѣмъ всему городу извѣстно было, что того же мосьё Фавара жена нерѣдка сбрасывала съ лѣстницы и что онъ же, въ бытность свою въ военной службѣ, дезертировалъ наканунѣ перваго сраженія. Это-то и есть, какъ говорятъ моралисты, безпослѣдовательность человѣческаго характера.

Мосьё Фаваръ поклялся, что откроетъ фальшивыхъ монетчиковъ, а онъ не зналъ неудачи. Однажды онъ пришелъ къ своему начальнику съ такимъ гордымъ и торжественнымъ видомъ, что тотъ сказалъ:

-- Вы вѣрно нашли молодцовъ?

-- Почти-что нашелъ: нынче ночью я буду у нихъ въ гостяхъ.

-- Браво! Сколько же человѣкъ вы возьмете съ собой?

-- Отъ двѣнадцати до двадцати. Мнѣ нужно только обставить домъ карауломъ, а войду я одинъ. Только условіе. Одинъ изъ участниковъ преступленія хочетъ ввести меня въ честную компанію, но не смѣетъ открыто съиграть роль предателя: боится за свою голову. Я ему обѣщалъ совершенное прощеніе и двадцать тысячъ франковъ награды. Сегодня я ихъ навѣщу, поосмотрюсь, а завтра и заберу весь улей и съ медомъ.

-- Фальшивые монетчики народъ отчаянный. Совѣтую вамъ быть осторожнымъ.

-- Помилуйте! я наизусть знаю всѣ ихъ обычаи.

Около того же времени, когда происходилъ этотъ разговоръ, въ другомъ концѣ города, въ небольшой комнатѣ пятаго этажа сидѣли Мортонъ и Гавтрей. Нѣсколько недѣль уже прошло со времени ихъ послѣдняго прихода въ Парижъ. Гавтрей былъ хорошо, даже щеголевато одѣтъ и чистенько выбритъ; Мортонъ въ томъ же изношенномъ и мѣстами продранномъ платьѣ, въ которомъ совершилъ послѣднее путешествіе. Они сидѣли у окна. Бросивъ взглядъ черезъ узенькую улицу въ окно противоположнаго дома, Гавтрей пробормоталъ съ досадой:

-- Не понимаю, куда ушелъ Бирни и отчего его нѣтъ до-сихъ-поръ? Мнѣ поведеніе этого человѣка становится подозрительнымъ.

-- Неужели вы думаете, что онъ обкрадетъ васъ?

-- Можетъ-быть, еще хуже. Несмотря на угрозы полиціи, я опять въ Парижѣ. Онъ можетъ предать меня.

-- Зачѣмъ же вы позволяете ему жить отдѣльно?

-- За тѣмъ, что живя въ двухъ противоположныхъ домахъ, мы, въ случаѣ нужды, имѣемъ два выхода. Стоитъ перекинуть веревочную лѣстницу изъ одного окна въ другое и онъ у насъ, или мы у него.

-- Къ кчему-же такія предосторожности? Вы нынче многое отъ меня скрываете.... Вы меня обманываете. Что вы сдѣлали? чѣмъ вы нынче занимаетесь?...... Вы молчите. Послушайте, Гавтрей, я привязалъ свою судьбу къ вашей; я даже отказался отъ надежды...... По временамъ я съ ума схожу когда оглядываюсь назадъ а вы всё-таки не довѣряете мнѣ! Со времени возвращенія въ Парижъ, вы по цѣлымъ ночамъ, часто и по днямъ не бываете дома; вы задумчивы, мрачны....... однако жъ нынѣшнее ремесло ваше, кажется, даетъ хорошій доходъ.

-- Вы видите, что я получилъ славный доходъ, сказалъ Гавтрей тихо и ласково, а всё-таки отказываетесь принять хоть столько денегъ, чтобы смѣнить это рубище!

-- Потому что я не знаю, какъ эти деньги пріобрѣтены; я не могу принять того, что.....

Онъ не договорилъ и началъ снова:

-- Да, ваше занятіе, кажется, выгодно. Вчера еще Бирни давалъ мнѣ пятьдесятъ наполеондоровъ, которые, какъ онъ говорилъ, вы желали размѣнять на серебро.

-- Давалъ?.... ахъ, онъ мошен..... И вы размѣняли?

-- Не знаю, почему, но я отказался.

-- Это хорошо, Филиппъ. Не дѣлайте ничего, что скажетъ вамъ Бирни.

-- Будьте откровенны со мною, вы запутались въ ужасное дѣло.... быть-можетъ, въ кровавое преступленіе..... Я уже не ребенокъ; у меня есть воля. Я не позволю себя безотвѣтно и слѣпо вовлечь въ погибель. Если уже итти мнѣ далѣе по этому пути, такъ итти по доброй волѣ. Откройтесь мнѣ сегодня же, или мы завтра разстанемся.

-- Успокойтесь, Филиппъ. Есть тайны, которыхъ лучше не знать.

-- Всё-равно! Я рѣшился; я хочу знать все.

-- Если такъ, хорошо, сказалъ Гавтрей подумавъ: мнѣ самому нуженъ повѣренный. Вы мужественны; не содрогнетесь. Вы хотите знать мое ремесло.... Хотите нынче ночью быть свидѣтелемъ?

-- Я готовъ. Нынче ночью.

Тутъ послышались шаги на лѣстницѣ.... стукъ въ дверь.... Вошелъ Бирни. Онъ отвелъ Гавтрея къ сторонѣ и, по обыкновенію, шептался съ нимъ нѣсколько минутъ. Гавтрей кивнулъ головой и нотамъ сказалъ вслухъ:

-- Завтра мы будемъ говорить безъ утайки при моемъ молодомъ другѣ. Въ эту ночь онъ прійдетъ къ намъ.

-- Въ эту ночь? Хорошо, сказалъ Бирни съ обыкновенною своей холодною, насмѣшливой улыбкой: онъ долженъ произнести клятву и вы жизнью отвѣчаете за его честность.

-- Да; таковъ законъ.

-- Ну, до свиданія.

Бирни ушелъ.

-- Желалъ бы я знать, сказалъ Гавтрей сквозь зубы, удастся ли мнѣ когда-нибудь влѣпить порядочную пулю въ голову этого негодяя? Ха, ха, ха!

И отъ хохоту его задрожали стѣны.

Мортонъ пристально взглянулъ на Гавтрея. Тотъ опустился въ кресла и уставилъ неподвижный, безсмысленный взоръ на противоположную стѣну. Беззаботное, безпечное, веселое выраженіе, обыкновенно отличавшее черты этого человѣка, съ нѣкотораго времени уступило мѣсто безпокойству, робости, а подъ-часъ отчаянной дерзости. Онъ походилъ на хищнаго звѣря, который забавлялся гоньбою за избранною жертвой, пока силы были свѣжи, мышцы крѣпки, враги далеко; но отъ страху и бѣшенства приходитъ въ отчаяніе, когда день склоняется къ ночи и стадо свирѣпыхъ псовъ преслѣдуетъ по пятамъ.

-- Мнѣ кажется, сказалъ онъ наконецъ съ ребяческою улыбкой дряхлаго старика: мнѣ кажется, жизнь моя была ошибкой, промахомъ. У меня были таланты.... вы не повѣрите.... но когда-то я былъ не дуракъ и не подлецъ. Странно! неправда ли?.... Подайте-ка вина!

Мортонъ съ легкимъ содроганіемъ отворотился и вышелъ.

Онъ машинально бродилъ изъ улицы въ улицу и очутился на набережной Сены. Она была оживлена гуляющими и за дѣломъ идущими; богатые экипажи съ грохотомъ катились по мостовой; бѣлые дома, ярко освѣщенные весеннимъ солнцемъ, весело глядѣлись въ рѣку, отражавшую голубое небо и усѣянную лодками и пестро раскрашенными купальнями,-- все кругомъ было свѣтло, ясно, только въ сердцѣ бѣднаго сироты-изгнанника господствовалъ мракъ: для него солнце давно уже закатилось, и не было надеждъ на восходъ. Онъ остановился у великолѣпнаго мосту, украшеннаго статуями знаменитыхъ людей, прославленныхъ по смерти за то, что они при жизни были любимцами счастія. Филиппъ невольно вспомнилъ тотъ роковой вечеръ, когда, въ отчаяніи, мучимый голодомъ, просилъ милостыни у наемнаго слуги своего дяди; въ немъ пробудились всѣ тѣ чувства, всѣ тѣ мрачныя мысли, которыя тогда обуревали его душу и заставили рѣшиться искать помощи у теперешняго покровителя. Эти мѣста въ обоихъ городахъ имѣли для него много общаго: тамъ его отчаяніи достигло высшей степени; тамъ онъ дерзнулъ забыть Провидѣніе Божіе и взялъ свою судьбу въ собственныя руки; на первомъ мосту онъ рѣшился вступить на новое для себя поприще, на второмъ въ отчаяніи и ужасѣ усматривалъ, къ какому концу ведетъ этотъ путь. Тутъ онъ былъ такъ же бѣденъ, такъ же оборванъ, но голову держалъ уже не такъ высоко, и смотрѣлъ не такъ свободно и безстрашно: его совѣсть и честь были уже не столь безукоризненны. Каменныя арки обоихъ мостовъ и катящіяся подъ ними волны приняли для него особое, мистическое значеніе: это были мосты черезъ рѣки его жизни.

Погруженный въ такія думы, онъ простоялъ долго, и наконецъ потерялъ нить собственныхъ мыслей. Онъ опомнился, когда близко подлѣ него остановились двое прохожихъ.

-- Что жъ вы стали? Мы опоздаемъ, сказалъ одинъ другому.

-- Ничего, другъ мой, отвѣчалъ тотъ: я никогда не прохожу мимо этого мѣста, не вспомнивъ той поры, когда я стоялъ здѣсь безъ гроша въ карманѣ, безъ надежды на завтра, въ отчаяніи, съ дерзновенною мыслью о самоубійствѣ.

-- Какъ! вы? такой богачъ, такой счастливецъ? Какъ же это случилось? Счастливая перемѣна обстоятельствъ? Богатое наслѣдство?

-- Нѣтъ, не богатое наслѣдство, а время, вѣра и дѣятельность,-- три генія хранителя, которыхъ Богъ далъ бѣднымъ.

Прохожіе удалились. Мортону показалось, будто тотъ, который отвѣчалъ на вопросъ, произнося послѣднія слова, значительно взглянулъ на него, и онъ повторялъ эти слова: они проникли ему прямо въ сердце; они казались ему счастливымъ предзнаменованіемъ свыше. Быстро, какъ-бы волшебствомъ, смуты въ душѣ его утихли; онъ снова вдохновился мужествомъ и рѣшимостью, и бодро, скорыми шагами пошелъ назадъ. Прошедши нѣсколько улицъ, онъ встрѣтился съ Гавтреемъ.

-- А! вотъ кстати встрѣтились. Въ эту ночь вамъ предстоять выдержать нешуточное испытаніе. Пустой желудокъ ослабляетъ нервы. Пойдемте-ка, пообѣдаемъ вмѣстѣ... пойдемте!..... Пойдемте, говорятъ вамъ. Нельзя же не пообѣдавши!

Гавтрей, несмотря на сопротивленіе, взялъ Мортона подъ руку и потащилъ съ собою, но, не сдѣлавъ трехъ шаговъ, остановился. Мортонъ почувствовалъ, какъ сильная, тяжелая рука его покровителя задрожала, словно листъ. Онъ взглянулъ на него и потомъ, по направленію его взора, на двухъ человѣкъ, которые, въ нѣсколькихъ шагахъ, внимательно вглядывались въ нихъ.

-- Вотъ злой демонъ мой, пробормоталъ Гавтрей, заскрежетавъ зубами.

-- И мой! сказалъ Мортонъ.

Младшій всѣ наблюдателей пошелъ-было навстрѣчу Филиппу, но тотъ, который былъ по-старше, остановилъ его, шепнувъ на ухо:

-- Что вы дѣлаете? Вы знаете этого молодаго человѣка?

-- Онъ мнѣ двоюродный братъ; онъ побочный сынъ Филиппа Бофорa.

-- Это онъ? Ну, такъ избѣгайте встрѣчи съ нимъ. Откажитесь отъ него навсегда: съ нимъ самый опасный мошенникъ во всей Европѣ!

Лордъ Лильбурнъ не успѣлъ кончить предостереженія своему шурину Артуру Бофору, какъ Гавтрей подступилъ къ нему и, уставивъ глаза въ глаза, сказалъ глухимъ, зловѣщимъ голосомъ:

-- Милордъ! есть адъ, право, есть! Я иду пить за пріятную встрѣчу тамъ съ вами!

Съ этимъ словомъ онъ насмѣшливо поклонился и исчезъ въ галереяхъ Пале-Рояля.

-- Вотъ, и опять упустилъ Филиппа! сказалъ Артуръ съ упрекомъ самому себѣ: какъ же я исполняю свою клятву?

-- Пойдемте, Артуръ, сказалъ Лильбурнъ: насъ ждутъ. Что жъ касается до этого негоднаго молодого человѣка.... Будьте увѣрены, онъ совершенно погибъ душой и тѣломъ. Забудьте объ немъ.

-- Но онъ мнѣ братъ!

-- Ба! вздоръ! съ побочными дѣтьми нѣтъ родства. Ктому жъ, онъ скоро отъищетъ васъ, не безпокойтесь. Такіе оборванные претенденты не долго гордятся просить милостыни.

-- Неужто вы въ самомъ дѣлѣ думаете?....

-- Положитесь на мое знаніе свѣта. Пойдемте.

-----

Было около полуночи. На перекресткѣ той улицы, гдѣ жилъ Гавтрей, стояли четыре человѣка и о чемъ-то таинственно разговаривали. Въ томъ домѣ, противъ котораго она стояли, раздавалась бальная музыка.

-- Мосьё Фаваръ, говорилъ одинъ изъ нихъ, обращаясь къ самому малорослому и худенькому: вы не забыли условія? Двадцать тысячъ франковъ и совершенное прощеніе.

-- Помню, помню. Сказано: такъ дѣло и кончено. Но, признаюсь, мнѣ хотѣлось бы имѣть своихъ людей по-ближе, при себѣ. Я не трусливъ, да это шутка-то опасная.

-- Вы впередъ знали опасность и согласились. Вы войдете со мною одни, или вовсе не войдете. Мои товарищи поклялись убить того, кто измѣнитъ имъ, хоть однимъ словомъ. Я ни за двадцать разъ двадцать тысячъ не хочу, чтобы они стали подозрѣвать меня: я не прожилъ бы одной минуты безопасно. Если вы теперь увѣрены, что васъ не узнаютъ подъ этою маской, такъ и опасности нѣтъ никакой. Вы увидите ихъ за работой, можете потомъ узнать ихъ лица, узнаете мѣсто, а тамъ, какъ хотите, такъ и начинайте слѣдствіе. Я между-тамъ успѣю выѣхать изъ Франціи.

-- Хорошо, хорошо; быть такъ.

-- Еще одно. Замѣтьте себѣ, что начальника, того, что живетъ въ томъ домъ, вы должны захватить именно дома, спящаго, если хотите взять его живьемъ. Пока онъ бодръ и вооруженъ, онъ ни за что не дастся въ руки, какой бы ни то было силъ.

-- Понимаю.... Жильберъ! сказалъ Фаваръ обращаясь къ одному изъ своихъ провожатыхъ: возьмите трехъ человѣкъ съ собою и исполните, какъ я вамъ сказалъ. Дворникъ впуститъ васъ: это уже условлено. Только осторожно; смотрите, безъ шуму. Если я до четырехъ часовъ не ворочусь, не ждите меня; дѣлайте свое дѣло. Осмотрите пистолеты.... да есть ли порохъ? Схватите живьемъ; въ крайнемъ случаѣ -- мертваго. Ну, съ Богомъ.... А вы, сказалъ онъ другому, идите со мной и поставьте нашихъ людей въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дому, но такъ, чтобы они могли явиться по первому знаку. Сами встаньте у дверей погреба и ждите звонка; раньше не входите. Пойдемте.

Пришли. Дверь большаго, неблаговиднаго дому была только притворена. Они тихонько вошли, безпрепятственно миновали дворъ и спустились въ подвалъ. Тутъ одинъ изъ нихъ остался, какъ было сказано. Вожатый мосьё Фавара отперъ дверь погреба, вынулъ изъ-подъ плаща воровской фонарь и освѣтилъ черные своды, подъ которыми лежало нѣсколько бочекъ. Онъ отвалилъ одну изъ нихъ, поднялъ люкъ и скрытую подъ нимъ лѣстницу.

-- Войдите! сказалъ онъ, и оба исчезли въ подземельи.

-----

Фальшивые монетчики работали во всѣ руки. Виліамъ Гавтрей сидѣлъ за бюро и вносилъ счеты въ большую книгу. Всторонѣ, одинъ, у длиннаго стола, сидѣлъ Филиппъ Мортонъ. Дѣйствительность превзошла самое черное его подозрѣніе. Онъ согласился дать клятву, что никому никогда не откроетъ того, что тутъ увядать, и, когда его ввели, когда повязка съ глазъ была снята, онъ долго не могъ еще вполнѣ понять преступной дѣятельности этихъ страшныхъ людей, между которыми высилась огромная фигура его покровителя. Когда истина мало-по-малу прояснилась передъ нимъ, онъ содрогнулся и отскочилъ отъ Гавтрея. Съ глубокимъ состраданіемъ къ уничиженію своего друга и съ отвращеніемъ отъ его преступнаго ремесла, онъ опустился на стулъ и чувствовалъ, что послѣдняя связь между имъ и Гавтреемъ разорвана, что завтра онъ опять будетъ стоять одинокимъ сиротой на свѣтъ. Отъ времени до времени, когда грубыя шутки и отвратительныя проклятія, оглашавшій черные своды, долетали до его слуха, Филиппъ съ такою гордостью, съ такимъ презрѣніемъ окидывалъ взглядомъ грязныя группы окружающихъ, что Гавтрей трепеталъ за его жизнь. Но Филиппъ молчалъ. Онъ удерживалъ огненную рѣчь негодованія, которою готова была разразиться всё-еще гордая и безпорочная его душа: его удерживалъ не страхъ: онъ только не хотѣлъ умереть отъ такихъ подлыхъ рукъ. Всѣ присутствующіе были вооружены пистолетами и ножами; только Мортонъ оставилъ на столѣ тѣ, которые ему даны были.

-- Ну, поздравляю, товарищи! дѣло идетъ какъ-нельзя лучше, сказалъ Гавтрей, закрывая книгу: еще мѣсяца два, три, и съ насъ будетъ довольно; можемъ отправиться на покой, наслаждаться жизнью. А гдѣ Бирни?

-- Онъ ничего не говорилъ вамъ, капитанъ? спросилъ одинъ изъ работниковъ; онъ нашелъ, искуснѣйшаго парня во всей Франціи, того самаго, что помогалъ Бушару дѣлать пятифранковики. Бирни обѣщалъ привести его сегодня.

-- Да.... помню, онъ говорилъ сегодня утромъ, возразилъ Гавтрей; этакая западня этотъ Бирни!

-- Да, ужъ нечего сказать! лучше его никто не съ-умѣетъ заманить! Вѣдь онъ же поймалъ и васъ, капитанъ, лучшую голову для нашихъ рукъ, чортъ возьми!

-- Льстецъ! сказалъ Гавтрей, отойдя отъ бюро къ столу и наливъ большой стаканъ вина: ваше здоровье, господа!

Тутъ отворилась дверь и вошелъ Бирни.

-- Гдѣ жъ ваша добыча, почтеннѣйшій? спросилъ Гавтрей: мы чеканимъ только деньги, а вы по-искуснѣе насъ, вы чеканите людей, клеймите ихъ своимъ гербовымъ клеймомъ и пускаете въ оборотъ.... къ чертямъ.

Работники захохотали. Бирни не обратилъ вниманія на злую выходку и только бросилъ презрительный взглядъ изъ-подлобья на своего товарища.

-- Вы спрашиваете о знаменитомъ монетчикъ, Жакѣ Жиромонѣ? Онъ за дверьми. Вамъ извѣстно правило: я не могу ввести его безъ позволенія.

-- Позволяемъ, позволяемъ! Не такъ ли, господа? сказалъ Гавтрей.

-- Да, да! разумѣется! закричали всѣ въ голосъ: онъ знаетъ клятву и наказаніе?

-- Знаетъ, сказалъ Бирни и вышелъ.

Черезъ минуту онъ воротился съ малорослымъ, худенькимъ человѣчкомъ, въ грязной блузѣ, съ огромными сѣдовато-рыжими бакенбардами и усами, нечесанными волосами такого же цвѣту и чернымъ пластыремъ на лѣвомъ глазу, что еще увеличивало непріятность его физіономіи.

-- Чортъ возьми! вскричалъ Гавтрей: да вы, мосьё Жиромонъ, настоящій подземный ковачъ! вы больше походите на Вулкана, нежели на Адониса.

-- Не знаю я, кто таковъ былъ Вулканъ, но знаю, какъ дѣлаются пятифранковики, отрывисто отвѣчалъ мнимый Жиромонъ.

-- Вы бѣдны?

-- Голъ какъ соколъ, то есть, какъ общипанный соколъ: потому что на мнѣ и перьевъ нѣтъ.

Монетчики захохотали.

-- А кто ручается за вашу вѣрность?

-- Я! сказалъ Бирни.

-- Ну, пусть его произнесетъ клятву.

Четыре работника схватили гостя и вынесли въ другое отдѣленіе подземелья. Черезъ нѣсколько кануть она воротились.

-- Онъ далъ клятву и знаетъ, чѣмъ будетъ наказанъ въ случаѣ измѣны.

-- Смерть тебѣ, твоей женѣ, твоимъ дѣтямъ и внукамъ.

-- Дѣтей у меня нѣтъ, стало-быть и внуковъ не будетъ. Что жъ касается до жены, капитанъ, то это больше похоже на подкупъ чѣмъ на угрозу, когда вы говорите мнѣ объ ея смерти.

-- Громъ и молнія! да вы истинное сокровище для нашего общества, почтеннѣйшій! сказалъ Гавтрей; между-тѣмъ какъ дикая толпа одобряла выходку гостя новыми неистовыми кликами.

-- Ну, выпьемте же за общее здоровье.

Монетчики оставили работу и, обступивъ гостя, начали разспрашивать его о разныхъ разностяхъ, чтобы удостовѣриться въ его знаніи дѣла; онъ отвѣчалъ очень удовлетворительно, какъ мастеръ, и въ свою очередь разспрашивалъ ихъ, разсматривалъ работу. Гавтрей между-тѣмъ внимательно слѣдилъ за нимъ. Бирни замѣтилъ это и хотѣлъ-было подойти къ новопринятому товарищу, но Гавтрей положилъ ему на плечо руку и шепнулъ:

-- Ни слова съ твоимъ пріятелемъ, пока я не позволю.

Съ этимъ словомъ онъ коснулся своихъ пистолетовъ. Бирни нѣсколько поблѣднѣлъ, но отвѣчалъ съ обыкновенною своею холодною улыбкой....

-- Подозрѣніе! Ну, тѣмъ лучше.

Онѣ сѣлъ за столъ и закурилъ трубку.

-- Вина! закричалъ Гавтрей.

Вина подали и всѣ усѣлись: Гавтрей рядомъ съ гостемъ на верхнемъ концѣ; Бирни черезъ нѣсколько человѣкъ ниже; Мортонъ остался на своемъ мѣстѣ, на нижнемъ концѣ. Отчаянные люди во всякую пору склонны къ веселью. Скоро монетчики запировали, начали разговаривать и хохотать одинъ другаго громче. Только Бирни и Мортонъ молчали, казались чужими въ этомъ шумномъ кругу. Оба наблюдали, хотя съ разными намѣреніями, однако жъ съ одинаковымъ вниманіемъ; оба почти не сводили глазъ съ Гавтрея, который, казалось, былъ совершенно занятъ гостемъ.

-- Мнѣ немножко странно, сказалъ наконецъ Гавтрей такъ, чтобы всѣ могли слышать: какъ такого искуснаго монетчика, каковъ мосьё Жиромонъ, никто здѣсь не знаетъ кромѣ Бирни!

-- Вовсе не странно, возразилъ Жнромонъ: насъ всего трое работало съ Бушаромъ. Самъ Бушаръ казненъ, двое помощниковъ на галерахъ, стало-быть, кому же меня знать? Наша компанія была маленькая. Всякая вещь имѣетъ свое начало.

-- Справедливо. Пейте же, почтеннѣйшій.

Стаканы застучали.

-- Съ вами, кажется, случилось несчастіе, мосьё Жиромонъ, продолжалъ Гавтрей: какъ это вы лишились главу?

-- Да при послѣдней встрѣчѣ съ служителями правосудія, когда захватили Бушара. Такая ужъ игра: не мудрено проиграть и больше глазу.

-- Справедливо. Выпьемъ-те, мосьё Жнромонъ. Да на васъ, кажется, парикъ, почтеннѣйшій? Судя по рѣсницамъ, природные волоса ваши должны быть гораздо болѣе пріятнаго цвѣту?

-- Намъ важна не красота, капитанъ, а безопасность,-- чтобы не узнали. Полиція здѣсь дьявольски быстроглазая.

-- Справедливо. Ваше здоровье, мосьё Жиромонъ.... А когда мы съ вами видѣлись въ послѣдній разъ?

-- Никогда, кажется.

-- Неправда. Пейте же, мосьё Фаваръ!

При этомъ имени собесѣдники въ смятеніи и ужасѣ вскочили съ мѣстъ; полицейскій чиновникъ забылъ роль свою, также вскочилъ и сунулъ-было руку въ карманъ.

-- Стой! измѣна! громовымъ голосомъ закричалъ Гавтрей, и схватилъ несчастнаго за горло.

Со всѣхъ сторонъ засверкали ножи и глаза. Колоссальный атаманъ фальшивыхъ монетчиковъ вытянулся, поднявъ надъ головами въ могучихъ рукахъ своихъ судорожно скорченнаго гостя. Раздался одинъ предсмертный стонъ, и толстый дубовый столъ затрещалъ подъ ударомъ рухнувшаго на него трупа; черепки разбитыхъ стакановъ и бутылокъ со звономъ брызнули во всѣ стороны. Все это было дѣломъ одной секунды. Гавтрей вскочилъ на столъ и роковой взглядъ его изъ-подъ грозно насупившихся бровей искалъ въ толпѣ трепещущаго предателя. Бирни бѣжалъ къ потаенной двери. Лицо его, сѣрое, помертвѣвшее, совершенно перевернутое назадъ, черезъ плечи, не походило на человѣческое.

-- Дьяволъ! заревѣлъ Гавтрей своимъ ужаснымъ голосомъ, который еще страшнѣе повторился эхомъ подземелья: я развѣ на то отдалъ тебѣ свою душу, чтобы ты продалъ другимъ мою жизнь? Смотрите, люди! вотъ какъ кончается мое рабство и всѣ наши тайны!

Пистолетный выстрѣлъ поглотилъ послѣднее слово. Измѣнникъ, въ однимъ стономъ, съ пробитою головой, повалился на-земь. Наступала гробовая тишина, впродолженіи которой только дымъ медленно катился клубами по чернымъ сводамъ.

Мортонъ, невольно вскочившій вмѣстѣ съ другими, упалъ назадъ на стулъ и закрылъ лицо руками. Преступный покровитель его былъ заклейменъ послѣднею печатью отверженія, убійствомъ; послѣдняя волна ужасной, таинственной судьбы выбросила его душу на тотъ берегъ, откуда уже нѣтъ возврата. Послѣдняя надежда на примиреніе съ людьми и свѣтомъ залита кровью.

-- Друзья, я васъ спасъ! сказалъ Гавтрей глядя на трупъ второй своей жертвы и засовывая пистолетъ и поясъ: я не содрогнулся отъ взгляду этого человѣка, прибавилъ онъ, съ презрѣніемъ толкнувъ ногою тѣло съищика; я узналъ его, лишь-только онъ вошелъ; и узналъ его съ перваго взгляду, сквозь маску, какъ она ни замысловата. Оботрите его лицо; посмотрите: она уже никого не испугаетъ.

Фальшивые монетчики, еще не оправившіеся отъ ужасу, столпились и внимательно разсматривали мертваго. Гавтрей остановилъ ихъ, замѣтивъ свистокъ, вывалившійся изъ кармана блузы.

-- Вы спасены, товарищи, но только на часъ, сказалъ онъ: это дѣло не совсѣмъ тайное. Смотрите, онъ ждалъ помощи, по данному знаку. Полиція знаетъ, гдѣ отъискивать своего брата. Забирайте, что нужно; остальное въ землю, и спасайся, кто можетъ. Всѣ врознь!!

Потомъ Мортонъ, не открывая глазъ, слышалъ смѣшанный шумъ шаговъ, восклицаній, звонъ денегъ, скрыпъ дверей, глухіе удары. Наконецъ все смолкло. Сильная рука отвела его руки.

-- Вотъ первая игра, гдѣ вы видите на ставкѣ жизнь противъ жизни, сказалъ Гавтрей, котораго голосъ показался Филиппу страшно измѣненнымъ: полноте думать объ этомъ.... Что жъ вы бы сказали, когда бы увидѣли настоящее сраженіе?.... Пойдемте домой. Тѣла уже убраны.

Мортонъ съ содроганіемъ оглянулся въ подземельѣ. Ихъ было только двое, онъ, да Гавтрей. Онъ взглянулъ на мѣста, гдѣ лежали убитые. Ихъ уже не было; не оставалось ни какого слѣда преступленія, ни одной капли крови.

-- Пойдемте; возьмите свой ножъ, продолжалъ Гавтрей, идя къ двери съ фонаремъ, который тускло освѣщалъ небольшое пространство.

Мортонъ всталъ, машинально взялъ оружіе и послѣдовалъ за ужаснымъ путеводителемъ, молча, безсознательно, какъ душа слѣдуетъ за видѣніемъ въ обители сна.

Пробравшись по темнымъ, извилистымъ переходамъ черезъ цѣлый рядъ подваловъ, противоположный тѣмъ, черезъ которые вошелъ несчастный Фаваръ, они вышли на узкую, полу-разрушенную лѣстницу въ томъ домѣ, гдѣ жили сами и безпрепятственно достигли своей квартиры. Гавтрей поставилъ фонарь на столъ и молча сѣлъ. Мортонъ, опять оправившись и принявъ уже твердое рѣшеніе, также безмолвно смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ, потомъ сказалъ:

-- Гавтрей!

-- Я просилъ васъ не называть меня этимъ именемъ, возразилъ тотъ.

-- Всё-равно. На этомъ имени у васъ меньше лежитъ преступленій и потому я предпочитаю его другимъ вашимъ именамъ. Впрочемъ, я вообще уже въ послѣдній разъ называю васъ по имени. Я хотѣлъ видѣть, какими средствами живетъ человѣкъ, которому я ввѣрилъ свою судьбу. Я видѣлъ это и нашъ союзъ разорванъ навсегда.... Не прерывайте меня. Не мое дѣло судить ваши поступки. Я ѣлъ вашъ хлѣбъ, пилъ изъ вашего стакана. Слѣпо довѣряя вамъ, полагая, что вы не запятнаны по-крайней-мѣрѣ та ужасными преступленіями, для которыхъ нѣтъ искупленія въ этой жизни,-- съ совѣстью, заглушенною нуждой и страданіемъ, съ душою, онѣмѣвшею отъ отчаянія, я предался человѣку, который повелъ меня на подозрительный и не честный путь жизни, но, по моему мнѣнію, еще не запятнанный дѣйствительнымъ преступленіемъ. Я проснулся на краю бездны и останавливаюсь, пока еще есть время; мы разстанемся, и навсегда.

Гавтрей захохоталъ и произнесъ нѣсколько проклятій.

-- Разстаться! намъ разстаться? чтобы я отпустилъ на бѣлый свѣтъ еще предателя! Разстаться! послѣ того какъ вы видѣли дѣло, за которое однимъ словомъ можно довести меня до гильотины? Нѣтъ! никогда! По-крайней-мѣрѣ живые мы не разстанемся.

-- Разстанемся, возразилъ Мортонъ съ твердостью, скрестивъ руки на груди: мы разстанемся; мы должны разстаться. Не смотрите на меня такъ дико: я не трусливѣе васъ. Черезъ минуту меня не будетъ.

-- А! такъ-то? сказалъ Гавтрей, оглянувшись, въ комнатѣ, въ которой было двое дверей.

Онъ подошелъ къ тѣмъ, что были по-ближе, заперъ ихъ на замокъ, положилъ ключъ въ карманъ, потомъ задвинувъ другія тяжелымъ желѣзнымъ засовомъ, заслонилъ ихъ собственнымъ тѣломъ, и опять захохоталъ.

-- Ха, ха, ха! рабъ и глупецъ! Ты думаешь уйти? Нѣтъ! однажды мой, такъ и навсегда мой!

-- Еще разъ повторяю, не воображайте, что вамъ удастся запугать меня, сказалъ Мортонъ, смѣло взявъ великана за плечо.

Это озадачило Гавтрея. Онъ пристально посмотрѣлъ на храбреца, у котораго едва начиналъ пробиваться пушокъ на мѣстѣ будущихъ усовъ.

-- Дитя! отстань! Не буди снова демона во мнѣ. Я могу размозжить тебя однимъ ударомъ.

-- Моя душа укрѣпляетъ тѣло мое и, притомъ, у меня есть оружіе, возразилъ Мортонъ, взявшись за рукоять ножа: ни вы не должны обижать меня, ни я васъ. Несмотря на то, что вы обрызганы кровью, я всё-таки еще люблю васъ: вы дали мнѣ пристанище и хлѣбъ. Но не вините меня, если я теперь пытаюсь спасти свою душу, пока еще есть время.... Неужто вы хотите, чтобы мать моя напрасно благословляла меня на смертномъ одрѣ?

Гавтрей отступилъ и Мортонъ въ сильномъ волненіи схватилъ его за руку.

-- О! послушайтесь, послушайтесь меня! вскричалъ онъ: оставьте этотъ ужасный путь! Вы были предательски увлечены на него человѣкомъ, который теперь уже не можетъ ни обмануть ни испугать васъ. Оставьте этотъ путь и я не оставлю васъ никогда! Ради ея.... ради вашей Фанни.... остановитесь какъ я, покуда бездна не поглотила насъ. Убѣжимъ, далеко, въ Новый Свѣтъ, всюду, гдѣ твердая душа и сильныя руки могутъ честно пропитать насъ. Возьмите свою сироту съ собою; мы оба станемъ работать для нея. Гавтрей, послушайте меня! Это не мой голосъ, это голосъ вашего ангела говоритъ съ вами.

Гавтрей прислонился къ стѣнѣ; грудь его сильно волновалась.

-- Мортонъ, сказалъ онъ глухимъ, трепещущимъ голосомъ: ступайте.... ступайте! предоставьте меня моей судьбѣ. Я погрѣшилъ, ужасно погрѣшилъ противъ васъ.... Мнѣ казалось такъ сладостно имѣть друга.... Въ вашей молодости, въ вашемъ характерѣ есть много такого, что привлекало меня къ вамъ.... я не могъ вынести мысли о разлукѣ съ вами и не рѣшался показать вамъ что я такое. Я обманывалъ васъ насчетъ прежнихъ моихъ поступковъ. Это было дурно. Но я поклялся въ собственной душѣ, не подвергать васъ ни какой опасности и предохранить отъ всякой нечистоты, запятнавшей меня. Я свято исполнялъ эту клятву до нынѣшней ночи, когда, увидѣвъ, что вы начинаете удаляться, хотѣлъ запутать васъ въ свои преступныя сѣти, чтобы навсегда удержать при себѣ. Я наказанъ, и по-дѣломъ. Ступайте! повторяю вамъ, предоставьте меня моей судьбѣ, которая съ каждымъ днемъ становится грознѣе. Вы еще ребенокъ; я уже не молодъ. Привычка -- вторая натура.... Правда, и я могъ бы еще воротиться, могъ бы раскаяться.... Но.... могу ли я успокоиться, могу ли я оглянуться на прошедшее?.... Дённо и ночно будутъ терзать меня воспоминанія, призраки дѣлъ, за которыя прійдется отвѣчать на судѣ....

-- Не умножайте числа этихъ призраковъ! Пойдемте.... убѣжимъ, теперь же.... сейчасъ!

Гавтрей молчалъ и очевидно боролся съ нерѣшимостью. Вдругъ послышались шаги на лѣстницѣ. Онъ встрепенулся какъ застигнутый въ-расплохъ кабанъ, и сталъ прислушиваться.

-- Чу! идутъ!.... это они!

Въ эту минуту ключъ извнѣ повернулся въ замкѣ; дверь затрещала отъ напору.

-- Шутишь!.... Эту задвижку не скоро сломишь.... Сюда! шепнулъ Гавтрей, тихонько прокрадываясь къ другой двери и осторожно отворивъ ее.

-- Сдайся! ты мой арестантъ! вскричалъ человѣкъ вскочившій черезъ отверзтіе.

-- Никогда! возразилъ Гавтрей, выбросивъ его и захлопнувъ дверь, хотя этому всѣми силами старались воспротивиться нѣсколько человѣкъ.

-- Го! то! кто это хочетъ отворить клѣтку тигра?

За обѣими дверьми послышались голоса: "Именемъ короля, отвори! или не жди пощады!"

-- Стъ!.... еще есть дорога, шепнулъ Гавтрей: окно.... канатъ!

Мортонъ отворилъ окно; Гавтрей размоталъ канатъ. Начинало свѣтать, но весь городъ еще спалъ; улицы были пусты. Объ двери дрожали и трещали отъ усилій ломившихся преслѣдователей. Послѣ двухъ, трехъ неудачныхъ попытокъ, Гавтрей перекинулъ канатъ на окно противоположнаго дому; крюкъ зацѣпился и опасная дорога была готова.

-- Полѣзайте!.... скорѣй, скорѣй! шепталъ Гавтрей: вы ловки.... оно опаснѣе кажетъ нежели есть.... только держитесь крѣпче.... Зажмурьтесь.... Переберетесь.... это комната Бирни.... дверь налѣво.... по лѣстницѣ внизъ и изъ дому вонъ.... вы спасены.

-- Ступайте вы впередъ, возразилъ Мортонъ въ томъ же тонѣ: вамъ нужно больше времени, чтобы перебраться. Я покуда постерегу двери.

-- Вы съума сошли! Гдѣ вамъ?.... что значитъ ваша сила противъ моей? Двадцать человѣкъ не отворятъ этихъ дверей, если я прислонюсь къ нимъ. Скорѣй! или мы оба погибли.... Вы на той сторонѣ подержите канатъ: онъ для моей тяжести, можетъ-быть не довольно хорошо прикрѣпленъ. Стойте!.... еще слово.... Если вы спасетесь, а я погибну.... Фанни.... мой отецъ.... онъ возьметъ ее.... не забудьте!.... Благодарю васъ за дружбу.... простите мнѣ все!.... ступайте скорѣй.... вотъ такъ!

Мортонъ не безъ трепету поползъ по ужасному мосту, который качался и скрипѣлъ подъ его тяжестью. Цѣпляясь руками и ногами, стиснувъ зубы, закрывъ глаза и удерживая дыханіе онъ перебрался и счастливо достигъ окна. Тутъ, вздохнувъ свободнѣе, онъ напрягъ зрѣніе, чтобы разсмотрѣть, что дѣлается въ полумракѣ противоположной квартиры. Гавтрей всё-еще упирался въ дверь. Вдругъ раздался выстрѣлъ. Они выстрѣлили сквозь доски. Гавтрей пошатнулся впередъ и болѣзненно вскрикнулъ. Еще секунда.... онъ выкинулся изъ окна, ухватился за канатъ и повисъ надъ пропастью. Мортонъ сталъ на окнѣ на колѣни и судорожно ухватился за крюкъ. Глаза, отъ страху налившіеся кровью, неподвижно уставились на грузную массу, висѣвшую на слабомъ канатѣ, который ежеминутно ногъ порваться.

-- Вотъ онъ! вотъ онъ! закричали голоса напротивъ. Мортонъ взглянулъ туда. Все окно было заслонено темными фигурами съищиковъ. Двери не выдержали: они вломились. Гавтрей, чувствуя гибель, открылъ глаза и неподвижно уставилъ ихъ на преслѣдователей. Одинъ изъ съищиковъ поднялъ пистолетъ и осторожно прицѣлился. Гавтрей не дрогнулъ. Изъ раны въ боку черная кровь тяжелыми каплями медленно падала на мостовую. Даже съищики содрогнулись, увидѣвъ свою жертву въ такомъ положеніи: волосы несчастнаго стояли дыбомъ, лицо было покрыто смертною блѣдностью, дикіе, неподвижные глаза на выкатѣ, губы судорожно сдвинуты со стиснутыхъ зубовъ. Рука полицейскаго задрожала при второмъ выстрѣлѣ: пуля попала въ раму окна, гдѣ стоялъ Мортонъ. Неопредѣленный, дикій гортанный звукъ, полу-насмѣшливый, полу-злобный вырвался изъ груди Гавтрея. Онъ быстро подвигался.... Оставалось еще раза два передвинуть руки.

-- Вы спасены! вскричалъ Мортонъ.

Но въ то же мгновеніе изъ роковаго окна раздался залпъ и вслѣдъ за тѣмъ стонъ или, лучше сказать, вой бѣшенства, отчаянія и смертельнаго ужасу, отъ котораго затрепетала бы самая твердая душа. Мортонъ вскочилъ и взглянулъ внизъ. Тамъ, глубоко, на мостовой лежала темная, безобразная, неподвижная груда. Могучій человѣкъ, исполненный страстей и легкомыслія, гигантъ, который игралъ жизнью и душой какъ ребенокъ куклами, сталъ тѣмъ, чѣмъ становится и богачъ и нищій, когда изъ праху исходитъ дыханіе Божіе -- чѣмъ навсегда и навѣкъ остались бы всякое величіе и геній, все высокое и прекрасное, если бы не было Бога.

-- Тамъ еще одинъ! закричали полицейскіе: пали!

-- Бѣдный Гавтрей! пробормоталъ Мортонъ, я исполню твою послѣднюю просьбу.

И, не обративъ вниманія на пули, просвистѣвшія мимо ушей его, онъ исчезъ за стѣною.

Читатели помнятъ, что въ то время, когда Бирни условливался съ Фаваромъ объ открытіи убѣжища фальшивыхъ монетчиковъ, въ одномъ изъ домовъ той улицы, гдѣ они стояли, слышалась музыка. Это было въ томъ, гдѣ жилъ Бирни, напротивъ Гавтрея, и именно у госпожи де-Мервиль, той молодой дамы, которая однажды посѣтила брачную контору мистера Ло, по поводу сватовства виконта де-Водемона. Гости только-что разъѣхались. Слуги тушили лампы и свѣчи, снѣгъ которыхъ и безъ того тускнѣлъ передъ проникавшимъ сквозь сторы разсвѣтомъ дня. Мадамъ де-Мервиль сидѣла въ своемъ будоарѣ, одна, въ задумчивости, утомленіи, склонивъ голову на руку, у письменнаго стола, на которомъ между цвѣточными вазами и разными изящными бездѣлками лежало нѣсколько книгъ и исписанная тетрадь. Наружность ея отличалась тою выразительною прелестью, которую романисты, за недостаткомъ лучшаго прилагательнаго, обыкновенно называютъ классическою, или античною. Этимъ уже довольно сказано. Предоставляемъ читателямъ дополнить портретъ по благоусмотрѣнію. Замѣтимъ только, что госпожѣ де-Мервиль въ ту пору минулъ ровно годъ вдовства, что она обладала голубыми глазами, порядочнымъ состояніемъ и малою-толикою мечтательности, и что она пописывала стихи и повѣсти, но только не для печати, а такъ, для своихъ собственныхъ литературныхъ вечеровъ, которые обыкновенно оканчивались самою пріятною критикой,-- танцами. Такъ было изъ тотъ вечеръ, который мы описываемъ. Мадамъ де-Мервиль, по обычаю всѣхъ мечтательницъ и мечтателей, вела записки своимъ ощущеніямъ, и только-что положила перо, дописавъ исторію послѣдняго вечера, какъ раздалась трескотня пистолетныхъ выстрѣловъ. Она перепугалась до-смерти; люди побѣжали на улицу, узнать причину тревоги.

Между-тѣмъ Мортонъ искалъ выхода изъ комнаты Бирину который предвидѣлъ, какою дорогой будутъ искать спасенія его друзья, и распорядился очень остроумно, оставивъ окно настежь, но замкнувъ двери, такъ, что бѣглецъ попалъ въ западню. Оглянувшись назадъ въ окно, онъ увидѣлъ, что одинъ изъ полицейскихъ пытался пуститься вслѣдъ тою же дорогой, по канату. Несчастный задрожалъ, но только на мгновеніе. Видя неминуемую гибель, если его догонятъ, онъ выпрямился, расправилъ члены и ухватился за ножъ. Глаза засверкали, ноздри вздулись. Онъ хотѣть дождаться преслѣдователей. Но вдругъ ему мелькнула счастливая мысль. Онъ подкрался къ окну и ловкимъ взмахомъ отрѣзалъ крюкъ прежде нежели съищикъ рѣшился влѣзть на страшный Чортовъ Мостъ. Потомъ, тѣмъ же ножомъ, Мортонъ разломалъ плохой замокъ въ дверяхъ и счастливо вышелъ на лѣстницу. Спустившись до втораго этажа, онъ услышалъ внизу шумъ встревоженныхъ людей и бросился всторону, попалъ въ людскіе покои, оттуда въ корридоръ и на другую лѣстницу. Тутъ опять снизу послышались голоса. Ему ничего больше не оставалось, какъ броситься въ первую попавшуюся дверь. Онъ вбѣжалъ какъ съумасшедшій, миновалъ нѣсколько богато убранныхъ комнатъ и, въ будоарѣ, сталъ лицомъ къ лицу передъ мадамъ де-Мервиль. Безпорядочно одѣтый, съ непокрытою, растрепанною головой, дико сверкающими глазами и съ отчаяніемъ и строптивостью во всѣхъ чертахъ благороднаго, но блѣднаго лица, онъ былъ страшенъ и прекрасенъ какъ юный гладіаторъ, готовый отдать свою жизнь не иначе какъ за десять другихъ жизней. Неожиданно встрѣтивъ прекрасную женщину, онъ оробѣлъ какъ ребенокъ.

-- Кто вы? чего вы здѣсь ищете? въ испугѣ вскричала мадамъ де-Мервиль, протягивая трепещущую руку къ колокольчику.

-- Я ищу своей жизни! сказалъ Мортонъ схвативъ ее за эту руку: меня преслѣдуютъ! Ради Бога, умилосердитесь! Я невиненъ. Спасите меня!

Онъ опустилъ руку и съ умоляющимъ видомъ взглянулъ ей въ лицо.

-- А!.... это вы? вскричалъ онъ, узнавъ ее и отскочивъ на шагъ: Простите!.... я не зналъ....

И она его узнала. Время, обстоятельства, положеніе, его умоляющій и частію живописный видъ,-- все это сильно подѣйствовало на воображеніе молодой женщины, у которой сострадательность была не послѣднею добродѣтелью.

-- Бѣдный молодой человѣкъ! сказала она съ чувствомъ.

Въ эту минуту послышался шумъ и голоса въ передней.

-- Ст!.... тише! Войдите сюда. Вы спасены.

Она приподняла занавѣсъ алькова, поспѣшно толкнула туда бѣглеца, закрыла и по-прежнему спокойно усѣлась за письменный столъ.

Вошелъ слуга въ сопровожденіи двухъ полицейскихъ.

-- Извините, сударыня, сказалъ одинъ изъ нихъ: мы ловимъ мошенника. Онъ долженъ быть въ этомъ домѣ, потому что ушелъ сюда черезъ чердакъ. Позвольте намъ поискать.

-- Ищите, ищите. Посмотрите въ другихъ покояхъ. Изъ этой комнаты я не выходила.

-- Справедливо, сударыня. Здѣсь ему нельзя быть. Просимъ извиненія.

Полицейскіе вышли и обшарили весь домъ, всѣ углы, гдѣ бѣглеца не было. Слуга остался, чтобы доложить о томъ, что видѣлъ на улицѣ. Вдругъ, замѣтивъ, что занавѣсъ алькова шевелится, онъ вскрикнулъ и бросился туда. Мадамъ де-Мервиль вскочила и остановила его. Она не сказала ни слова, но трепетала всѣмъ тѣломъ и щеки ея побѣлѣли какъ мраморъ.

-- Сударыня, тутъ кто-то есть! сказалъ смущенный слуга.

-- Да.... есть.... молчи!

Слуга не могъ себѣ представить, чтобы тутъ скрывался преслѣдуемый мошенникъ. Въ умѣ его мелькнуло подозрѣніе совсѣмъ инаго роду. Но и это изумило его. Какъ! въ будоарѣ госпожи де-Мервиль, этой чистой, безпорочной, гордой женщины, скрывается мужчина!

Мадамъ де-Мервиль съ одного взгляду поняла его мысль. Глаза ея засверкали, лицо вспыхнуло. Но великодушіе не дало воли негодованію. Дрожащія губы стиснулись, чтобы не выпустить готоваго слова. Могла ли она довѣрить ему истину? могла ли она положиться на его скромность? Страхъ и сомнѣніе волновали ее. Малѣйшая неосторожность могла погубить человѣка, котораго она взялась спасти не только отъ смерти, но можетъ-быть и отъ преступной жизни. Она поблѣднѣла; на глазахъ навернулись слезы.

-- Я всегда была ласкова до тебя, Франсоа! Ни слова объ этомъ!

-- Сударыня, будьте увѣрены.... положитесь на мою скромность, отвѣчалъ слуга кланяясь, чтобы скрыть улыбку.

-- Ступай отсюда, продолжала мадамъ де-Мервиль подавая ему кошелекъ съ деньгами.

Слуга еще почтительнѣе поклонился и вышелъ.

Оставшись одна, молодая женщина, въ изнеможеніи послѣ сильнаго потрясенія, упала на стулъ и залилась слезами. Ея испугалъ и привелъ въ себя тихій голосъ: передъ нею стоялъ на колѣняхъ молодой человѣкъ.

-- Ступайте! ступайте! сказала она: я сдѣлала для васъ все, что могла.... Вы слышали?.... И кто еще? мой лакей!... Я спасла васъ съ опасностію собственнаго добраго имени....

-- Съ опасностію вашего добраго имени? съ изумленіемъ повторилъ Мортонъ.

Мадамъ де-Мервиль не разсудила, что взгляды, а не слова слуги уязвили ея самолюбіе.

-- Съ опасностію вашего добраго имени! повторилъ молодой человѣкъ.

И оглянувшись въ комнатѣ, посмотрѣвъ на занавѣсъ, гдѣ скрывался у молодой женщины, вокругъ которой все дышало чистотою и цѣломудріемъ, въ святилищѣ, которое могло быть осквернено однимъ дыханіемъ чужаго человѣка, Мортонъ понялъ смыслъ этихъ словъ.

-- А!.... вашъ лакей подозрѣваетъ... Нѣтъ, сударыня! нѣтъ! я не допущу, чтобы вы для меня принесли такую жертву.... Эй, вы! я тотъ, котораго вы ищете! вскричалъ онъ и пошелъ къ двери.

Этотъ отвѣтъ еще пуще поразилъ госпожу де-Мервиль. Она вскочила и схватила Филиппа за руку.

-- Ради Бога!.... что вы дѣлаете? Вы думаете, что я когда-либо могу быть спокойна и счастлива, если вы погибнете, потому что напрасно ввѣрили мнѣ свою судьбу? Успокойтесь. Я не помнила себя.... мнѣ не трудно будетъ уничтожить подозрѣніе слуги.... впоследствіи.... когда вы будете въ безопасности. Сперва должно спасти васъ. Вѣдь вы невинны, неправда ли?

-- О! клянусь вамъ!.... я несчастенъ, бѣденъ.... я заблуждался и стыжусь этихъ заблужденій, но я не преступенъ! Благослови васъ Богъ, за то что вы вступились за меня, сказалъ Мортонъ, почтительно поцѣловавъ руку, которая всё-еще лежала па его рукѣ: я во всю жизнь не забуду васъ, продолжалъ онъ съ чувствомъ: вы не только спасли мнѣ жизнь, но заставили меня полюбить ее.... Вы.... вы.... о комъ я такъ много мечталъ.... почти ежедневно, послѣ того какъ увидѣлъ васъ.... когда вы приходили къ намъ.... Воспоминаніе о васъ я сохраню на всегда.... на всегда....

У него не достало голосу, потому что сердце было слишкомъ полно. Но это молчаніе высказало мадамъ де-Мервиль больше нежели цѣлый томъ краснорѣчія.

-- Кто вы? откуда? спросила она помолчавъ.

-- Изгнанникъ, сирота.... безъ роду и безъ имени. Простите!

-- Нѣтъ, погодите! Еще опасно. Погодите, пока улягутся мои слуги. Сядьте.... Куда же вы хотите теперь итти?

-- Не знаю.

-- У васъ нѣтъ друзей?

-- Никого.

-- А родина?

-- Нѣтъ.

-- Боже мой! а полиція здѣсь такъ строга! воскликнула хозяйка ломая руки: что же намъ дѣлать теперь? Какъ вы спасетесь? Выйдетъ, что я напрасно спасла васъ.... на минуту!.... Васъ найдутъ и вы погибли!.... Да въ чемъ же они обвиняютъ васъ?.... неужто въ....

Она не могла выговорить ужасныхъ словъ "кража" или "убійство".

-- Не знаю, отвѣчалъ Мортонъ, приложивъ руку ко лбу: я ни въ чемъ не виноватъ.... я только былъ другомъ человѣка.... единственнаго изъ людей, который принималъ во мнѣ участіе, былъ моимъ покровителемъ.... они его убили.

-- Въ другой разъ вы разскажете мнѣ все.

-- Въ другой разъ? съ живостью воскликнулъ Филиппъ: вы позволите мнѣ увидѣть васъ въ другой разъ?

Мадамъ де-Мервиль покраснѣла, услышавъ радостный голосъ и встрѣтивъ сверкающій взоръ молодаго человѣка.

-- Да, да, сказала она; но дайте мнѣ подумать. Успокойтесь. Посидите.... А! счастливая мысль!

Она схватила перо, поспѣшно написала нѣсколько строкъ, запечатала и отдала Мортону.

-- Отнесите эту записку по адресу, къ мадамъ Дюбуръ. Она дастъ вамъ безопасное убѣжище. Это женщина, на которую я могу положиться. Она была моей нянькой и теперь живетъ пенсіономъ, который получаетъ отъ меня. Ступайте теперь. Прощайте.... Погодите!... все ли смирно? Я посмотрю, нѣтъ ли кого на лѣстницѣ.... Нѣтъ. На дворѣ никого, и ворота уже отперты. Спѣшите. Сохрани васъ Господь. Прощайте.

-----

Если вы когда-нибудь разсматривали черезъ микроскопъ чудовищъ, которыми наполнена капля воды, то это, конечно, на первыхъ порахъ не мало изумляло васъ: до-тѣхъ-поръ вы и не воображали, что могутъ существовать такія страшныя существа; узнавъ ихъ, вы чувствовали отвращеніе отъ свѣтлой стихіи, которую дотолѣ почитали такою чистою, вы даже намѣревались впередъ вовсе не пить воды. Но на другой же день вы забывали безобразную жизнь, которая въ несмѣтныхъ видахъ копошилась передъ вами въ чреватой каплѣ; побуждаемые жаждою, вы не содрогались передъ лживымъ кристалломъ, хотя миріады ужасныхъ невидимокъ толпятся, толкаются, поглощаются и насыщаются другъ другомъ въ жидкости, которую вы такъ спокойно пьете. То же самое находимъ мы и въ той древней стихіи, что зовется жизнію. Завернутые въ свое мягкое и гладкое довольство, потягиваясь на покойномъ ложѣ ни чѣмъ не отягченной совѣсти, вы, взглянувъ быть-можетъ впервые черезъ стекло познанія на одинъ изъ страшныхъ шариковъ волнующейся вокругъ васъ, все наполняющей и все орошающей воды, приходили въ изумленіе и ужасъ. "Возможно ли, чтобы существовали такія вещи? восклицали вы про себя: я никогда и во снѣ не видалъ ничего подобнаго! Я полагалъ, что чего я не вяжу, того и нѣтъ въ дѣйствительности, Я замѣчу себѣ этотъ ужасный опытъ". На другой день опытъ забытъ.

Химикъ можетъ процѣдить, перегнать, очистить водяной шарикъ. Нельзя ли и жизнь очистить знаніемъ!

Но обратимся къ поверхности, которая въ цѣломъ, обыкновенному глазу всегда является пріятною и привлекательною. Оно такъ и должно быть. Иначе кто же бы могъ жить сообразно назначенію природы и Творца, если бъ мы безъ микроскопа могли видѣть все содержаніе каждой росинки, дрожащей на розовомъ листкѣ, и каждой капли, свѣтящейся подъ лучемъ солнца?

Прошло десять лѣтъ съ той ночи, когда погибъ Вилліамъ Гавтрей.

Осенью, за годъ до той поры, съ которой снова начинается нашъ разсказъ, одна знатная дана съ осьмнадцатилѣтнею дочерью посѣтила знаменитыя Озера что въ Нортомберлендѣ, въ сѣверной Англіи, и поселилась на живописныхъ гористыхъ берегахъ Винандскаго Моря. Очарованная прелестью мѣстоположенія она оставалась тамъ и на зиму. Мужъ, человѣкъ дѣловой, занятый, посѣщалъ ее лишь изрѣдка и то не надолго: онъ не находилъ ничего привлекательнаго въ озерахъ, горахъ и рощахъ, которыя не приносили ему никакого доходу.

Мать, мистриссъ Бофоръ, и дочь ея, Камилла, въ первый же мѣсяцъ по прибытіи, случайно, во время катанья по озеру, пріобрѣли новое знакомство, которое осталось безъ послѣдствій. Это былъ молодой человѣкъ, по имени Чарлзъ Спенсеръ. Вся жизнь его безмятежно протекла на Озерахъ, въ кругу скромнаго и добраго семейства, котораго онъ былъ идоломъ. Онъ обладалъ очень образованнымъ умомъ, изящнымъ вкусомъ, чувствительнымъ и кроткимъ сердцемъ и пылкимъ поэтическимъ воображеніемъ. Съ дѣтства не покидавшій своего мирнаго пріюта, онъ зналъ свѣтъ и людей только по книгамъ,-- изъ стиховъ и романовъ. Родственники, у которыхъ онъ жилъ, дядя, старый холостякъ и двѣ тётки, пожилыя дѣвки, показались столько же неопытными и простодушными, какъ и ихъ воспитанникъ. Это была семья, которую богатые сосѣди уважали за образованность и благородный нравъ, а бѣдные любили за благодѣянія и ласки. Молодой Спенсеръ, племянникъ, былъ назначенъ наслѣдникомъ всего имѣнія, довольно значительнаго.

Съ первой встрѣчи молодой человѣкъ какъ-будто постарался уклониться отъ знакомства. Услыхавъ имя дамъ, онъ измѣнился въ лицѣ и смутился. Но обстоятельства сводили ихъ довольно часто; онъ съ перваго взгляду очень понравился мистриссъ Бофоръ и отъ приглашеній невозможно было отдѣлаться, не погрѣшивъ противъ законовъ вѣжливости. Потомъ, мало-по-малу, застѣнчивость или недовѣрчивость его была совершенно побѣждена красотою и добрымъ, кроткимъ характеромъ младшей дамы. Кончилось тѣмъ, что молодые люди стали проводить цѣлые дни на прогулкахъ вмѣстѣ, и Чарлзъ Спенсеръ совершенно поддался очарованію, которымъ безсознательно опутала его Камилла.

Однажды вечеромъ оба Спенсера прохаживались взадъ и впередъ по стриженой аллеѣ, которая вела къ ихъ дому. Молодой человѣкъ былъ встревоженъ, очевидно боролся самъ съ собой, хотѣлъ на что-то рѣшиться и не могъ.

-- Дядюшка! сказалъ онъ наконецъ, преодолѣвъ себя; мнѣ нужно поговорить съ вами.

-- Что такое, душа моя? говори.

-- Дядюшка, ваши предостереженія была напрасны! Я люблю эту дѣвушку.... люблю дочь высокомѣрныхъ Бофоровъ!... люблю ее пуще жизни своей!

-- Бѣдняжка! сказалъ дядя, нѣжно обнявъ одной рукой его шею: не думай, чтобы я былъ въ состояніи бранить тебя: я знаю, что значитъ безнадежная любовь.

-- Безнадежная!... отчегоже безнадежная? вскричалъ молодой человѣкъ съ запальчивостью, въ которой выражалось столько же душевной муки, сколько и строптивости: вѣдь она можетъ полюбить.... она по любитъ меня!

И въ первый разъ въ жизни гордое сознаніе своихъ рѣдкихъ личныхъ достоинствъ высказалось въ воспламененныхъ глазахъ и въ выпрямившейся осанкѣ молодаго человѣка.

-- Вѣдь говорятъ же, что природа не обидѣла меня, продолжалъ онъ скромнѣе: и кто у меня соперникъ здѣсь?... Притомъ, она молода, а любовь.... (тутъ голосъ его затихъ и звучалъ какъ самые нѣжные тоны флейты), любовь заразительна!

-- Я не сомнѣваюсь, что она полюбитъ тебя.... всякой, кто знаетъ, любитъ тебя, другъ мой. Но.... но.... ея родители.... согласятся ли они?

-- Да отчего же нѣтъ? отчего же имъ не согласиться? вскричалъ молодой человѣкъ съ жаромъ, упорно стараясь, по свойству всѣхъ людей обуреваемыхъ страстью, опровергнуть и оспорить у другаго всѣ тѣ сомнѣнія, которыя терзали его самого: отчего же имъ не согласиться? Развѣ во миѣ не такая же благородная кровь, какъ и въ нихъ? Вѣдь я изъ ихъ же роду, и еще по старшей линіи! Вѣдь я съ рожденія былъ окруженъ богатствомъ и блестящими надеждами и моя мать, моя бѣдная мать.... она до самой кончины защищала законность моихъ правъ и свою честь? Только случай и неправосудіе людей могли насъ лишить нашего достоянія.... Но развѣ оттого я имѣю меньше правъ? И теперь.... развѣ я ищу милости? Не я ли, напротивъ, оказываю снисхожденіе, когда забываю несправедливости и огорченія, которыя претерпѣлъ? Не я ли предлагаю имъ миръ и забвеніе всего прошлаго?

Молодой человѣкъ никогда еще не говорилъ въ этомъ тонѣ; онъ никогда не подавалъ виду, что смотритъ на исторію своего рожденія съ чувствомъ ожесточенія, съ воспоминаніемъ претерпѣнной несправедливости. Этотъ тонъ былъ совершенно противоположенъ обыкновенному его спокойствію и довольству. Дядя изумился, и не зналъ, что отвѣчать.

-- Если ты такъ чувствуешь.... и это очень естественно, сказалъ онъ подумавъ: то тѣмъ болѣе ты долженъ стараться побѣдить эту несчастную страсть.

-- Я хотѣлъ побѣдить ее, дядюшка! прискорбно возразилъ племянникъ: я боролся долго, но напрасно! Я вижу, что не могу успѣть въ этомъ и потому хочу побѣдятъ препятствія, каковы бы они ни были! Если Бофорамъ помѣшаетъ мое происхожденіе, мое истинное имя.... ну, такъ я никогда не открою, не назову ихъ.. Чего жъ больше? Развѣ Чарлзъ Спенсеръ не можетъ жениться на Камиллѣ Бофоръ?

-- Да, да; правда. Истиннаго имени ты не долженъ, не можешь открывать.... никогда. Поведеніе твоего брата такъ озлобило сэръ Роберта, что онъ и слышать бы не хотѣлъ о твоемъ сватовствѣ.

Молодой человѣкъ тяжко вздохнулъ и одной рукой закрылъ глаза, а другою судорожно схватилъ за руку дядю, какъ-бы стараясь остановить его, чтобы тотъ не продолжалъ говорить. Но старикъ не догадался и, занятый своею мыслію, немилосердо продолжалъ растравлять затронутую рану, напоминая ему всѣ подробности слуховъ о жизни и дружбѣ Филиппа Мортона съ Гавтреемъ, котораго поимка въ дѣланіи фальшивой монеты и смерть были перепечатаны во всѣхъ газетахъ. Хотя Филиппъ не былъ тамъ названъ по имени, а только описанъ по примѣтамъ, однако жъ лордъ Лильбурнъ, видѣвшій его при встрѣчъ въ Палероялѣ, озаботился объ устраненіи недоразумѣній, не печатно, но не менѣе дѣйствительно, такъ, что вѣсти дошли и до Спенсеровъ.

-- Спрашиваю теперь, заключилъ старикъ: хочешь ли ты сложить эту маску, которая навсегда обезпечиваетъ твое существованіе и укрываетъ тебя отъ позору, которымъ, рано ли поздно ли, покроетъ свое имя Филиппъ, если онъ еще живъ?

-- Нѣтъ! нѣтъ! вскричалъ молодой человѣкѣ, съ трудомъ произнося слова блѣдными, трепещущими устами: ужасно! ужасно смотрѣть и на прошлое и на будущность его! Но.... потомъ.... потомъ мы уже ничего не слыхали объ немъ..... никто не знаетъ, что съ нимъ сталось можетъ-быть можетъ-быть онъ умеръ?

И Чарлзъ Спенсеръ вздохнулъ свободнѣе. Нужно ли говорить, что это былъ не кто иное какъ Сидней, котораго сентиментальный Спенсеръ, изъ любви къ Катеринѣ, похитилъ на дорогѣ у Филиппа и утаилъ отъ Бофоровъ, а между-тѣмъ коварно помогалъ имъ искать несчастнаго ребенка? Сэръ Робертъ, впрочемъ, не очень и хлопоталъ. Онъ можетъ-быть и подозрѣвалъ уловку Спенсера, но молчалъ и былъ душевно радъ, что имѣетъ законный поводъ забыть о племянникѣ. Только Артуръ нѣсколько времени продолжалъ поиски и не успѣлъ, потому что Сненсеръ самъ пропалъ изъ Лондона и изъ родовой провинціи, купилъ себѣ мызу на Озерахъ и жилъ тамъ безвыѣздно со своими сестрами и воспитанникомъ, въ которомъ души не слышалъ.

"Можетъ-быть онъ умеръ!" Эта мысль облегчала мнимаго племянника. Бѣдный Филиппъ! Родной, кровный братъ находилъ утѣшеніе, радость въ предположеніи смерти, быть-можетъ насильственной, постыдной смерти того, съ кѣмъ раздѣлялъ сиротство!

Спенсеръ сомнительно покачалъ головой и ничего не отвѣчалъ. Молодой человѣкъ тяжко вздохнулъ и вошелъ на нѣсколько шаговъ впередъ отъ своего благодѣтеля; потомъ обернулся, обождалъ и, положивъ руку ему на плечо, сказалъ:

-- Вы правы, дядюшка: мнѣ нельзя снять этой маски, нельзя сложить этого имени, которое теперь ношу. Да и на что? Развѣ имя Спенсера не довольно уважаемо? Развѣ въ качествѣ вашего племянника я не могу искать руки дочери Бофора?

-- Правда, правда, мой другъ. Ты довольно богатый наслѣдникъ, притомъ дворянинъ. Я купилъ себѣ дворянство для тебя. Но всё-таки извѣстно, что я пріобрѣлъ богатство торговлей, былъ промышленикомъ... А Бофоры горды.... очень горды.... Однако жъ попытаемъ, попытаемъ! прибавилъ онъ поспѣшно, видя, что молодой человѣкъ опять начиналъ приходить въ отчаяніе: а теперь пойдемъ-ка домой. Пора спать. Завтра обдумаемъ, что дѣлать. Утро вечера мудренѣе.

-----

Въ тотъ же вечеръ, въ Лондонѣ, у лорда Лильбурна были гости,-- большею частію молодежь и старые холостяки,-- между прочимъ трое или четверо знатныхъ Французовъ, изъ тѣхъ, которые послѣдовали въ Англію за несчастнымъ, изгнаннымъ Карломъ Десятымъ. Ихъ угрюмыя, печальныя и вмѣстѣ гордыя лица, кверху зачесанные усы и большія бороды сначала составляли рѣзкую противоположность гладкимъ, веселымъ Англичанамъ. Но лордъ Лильбурнъ, который любилъ Французское общество и, въ случаѣ нужды, умѣлъ быть очень вѣжливымъ и пріятнымъ, скоро занялъ и развлекъ гостей, и наконецъ ощущенія высокой игры совсѣмъ сравняли различія. Начинало свѣтать, когда сѣли ужинать.

-- Вы сегодня были очень счастливы, милордъ! сказалъ съ завистливымъ поздравительнымъ тономъ одинъ изъ проигравшихся Французовъ.

-- О! милордъ удивительно тонкій игрокъ! весело сказалъ другой, который выигралъ, потому что ему случилось быть партнеромъ лорда.

-- Помилуйте, виконтъ! Безъ васъ я проигралъ бы, отвѣчалъ Лильбурнъ, и заговорилъ о другомъ.

Онъ спросилъ одного изъ гостей, почему его не познакомили еще съ однимъ Французскимъ офицеромъ, который былъ извѣстенъ своими отличіями.

-- Вы говорите о де-Водемонѣ? Бѣдняжка! Жаль его! сказалъ одинъ изъ Французовъ, среднихъ лѣтъ, по-угрюмѣе другихъ.

-- Отчего же онъ бѣдняжка, мосьё де-Ліанкуръ? спросилъ Лильбуриъ,

-- Да онъ такъ быстро шелъ до революціи, былъ храбрѣйшимъ офицеромъ во всей арміи, а теперь карріера его кончилась въ самую лучшую пору.

-- Догонитъ, когда воротятся Бурбоны! сказалъ другой эмигрантъ, закрутивъ усъ.

-- Мнѣ бы очень хотѣлось познакомиться съ нимъ, сказалъ хозяинъ: де-Водемонъ.... хорошее имя. Быть-можетъ онъ играетъ въ вистъ.

-- Имя-то хорошее, замѣтилъ другой Французъ, но мнѣ кажется, права-то у него на это имя не самыя лучшія.

-- Какъ такъ?

-- Да это цѣлая исторія.

-- Можно узнать?

-- Пожалуй. Не секретъ. Въ Парижѣ жилъ нѣкто виконтъ де-Водемонъ, изъ порядочной фамиліи, но бѣднякъ и притомъ страшный кутила, мотъ. Онъ промоталъ имѣніе двухъ женъ. Будучи уже старъ и дуренъ собою, схоронивъ двухъ женъ,-- что обыкновенно пугаетъ невѣстъ,-- онъ не находилъ себѣ приличной партіи въ своемъ кругу и обратился съ сватовствомъ въ мѣщанскій классъ. Родня его безпрерывно была въ страхѣ отъ неровнаго брака, который могъ бы всю ее подвергнуть насмѣшкамъ. Между прочимъ въ числѣ родственниковъ была одна мадамъ де-Мервиль, о которой вы, быть-можетъ, слышали?

-- Мадамъ де-Мервиль? Ахъ, да! красавица?

-- Да, она была очень хороша собой. Мадамъ де-Мервиль не разъ выкупала влюбчиваго виконта изъ брачнаго плѣну своими деньгами. Виконтъ съ тѣмъ и умеръ, что не успѣлъ жениться въ третій разъ. И вдругъ въ кругу мадамъ де-Мервиль явился молодой человѣкъ, красивый юноша, который былъ формально представленъ обществу какъ ея кузенъ и сынъ виконта де-Водемона, отъ втораго брака, рожденный и воспитанный въ Англіи. Пронеслись-было невыгодные слухи....

-- Мосьё де-Шапель, сказалъ де-Ліанкуръ, перебивая разсказчика: эти слухи, какъ вамъ извѣстно, были такого роду, что всякой благородный человѣкъ клеймилъ ихъ презрѣніемъ. Они вышли изъ грязнаго источника,-- черезъ негоднаго пьяницу-лакея, который раструбилъ, будто молодой человѣкъ съ самаго прибытія, съ первой же ночи, уже былъ любовникомъ госпожи де-Мервиль. Можно ли повѣрить такой нелѣпости? Я ручаюсь, что это чистая ложь. Несмотря на то однако жъ, она была причиною, что Евгенія де-Мервилъ, женщина гордая и благородная, дѣйствительно рѣшилась выйти замужъ за этого кузена.

-- Такъ онъ женатъ? спросилъ лордъ Лильбурнъ.

-- Нѣтъ; не суждено было, продолжалъ Ліанкуръ печально: Водемонъ, по чувству, которое показываетъ благородный характеръ и которое я уважаю, не хотѣлъ принять страстно любимой и уважаемой женщины, пока не пріобрѣтетъ самъ какого-нибудь отличія, которое бы дало ему право на то. Онъ вступилъ въ военную службу, въ мой полкъ и я горжусь его дружбой. Между-тѣмъ мадамъ де-Мервиль умерла.... ее, эту прекрасную, добрую женщину, погубило человѣколюбіе и усердіе, съ которымъ она помогала всѣмъ несчастнымъ. Въ домъ, гдѣ она жила, гдѣ-то на чердакѣ, лежала больная бѣдная женщина. Евгенія узнала о ея бѣдственномъ положеніи и съ обыкновеннымъ своимъ самоотверженіемъ поспѣшила подать помощь, навѣщала несчастную по нѣскольку разъ въ день. Слѣдствіемъ было то, что она сама заразилась гнилою горячкой.

-- Урокъ! замѣтилъ лордъ Лильбурнъ: никогда не должно легкомысленно подвергать жизнь свою опасности, чтобы пощеголять добрымъ сердцемъ.

Французъ съ презрѣніемъ взглянулъ па хозяина и закусилъ губу.

-- Но отчего же сомнѣвались въ происхожденіи молодаго Водемона? продолжалъ Лильбурнъ: развѣ оттого, что онъ поздно явился? По, по-моему, очень естественно, что отецъ не хотѣлъ показывать людямъ большаго сына, когда самъ задумывалъ жениться. На чемъ же основывались эти сомнѣнія?

-- На томъ, сказалъ де-Шапель, что молодой человѣкъ отказался отъ юридическаго утвержденія въ своихъ правахъ и отъ требованія правъ гражданства въ отечествѣ отца. По смерти госпожи де-Мервиль онъ оставилъ Фраицію и перешелъ служить въ Индію.

-- Но, можетъ-быть, онъ былъ бѣденъ такъ же какъ и отецъ, такъ стоило ли и хлопотать о законныхъ правахъ! Отецъ дѣло хорошее, отечество тоже, да только тогда когда есть деньги. Если же отецъ ничего не даетъ, такъ и отечество слѣдуетъ его примѣру. Это въ порядкѣ вещей.

-- Милордъ, возразилъ Ліанкуръ, мосьё де-Шапель забылъ разсказать, что мадамъ де-Мервиль отказала молодому Водемону все свое имѣніе, и что онъ, опомнившись отъ скорби о потерѣ нѣжно и страстно любимой женщины, созвалъ ея родственниковъ, объявилъ, что память ея слишкомъ дорога ему, длятого, чтобъ онъ могъ утѣшиться богатствомъ, и роздалъ имъ наслѣдство, а себѣ оставилъ только малую часть, съ которою отправился въ Индію добывать себѣ имя и положеніе въ свѣтѣ личною храбростію и заслугами. Мосьё де-Шапель вспомнилъ о ничтожномъ скандалѣ, но забылъ о благородномъ поступкѣ.

-- Помилуйте, да вы не дали мнѣ досказать! возразилъ тотъ: я уважаю мосьё де-Водемона не меньше васъ. Пробывъ нѣсколько лѣтъ въ Индіи, продолжалъ онъ обращаясь къ хозяину: Водемонъ воротился и получилъ мѣсто при дворѣ и въ гвардіи короля Карла Десятаго. И, не будь этихъ трехъ дней, онъ далеко бы ушелъ. Но вотъ онъ въ Лондонѣ, какъ и мы.

-- Да только, вѣроятно, съ пустыми карманами, потому что не могъ запастись подобно вамъ? замѣтилъ Лильбурнъ.

-- Нѣтъ; кажется, онъ въ Индіи не только сохранилъ, но даже значительно умножилъ капиталъ, который предоставилъ себѣ изъ наслѣдства послѣ мадамъ де-Мервиль.

-- А что, онъ играетъ въ вистъ? спросилъ опять Лильбурнъ: слѣдовало бы. Вы до крайности возбудили мое любопытство. Надѣюсь, вы познакомите меня съ вашимъ другомъ, мосьё де-Ліанкуръ?

Вскорѣ потомъ гости разъѣхались.

-----

Вечеромъ другаго дна, въ отдаленномъ предмѣстій, по кривой пустынной улицѣ, которая вела мимо кладбища на большую дорогу, поспѣшно шла молодая дѣвушка, вполголоса напѣвая про себя веселую пѣсню на унылый голосъ. На углу переулка, въ который она хотѣла поворотить, вдругъ остановилъ ее человѣкѣ, по-видимому стоявшій на-сторожѣ.

-- Ахъ, миссъ! это мѣсто такъ пусто и совсѣмъ неприлично такой красавицѣ, которой бы никогда не слѣдовало быть одной. Да вамъ бы и пѣшкомъ ходить не годилось.

Дѣвушка остановилась и во всѣ глаза, но безъ страху, взглянула на него.

-- Подите прочь! я васъ не знаю! сказала она повелительно.

-- Можетъ-быть. Но меня послалъ, переговорить съ вами, одинъ джентльменъ, который хорошо знаетъ васъ, любитъ васъ до безумія и не можетъ выносить мысли, что вы ходите пѣшкомъ, въ такомъ бѣдненькомъ платьицѣ. Онъ хочетъ подарить вамъ карету, лошадей, нарядовъ, брилліантовъ. Вотъ онъ прислалъ вамъ покуда денегъ. Посмотрите какой тяжелый кошелекъ: все золото!

Дѣвушка оторопѣла.

-- Подите прочь! оставьте меня въ покоѣ! закричала она вдругъ со страхомъ и пустилась бѣжать.

Но искуситель скоро догналъ ее и схватилъ за платье.

-- Стойте! вы должны итти со мной.... вы должны! вскричалъ онъ повелительно, опустивъ сорвавшійся шейный платокъ и обхвативъ дѣвушку поперегь стана.

-- Пустите меня! пустите! умоляющимъ голосомъ, кричала испуганная бѣдняжка, прослезившись и сложивъ руки: пустите меня! бѣдная Фанни вѣдь дурочка! Никто не обижаетъ бѣдной Фанни!

-- Васъ никто не обидитъ: напротивъ, вамъ хотятъ сдѣлать добро. Вы не знаете, отъ чего отказываетесь. Пойдемте.

Онъ попытался-было увлечь ее силой, но она отъ мольбы перешла къ негодованію и съ пронзительнымъ визгомъ закричала:

-- Нѣтъ! нѣтъ, не хочу!....

-- А! коли такъ, то понесутъ, возразилъ преслѣдователь и, оглянувшись напередъ, не видятъ ли кто, вдругъ ловко и быстро накинулъ дѣвушкѣ большой платокъ на голову, зажалъ ротъ, поднялъ ее и потащилъ ближайшимъ путемъ, черезъ кладбище, на большую дорогу.

Дѣвушка отчаянно билась руками и ногами, и наконецъ ей удалось освободить ротъ. Снова раздался пронзительный крикъ.

И въ то же мгновеніе громовый голосъ закричалъ: "Кто тутъ?" и рослая фигура поднялась изъ тѣней церкви какъ-бы изъ могилы. Еще мгновеніе и сильная рука схватила хищника за-воротъ.

-- Что это значитъ? Оставь ее, негодяй!

Тотъ, дрожа отъ суевѣрнаго страху, храпя отъ удушья, повиновался и опустилъ добычу. Она упала къ ногамъ избавителя.

-- Защитите меня! молила она рыдая: я бѣдная дѣвушка, а дѣдушка мой слѣпъ.

Незнакомецъ наклонялся, чтобы поднять ее. Хищникъ воспользовался случаемъ и убѣжалъ.

-- Бѣдняжка! сказалъ незнакомецъ съ нѣжнымъ участіемъ: не бойся, я не дамъ тебя въ обиду. Гдѣ ты живешь? Я провожу тебя.

-- Ахъ, какъ вы добры! Благодарю васъ. Пожалуйста, проводите!

И она довѣрчиво схватила его руку, какъ ребенокъ хватается за руку матери или няньки. Они пошли.

-- Вы знаете этого человѣка? Куда онъ тащилъ васъ?

-- Нѣтъ, я не знаю его, не знаю, зачѣмъ онъ напалъ на меня, но онъ, кажется, хотѣлъ сдѣлать мнѣ зло.... не говорите объ немъ: мнѣ дурно, когда я вспомню.

Послѣднія слова она сказала по-французски н приложила руку ко лбу. Французскій выговоръ ея былъ такъ чистъ, что незнакомецъ съ любопытствомъ сталъ вглядываться въ нее.

-- Вы хорошо говорите по-французски!

-- А? Ахъ, нѣтъ; я почти совсѣмъ забыла.... только, когда мнѣ бываетъ или очень весело или очень грустно, тогда я вспоминаю многія слова. Теперь я счастлива. Мнѣ нравится вашъ голосъ; вы мнѣ нравитесь.... ахъ! я потеряла корзинку!

-- Ну, я достану вамъ другую.

-- Нѣтъ, нѣтъ, пойдемте, поищемъ. Какъ вы добры.... Ахъ, вотъ она!

Она побѣжала впередъ, схватила корзинку, поцѣловала ее и начала говорить съ нею. Незнакомецъ улыбнулся.

-- Вѣрно, вамъ дорог а не эта простая корзинка, а тотъ, кто подарилъ ее, не такъ ли?

-- Не знаю. Но она у меня давно: она привезена со мною изъ Франціи и была тогда наполнена игрушками, которыхъ уже нѣтъ, которыхъ я, глупая, не умѣла сберечь!

-- Который вамъ годъ?

-- Не знаю.

-- Бѣдненькая! сказалъ незнакомецъ съ глубокимъ состраданіемъ: ваша маменька напрасно отпускаетъ васъ со двора въ такую пору.

-- Маменька?.... маменька! повторила дѣвушка съ изумленіемъ.

-- У васъ нѣтъ маменьки?

-- Нѣтъ. У меня есть только дѣдушка, съ которымъ мы живемъ вотъ тутъ, недалеко. Былъ отецъ, да тотъ давно умеръ, очень давно. Я долго плакала объ немъ. Потомъ былъ у меня братъ, но тоже не долго: онъ привезъ меня изъ Франціи, сюда, и отдалъ дѣдушкѣ, а самъ ушелъ. Можетъ-быть, и онъ тоже умеръ. Я прежде думала, что всѣ умираютъ, кто уходитъ отъ меня. Это неправда, но я все-таки думаю, что братъ мой умеръ. Онъ велѣлъ мнѣ посыпать цвѣтами одну могилу на этомъ кладбищѣ. Я исполняю его приказаніе и каждый день хожу сюда, лѣтомъ приношу свѣжіе цвѣты, а зимой кладу на могилу свѣжій ельникъ. Я думала, что отъ этого, можетъ-быть, воскреснутъ мой отецъ и братъ.

Незнакомецъ съ сильнымъ волненіемъ слушалъ этотъ разсказъ. "Возможно ли? говорилъ онъ про себя: да, это она!.... это она!"

-- Васъ зовутъ Фанни? спросилъ онъ наконецъ.

-- Да; меня всѣ знаютъ здѣсь.

-- Куда же вы теперь ходили. Что у васъ было въ корзинкѣ? Неужто вы теперь носили цвѣты на могилу?

-- Нѣтъ; теперь я относила шитье, работу. У дѣдушки прежде было много денегъ, но теперь онъ бѣденъ, и я достаю денегъ на обѣдъ. Въ той улицѣ живетъ одна магазинщица, которая всегда дастъ мнѣ работу. Дѣдушка, я думаю, ужъ соскучился дожидавшись меня.... Но вотъ мы и пришли: вотъ нашъ домъ.

Она отворила низенькую дверь и незнакомецъ, наклонившись, вошелъ въ небольшую комнату, тускло освѣшениую одною нагорѣвшею свѣчой. Въ углу, въ ветхихъ креслахъ, сидѣлъ слѣпой старикъ. Дѣвушка подбѣжала къ нему, обняла, поцѣловала въ лобъ и сказала:

-- Дѣдушка, дѣдушка! я привела тебѣ гостя, котораго ты долженъ полюбить. Онъ былъ такъ добръ и ласковъ до твоей Фанни.

-- Кто же это? спросилъ старикъ.

-- Я былъ другомъ вашего погибшаго сына. Я тотъ, который, десять лѣтъ тому назадъ, привелъ и отдалъ вамъ Фанни,-- послѣднее порученіе вашего сына. Вы благословили его и меня; вы обѣщали быть отцомъ маленькой Фанни.

Старикъ медленно поднялся и, дрожа всѣмъ тѣломъ, протянулъ руки.

-- Подойдите, подойдите, ко мнѣ... дайте мнѣ вашу руку... я васъ не вижу, но Фанни иного говоритъ о васъ; она молится за васъ. Фанни добрая дѣвушка: она была мнѣ ангеломъ-утѣшителемъ.

Гостъ подошелъ къ старику. Тотъ взялъ его руку и, бормоча что-то, искалъ другою его головы. Фанни, блѣдная какъ смерть, съ открытымъ ртомъ, съ мучительнымъ напряженіемъ вниманія вглядывалась въ смуглыя, выразительныя черты гостя, потомъ, мало-по-малу приблизившись, также стала ощупыватъ его лицо и руки.

-- Братъ! сказала она наконецъ робко и съ сомнѣніемъ: братъ! Я думала, я никогда не забуду тебя. Но ты не похожъ на моего брата! Ты гораздо старше. Ты... нѣтъ, нѣтъ! ты не братъ мой!

-- Я очень перемѣнился, Фанви, и ты тоже, сказалъ Филиппъ съ улыбкою, и эта улыбка,-- пріятная, нѣжная, сострадательная,-- совершенно измѣнила выраженіе его лица, обыкновенно всегда суроваго и гордаго.

-- Да! теперь я узнаю тебя! вскричала Фанни въ восторгѣ: ты пришелъ ко мнѣ изъ той могилы? Мои цвѣты воротили тебя?... Ну, вотъ, вѣдь я правду говорила! Я знала, что ты воротишься. Братъ, мой милый братъ!

Она бросилась къ нему на шею и зарыдала:

-- Но что же это значитъ, мистеръ Симонъ, спросилъ Филиппъ по нѣкоторомъ молчаніи: Фанни говоритъ мнѣ, что она должна работать, чтобы прокормить васъ? Развѣ вы такъ бѣдны? Вѣдь я оставилъ вамъ денегъ... наслѣдство послѣ вашего сына.

-- На всѣхъ моихъ деньгахъ лежало проклятіе, мрачно сказалъ старикъ: меня обокрали. А вы, молодой человѣкъ... что съ вами было, хорошо ли вы жили?

-- Я всё такъ же одинокъ, безъ друзей и родныхъ, какъ и прежде, но, слава Богу, я не нищій.

-- Ни родныхъ, ни друзей! повторялъ старикъ: ни отца, ни брата; ни жены, вы сестры!

-- Никого. Никто не заботится, никто не думаетъ обо мнѣ.

-- Не говори этого, братецъ! сказала Фанни, тихо пожавъ его руку: Фанни никогда не переставала дуката о тебѣ. Останься у насъ; мы будемъ ухаживать за тобой; мы будемъ заботиться о тебѣ, любить тебя. Фанни можетъ работать и на троихъ!

-- Слышите? И ее называютъ дурочкой! проворчалъ старикъ съ презрительною улыбкой.

-- Милая Фанни! Да, я останусь у васъ; ты будешь мнѣ сестрой! Мы оба сироты... Сестра моя! съ сильнымъ волненіемъ вскричалъ Филиппъ и, обнявъ ее, напечатлѣлъ на лбу нѣжный, чистый, истинно братскій поцѣлуй. Слезы ихъ смѣшались.

-- Что вы скажете, мистеръ Симонъ? продолжалъ онъ, взявъ старика за руку: въ самомъ дѣлѣ я переѣду въ вашъ домъ. Мое имя Филиппъ де-Водемонъ, полковникъ Французской службы. У меня есть чѣмъ жить; я могу помогать вамъ. Вообще я вамъ не буду въ тягость: мнѣ нужно будетъ часто отлучаться. Но мнѣ дорого это кладбище: я хочу имѣть пристанище по близости его.

-- Да, да, останьтесь у насъ! и помогите намъ, если можете. Близко кладбища жить хорошо: по-дальше отъ людей,-- вѣрнѣе.

-- Такъ я завтра прійду. Теперь мнѣ надобно назадъ въ городъ.

-- Ты опять уходишь? Такъ скоро? нѣжно спросила Фанни: но, пожалуйста, воротись непремѣнно завтра. Ты всё-таки умираешь для Фанни, когда уходишь!

-- Непремѣнно, непремѣнно ворочусь. Не бойся, я не разстанусь съ тобою до дѣйствительной смерти.

Дня черезъ два лордъ Лильбурнъ опять принималъ гостей и между ними былъ полковникъ де-Водемонъ, въ которомъ мы уже узнали Филиппа Мортона. Лильбурнъ любилъ изучать характеры, и въ-особенности характеры такихъ людей, которымъ приходилось бороться со свѣтомъ и счастіемъ. Не имѣя самъ никакого честолюбія, онъ любилъ однако жъ наблюдать безпокойство, огорченія, страданія и борьбу тѣхъ, кто бился съ судьбой, чтобы чѣмъ-нибудь сдѣлаться или что-нибудь нажить. Будучи очень богатъ, онъ и въ игръ нестолько любилъ самый выигрышъ, сколько наслаждался душевными волненіями и часто страданіями проигрывающихъ. Мажанди, во время своихъ физіологическихъ опытовъ, увлеченный интересомъ науки, не можетъ быть безчувственнѣе къ страданіямъ терзаемой собаки и спокойнѣе лорда Лильбурна, анализирующаго человѣческія страсти въ разоренной жертвѣ его искусства. Онъ душевно желалъ объиграть Водемона, разорить человѣка, который осмѣливался быть великодушнѣе другихъ, загородить дорогу отважному искателю приключеній и насладиться муками колесованнаго Фортуной,-- и все это, разумѣется, безъ малѣйшей ненависти къ человѣку, котораго онъ видѣлъ въ первый разъ.

Когда стали приготовлять карточные столы, Ліанкуръ отвелъ Водемона къ сторонѣ и сказалъ:

-- Вы никогда не играете, стало-быть и не нужно предупреждать васъ насчетъ лорда Лильбурна: онъ удивительный игрокъ.

-- Ничего, я всё-таки буду играть. Мнѣ нужно сблизиться съ нимъ, по поводу, котораго теперь не могу вамъ открыть. Я могу немножко проиграть и надѣюсь черезъ это выиграть въ другомъ отношеніи, для одной дорогой мнѣ особы. Впрочемъ, я его знаю хорошо, хотя онъ меня и не знаетъ.

Съ этимъ словомъ онъ подошелъ къ группѣ лорда Лильбурна и ваялъ предложенную карту. За ужиномъ Водемонъ говорилъ больше обыкновеннаго и преимущественно съ хозяиномъ. Они такъ занялись одинъ другимъ, что всъ гости уже разъѣхались, разсвѣло, а бесѣда ихъ всё-еще длилась.

-- Вотъ, какъ я засидѣлся у васъ! сказалъ Водемонъ, оглядываясь въ опустѣвшей залѣ.

-- Это лучшій комплиментъ, какой вы могли мнѣ сдѣлать. Въ другой разъ мы можемъ оживить свой tète-à-tète партіею экарт е, хотя меня удивляетъ, что вы, мосьё де-Водемонъ, въ ваши лѣта и съ вашею наружностью, любите игру. Вамъ бы не въ картахъ надобно искать червонной масти. Неужто вамъ уже прискучилъ прекрасный полъ?

-- А вы еще такъ же преданы ему, по-прежнему?

-- Нѣтъ, не по-прежнему: у всякаго возраста свой обычай: въ ваши лѣта я волочился, нынче покупаю, и гораздо лучше: меньше требуетъ времени.

-- Дѣтей у васъ, кажется, не было, милордъ? Вы можетъ-быть иногда чувствуете этотъ недостатокъ?

-- Если бъ я считалъ это недостаткомъ, то могъ бы во всякое время пополнить его- цѣлыми дюжинами. Другія дамы въ этомъ отношеніи были гораздо тароватѣе покойной леди Лильбурнъ, вѣчная ей память.

-- Но, возразилъ Водемонъ, пристально глядя хозяину въ глаза: если бъ вы были увѣрены, что вы дѣйствительно отецъ и даже дѣдъ милаго, прекраснаго существа, которое нуждается въ вашей помощи и попеченіяхъ? Развѣ вы не пожелали бы, чтобы оно, хотя и незаконное, вознаградило вамъ недостатокъ дѣтской любви и преданности?

-- Дѣтской любви и преданности, mon cher!....... нуждается въ моей помощи и попеченіяхъ? Ба! другими словами, не хочу ли я дать квартиру и столъ какому-нибудь бродягѣ, который сдѣлаетъ мнѣ милость, назовется сыномъ лорда Лильбурна?

-- Но если бы вы были убѣждены, что это ваше дитя, ваша дочь.... званіе, которое тѣмъ больше имѣетъ правъ на помощь, чѣмъ оно нѣжиѣе и слабѣе.

-- Любезнѣйшій мосьё де-Водемонъ, вы, безъ-сомнѣнія, человѣкъ образованный, свѣтскій, и слѣдовательно, должны знать порядокъ въ свѣтѣ. Если и тѣ дѣти, которыхъ навязываетъ намъ законъ, девять разъ изъ десяти составляютъ несносную тягость, то посудите, можно ли чувствовать охоту быть отцомъ такихъ, отъ которыхъ законъ позволяетъ отрекаться? Незаконнорожденные дѣти -- паріи на свѣтѣ, а я принадлежу къ сектѣ брамниовъ.

-- Но.... извините, что я продолжаю этотъ разговоръ: быть-можетъ, я изъ вашего разсужденія хочу извлечь руководство для собственнаго употребленія... Положимъ, что нѣкто любилъ дѣвушку, сдѣлалъ ее несчастною; положимъ, что онъ видитъ въ ребенкѣ ея существо, которое безъ его помощи было бы предоставлено гибели и позору, обыкновенной участи паріевъ.... именно паріевъ: это очень вѣрное опредѣленіе.... существо, которое, при небольшомъ пособіи, можетъ современемъ сдѣлаться его подругой, утѣшительницей, попечительницей во время болѣзни.......

-- Э! полноте, полноте! перебилъ лордъ Лильбурнъ съ нетерпѣніемъ: я не понимаю, какимъ образомъ мы могли заговорить о подобныхъ вещахъ! Но если вы дѣйствительно хотите знать мое мнѣніе объ этомъ, въ отношеніи къ случаю въ практической жизни, то извольте, мосьё де-Водемонъ, я вамъ скажу его. Никто основательнѣе меня не изучалъ искусства быть счастливымъ, и я вамъ открою эту великую тайну; имѣйте какъ можно меньше связей, не принимайте на себя ни какихъ обязательствъ. Попечительница? Ба! вздоръ! Вы и я, мы можемъ въ случаѣ нужды, нанимать понедѣльно сидѣлокъ, которыя будутъ гораздо лучше и исправнѣе какого-нибудь ребенка. Утѣшительница?.. Человѣкъ съ умомъ не нуждается въ утѣшеніяхъ. Вообще, покуда есть деньги, да хоть немножко сносное здоровье, покуда мы можемъ не заботиться ни о комъ на свѣтѣ,-- и горя никакого быть не можетъ. Если вы любите другихъ, то и терпите не одно свое; ихъ здоровье, ихъ обстоятельства независимо отъ васъ мѣняются и вамъ, ни за что ни про что, достается на чужомъ пиру похмѣлье. Никогда не живите одиноко, но чувствуйте одни! Вы считаете это не человѣколюбивымъ? Можетъ-быть, оно и такъ. Но я но лицемѣръ: я никогда не стараюсь казаться чѣмъ-нибудь инымъ, я всегда кажусь тѣмъ, что я есть -- Джономъ Лильбурномъ.

Покуда лордъ говорилъ это, Водемонъ, прислонясь къ двери, внимательно смотрѣлъ на него съ странною смѣсью любопытства и отвращенія. -- "И Джонъ Лильбурнъ -- лордъ, перъ, знатный, почтенный человѣкъ, а Вилліамъ Гавтрей былъ мошенникъ! думалъ онъ про себя: вы, милордъ, не скрываете вашего сердца, потому что знатность и богатство не имѣютъ нужды въ лицемѣріи; Гавтрей былъ преступникъ, а вы -- олицетворенный порокъ. Гавтрей погрѣшилъ противъ закона; вы поступаете подло на законномъ основаніи.... И преступникъ спасъ отъ пороку и нищеты вашу кровь, вашу внучку, отъ которой вы, почтенный, знатный человѣкъ, отрекаетесь! Кто же изъ васъ на томъ свѣтѣ будетъ сочтенъ болѣе почтеннымъ человѣкомъ?.. Нѣтъ, бѣдная Фанни! Я вижу, я ошибся. Если бы онъ теперь и захотѣлъ признать, я не отдамъ тебя такому холодному эгоисту. Слѣпой нищій всё-таки лучше барина безъ сердца."

-- Ну, милордъ, сказалъ онъ, опомнившись отъ мечтанія: признаюсь, я нахожу вашу философію самою благоразумною, для васъ. Для бѣдняка она не годится: бѣдняки имѣютъ нужду въ любви другихъ.

-- Да, да! конечно, бѣдняки -- другое дѣло! сказалъ лордъ Лильбурнъ съ откровенностью покровителя.

-- Признаюсь также, продолжалъ Водемонъ, что я съ удовольствіемъ проигралъ свои деньги, получивъ такой прекрасный урокъ въ бесѣдѣ съ вами.

-- Вы очень любезны. Пріѣзжайте въ четвергъ, на реванжъ.... Да! кстати. Недѣли черезъ двѣ я приглашаю всѣхъ моихъ пріятелей на дачу, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона. Сдѣлайте одолженіе, не отстаньте и вы. Мы устроимъ тамъ охоту. Вѣдь вы, говорятъ, отличный стрѣлокъ, а у меня въ Фернсидѣ паркъ порядочный, дичи пропасть.

-- Въ Фернсидѣ?

-- Да. Вамъ знакомо это имя?

-- Да... я, кажется, слышалъ объ немъ. Вы, милордъ, купили эту дачу или она по наслѣдству вамъ досталась?

-- Купилъ у тестя, сэръ Роберта Бофора. Она принадлежала его брату, доброму малому, кутилъ, который сломилъ себѣ шею, перескочивъ черезъ высокія ворота. Другъ мой Робертъ, въ тотъ же день, тѣми же самыми воротами, вступилъ въ премилое владѣніе. Если хотите, я васъ познакомлю. Онъ прекрасный человѣкъ и живетъ открыто.

-- Очень радъ.... весьма пріятио.

Они разстались.

И такъ Филиппу опять предстояла встрѣча съ ненавистными Бофорами. Но теперь онъ уже не убѣгалъ, а желалъ и искалъ этой встрѣчи. Онъ съ самаго дня возвращенія въ Англію усердно принялся отъискивать Сиднея, былъ и у брата своей матери, развѣдывалъ всюду, гдѣ можно было искать слѣдовъ, но ничего не открылъ, кромѣ того, что Бофоры уже давно точно такъ же искали, но тогда ничего не нашли. Были ли ихъ поиски успѣшнѣе послѣ, объ этомъ Филиппъ Мортонъ ничего не зналъ. Ему оставалось одно средство узнать что-нибудь о братѣ,-- сблизиться съ Бофорами. Сэръ Робертѣ дѣйствительно могъ удовлетворить его любопытству: онъ зналъ, гдѣ Сидней. Это мы видимъ изъ письма его къ зятю, лорду Лильбурну.

"Любезный Лильбурнъ, вообразите! я неожиданно нашелъ одного ихъ своихъ племянниковъ! Вы помните, я вамъ говорилъ, что жена моя, на Озерахъ, познакомилась съ какимъ-то молодымъ человѣкомъ, который ищетъ руки моей дочери? Я самъ тоже видѣлъ его какъ-то разъ. Онъ получитъ небольшое, но порядочное наслѣдство отъ дяди. Партія не блистательная, но годится. Чѣмъ богаче женихъ, тѣмъ больше потребуетъ приданаго, а я не могу много отнимать у моего Артура. Молодой человѣкъ на взглядъ мнѣ понравился. Мы съ женою и порѣшили выдать за него Камиллу, когда онъ формально объявить свое желаніе, въ которомъ давно уже нѣтъ сомнѣнія. Нынче я опять ѣздилъ туда и видѣлъ его дядю, мистера Спенсера. Представьте себѣ мое удивленіе, когда я узналъ въ немъ того самаго Спенсера, сентиментальнаго чудака, который столько хлопоталъ, чтобы отъискать дѣтей Катерины, а въ мнимомъ племянникѣ его -- Сиднея Мортона, котораго онъ похитилъ, усыновилъ и сдѣлалъ своимъ наслѣдникомъ! Я покуда не подавалъ виду, что узналъ ихъ, но искусно вывѣдалъ у старика и не сомнѣваюсь, что это они. Присовѣтуйте, что мнѣ дѣлать? Я нахожу, что молодой Мортонъ или Спенсеръ, какъ онъ называется,-- влюбленъ въ Камилу до безумія. Онъ, кажется, скромный, порядочный, и добронравный молодой человѣкъ.... пишетъ стихи.... впрочемъ, кажется, недалекъ. Онъ уже теперь формально просилъ руки Камиллы. Я потребовалъ года отсрочки, подъ предлогомъ испытанія привязанности молодыхъ людей; мы между-тѣмъ придумаемъ, что дѣлать. Если этотъ молодой человѣкъ останется тѣмъ, что есть, Чарлзомъ Спенсеромъ, который имѣетъ свое независимое состояніе, то и тутъ не вижу большой бѣды. Отдавъ ему Камиллу съ приличнымъ приданымъ, я нѣкоторымъ образомъ исполню свое слово заботиться объ немъ. Притязаній онъ, конечно, ни какихъ не можетъ имѣть. Во всякомъ случаѣ, дѣло у меня въ рукахъ и отъ меня будетъ зависѣть дать ему оборотъ, смотря по обстоятельствамъ. Безъ вашего совѣту я однако жъ ничего не порѣшу. Я взялъ жену и дочь съ собою. Вслѣдъ за этимъ письмомъ мы прибудемъ въ Лондонъ, а потомъ тотчасъ же отправимся на нѣсколько недѣль въ Бофоръ-Куръ, гдѣ надѣемся видѣть и васъ.

Душевно преданный вамъ Робертъ Бофори.

-----

-- А! вотъ кстати встрѣтились! Я шелъ къ вамъ, сказалъ Филиппъ, сошедшись на улицѣ съ своимъ другомъ Ліавкуромъ.

-- А я къ вамъ! возразилъ тотъ: я хотѣлъ узнать, будете ли вы сегодня обѣдать у Лильбурна. Я сейчасъ отъ него. Онъ говорилъ, что просилъ васъ. У него припадокъ подагры и потому онъ приглашаетъ васъ, чтобы самому разсѣяться. Впрочемъ, сегодня онъ могъ бы удовольствоваться и тѣмъ, что имѣетъ. Подлъ этого Мефистофеля сидѣла такая милая Гретхенъ, какой я, кажется, еще не видывалъ.

-- О! Кто же это?

-- Онъ называлъ ее своею племянницей, но мнѣ не вѣрится, чтобы у этого человѣка могла быть такая родственница.

-- Вы, кажется, не очень жалуете нашего пріятеля?

-- Любезный другъ, между нашими простыми, солдатскими натурами и этими коварными, холодными, себялюбивыми милордами существуетъ естественная антипатія собакъ и кошекъ.

-- Но, вѣроятно, это чувствуется только съ нашей стороны. Иначе сталъ ли бы онъ приглашать васъ?

-- Что жъ изъ этого, что онъ насъ приглашаетъ? Онъ имѣетъ въ виду свою же пользу, свое развлеченіе, а не наше. Притомъ онъ играетъ и вы съ нимъ играете. Напрасно, Водемонъ.

-- Я дѣлаю это съ двойною цѣлью: онъ мнѣ служитъ мостомъ и я плачу пошлину за проѣздъ. Не нужно будетъ переѣзжать, перестану и платить.

-- Но мостъ этотъ опасенъ, а пропасть внизу глубока. Безъ метафоры: онъ можетъ разорить васъ, прежде нежели вы достигнете того, чего вамъ нужно.

-- Не безпокойтесь; у меня глаза зорки. Я знаю, сколько могу истратить на него и гдѣ долженъ буду остановиться. Проигрывая ему нѣсколько партій, я просто нанимаю его, какъ нанимаю лакея. Увидѣвъ этого человѣка въ первый разъ, я хотѣлъ-было тронуть его сердце въ пользу существа, которое имѣетъ право на него. Но это была несбыточная надежда. Потомъ мною овладѣла мрачная, убійственная мысль,-- планъ мести! Этотъ Лильбурнъ.... этотъ подлецъ, которому свѣтъ поклоняется какъ идолу,-- погубилъ душу и тѣло человѣка, котораго имя этотъ же свѣтъ клеймитъ отверженіемъ и презрѣньемъ. Я хотѣлъ отомстить за погибшаго, хотѣлъ въ его же домѣ, при всѣхъ васъ, сорвать личину съ бездѣльника и обманщика!

-- Вы изумляете меня! Конечно, мнѣ случалось слышать.... поговариваютъ, что лордъ Лальбурнъ опасенъ.... Но и искусство въ игрѣ уже опасно. Но обманывать!... Англійскій дворянинъ.... лордъ! Это невѣроятно!

-- Вѣроятно или нѣтъ, продолжалъ Водемонъ спокойнѣе: но я уже отказался отъ мщенія, потому что онъ....

-- Что?

-- Ну, да на что вамъ знать, сказалъ Водемонъ уклоняясь, и прибавилъ про себя: онъ дѣдъ Фанни.

-- Вы сегодня говорите такъ загадочно, что я не понимаю васъ, Водемонъ!

-- Потерпите, любезный Ліанкуръ, потерпите. Скоро, быть-можетъ, я разрѣшу всѣ загадки, изъ которыхъ сложена вся жизнь моя. А теперь не знаете ли вы хорошаго адвоката, которому бы я могъ поручить весьма важное дѣло? Мнѣ нуженъ человѣкъ знающій, добросовѣстный и не очень заваленный дѣлами, который бы посвятилъ моему дѣлу все вниманіе, какого оно требуетъ.

-- О! этимъ я могу услужатъ вамъ. Я знаю одного отличнаго человѣка, которымъ вы непремѣнно останетесь довольны. Вотъ его адресъ. Мистеръ Барловъ, въ Эссексъ-Стритѣ.

-- Много обязанъ. Такъ мы сегодня увидимся у Лильбурна?

-- Непремѣнно.

Филиппъ тотчасъ же поѣхалъ къ адвокату и дѣйствительно, нашелъ человѣка благороднаго и умнаго, который, разсмотрѣвъ дѣло въ подробности, обѣщалъ мало, но принялся за него съ усердіемъ.

Отъ адвоката Водемонъ, по условію, отправился къ лорду Лильбурну. Бофоры были уже тамъ. Филиппъ невольно попятился, когда увидалъ въ поблекшемъ лицѣ мистриссъ Бофоръ черты, которыя онъ впервые видѣлъ въ самую мрачную эпоху своей жизни. Но, ласковое привѣтствіе ея показало, что она не узнаетъ стараго знакомца, такъ же какъ и сэръ Робертъ. При взглядѣ на прекрасное и всё-еще дѣтски нѣжное лицо дѣвушки, которая нѣкогда стояла подлѣ него, сироты, на колѣняхъ и молила, чтобы выдали ему брата, въ душѣ Филиппа промелькнуло много воспоминаній, много мыслей мрачныхъ, горькихъ, но и нѣсколько нѣжныхъ, пріятныхъ. Камилла, съ своей стороны, какъ ни была занята Спенсеромъ, невольно заинтересовалась полковникомъ Водемономъ, въ наружности, въ обращеніи, въ голосѣ котораго было много привлекательнаго для женщинъ, особенно, когда онѣ напередъ уже наслышались о его подвигахъ храбрости въ сраженіяхъ и на охотѣ за тиграми въ Индіи. Именно такое происшествіе,-- бой Водемона одинъ на одинъ съ тигромъ,-- было не задолго до его приходу разсказано ламамъ Ліанкуромъ. Даже мистриссъ Бофоръ пробудилась отъ обыкновенной своей апатіи и смотрѣла на смуглое, гордое и прекрасное лицо Водемона съ удивленіемъ и страхомъ. Скоро однако жъ пробыли другіе гости и за столомъ Филиппу не пришлось сѣсть близко Бофоровъ. Потомъ онъ подошелъ къ Камиллѣ и издалека завелъ разговоръ о предметѣ, который такъ занималъ его, но ничего замѣчательнаго не вывѣдалъ. Камилла не могла бы удовлетворить его любопытства, хотя бы и хотѣла. Но Филиппъ, на первый разъ, былъ доволенъ и тѣмъ, что познакомился. За случаемъ продолжать развѣдки дѣло не стало: онъ тутъ же получилъ приглашеніе на дачу къ сэръ Роберту, въ Бофоръ-Куръ, куда ѣхалъ и лордъ Лильбурнъ, съ большею частію своихъ пріятелей, отложивъ посѣщеніе Фернсида до другаго разу.

До отъѣзда на дачу, Водемонъ отправился въ предмѣстіе, навѣстить старика Симона и Фанни. Подошедши къ дому, онъ услышалъ ея пріятный голосъ. Она пѣла простую, но нѣжную пѣсню и Филиппъ, хотя знатокъ въ искусствѣ, былъ сильно тронутъ сладостною гармоніей и глубокостью чувства. Онъ остановился подъ окномъ и кликнулъ ее по имени. Фанни, обрадованная, весело выглянула, привѣтствовала брата и побѣжала отворить двери.

-- О! какъ ты долго не приходилъ, братецъ! Я выучила наизусть почти всѣ пѣсни изъ той книги, что ты подарилъ мнѣ. Въ нихъ высказано такъ много такого, что мнѣ самой давно хотѣлось сказать..... да я не умѣла!

Водемонъ улыбнулся, но вяло.

-- Какъ странно, продолжала Фанни, въ раздумьѣ: какъ странно, что такъ много можетъ заключаться въ клочкѣ бумаги!.... Вѣдь это же не что иное какъ бумага, сказала она потрепавъ листъ раскрытой книги: но тутъ есть жизнь!

-- Да! сказалъ Водемонъ мрачно, вовсе не вникая въ нѣжную и глубокую мысль дѣвушки,-- она была занята поэзій, а онъ дѣломъ, правами и законами:-- да! знаешь ли ты, что отъ простаго клочка бумаги, если я найду его, можетъ зависѣть все мое счастіе, богатство, все, что мнѣ мило въ жизни!

-- Отъ клочка бумаги? О! какъ, бы я желала найти эту бумагу! Водемонъ тяжко вздохнулъ. Фанни робко подошла къ нему.

-- Не вздыхай, братецъ! сказала она тихо: мнѣ больно, когда ты вздыхаешь. Ты что-то перемѣнился.... ты несчастливъ?

-- Нѣтъ, Фанни, нѣтъ! Я некогда былъ очень счастливъ.

-- Былъ?.... гдѣ же? А я?....

Она остановилась. Тонъ ея былъ грустный, упрекающій. Она остановилась и сама не знала, почему. Она не знала, но чувствовала, что сердце ея какъ-будто упало. Она молча пропустила его мимо себя и онъ пошелъ наверхъ, въ свою комнату. Она уныло проводила его глазами. Онъ совершенно противъ обычая оставилъ ее такъ поспѣшно.

На-утро Водемонъ долго не выходилъ. Фанни уже не пѣла: ее не занимали пѣсни, которыя она такъ полюбила-было: она не успѣла ими выманить у брата ни какой похвалы, ни даже улыбки поощрительной! Она въ бездѣйствіи, въ разсѣянія сидѣла подлѣ дряхлаго, слѣпаго старика, который съ каждымъ днемъ становился молчаливѣе. Когда вошелъ Филиппъ, она едва оглянулась и прекрасныя губки ея надулись. Онъ не замѣтилъ. Сердце у бѣдной дѣвушки прошло, но на глазахъ навернулись слезы.

Филиппъ дѣйствительно перемѣнился. Лицо его было сурово, пасмурно; обращеніе разсѣянно. Онъ сказалъ нѣсколько словъ старику, потомъ сѣлъ къ окну, склонилъ голову на руку и задумался. Черезъ нѣсколько времена пошелъ къ себѣ, наверхъ, и не выходилъ до вечера. Фанни, видя, что онъ вовсе не расположенъ начать разговоръ, нѣсколько разъ украдкою посматривала на его неподвижную фигуру и задумчивое лицо и наконецъ рѣшилась подойти.

-- Ты нездоровъ, братецъ? спросила она тихимъ, трепещущемъ голосомъ.

-- Здоровъ, моя милая.

-- Отчего жъ не говоришь съ твоею Фанни? Не хочешь ли прогуляться? Можетъ-быть, и дѣдушка пойдетъ съ вами.

-- Нѣтъ, сегодня я не пойду. А если и пойду, такъ одинъ.

-- Куда же? Развѣ ты не хочешь гулять съ Фанни? Я вѣдь ни куда не выходила безъ тебя.... даже на могилу не ходила. Съ цвѣтами я посылала Сару.... но....

Водемонъ вскочилъ. Воспоминаніе о могилѣ пробудило его отъ мечтательности. Фанни, дѣтская привязанность которой прежде радовала и утѣшала его, теперь мѣшала ему; онъ чувствовалъ потребность совершеннаго уединенія, которое составляетъ атмосферу зараждеющепся страсти. Онъ пробормоталъ какую-то едва внятную отговорку, ушелъ и не возвращался до полуночи. Фанни не спала, пока не услышала послѣднихъ шаговъ его по лѣстницѣ, послѣдняго шороху въ его комнатѣ, и, когда уснула, грезы ея были безпокойны, мучительны.

Утромъ, отправившись въ городъ, Водемонъ получилъ записку отъ лорда Лильбурна, съ повтореніемъ приглашенія на дачу. Первое чувство Филиппа, по прочтеніи этой записки, было восхищеніе. "Я увижу ее! я буду подъ одного кровлей съ нею.... Подъ какою же кровлей? Я буду гостемъ тамъ, гдѣ могъ бы быть хозяиномъ!.... буду гостемъ Роберта Бофора!" Эта мысль встревожила его еще больше, когда онъ вспомнилъ, что собирается повести войну, самую убійственную войну въ жизни общественной,-- войну судебную, войну за имя, честь и собственность,-- противъ того самаго Роберта Бофора. Могъ ли же онъ пользоваться его гостепріимствомъ? "Но какъ же! воскликнулъ онъ, поспѣшно ходя изъ угла въ уголъ; неужто, потому, что я хочу доказать свои законныя права.... неужто потому я долженъ изгнать изъ своихъ мыслей, удалить отъ глазъ такой прекрасный, милый образъ.... ее, которая, будучи ребенкомъ, вмѣсти со мною стояла на колѣняхъ передъ этимъ жестокимъ человѣкомъ? Развѣ ненависть такая могучая страсть, что не можетъ дать Мѣста ни одному лучу любви?.... Любви!.... Какое слово! Мнѣ должно остеречься." Въ сильномъ волненіи, въ борьбѣ съ самимъ собой, онъ отворялъ окно и жадно вдыхалъ воздухъ. И въ эту минуту.... судьба, видно, хотѣла разомъ покончить его борьбу, побѣдятъ нерѣшимость.... по улицѣ, на которую выходили его окна, проѣхала открытая карета. въ ней сидѣли мистриссъ Бофоръ и Камилла. Дамы замѣтили его. Мистриссъ Бофоръ кивнула головой съ обыкновенною своей Флегматическою улыбкой. Камилла покраснѣла. Филиппъ, почти не переводя духу, смотрѣлъ вслѣдъ, пока карета не исчезла изъ виду; потомъ затворивъ окно сѣлъ, чтобы собраться съ мыслями. Наконецъ онъ вскочилъ я благородное, торжественное выраженіе оживило его лицо. "Да! воскликнулъ онъ: если я вступлю въ домъ этого человѣка, если я отвѣдаю его хлѣба я вила, то долженъ буду отказаться.... не отъ справедливости и законнаго достоянія.... ни отъ того, чего требуетъ честь и доброе имя моей матери.... но отъ всего, что касается ненависти и мести! Когда я вступлю въ этотъ домъ и если Провидѣніе дастъ мнѣ средства воротить мои права.... тогда пусть она.... невинная -- будетъ ангеломъ хранителемъ стоять на границѣ, гдѣ правосудіе переходитъ въ кару! Притомъ, развѣ это обманъ отъискать брата Сиднея? А этаго я могу достигнуть талько посредствомъ сближенія съ ними.... И, наконецъ.... Я видѣлъ ее и уже не могу ненавидѣть за отца."

Онъ тотчасъ же отправилъ къ Лильбурну отвѣтъ, въ которомъ принималъ приглашеніе.

Быстрота, съ какою зрѣетъ любовь, зависитъ не столько отъ времени,протекшаго съ посѣва, сколько отъ свѣжести почвы. Молодой человѣкъ, который живетъ обыкновенною свѣтскою жизнью и больше измельчаетъ нежели истощаетъ свое чувство быстро смѣняющимися минутными впечатлѣніями, не въ состояніи понять страсти съ перваго взгляду. Молодость пылка только тогда, когда сердце молодо.

Водемонъ прожилъ цѣлый мѣсяцъ въ Бофоръ-Курѣ. Это житье,-- на конѣ, съ ружьемъ въ рукахъ, день на скачкѣ, другой на охотѣ,-- было совершенно по его характеру. Тутъ онъ могъ вполнѣ показать себя. И дѣйствительно, самые опытные охотники, самые искусные наѣздники съ изумленіемъ пересказывали его невѣроятные подвиги почти при каждомъ возвращенія изъ парка. Въ домѣ Водемонъ обыкновенно былъ молчаливъ и очень остороженъ въ обращеніи съ Камиллой, такъ, что никто не замѣчалъ его чувствованій. А Камилла?.... Достовѣрно не извѣстно, что она чувствовала. Полковникъ кажется, больше ослѣплялъ, пугалъ, нежели привлекалъ ее. Она не скрывала, что онъ интересуетъ ее. Но если бы кто-нибудь спросилъ, меньше ли прежняго она любитъ нѣжнаго поэта Спенсера, сердце ея съ негодованіемъ отвергло бы подозрѣніе въ легкомысліи. Пріязнь лорда Лильбурна къ Водемону скоро охладѣла. Съ-тѣхъ-поръ какъ онъ былъ уже не нуженъ Филиппу, тотъ отказался отъ игры или ограничивался очень незначительными проигрышами. Потерявъ надежду разорить пріятеля, лордъ Лильбурнъ уже не находилъ въ немъ нечего интереснаго и между ними, уже въ первыя двѣ недѣли пребыванія на дачѣ, родилась принужденность и даже колкость въ обращеніи.

-- Мосьё Водемонъ! вы что-то не такъ храбры въ вистѣ какъ на охотѣ, сказалъ однажды лордъ, подошедши къ Филиппу, который стоялъ одинъ у окна.

-- Въ полѣ я охотникъ, а въ картахъ -- дичь, сухо отвѣчалъ Водемонъ.

-- Что вы хотите этимъ сказать? довольно надменно спросилъ Лильбурвъ.

Водемонъ въ ту минуту былъ въ одномъ изъ тѣхъ непріятныхъ состояній духа, когда чувство несообразнаго положенія, видъ похитителя въ его собственномъ домѣ, въ его имѣніи, и воспоминаніе о претерпѣнныхъ притѣсненіяхъ поглощали болѣе дружелюбныя мысли, внушенныя роковою страстью. Притомъ, тонъ лорда Лидьбурна оскорбилъ его и усилилъ и безъ того глубокое отвращеніе.

-- Лордъ Лильбурнъ! сказалъ онъ пасмурно: если бъ вы родились бѣднякомъ, вы составили бы себѣ порядочное имѣніе. Вы такъ счастливо играете!

-- Какъ мнѣ понимать это, мосьё Водемонъ?

-- Какъ хотите! отвѣчалъ Водемонъ холодно, но съ пламенѣющимъ взоромъ, и отворотился.

Лильбурнъ призадумался. "Гмъ!.... онъ подозрѣвайте меня!.... Поэтому я не могу привязаться къ нему... Гласность одного подозрѣнія уже опасна.... Надобно поискать другаго."

На другой день лордъ Лильбурнъ, который не могъ принимать участія въ охотѣ, по причинѣ припадка подагры и боли въ раненомъ боку, потребовалъ пистолетовъ и отправился въ садъ, чтобы для развлеченія стрѣлять въ цѣль. Онъ упражнялся въ этомъ нѣсколько дней, сряду, и, когда намѣтилъ руку, сталъ приглашать и другихъ къ этой потѣхѣ.

-- Посмотрите, сэръ Робертъ, какіе я дѣлаю удивительные успѣхи! сказалъ онъ однажды обращаясь къ тестю, въ присутствіи многихъ гостей, насадивъ третью пулю къ-ряду въ перчатку прибитую къ дереву: посмотрите! прибавилъ онъ, попавъ въ цѣль въ четвертый разъ и обративъ холодные, блестящіе глаза съ улыбкою на Филиппа: вы, мосьё Водемонъ, говорятъ, искусно стрѣляете изъ ружья. Покажите-ка намъ, каково вы владѣете пистолетомъ?

-- Извольте. Вы цѣлитесь, милордъ, а это ни къ чему не ведетъ въ англійской дуэли. Позвольте.

Онъ подошелъ къ дереву, оторвалъ отъ перчатки одинъ палецъ, прикрѣпилъ его отдѣльно и, воротившись на мѣсто, мгновенно обернулся и, по-видимому, вовсе не глядя, выстрѣлилъ. Палецъ упалъ.

Лильбурнъ призадумался.

-- Это удивительно! вскричали присутствующіе хоромъ: откуда у васъ такая уловка?.... Потому что это не что иное какъ уловка! Какъ можно такъ стрѣлять!

-- Я жилъ нѣсколько лѣтъ въ странѣ, гдѣ по необходимости упражнялся ежедневно.... гдѣ искусство владѣть оружіемъ составляетъ необходимую потребность каждаго.... въ странѣ, гдѣ человѣку очень часто приходится бороться съ дикими звѣрями. Въ образованныхъ краяхъ человѣкъ самъ замѣняетъ дикихъ звѣрей, но за нимъ не охотятся. Лордъ Лильбурнъ, прибавилъ онъ съ презрительною улыбкой: вамъ надобно по-больше упражняться.

Но Лильбурнъ не послушался совѣта. Онъ прекратилъ свои утреннія занятія и уже не думалъ о дуэли съ Водемономъ. Воротившись въ покои и ушедши съ тестемъ въ библіотеку, гдѣ тотъ обыкновенно занимался дѣлами, Лильбурнъ бросился въ кресла передъ каминомъ и съ судорожными порывами сталъ ворочать щипцами въ огнѣ.

-- Бофоръ! сказалъ онъ наконецъ съ досадой: мнѣ очень жаль, что я просилъ васъ пригласить этого Водемона. Онъ очень непріятный, грубый человѣкъ.

Бофоръ уронилъ счетную книгу, которою занялся-было.

-- Лильбурнъ! Я не видалъ спокойной минуты съ-тѣхъ-поръ какъ этотъ человѣкъ живетъ у меня въ домѣ! Такъ какъ онъ вашъ гость, то я ничего не говорилъ.... однако жъ.... вы не замѣтили.... неужто вы не замѣтили, какъ онъ похожъ на эти старые фамильные портреты? Чѣмъ больше я смотрю на него, тѣмъ больше мнѣ кажется.... Однимъ словомъ, прибавилъ онъ едва переводя духъ: если бы онъ былъ не Водемонъ, если бы исторія его не была такъ извѣстна.... я могъ бы подумать.... могъ бы присягнуть, что подъ моею кровлей спитъ Филиппъ Мортонъ!

-- Га! воскликнулъ Лнльбурнъ съ важностью, которой Бофоръ испугался, потому что ждалъ отъ зятя сарказмовъ насчетъ своихъ опасеній: сходство его съ портретами поразило и меня.... и не только меня, даже Марсдена, который замѣтилъ и сказалъ это въ присутствіи Водемона. Теперь я вспомнилъ, что Водемонъ при этомъ измѣнился въ лицѣ и не отвѣчалъ. Стойте! стойте!.... молчите.... дайте мнѣ подумать!.... дайте мнѣ подумать! Этотъ Филиппъ!.... да!.... да!.... я и Артуръ, мы видѣли его въ Парижѣ.... съ.... съ Гавтреемъ!

-- Съ Гавтреемъ?,... Это имя того мошенника, съ которымъ онъ, говорятъ...

-- Да!.... да, да!.... теперь я понимаю значеніе тѣхъ взглядовъ.... тѣхъ выраженій, бормоталъ Лильбурнъ сквозь зубы: но, если этотъ человѣкъ дѣйствительво Филиппъ Мортонъ, то что же привело его сюда? Чего онъ хочетъ? Не затѣваетъ ли онъ чего? прибавилъ онъ вслухъ.

-- Я его сегодня же выгоню изъ дому! вскричалъ сэръ Робертъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ.... только наблюдайте за нимъ. Теперь я догадываюсь.... его привлекаетъ ваша дочь. Вывѣдайте у нея, да только осторожно; скажите, чтобы она не отнимала у него надежды; узнайте, не говорилъ ли онъ съ нею о Мортонахъ. Га!.... вѣдь онъ говорилъ объ этихъ Мортонахъ и со мною, но только вообще.... я уже не помню, что это было. Гмъ!.... Это человѣкъ умный и отважный!.... Наблюдайте за нимъ, стерегите его, говорю я вамъ. Когда воротится Артуръ?

-- Онъ всё-еще жалуется на плохое здоровье. Теперь онъ долженъ быть въ Парижѣ и скоро можетъ быть здѣсь.... Боже мой! ему ни какъ не должно встрѣчаться съ этимъ человѣкомъ.

-- Дѣлайте, что я вамъ говорю. Старайтесь посредствомъ дочери вывѣдать его намѣренія. Онъ покуда еще ничего не можетъ сдѣлать противъ васъ, однако жъ....

-- Такъ вы думаете, что онъ намѣренъ затѣять тяжбу?.... Помилуйте! да какъ же это возможно?

-- Мало ли что не возможно и становится возможнымъ! Почему вы знаете, какими средствами онъ владѣетъ? Остерегитесь! Впрочемъ, если Камилла ему понравилась....

-- Какъ! Филиппу Мортону?.... этому бродягѣ.... этому....

-- Вы разсудите, что онъ вѣдь старшій братъ. Вы хотѣли же отдать Камиллу за младшаго, съ тѣмъ, чтобы нѣкоторымъ образомъ подкупить его и заставить отказаться отъ дальнѣйшихъ притязаній. Ну, подкупите старшаго. Этотъ опаснѣе. Онъ можетъ найти свидѣтелей, которыхъ мать не умѣла отъискать; онъ, можетъ-быть, уже нашелъ ихъ; можетъ-быть, нашелъ акты... почемъ знать?.... можетъ не только затѣять, но и выиграть тяжбу. Если же онъ полюбитъ Камиллу, то можно будетъ помириться.

У Бофора кровь застыла въ жилахъ.

-- Такъ вы думаете, что онъ можетъ выиграть процессъ? проговорилъ онъ съ трепетомъ.

-- Старайтесь предупредить эту возможность. Будьте увѣрены, что онъ не даромъ здѣсь. Онъ уменъ и рѣшителенъ, проклятый. Если вы можете погубить эту собаку (Лильбурнъ, забывъ подагру, топнулъ), сдѣлайте это, повѣсьте его! (Тутъ онъ съ болѣзненною гримасой потеръ ушибенную ногу.) Если же не можете.... чортъ возьми! какъ рѣжетъ!.... и если онъ можетъ разорить васъ, такъ пріймите его въ свою семью, сдѣлайте его тайну своею.... Уфъ! не могу больше сидѣть. Пойду, лягу. Ступайте къ Камиллѣ, узнайте, что онъ говорилъ ей.

Бофоръ, до крайности встревоженный, тотчасъ отправился къ Камиллѣ и хотя всячески старался казаться спокойнымъ, однако жъ перепугалъ ее своими разспросами, такъ, что она потомъ не только не могла исполнить отцовскихъ совѣтовъ,-- обходиться съ Водемономъ ласковѣе,-- но, напротивъ, стала холоднѣе и осторожнѣе, потому что ужаснулась перемѣны своихъ чувствъ къ Спенсеру. Сэръ Робертъ не узналъ отъ нея ничего положительнаго, кромѣ-того что между нею и Водемономъ съ самаго начала знакомства, дѣйствительно бывали нѣсколько разъ разговоры о Мортонахъ, судьба которыхъ по-видимому занимала его.

Во вторую или третью ночь послѣ этого разговору съ Бофоромъ, Лильбурнъ, при раздѣваньи, сказалъ своему каммердинеру:

-- Дикманъ! мое здоровье поправилось.

-- Въ самомъ дѣлѣ, милордъ! Я никогда не имѣлъ удовольствія видѣть вашу милость такимъ бодрымъ.

-- Врешь. Въ прошломъ году я былъ бодрѣе, въ предпрошедшемъ бодрѣе нежели въ прошломъ, и такъ далѣе, до двадцать-перваго году отъ-роду. Но я говорю во о годахъ, а о недѣляхъ. Сегодня я здоровѣе нежели на прошедшей недѣлѣ. Я уже не чувствую подагры. Я теперь уже цѣлый мѣсяцъ отдыхалъ. Довольно. Въ мои года время дорого: надобно пользоваться каждою минутой. Притомъ, ты знаешь, я влюбленъ.

-- Влюблены, милордъ? Кажется, вы запретили мнѣ говорить о...

-- Болванъ! на мой чортъ было толковать объ этомъ, когда я былъ весь закутанъ въ фланель! Больной я никогда не бываю влюбленъ. Теперь же я здоровъ, или почти здоровъ. Завтра же ѣдемъ въ Лондонъ, а потомъ въ Фернсидъ. Охоты не будетъ и гостей также никого, кромѣ той милашки.... Молчи! Если ты такъ глупъ, что не умѣешь устроить такой бездѣлицы, то я самъ устрою.

На другой день лордъ Лильбурнъ уѣхалъ. Это было сигналомъ къ отъѣзду большей части гостей, потому что они были приглашены лордомъ. Водемонъ также собрался. Сэръ Робертъ, дѣйствуя по плану и совѣту зятя, упрашивалъ его остаться, осыпалъ ласками, вѣжливостями, такъ, что Водемонъ изумился, но не успѣлъ еще разгадать этой тайны, какъ съ почты принесли нѣсколько писемъ; между прочимъ одно къ сэру Роберту отъ Артура, который извѣщалъ, что вслѣдъ затѣмъ ѣдетъ самъ, а другое къ Водемону, отъ адвоката. Водемонъ, объявивъ, что его призываетъ въ Лондонъ важное дѣло, тотчасъ же уѣхалъ, несмотря на то, что даже Камилла,-- конечно, по тайному приказанію отца,-- просила его остаться.

-- Миссъ Бофоръ, сказалъ онъ на прощаньи тихимъ, дрожащимъ голосомъ, когда она, просто для того, чтобы сказать что-нибудь, спросила его о причинѣ поспѣшности: позвольте мнѣ покуда умолчать объ этомъ. Послѣ, быть-можетъ, вы узнаете. Я оставляю васъ и, какъ ни странно это кажется, не сожалѣю объ этомъ, потому что предпринимаю путь, но которому быть-можетъ скоро ворочусь, съ правомъ высказать мысли и чувства, волнующія меня теперь.

Тутъ подошелъ сэръ Робертъ и разговоръ былъ прерванъ. Воденонъ раскланялся и уѣхалъ, но не прямо въ Лондонъ, а на станцію, на половинѣ дороги, гдѣ ожидалъ его адвокатъ съ извѣстіями о первыхъ поискахъ. Изъ бумагъ перваго процесса онъ увидѣлъ, что просительница, жена сэръ Филиппа Бофора, хотя постоянно настаивала на справедливости своихъ показаній и утверждала, что законный актъ существуетъ, однако жъ признавалась, что никогда сама не видала этого акта и не знаетъ, гдѣ онъ находится, и что она, вполнѣ довѣряя мужу, никогда объ этомъ не спрашивала. Мистеръ Барловъ разсудилъ, что этотъ актъ долженъ былъ находится или у какого-нибудь довѣреннаго лица, у какого-нибудь друга покойнаго, или хранится въ домѣ, гдѣ онъ жилъ съ женою. Надобно было узнать, нѣтъ ли въ томъ домѣ какихъ-нибудь потаенныхъ шкафовъ въ стѣнахъ или нѣтъ ли какой-нибудь мебели съ подобными ящиками. Съ этимъ намѣреніемъ мистеръ Барловъ отправился въ Фернсидъ и, подъ видомъ любопытнаго путешественника, за нѣсколько шиллинговъ, данныхъ ключницѣ, осмотрѣлъ богатую дачу лорда. Онъ развѣдалъ, что павильонъ, въ которомъ находился кабинетъ покойнаго, остался совершенно въ томъ видѣ въ какомъ былъ тогда, и что даже мебель вся тутъ, за исключеніемъ стульевъ и ковровъ, которые перемѣнены недавно. Между прочею мебелью адвокату бросилось въ глаза старинное бюро, съ великолѣпною рѣзьбой голландской работы, точно такое, какое ему самому недавно случилось купить съ публичнаго торгу, и въ которомъ онъ нашелъ нѣсколько потаенныхъ ящиковъ. Съ этой минуты онъ былъ почти убѣжденъ, что актъ долженъ храниться тутъ. Оставалось обдумать, какимъ образомъ завладѣть этимъ бюро, или какъ объискать его. Для совѣтовъ этихъ онъ пригласилъ своего кліента. Филиппъ былъ такъ обрадованъ, что почти уже почиталъ дѣло рѣшенымъ. Онъ самъ вспоминалъ о существованіи бюро и удивлялся, какъ это прежде никому не пришло въ голову поискать тамъ. Адвокатъ спросилъ также, можетъ ли Филиппъ, въ случаѣ нужды, доказать подлинность собственнаго лица. Филиппъ отвѣчалъ, что это очень легко, потому что онъ можетъ напомнить еще живымъ на мызѣ людямъ множество мелочныхъ, но въ подобномъ случаѣ очень важныхъ, обстоятельствъ своего дѣтства. И это было принято въ соображеніе. Наконецъ мистеръ Барловъ объявилъ, что хочетъ самъ съѣздить въ Валлисъ, въ то мѣстечко, гдѣ, по показанію Катерины, она была вѣнчана, съ тѣмъ, чтобы лично удостовѣриться нѣтъ ли какихъ живыхъ свидѣтелей. Съ этимъ они разстались. Адвокатъ уѣхалъ. Филиппъ также садился въ карету, когда на станціи остановился запряженный четверкою дормёзъ, въ которомъ лежалъ на подушкахъ и закрытый двумя теплыми плащами молодой человѣкъ, худой, блѣдной, изнуренный продолжительною болѣзнью. Пріѣзжій какъ-будто съ завистью обратилъ впалые, мутные глаза на атлетическую, величественную, полную жизни и здоровья фигуру Филиппа, стоявшаго подлѣ скромнаго почтоваго экипажа. Тотъ, напротивъ, взглянулъ на больнаго съ участіемъ и прыгнулъ на свое мѣсто. Лошади тронулись и карета исчезла въ столбѣ пыли. Такъ, сами того не зная, еще разъ встрѣтились двоюродные братья, Артуръ и Филиппъ. Кто теперь смотрѣлъ на восходъ, кто на закатъ? У кого въ жизни разсвѣтало утро, у кого наступала ночь?

-----

Эти дни и недѣли, которые приносили съ собою столѣ важныя перемѣны въ судьбѣ Филиппа, не даромъ протекли и для Фанни. Она постоянно была занята мыслью о средствахъ къ образовавію себя, чтобы сдѣлаться достойною вниманія брата, чтобы заслужить его одобреніе и заставить его говорить по больше. Она на другой же день по отъѣздѣ Фанни, отправилась въ учительницѣ, у которой прежде, и распоряженію брата и завѣщанію отца, брала уроки, но довольно безъуспѣшно, вѣроятно, потому, что мудрые воспитатели, проницательные знатоки природы человѣческой, съ перваго взгляду признали ее слабоумною и не хотѣли поискать средствъ къ развитію незрѣлаго ума, который однако жъ нерѣдко изумлялъ ихъ неожиданными проблесками, да только не тогда, когда они старались расшевелить его своею книжною ученостью. Теперь у нея самой родилась потребность знанія; она по собственному побужденію начала учиться, стала проводить съ учительницею, недалекою, но доброю женщиной, цѣлые дни, и оказывала изумительно быстрые успѣхи. Она стала гораздо разсудительнѣе, спокойнѣе, перестала ребячиться, но сохранила всю прелесть невииности. Что пробудило ея дремавшій духъ?....

Однажды вечеромъ, на возвратномъ пути отъ учительницы, опа была остановлена на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ уже выдержала нападеніе съ помощью неожиданно подоспѣвшаго избавителя.

-- Надѣюсь, что вы не будете такъ жестоки ко мнѣ какъ были къ моему посланному, сказалъ незнакомецъ, схвативъ ее за руку: видите, какъ я люблю васъ, я самъ пришелъ за вами.

Фанни задрожала всѣмъ тѣломъ и отчаянно вскрикнула.

-- Тише, тише! что вы кричите? Поѣдемте со мной. Здѣсь моя карета... я и вамъ подарю карету... домъ прислугу. Вы будете знатною дамой.

-- Пустите! пустите! кричала Фанни, стараясь вырваться.

-- Берегитесь, милордъ! шепнулъ кучеръ съ козелъ кареты, стоявшей за угломъ: кто-то идетъ; не полицейскій ли?...

Услышавъ это, Фанни пуще прежняго закричала: "Помогите!" И въ туже минуту она была черезъ голову завернута въ плащъ, поднята и посажена въ карету, которая помчалась во всю лошадиную прыть. Похититель сѣлъ подлѣ своей добычи и всячески старался утѣшить ее, успокоивалъ, улещалъ увѣреніями, обѣщаніями, клятвами, что онъ желаетъ ей только добра, что она не понимаетъ своего счастія, которому позавидовала бы половина дѣвушекъ въ городѣ. На все это Фанни отвѣчала только рыданіями и мольбами выпустить ее. Черезъ часъ карета остановилась у загороднаго дому. Фанни была насильно вытащена изъ кареты и внесена въ комнату. Тутъ, видя, что дѣвушка ничего не хочетъ слушать, похититель сдалъ ее на руки молодой женщинѣ и тайно отдалъ нѣсколько приказаній, а самъ ушелъ.

-- Успокойтесь, миссъ! говорила ключница; я васъ увѣряю, вы не будете раскаяваться, что пріѣхали сюда. Лордъ Лильбурнъ не обидитъ васъ. Онъ ни къ чему не станетъ принуждать васъ противъ вашихъ желаній. Это не въ его характерѣ: онъ предобрѣйшій и прекраснѣйшій человѣкъ. А ужъ какъ богатъ!.... Онъ, просто, не знаетъ, куда деньги дѣвать.

Ключница съ полчаса продолжала говорить въ этомъ тонѣ. Фанни на все отвѣчала только слезами и просьбами выпустить ее на свободу. Принесли роскошный ужинъ. Она его не тронула. Видя, что упросить ключницу невозможно, она сѣла въ кресла и, отъ утомленія, начала дремать. Ей указали особую комнату, въ которую изъ той, гдѣ она сидѣла, вела узенькая деревянная лѣстница. Фанни испугалась и этого предложенія. Насилу ключница уговорила ее, и то тѣмъ только, что въ той комнатѣ она можетъ запереться одна, а сюда, въ кабинетъ, можетъ во всякое время войти милордъ. Испуганная, измученная дѣвушка ушла въ указанну. комнату и дѣйствительно, заперлась на замокъ и задвижку, потомъ подошла къ окну и старалась отворять его, чтобы какъ-нибудь найти возможность къ побѣгу. Но усилія эти были напрасны, тѣмъ больше, что окно было высоко отъ земля и соскочить ни какой возможности. Наконецъ она невольно прилегла на великолѣпную постель и уснула.

На-утро лордъ Лильиурнъ пошелъ въ кабинетъ и, чтобы умилостивить строптивую красавицу, хотѣлъ подарить ей кое-какихъ золотыхъ вещицъ, которыхъ у него всегда былъ порядочный запасъ. Онъ послалъ ключницу на верхъ, къ своей плѣнницъ, а самъ отворилъ бюро, чтобы отъискать топазовую брошку, которая, какъ онъ полагалъ, непремѣнно должна ослпѣпить дѣвушку. Онъ забылъ, куда положилъ ее, и долго выдвигалъ ящикъ за ящикомъ по-напрасну. Одно изъ гнѣздъ или отдѣленій бюро было глубже другихъ Лильбурнъ засунулъ туда руку, обшаривая всѣ углы и наткнулся на что-то острое, металлическое, такъ, что оцарапалъ себѣ палецъ и невольно вскрикнулъ, дернувъ руку назадъ. Въ то же время онъ почувствовавъ, что дно отдѣлеиія подалось впередъ. Онъ вытащилъ досчечку и открылъ потаенный ящикъ, котораго прежде не видывалъ. Въ ящикѣ лежала какая-то бумага. Онъ развернулъ ее. Это было свидѣтельство о бракосочетаніи Филиппа Бофора съ Катериною Мортонъ, формально совершенномъ приходскимъ священникомъ Калебомъ Прайсомъ, въ присутствіи двухъ свидѣтелей, и по требованію Бофора, выписанное изъ книги, за болѣзнію Прайса, священникомъ другаго прихода, Джонсомъ. Документъ былъ справленъ по всѣмъ формамъ закона. Лордъ Лильбурнъ оторопѣлъ и съ изумленіемъ смотрѣлъ на свою находку. Въ эту самую минуту тихонько, на цыпочкахъ, подошла ключница и сказала:

-- Милордъ! она скоро прійдетъ. Она не знаетъ, что вы здѣсь.

-- Хорошо, хорошо.... ступай!

Едва ключница успѣла выйти, какъ къ крыльцу съ громомъ подъѣхала карета и въ кабинетъ вбѣжалъ сэръ Робертъ.

Уходя, ключница сказала Фанни, что внизу, въ кабинетѣ, никого нѣтъ, для того, чтобы успокоить ее и заставить выйти. Бѣдная дѣвушка всё-еще не теряла надежды выбраться какъ-нибудь на свободу. Она, обождавъ съ минуту и облегчивъ грудь глубокимъ вздохомъ, начала осторожно спускаться съ лѣстницы. Только-что хотѣла отворить нижнюю дверь, какъ съ противоположной стороны вошелъ Бофоръ. Фанни испугалась и отскочила. Къ этому испугу прибавилось еще, изумленіе, когда она вдругъ услышала имя, съ которымъ были связаны всѣ ея мысли. Лильбурнъ, увидѣвъ Бофора, блѣднаго, разстроеннаго, запыхавшагося, догадался, что привести его въ такое положеніе могло только что-нибудь необычайное, и, самъ только-что озадаченный неожиданною находкою, встрѣтилъ тестя восклицаніемъ:

-- Что съ вами?.... Вѣрно, вѣсти о Водемонѣ.... о Филиппъ? Что случилось? Говорите!

Услышавъ это имя Фанни невольно просунула голову въ дверь, но тотчасъ же отдернула и, держась за ручку, съ сильнымъ напряженіемъ стала прислушиваться.

-- Да! да... Водемонъ.... Филиппъ, говорилъ сэръ Робертъ опускаясь въ кресла и отирая потъ со лба: я пришелъ посовѣтоваться съ вами. Артуръ пріѣхалъ.

-- Ну, такъ что жъ?

-- Я имѣлъ неосторожность открыть ему свои подозрѣнія насчетъ Водемона и его намѣреній. Артуръ,-- больной, раздражительный,-- съ ума сошелъ, взбѣленился: хочетъ это всего отказаться, чтобы не допустить до процесса; хочетъ, чтобы мы признали Филиппа наслѣдникомъ! Что мнѣ дѣлать? Я хотѣлъ посовѣтоваться съ сыномъ, а онъ вооружается противъ меня же! Но это не главное. Сегодня я узналъ, что Водемонъ, на прощаньи, сказалъ Камиллѣ нѣсколько словъ такихъ, въ которыхъ заключается явный намекъ, что онъ надѣется доказать свои права, и которыя пугаютъ меня. Отправляясь сюда, я освѣдомлялся о его занятіяхъ и узналъ, что онъ нѣсколько разъ уже совѣтовался съ адвокатомъ Барловомъ о какомъ-то важномъ дѣлѣ. Неужто онъ затѣетъ тяжбу? И какимъ образомъ? на какомъ основаніи? Неужто онъ можетъ выиграть ее? Я не хочу поступить на безчестно, ни низко. Но я убѣжденъ, что брака не было... это не возможно!

-- Былъ, Бофоръ, былъ бракъ! сказалъ лордъ Лильбурнъ, почти радуясь мукамъ тестя: вотъ, у меня бумага, за которую Филиппъ Водемонъ отдалъ бы правую руку. Я сейчасъ только нашелъ ее въ этомъ ящикѣ. Отъ этой бумаги, Робертъ.... отъ этой бумаги зависитъ будущая судьба, благосостояніе, богатство, знатность Филиппа Водемона и ваше разореніе.

Бофоръ вскочилъ, взглянулъ на бумагу, уронилъ ее и снова упалъ на стулъ. Лильбурнъ хладнокровно положилъ бумагу въ бюро и, подошедши къ тестю, сказалъ съ улыбкой:

-- Бумага эта покуда у меня. Я не уничтожу ея, я не имѣю права уничтожить ее. Но если я отдамъ ее вамъ, вы можете сдѣлать съ нею, что хотите.

-- О! Лильбурнъ! пощадите! пощадите!... Я желалъ быть честнымъ человѣкомъ.... я.... я....

Бофоръ зарыдалъ. Лильбурнъ посмотрѣлъ на него съ презрѣніемъ, съ насмѣшкой и изумленіемъ.

-- Не бойтесь, что я послѣ этого перемѣню свое мнѣніе о васъ, а другой вѣдь никто не узнаетъ. Меня не опасайтесь: я самъ имѣю основаніе ненавидѣть и бояться этого Филиппа Водемона. Онъ зналъ человѣка, моего злѣйшаго врага.... онъ владѣетъ тайною, которая касается моего прошедшаго.... быть-можетъ, и настоящаго.... но я смѣюсь надъ нимъ, покуда онъ безъ-именный, нищій бродяга.... Я затрепеталъ бы, если бъ онъ могъ заговорить со мною какъ Филиппъ Бофоръ. Видите, какъ я откровененъ съ вами! Слушайте же; вотъ мой совѣтъ. Возьмите эту бумагу, уничтожьте ее, потеряйте, сдѣлайте, что хотите, лишь бы она не попала въ руки Филиппу. А на него подайте доносъ, докажите, что онъ воръ, мошенникъ, сообщникъ Вилліама Гавтрея, фальшивый монетчикъ. Это доказать не трудно. Онъ будетъ повѣшенъ, и дѣло съ концомъ.... Не хотите этого, ну, такъ просто оставьте его: пусть онъ будетъ тѣмъ, что есть, бродящимъ французомъ, Водемономъ, а эту бумагу всё-таки возьмите, ступайте домой, потеряйте ее, или скажите мнѣ, что вы никогда не видали, не получали ея. Возьмите, говорятъ вамъ, потеряйте, потеряйте ее! Потомъ приходите посовѣтоваться со мной объ остальномъ.

Цѣпенѣя отъ ужасу, пораженный словно громомъ, слабый человѣкъ вытаращилъ глаза на спокойное лицо совершенно полнаго злодѣя такъ, какъ, по словамъ старинной басни, могъ бы смотрѣть на лукаваго, который предлагалъ ему всѣ мірскія блага и вѣчную погибель души. До-сихъ-поръ онъ еще не видывалъ Лильбурна въ настоящемъ его свѣтѣ. Онъ содрогнулся, увидѣвъ такъ неожиданно всю черноту ею сердца.

-- Я не могу уничтожить.... не могу! пробормоталъ Робертъ: и если бъ я рѣшился сдѣлать это.... изъ любви къ Артуру.... не говорите, пожалуйста, о доносахъ.... мести.... я.... я ...

-- А доходы, которыми вы пользовались, покуда владѣли имѣніемъ? Вѣдь вы должны будете возвратить истраченное. Откуда же вы возьмете? Ихъ не мало было. Сгніете въ долговой тюрьмѣ. Нѣтъ, не уничтожайте этого документа, нѣтъ!

Бофоръ съ отчаяннымъ напряженіемъ силъ всталъ и подошелъ къ бюро. Фанни притаила дыханіе. Изъ всего разговору она удержала въ умъ только слова Лильбурна: "отъ этой бумаги зависитъ вся судьба Филиппа Водемона!" Судьба Филиппа!... ея Филиппа! Тутъ она вспомнила, что Филиппъ самъ говорилъ: "отъ одного такого клочка бумаги, если бы я нашелъ его, зависитъ все мое состояніе, мое счастіе, все, что мнѣ мило на свѣтъ!" Робертъ Бофоръ открылъ бюро, взялъ бумагу, поспѣшно еще-разъ пробѣжалъ ее глазами, неровными шагами подошелъ къ камину и, отворотясь, бросилъ въ огонь. Въ то же мгновеніе что-то бѣлое,-- Бофору показалось, будто это было привидѣніе,-- мелькнуло мимо его и схватило бумагу съ горящилъ угольевъ. На полмгновенія наступила тишина. Потомъ глухой стонъ ужасу и изумленія вырвался изъ груди Бофора. Лильбурнъ также вскрикнулъ; Фанни захохотала. Она выпрямилась во весь ростъ и обращая блестящій, торжествующій взоръ то на-того, то на другаго, прижала бумагу къ груди. Оба слишкомъ оторопѣли, длятого чтобъ принять какую-нибудь мѣру. Лильбурнъ первый опомнился и поспѣшилъ къ дѣвушкѣ. Она уклонилась и бросилась къ главной двери. Онъ за нею и схватилъ ее за руку;

-- Глупенькая! отдай бумагу!

-- Нѣтъ! не отдамъ иначе какъ съ жизнью!

И крикъ Фанни огласилъ весь домъ.

-- О! тогда....

И слово замерло на губахъ Лильбурна, потому что въ передней послышались поспѣшные шаги, громкій споръ, борьба, и вдругъ дверь съ трескомъ распахнулась; каммердинеръ кувыркомъ полетѣлъ къ ногамъ Лильбурна. На порогѣ стоялъ Филиппъ Водемонъ.

Лильбурнъ попятился. Фанни бросилась на шею къ Филиппу.

-- На! на! возьми.... возьми! говорила она всовывая ему въ руку бумагу: не отдавай имъ.... ради Бога, не отдавай! Прочти.... посмотри! Не заботься обо мнѣ.

Хотя рука Филиипа инстинктивно сжала драгоцѣнный документъ, однако жъ глаза его видѣли только Фанни. Ея дѣло въ эту минуту было для него важнѣе всего на свѣтѣ.

--          Бездѣльникъ! вскричалъ онъ, приступая къ Лильбурну, между-тѣмъ какъ Фанни всё-еще висѣла у него на шеѣ: говори! что, она.... она?... говори, подлецъ! ты знаешь, что я хочу сказать! Она дочь твоей собственной дочери.... внучка той матери, которую ты обольстилъ и развратилъ.... дитя женщины, которую Вилліамъ Гавтреій спасъ отъ позору! Передъ смертью онъ поручилъ ее мнѣ. Говори же! опоздалъ я, или нѣтъ?

Эта рѣчь, голосъ, выраженіе лица Филиппа убѣждали лорда Лильбурна въ ужасной истинѣ. Онъ содрогнулся. Вѣдь и онъ былъ еще человѣкъ. Однако жъ присутствіе духа этого человѣка, издавна уже привычное къ злоупотребленію, восторжествовало даже надъ раскаяніемъ. Онъ взглянулъ на Бофора.... на каммердинера.... и остановилъ взоръ на Филиппѣ. Три свидѣтеля! Быстрота соображенія была отличительною его способностью.

-- Что жъ, мосьё де-Водемонъ? сказалъ онъ спокойно: если я знаю, если я убѣжденъ, что Фанни моя внучка? Иначе, за чѣмъ же бы ей и быть здѣсь? Подумайте, мосьё де-Волемонъ: вѣдь я уже старъ!

Филиппъ отъ изумленія отступилъ на шагъ. Прямая душа его была обманута хладнокровною ложью, онъ взглянулъ на Фанни, которая изъ всего сказаннаго ничего не понимала, потому что всѣ умственныя силы ея были заняты опасеніемъ за него.

-- Не безпокойся обо мнѣ!... не безпокойся о Фанни! вскричала она: мнѣ не сдѣлали ни какого вреда.... я только испугалась. Читай! читай! спасай эту бумагу! Помнишь, ты говорилъ о клочкѣ бумаги! Это онъ! Пойдемъ.... Уйдемъ отсюда!

Филиппъ взглянулъ на бумагу. Ужасная минута для Роберта Бофора.... даже для Лильбурна! Вырвать ату роковую бумагу изъ рукъ Филиппа? Скорѣе можно бы было вырвать добычу изъ когтей тигра. Филиппъ поднялъ взоръ и остановилъ его на портретѣ матери, который всё-еще висѣлъ надъ бюро, по-прежнему. Ея уста улыбались сыну. Онъ обратился къ Бофору съ волненіемъ, которое было слишкомъ радостно, слишкомъ величественно для низкой мести, для низкаго торжества, и слишкомъ сильио для словъ. Съ минуту длилось молчаніе.

-- Взгляните туда, Робертъ БоФоръ! взгляните туда! сказалъ наконецъ Филиппъ, указывая на портретъ: ея имя чисто! Я опять стою подъ кровлею моего отца! Я наслѣдникъ Бофора! Мы съ вами увидимся передъ судилищемъ. Что же до васъ, лордъ Лильбурнъ,-- я вѣрю вамъ: слишкомъ ужасно было усомниться въ вашихъ намѣреніяхъ. Если бы она была оскорблена..., я тутъ же, на мѣстѣ, растерзалъ бы васъ на части.

Лильбурнъ между-тѣмъ успѣлъ совершенно оправиться и, съ видомъ оскорбленнаго, съ наглостью, которая замѣняла у него мужество, поднявъ голову, мѣрными шагами подошелъ-было къ Филиппу.

-- Благодарите ее, продолжалъ Филиппъ, понижая голосъ до шопоту: только за родство съ нею я не хочу вести васъ къ позорному столбу, какъ обманщика и вора!... Молчать! бездѣльникъ!... Молчать! ученикъ Джоржа Гавтрея! Я стрѣляюсь только съ честными людьми.

Лильбурнъ поблѣднѣлъ и надменное слово остановилось на губахъ его. Филиппъ взялъ Фанни подъ рук; и вышелъ.

-- Дикманъ! сказалъ лордъ Лильбурнъ послѣ долгаго молчанія: въ другой разъ я спрошу тебя, какъ тебѣ вздумалось впустить сюда этого пахала. Теперь пошелъ, подай завтракъ сэръ Роберту Бофору.

Каммердинеръ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на барина и поспѣшно вышелъ. Бофоръ сидѣлъ неподвижно, словно разбитый параличомъ. Лильбурнъ подошелъ къ нему и, грубо толкнувь, вскричалъ съ нетерпѣніемъ:

-- Годдемъ! что это такое? Шевелитесь! Нельзя терять ни минуты. Я уже обдумалъ, что должно дѣлать. Эта бумага не стоитъ соломенки, если священникъ, выписавшій свидѣтельство изъ церковной книги, не подвердитъ подлинности ея личнымъ свидѣтельствомъ. Если опъ живъ, такъ поѣзжайте къ нему тотчасъ же.... на документѣ выставленъ адресъ.... въ Валлисѣ.... Кардиганское графство.... Онъ простой деревенскій священникъ, а вы вѣдь покуда всё-еще сэръ Робертъ Бофоръ! Обработайте его хорошенько, онъ дастъ другое свидѣтельство, и тогда мы можемъ обвинить Филиппа въ подлогѣ, въ посягательствѣ на чужую собственность. Въ крайнемъ случаѣ, вы можете заставить попа позабыть все это дѣло, такъ, чтобы онъ ни во что не мѣшался. Поѣзжайте тотчасъ же, и когда обдѣлаете дѣло съ мистеръ Джонсомъ, воротитесь и подавайте скорѣе доносъ. Скорѣе! живѣй! годдемъ! если бъ это было мое дѣло, мое имѣніе, и кривой булавки не далъ бы за этотъ клочокъ бумаги. Я, можетъ-быть, еще обрадовался бы этому случаю, потому что вижу, какимъ образомъ можно употребить противъ нихъ! Поѣзжай-те же!

-- Нѣтъ, нѣтъ! Я не въ состояніи.... хотите вы взять это на себя?... Половину моего имѣнія.... все возьмите, только спасите....

-- Подите вы! перебилъ Лильбурнъ съ презрѣніемъ: у меня богатства столько, сколько миѣ нужно. Деньгами меня не подкупишь. Чтобы я взялъ это дѣло на себя?... я? лордъ Лильбурнъ? Да за кого вы меня принимаете? Вѣдь это ваше дѣло; вамъ грозитъ гибель и разореніе, а не мнѣ. Я тутъ ничего не тѣряю.

-- А я не могу! я не въ состояніи! задыхаясь бормоталъ Бофоръ: вѣдь это подкупъ, подлогъ.... можетъ повлечь за собою безчестіе, позоръ.... наказаніе!... Моя репутація.... мое честное имя!... Притомъ мой сынъ.... въ которомъ я надѣялся жить второю жизнью!... мой сынъ противъ меня! Нѣтъ, нѣтъ! пусть они возьмутъ все, все! Пусть возьмутъ! Прощайте.

-- Куда же вы?

-- Поѣду посовѣтоваться съ Блаквелемъ. Потопу увѣдомлю васъ.

Бофоръ, шатаясь, пошелъ къ своей каретѣ.

-- Къ стряпчему пошелъ! проворчалъ Лильбурнъ сквозь зубы: да! если правовѣдъ поможетъ ему обмануть людей на законномъ основаніи, то онъ не призадумается, роднаго отца обманетъ! Это будетъ честнымъ образомъ сдѣлано, по справедливости! Гмъ! можетъ выйти гадкая исторія и для меня.... Документъ здѣсь найденъ.... если дѣвушка можетъ засвидѣтельствовать то, что слышала.... а она вѣрно, слышала.... Она.... моя внучка!... возможно ли?... И Гавтрей укрылъ ея мать.... мою дочь отъ разврата!... Мое чувство къ этой дѣвушкѣ дьйствительно казалось мнѣ чѣмъ-то инымъ противъ обыкновеннаго. Оно было чисто.... да, оно было чисто!... Это было состраданіе, нѣжность, и я никогда не долженъ видѣть ея.... долженъ все это позабыть!... А я старѣю.... дѣтей у меня нѣтъ.... я одинъ!

Онъ остановился почти го стономъ. Но вдругъ черты лица его судорожно исказились подъ выраженіемъ бѣшенства, и опъ закричалъ:

-- Этотъ бродяга грозилъ мнѣ и я струсилъ! Что дѣлать? Нечего! Мнѣ можно только обороняться. Я не играю больше. Я ни на кого не нападаю. Кто жъ осмѣлится обвинить лорда Лидьбурна? Но всё-таки Робертъ дуракъ. Нельзя предоставить его самому тебѣ. Эй! Дикманъ, карету! Я ѣду въ Лондонъ.

Дня черезъ три Филиппъ получилъ письмо отъ Артура.

"Пишу къ вамъ не опасаясь быть не понятымъ, потому что пишу за глазами всего моего семейства и потому, что я одинъ только могу не принимать никакого участія въ предстоящемъ спорѣ между нами и моимъ отцомъ. Прежде нежели законъ успѣетъ рѣшить дѣло, я буду въ могилѣ. Я пишу это на смертномъ одрѣ. Филиппъ! это пишу я.... а я, стоялъ у смертнаго одра вашей матери, принялъ послѣдній вздохъ ея! И этотъ вздохъ сопровождала улыбка, которая осталась на помертвѣвшихъ устахъ, потому что я обѣщалъ бытъ другомъ и защитникомъ ея дѣтей. Богу извѣстно, какъ усердно старался я исполнить эту торжественную клятву! Самъ будучи слабъ и боленъ, я гонялся за нами и братомъ вашимъ съ единственнымъ желаніемъ обнять васъ и сказать: пріймите меня какъ брата! Не стану напоминать вамъ вашего обращенія со мной. Оно не для меня оскорбительно. Несмотря на то, я старался спасти по-крайней-мѣрѣ Сиднея. Но и тутъ поиски мои остались тщетными. Черезъ нѣсколько времени мы получили отъ неизвѣстнаго письмо, изъ котораго могли заключить, что онъ хорошо пристроенъ и ни въ чемъ не нуждается. Съ вами я потомъ встрѣтился въ Парижѣ. И видѣлъ, что вы были бѣдны. Я хотѣлъ помочь вамъ, но меня не допустили и вы скрылись. Притомъ, судя по вашему тогдашнему товарищу. я принужденъ былъ повѣрить, что вы человѣкъ погибшій. Я и тутъ не покинулъ надежды найти, уговорить, спасти васъ, но всѣ поиски мои до-сихъ-поръ остались тщетными. Вы спросите, зачѣмъ я говорю вамъ это теперь? Вы подумаете, что я хочу просить васъ не искать правъ, въ законности которыхъ вы убѣждены? Нѣтъ! Коли право на вашей сторонѣ, то вы обязаны требовать его; вы обязаны сдѣлать это ради имени вашей матери. Нѣтъ! я говорю вамъ это только длятого, чтобы вы, требуя своихъ правъ, удовольствовались правосудіемъ и не искали бы мести; чтобы вы, требуя своей законной собственности, не поступили несправедливо съ другими. Если законъ рѣшитъ дѣло въ вашу пользу, вы можете потребовать истраченныхъ доходовъ, а это доведетъ моихъ родителей и сестру до нищеты и погибели. Такъ можетъ рѣшить судъ, но не правосудіе; потому что отецъ мой былъ твердо убѣжденъ въ законности своихъ правъ на наслѣдство, которое мы получили. Я слишкомъ мало понимаю законы и судопроизводство, и не знаю, что изъ такого дѣла могутъ сдѣлать клевета и сутяжничество недобросовѣстныхъ адвокатовъ. Желаю, чтобы вы нашли себѣ въ посредники человѣка благороднаго, и объ одномъ только прошу: будьте справедливы и не мстите! Прилагаю здѣсь собственноручное ваше письмо, которое я получилъ въ день смерти вашей матери. Предоставляю вамъ самимъ рѣшить, въ какой мѣрѣ оно важно. Артуръ Бофоръ.

Вечеромъ того же дня мистриссъ Бофоръ стояла у постели больнаго сына и наливала на ложку лекарства. Въ это время тихонько отворялась дверь и появился сэръ Робертъ, ведя за руку высокаго, красиваго мужчину, который однако жъ былъ сильно взволнованъ и какъ-будто падалъ подъ тяжестью. Камилла взглянула на гостя и поблѣднѣла. Гость вырвалъ свою руку у Бофора и невѣрными шагами подошедши къ постели, преклонилъ колѣно, схватилъ руку Артура и склонился надъ нею. Онъ молчалъ. Но это молчаніе было выразительнѣе всѣхъ возможныхъ словъ. Грудь его волновалась; все тѣло трепетало. Артуръ тотчасъ угадалъ, кого видитъ передъ собой, и наклонялся, чтобы приподнять гостя.

-- О! Артуръ, Артуръ! вскричалъ Филиппъ: прости мнѣ! Утѣшитель моей матери.... братъ мой! братъ мой! Прости мнѣ!

Когда онъ приподнялся, Артуръ протянулъ руки и они упали другъ другу въ объятія. Напрасный былъ бы трудъ описывать чувствованія присутствующихъ.

-- Такъ ты признаешь меня? ты признаешь меня? восклицалъ Филиппъ: ты принимаешь братство, которое я, ослѣпленный страстями, такъ долго отвергалъ? И вы, Камилла, вы никогда стояли, подъ этою же кровлею, подлѣ меня, на колѣняхъ.... и вы узнаете меня теперь?.... О, Артуръ! зачѣмъ ты раньше не показалъ мнѣ этого письма?.... Безумецъ я, зачѣмъ я не хотѣлъ выслушать тебя прежде! Быть-можетъ, я меньше пострадалъ бы.... Но я только страдалъ. Совѣсть моя чиста. Я ношу чужое имя, но не запятналъ его. Ты, Артуръ!... братъ мой, не просить долженъ: ты имѣешь право требовать.... Я умоляю тебя, прости мнѣ.

Сцена эта сильно растревожила больнаго. Чтобы дать ему отдохнуть, Филиппъ поспѣшилъ выйти въ другую комнату и увлекъ за собою Бофора.

-- Сэръ Робертъ, забудемъ прошлое, сказалъ онъ: мы оба, можетъ-быть, нуждаемся въ прощеніи и снисходительности; я нѣкогда жестоко оскорбилъ вашего сына, а теперь готовъ признаться, что невѣрно судилъ и васъ. Я, правда, не могу отказаться отъ тяжбы.... (Сэръ Робертъ нахмурился.) Я не имѣю права на это. Я здѣсь полномочный представитель чести моего отца и добраго имени матери.... ихъ долженъ я отстоять. Въ ту минуту, когда впервые вступилъ въ вашъ домъ, въ надеждѣ отъискать свое право, я твердо рѣшился изгнать изъ души своей всякое чувство, похожее на ненависть и месть. Теперь я хочу сдѣлать больше. Если приговоръ закона будетъ противъ меня, все между нами останется по-прежнему; если же въ мою пользу, то.... слушайте: я оставляю Бофорское имѣніе въ вашемъ владѣніи по жизнь вашу и вашего сына, а себѣ требую лишь столько, чтобы я могъ помочь брату Сиднею, если онъ еще живъ и, быть-можетъ, нуждается, и чтобы я могъ доставить приличную и безбѣдную жизнь той, которой всѣмъ сердцемъ желаю предложить мою руку. Робертъ Бофоръ, въ этой самой комнатѣ я нѣкогда умолялъ васъ, отдать мнѣ единственное существо, которое я тогда любилъ. Теперь я опять люблю васъ.... и теперь вы въ состояніи исполнять мою просьбу. Пусть Артуръ будетъ мнѣ истиннымъ братомъ.... Отдайте мнѣ.... если мои права на наслѣдство отца будутъ признаны законными отдайте мну Камиллу, и я не позавидую имѣнію, отъ котораго, для себя собственно, отказываюсь. Когда же оно перейдетъ къ моимъ дѣтямъ, то вѣдь это будутъ дѣти вашей же дочери.

Первымъ побужденіемъ сэръ Роберта было схватить предложенную руку, разразиться ливнемъ восхваленій, отреканій, увѣреній, что онъ желаетъ только справедливости, только правдиваго, и законнаго, что онъ гордятся такимъ зятемъ, я такъ далѣе. Но вдругъ ему пришло въ голову, что Филиппъ не могъ бы говорить въ такомъ великодушномъ тонѣ, если бы былъ совершенно увѣренъ въ томъ, что выиграетъ процессъ. Онъ искусно уклонился отъ дальнѣйшихъ объясненій, съ тѣмъ, чтобы прежде посовѣтоваться съ Лильбурномъ и съ адвокатомъ. Между-тѣмъ заговорилъ объ опасеніяхъ своихъ насчетъ Артура, о разстроенномъ духѣ всего семейства, итакъ далѣе. Потомъ опять увѣрялъ, что онъ ни за что не станетъ противиться счастію Филиппа и очень радъ помириться на предложенныхъ условіяхъ, если только для этого не нужно будетъ принуждать Камиллу, что онъ также готовъ выдать ее за мосьё де-Водемона съ приличнымъ приданымъ, если и выиграетъ процессъ,-- разумѣется, если Камилла сама пожелаетъ.

Какъ ни хитеръ былъ сэръ Робертъ, но Филиппъ разгадалъ его мысль. Какъ часто въ жизни случается, что подойдешь къ кому-нибудь съ величайшей искренностью, въ минуту увлеченія дашь волю благороднымъ и прекраснымъ чувствамъ,-- такимъ чувствамъ великодушнымъ и мечтательнымъ, что сторонній человѣкъ, глядя на тебя, назоветъ сумасбродомъ, донъ-Кихотомъ,-- и вдругъ наткнешься вмѣсто сердца на такую ледяную глыбу, что кровь застынетъ въ жилахъ, и увидишь, что тебя вовсе не поняли, что свинья, которая съ жадностью сожрала бы жолудь, вовсе не знаетъ, что дѣлать съ алмазомъ. Лихорадочная дрожь, которая тогда потрясаетъ нервы, полное, отчаянное отвращеніе, которое тогда мы чувствуемъ ко всему свѣту въ одномъ лицѣ, понятны тѣмъ, кто испытывалъ подобное. Филиппъ молча, съ глубокимъ отвращеніемъ слушалъ Бофора и потомъ сказалъ только:

-- Сэръ, во всякомъ случаѣ это такой вопросъ, который можетъ быть рѣшенъ только судомъ. Если судъ рѣшитъ такъ, какъ вы думаете, то ваша очередь будетъ дѣйствовать; если же такъ, какъ я надѣюсь, то очередь будетъ моя. До-тѣхъ-поръ я ничего не стану говорить вамъ ни о вашей дочери, ни о моихъ намѣреніяхъ. Позвольте мнѣ только посѣщать вашего сына. Я бы не желалъ быть удаленнымъ отъ постели его.

-- Любезнѣйшій племянникъ! вскричалъ Бофоръ, снова встревоженный: считайте этотъ домъ своимъ собственнымъ.

Племянникъ важно поклонился и вышелъ; дядя чрезвычайно вѣжливо проводилъ его до дверей.

Лордъ Лильбурнъ и мистеръ Блаквель были того же мнѣнія, какъ и сэръ Робертъ Бофоръ, то есть, они полагали, что не надо торопиться; надо обождать, посмотрѣть, нельзя ли вывернуться. Положили избрать посредниковъ изъ своего же класса, съ тѣмъ, чтобы они разсмотрѣли дѣло прежде начатія процесса и рѣшили, можетъ ли найденный актъ быть признанъ законнымъ. Когда уже не оставалось сомнѣнія въ томъ, какимъ образомъ рѣшатъ посредники, тогда сэръ Робертъ, черезъ своего адвоката, формально объявилъ, что онъ насколько не намѣренъ препятствовать разсмотрѣнію дѣла судебнымъ порядкомъ и утвержденію правъ за тѣмъ кому они принадлежатъ; что онъ, Робертъ Бофоръ, лишь-только документъ былъ найденъ, первый объявилъ желаніе повѣрить его подлинность и первый радуется, что можетъ отдать должное должному, и такъ далѣе. Онъ предложилъ только, чтобы вопросъ о спорномъ имѣніи былъ разсматриваемъ, не какъ тяжба враждующихъ сторонъ, а какъ полюбовное соглашеніе. Это предложеніе было охотно принято Филиппомъ и его адвокатомъ.

Между-тѣмъ Артуру становилось всё хуже и хуже, и наконецъ онъ умеръ на рукахъ Филиппа.

Сэръ Робертъ, предвидя неминуемый конецъ дѣла, разсчелъ, что нужно выказать какъ-можно больше великодушія и пріязни, чтобы потомъ имѣть право пользоваться тѣмъ, что ему предложатъ. Притомъ онъ опасался, чтобы Филиппъ какъ-нибудь не передумалъ, или чтобы не узналъ о предложеніяхъ и надеждахъ своего соперника въ любви, Чарлза Спенсера, то есть, Сиднея, и чтобы дѣло отъ этого не приняло другаго обороту. Сообразивъ все это, онъ торопилъ заключеніемъ брака между Филиппомъ и Камиллой, несмотря на трауръ, подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы прежде формальнаго начатія процесса избѣжать всякаго скандала и показать публикѣ, что это дѣйствительно не тяжба, а мировая семейная сдѣлка. Филиппъ, влюбленный, страстный, былъ радъ скорѣе увѣриться въ своемъ счастіи и, также предвидя рѣшеніе суда, разумѣется, не отказывался. Камилла не смѣла противорѣчить волѣ отца. Положено было вѣнчаться Филиппу подъ именемъ Водемона, потому что онъ не хотѣлъ припять своего родоваго имени иначе, какъ законнымъ порядкомъ. И такъ все было порѣшено; день свадьбы назначенъ.

Между-тѣмъ какъ эти происшествія тревожили и волновали семейство Бофоровъ, Сидней продолжалъ свою спокойную, безмятежную поэтическую жизнь на берегахъ прелестнаго Озера. Онъ былъ увѣренъ въ неизмѣнности Камиллы, какъ въ своей собственной. Эту увѣренность поддерживали ея письма, которыя были, правда, не лишены принужденности, потому что ценсировались матерью, однако жъ доставляли влюбленному жениху большое наслажденіе и утѣшеніе. Впослѣдствіи онъ сталъ замѣчать, что эти письма были такъ же длинны, но того же содержанія. Камилла какъ-будто начала избѣгать обыкновеннаго предмета: бесѣды и меньше говорила о своемъ сердцѣ нежели о гостяхъ, посѣщавшихъ ихъ домъ, и раза два упомянула о мосьё де-Водемонѣ. Поводу къ ревности не было подано рѣшительно ни какого, но Сиднею, не извѣстно почему, это имя и этотъ человѣкъ показались подозрительными. Онъ началъ безпокоиться, тѣмъ больше, что письма Камиллы стали приходить рѣже, рѣже, и съ каждымъ разомъ были всё принужденнѣе. Наконецъ онъ получилъ одно, въ большомъ конвертѣ, съ широкою черной каймой и торжественною черною печатью. Оно было отъ сэръ Роберта, который съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщалъ о послѣдовавшей такого-то числа кончинѣ своего сына, о томъ, что теперь дочь его, Камилла, стала единственною наслѣдницею большаго имѣнія, что по этому планы касательно ея замужства по необходимости должны измѣниться, что такому прекрасному и умному человѣку, каковъ мистеръ Спенсеръ, нѣтъ ничего легче, какъ найти себѣ другую партію, даже гораздо лучшую; просилъ по этому случаю прекратить всякую дальнѣйшую переписку, до времени болѣе спокойнаго и заключилъ весьма обязательными увѣреніями въ совершенной преданности и всегдашней готовности къ услугамъ. Можно себѣ представить, какой это произвело эффектъ. Но Сидней былъ убѣжденъ, что во всемъ этомъ нисколько не участвуетъ сердце его милой и въ тотъ же день поскакалъ въ Лондонъ на почтовыхъ.

Пріѣхавъ туда.... Это было вечеромъ.... онъ остановился у самаго дому Бофора, почти сшибъ съ ногъ лакея въ передней, и безъ доклада ворвался въ гостиную. Онъ не замѣтилъ ни хозяина, который вскочилъ въ испугѣ, ни оторопѣвшей жены его, ни чужаго человѣка, который сидѣлъ съ ними за чайнымъ столомъ. Онъ видѣлъ только Камиллу и въ одно мгновеніе очутился у ея ногъ.

-- Камилла! я здѣсь!... Ты знаешь какъ я люблю тебя!...Ты знаешь, что на всемъ свѣтѣ у меня нѣтъ нечего милаго кромѣ тебя! Я здѣсь, съ тѣмъ, чтобы отъ тебя.... отъ тебя одной услышать, дѣйствительно ли правда, что ты предпочла мнѣ другаго?

Вбѣжавъ, онъ бросилъ шляпу въ уголъ; прекрасные длинные волоса его, овлаженные снѣгомъ, въ безпорядкѣ разсыпались по лбу; глаза съ напряженіемъ, какъ у ожидающаго приговору, были устремлены на блѣдныя, дрожащія уста Камиллы. Робертъ Бофоръ, зная пылкій нравъ Филиппа и опасаясь бури, съ безпокойствомъ смотрѣлъ на будущаго зятя, въ лицѣ котораго однако жъ не видно было ни гнѣву, ни гордости. Филиппъ всталъ, но стоялъ сгорбившись; колѣни его сгибались; ротъ былъ полу-открытъ, глаза неподвижно остановились на нежданномъ гостѣ. Вдругъ Камилла, раздѣляя опасеніе отца, также встала и протянувъ руку надъ головою Сиднея, какъ-бы для защиты, съ умоляющимъ видомъ взглянула на Филиппа. Сидней послѣдовалъ глазами по направленію ея глазъ и вскочилъ.

-- Такъ это правда?.... И это тотъ, который предпочтенъ мнѣ? Но если вы.... вы сами, Камилла, собственными своими устами не скажете, что уже не любите меня, то я не уступлю васъ другому иначе какъ съ жизнію!

Онъ съ мрачнымъ выраженіемъ быстро подступивъ къ Филиппу; тотъ пятился по мѣрѣ приближенія соперника, но не спускалъ съ него глазъ. Характеры обоихъ какъ-будто обмѣнялись. Робкій мечтатель, казалось, сталъ безстрашнымъ солдатомъ; солдатъ какъ-будто робѣлъ, трепеталъ. Сидней своими нѣжными, тонкими пальчиками смѣло схватилъ мускулистую, твердую руку Филиппа и мрачно, грозно глядя ему въ глаза, проговорилъ глухимъ шопотомъ:

-- Слышите?.... понимаете вы меня? Я говорю, что никто въ мірѣ не въ состояніи принудить ее къ союзу, которому, я увѣренъ, противится ея сердце! Мои права священнѣе вашихъ. Откажитесь, или возьмите ее вмѣстѣ съ моею жизнью!

Филиппъ, казалось, ничего не слыхалъ. Всѣ чувства ею перешли въ зрѣніе. Онъ продолжалъ осматривать говорящаго и, постепенно обративъ глаза на руку, которая все-еще не опускала его руки, вскрикнулъ, схватилъ руку и указалъ на перстень, но не проговорилъ ни слова. Сэръ Робертъ подошелъ и пробормоталъ Сиднею нѣсколько словъ, но Филиппъ сдѣлалъ ему знакъ чтобы онъ молчалъ, и наконецъ съ величайшимъ напряженіемъ спросилъ у Бофора:

-- Имя?.... имя его?

-- Мистеръ Спенсеръ.... мистеръ Чарлзъ Спенсеръ! вскричалъ Бофоръ: выслушайте, выслушайте меня.... я все объясню.... я....

-- Молчите! молчите! вскричалъ Филиппъ, и обратясь къ Сиднею, положивъ руку ему на плечо, уставя глаза въ глаза, спросилъ: не было ли у васъ когда другаго имени? Вы не..... да!.... да, да!.... это вѣрно.... это такъ! Пойдемте, пойдемте со мной!

Филиппъ насильно увлекъ своего соперника въ другую комнату и заперъ дверь. Комната эта была освѣщена одной свѣчою и трепетнымъ огнемъ камина. Молодые люди, какъ-бы обаянные какими-нибудь чарами, долго смотрѣли другъ на друга молча. Наконецъ Филаппъ, увлеченный неодолимымъ чувствомъ, упалъ на грудь Сиднея, судорожно сжалъ его въ объятіяхъ и простоналъ:

-- Сидней! Сидней! братъ мой!

-- Какъ! вскричалъ Сидней, вырываясь и отступивъ: такъ это ты?.... ты?.... брать?.... ты, который всегда былъ терніемъ на моемъ пути.... тучею на моемъ небѣ? Ты пришелъ теперь сдѣлать меня несчастнымъ на всю жизнь? Я люблю эту дѣвушку и ты хочешь вырвать ее у меня? Ты, который еще въ дѣтствѣ принудилъ меня терпѣть горе, который.... если бы не вступились добрые люди.... быть-можетъ, сдѣлалъ бы меня негодяемъ, преступникомъ.... покрылъ бы позоромъ...

-- Остановись! остановись! закричалъ Филиппъ такимъ пронзительнымъ голосомъ, что онъ впился какъ ножъ въ сердце всѣмъ бывшимъ въ сосѣдней комнатъ.

Они со страхомъ переглянулись, но никто не осмѣлился помѣшать объясненію. Даже Сидней ужаснуло звука этого голосу. Онъ упалъ на стулъ и, пораженный этими новыми для него страстями, закрылъ лицо руками и зарыдалъ какъ дитя. Филиппъ нѣсколько разъ большими шагами прошелся по комнатѣ, потомъ остановился передъ братомъ и сказалъ съ спокойною холодностью неузнаннаго и глубоко уязвленнаго чувства:

-- Сидней Бофоръ! выслушай меня. Мать моя, умирая, поручила тебя моему попеченію, моей любви. Въ послѣднихъ строкахъ, написанныхъ ея рукою, она просила меня заботиться меньше о себѣ нежели о тебъ; быть тебѣ не только братомъ, но отцомъ. Прочитавъ это письмо, я упалъ на колѣни и далъ клятву исполнять завѣщаніе, пожертвовать собой, если этимъ можно будетъ доставить тебѣ состояніе или счастіе. И это не столько для тебя, но ради моей матери, ради нашей оскорбленной, оклеветанной матери, умершей съ разбитымъ, растерзаннымъ сердцемъ.... О, Сидней, Сидней! неужто у тебя нѣтъ слезъ для нея?... Да! ради того, что мать въ послѣднемъ письмѣ сказала мнѣ: "пусть моя любовь къ нему перейдетъ въ твое сердце"... Вотъ почему, Сидней! вотъ почему, при всемъ томъ, что дѣлалъ для тебя, я воображалъ что вижу улыбающійся мнѣ образъ матери. Позже, быть-можетъ, когда мы поговоримъ о томъ времени, какъ я работалъ для тебя, когда я переносилъ униженіе длятого чтобъ доставить тебѣ спокойную жизнь,-- позже быть-можетъ ты будешь справедливѣе ко мнѣ. Ты оставилъ меня или былъ у меня похищенъ, и я отдалъ все что получилъ въ наслѣдство отъ матери, чтобы только добыть вѣсть о тебѣ. Я получилъ твое письмо.... твое горькое письмо.... и меня уже не тревожило то, что я нищій: я былъ одинокъ. Ты говоришь, что пострадалъ отъ меня... ты? И теперь ты требуешь, чтобы я.... чтобы я.... Боже милосердый! объяснись! Ты любишь Камиллу?.... Она любитъ тебя? Говори! говори!.... Какое новое мученье ждетъ меня?

Тутъ Сидней, несмотря на свое болѣе себялюбивое горе, тронутый и пристыженный рѣчью и выраженіемъ брата, въ короткихъ словахъ разсказалъ исторію своей любви и наконецъ подалъ письмо Бофора. При сихъ усиліяхъ Филиппа сохранить власть надъ собой, душевныя страданія его были такъ сильны, такъ виданы, что Сидней чистосердечно раскаялся въ своей опрометчивости и со слезами бросился къ брату на грудь.

-- Братъ! братъ! прости меня! Я вижу, что былъ несправедливъ къ тебѣ. Если она забыла меня.... если она любитъ тебя, женясь на ней и будь счастливъ!

Филиппъ обнялъ его, но безъ теплоты, и потомъ отошелъ. Снова началъ онъ ходятъ въ сильномъ волненіи по комнатѣ; и отрывистыя слова невольно вырывались изъ трепещущихъ устъ: "Мнѣ сказали, она любитъ меня!... Господи, пошли мнѣ силы!.... Матушка! матушка! помоги мнѣ исполнить данное слово!.... О, зачѣмъ я не умеръ прежде!" Наконецъ онъ остановился; и крупныя капли поту покатились у него со лба.

-- Сидней, сказалъ онъ, тутъ есть тайна, которой я не понимаю. Но голова моя теперь разстроена. Если она любитъ тебя.... если.... возможно ли, чтобы женщина любила двоихъ?... Хорошо.... хорошо. Я пойду, разрѣшить эту загадку. Подожди меня здѣсь.

Онъ ушелъ въ гостиную и Сидней съ полчаса оставался одинъ. Сквозь стѣну онъ слышалъ неясный говоръ и отличалъ рыданія Камиллы. Подробностей этого разговора между Филиппомъ и Камиллой, происходившаго сначала наединѣ, потомъ при отцѣ и матери, Филиппъ никогда не открывалъ и Сидней никогда не могъ получить полнаго объясненія отъ Камиллы, которая даже въ поздніе годы вспоминала объ немъ съ сильнымъ волненіемъ. Наконецъ дверь отворилась и Филиппъ вошелъ, ведя Камиллу за руку. Лицо его было спокойно; на устахъ улыбка. Во всемъ существѣ его выражалось торжественное величіе. Камилла, закрывъ глаза платкомъ, плакала. Сэръ Робертъ слѣдовалъ за ними, недовольный, разстроенный.

-- Кончено, Сидней! сказалъ Филиппъ: все кончено. Я уступаю твоимъ первымъ, слѣдовательно, лучшимъ правамъ. Сэръ Робертъ согласенъ отдать ее за тебя. Онъ при удобномъ случаѣ объяснитъ тебѣ, что наше родовое право наконецъ будетъ признано законнымъ, и что нѣтъ уже ни какого пятна на имени, которое мы будемъ носить. Сидней, обними свою невѣсту.

Оглушенный, восхищенный, не совсѣмъ вѣря своему счастію, Сидней схватилъ и началъ цѣловать руку Камиллы. И когда онъ повлекъ ее къ себѣ на грудь, она оборотилась и, указавъ на Филиппа, сказала:

-- О? если вы любите меня такъ, какъ говорите.... смотрите на него, великодушнаго.... благороднаго....

Новыя рыданія заглушили ея слова. Когда же Сидней опять схватилъ ея руку, чтобы осыпать поцѣлуями, она съ истинно женскою, нѣжною проницательностью чувства шепнула:

-- О! уважьте.... пощадите его! Посмотрите!

И Сидней, взглянувъ на брата, увидѣлъ, что онъ старался улыбаться, но блѣднѣлъ и трепеталъ: черты лица искажались, какъ у страждущаго подъ пыткой.

-- Я исполнилъ свою клятву! сказалъ наконецъ, Филиппъ: я отдалъ тебѣ единственное благо въ жизни, которое надѣялся назвать своимъ. Будь счастливъ, Сидней! И я успокоюсь, если Богу угодно будетъ заживать эту рану. Теперь же не удивляйся и не осуждай меня, если я на время оставлю брата, котораго такъ поздно нашелъ. Сдѣлайте мнѣ одолженіе, вы, сэръ Робертъ, и ты Сидней.... Пусть вѣнчальный обрядъ будетъ исполненъ въ Г--скомъ предмѣстій, въ деревенской церкви, гдѣ покоится прахъ нашей матери, и отложите свадьбу до окончанія процесса. До того времени я надѣюсь быть въ состояніи подойти опять ко всѣмъ вамъ.... и къ вамъ, Камилла, такъ, какъ прилично брату. Но покуда пусть мое присутствіе не нарушаетъ вашего счастія. Не отъискивайте меня; не освѣдомляйтесь обо мнѣ, пока я самъ не явлюсь, прошу васъ.... Не возражайте! не возражайте! Пощадите меня. Прощайте.

Твердость, которую Филиппъ такъ долго сохранялъ, оставила его, когда онъ вышелъ изъ дому. Онъ чувствовалъ, что духъ его разбитъ и смѣшанъ въ хаосъ. Онъ бѣжалъ машинально, изъ улицы въ улицу, несмотря за темноту и глубокій снѣгъ. Онъ вышелъ изъ городу и остановился не прежде какъ на кладбищѣ, на могилѣ матери. Снѣгъ толстымъ слоемъ лежалъ на могилахъ; одѣтыя въ бѣлые саваны, печальныя ивы стояли какъ вышедшія изъ гробовъ привидѣнія. На перилахъ, окружавшихъ могилу Катерины, еще висѣлъ вѣнокъ, сплетенный руками Фанни, но цвѣтовъ было не видно: это былъ вѣнокъ изъ снѣгу. Сквозь промежутка огромныхъ, неподвижныхъ тучъ уныло мерцали двѣ три одинокія звѣзды. Самое спокойствіе этого священнаго мѣста казалось невыразимо печальнымъ. И когда Филиппъ склонился надъ могилою, то въ немъ и внѣ его все было холодно и темно!

Долго ли оставался тутъ, что чувствовалъ, о чемъ молился, этого онъ и самъ послѣ не могъ припомнить. Къ утру Фанни услышала его шаги на лѣстницѣ и шорохъ въ комнатѣ, надъ ея головой. Потомъ, когда она встала, ее испугали несвязныя, дикія восклицанія и неистовый хохотъ. Горячка бросилась въ голову: онъ былъ въ бреду.

Нѣсколько недѣль Филиппъ былъ въ непрерывной опасности и большую часть времени находился въ безсознательномъ состояніи. Это была первая жестокая болѣзнь его въ жизни, и потому она тѣмъ сильнѣе потрясла его. Но опасность миновала и онъ медленно, постепенно началъ поправляться. Сидней, полагая, что братъ уѣхалъ куда-нибудь, ничего не зналъ объ этомъ. Притомъ Филиппъ настоятельно просилъ, чтобы его не отъискивали. Никого не было у его болѣзненнаго одра, кромѣ наемной сидѣлки, и неподкупнаго сердца единственнаго существа, которому ничего не значили богатство и знатность наслѣдника Бофоръ-Кура. Здѣсь получилъ онъ послѣдній урокъ судьбы,-- о суетности тѣхъ человѣческихъ желаній, которыя стремятся въ золоту и могуществу. Сколько лѣтъ сирота-изгнанникъ съ негодованіемъ плакалъ объ отнятыхъ правахъ своихъ! И вотъ, они были возвращены. Но вмѣстѣ съ этимъ разбито сердце и изнурено тѣло! Мало-по-малу начиная приходить въ себя и разсуждать, онъ невольно напалъ на эту мысль. Ему казалось, что онъ по-дѣломъ наказанъ за то, что въ молодости съ пренебреженіемъ отвергалъ радости, которыми еще могъ бы пользоваться, которыя еще были доступны и сиротъ. Развѣ его чудесное здоровье ничего не значило? Развѣ ничего не значила безсмертная надежда? Ничего не значило юное сердце, хотя оскорбленное, уязвленное и тяжко испытанное, однако же еще не растерзанное самыми ужасными муками страстей, обманутою, ревнивою любовью? Несмотря на увѣренность, что, если останется живъ, будетъ обладать огромнымъ имѣніемъ и знатнымъ именемъ, онъ сожалѣлъ о своемъ прошедшемъ, даже о томъ времени, когда съ осиротѣвшимъ братомъ своимъ бродилъ по пустыннымъ полямъ и чувствовалъ, какими силами, какою мощью владѣетъ человѣкъ, когда ему есть кого защищать, есть о комъ заботиться; сожалѣлъ и о той порѣ, когда, утративъ первую свою любовь, первую свою благодѣтельницу, Евгенію де-Мервиль, онъ смѣло, грудь противъ груди, на чужой сторонѣ боролся съ судьбою за честь и независимость. Въ тяжкой болѣзни, -- особенно человѣка непривычнаго, есть нѣчто такое, что имѣетъ часто самое благодѣтельное вліяніе на душу; что посредствомъ насильственнаго и, правда, часто жестокаго потрясенія физическаго организма, освобождаетъ насъ отъ болѣзни нравственной; что заставляетъ васъ чувствовать, что въ самой жизни, въ такой, какою наслаждаются здоровые и крѣпкіе, заключается уже великое благо, неоцѣнимый даръ Божій. И потому мы съ одра болѣзни обыкновенно встаемъ болѣе кроткими, смиренными, болѣе склонными искать такихъ скромныхъ благъ, которыя еще могутъ быть доступны намъ.

Пока Филиппъ былъ счастливь, кипѣлъ надеждами, Фанни была несчастна. Онъ пламенно, краснорѣчиво благодарилъ ее за это счастіе, называлъ благодѣтельницей, которая возвратила ему богатство, имя, честь матери; которая наконецъ даетъ ему прекрасную супругу, соединяетъ его съ тою, кого онъ любитъ пуще всего на свѣтѣ. Фанни радовалась его счастію, улыбалась, потомъ уходила и проплакивала ночи напролетъ. Счастливый Филиппъ не замѣчалъ этого. Когда же онъ воротился, страждущій, больной, лежалъ въ безпамятствѣ, она совершенно забыла о себѣ и посвятила ему исключительно всѣ попеченія, всю нѣжную заботливость, къ какимъ способна бываетъ женщиная. И когда Филиппъ очувствовался, первое лицо, которое увидѣлъ онъ, было ея лицо; первое имя, которое выговорилъ -- было ея имя. Начавъ поправляться и переселившись съ постели на диванъ, онъ гораздо охотнѣе прежняго слушалъ, какъ она читала и пѣла съ чувствомъ, котораго не можетъ дать ни какой учитель. И однажды онъ откровенно заговорилъ съ нею, разсказалъ всю свою исторію и послѣднюю жертву. И Фанни, проливая слезы узнала, что онъ уже не принадлежитъ другой.

Въ этомъ тихомъ, дружественномъ сожительствѣ, постепенно, съ минуты на минуту, наступали тѣ драгоцѣнныя эпохи, которыя означаютъ переворотъ въ чувствахъ. Невыразимая благодарность, братская нѣжность и соединенныя силы состраданія и уваженія, которыя Филиппъ чувствовалъ къ Фанни, по мѣрѣ выздоровленія его, сливалось въ одно еше болѣе нѣжное чувство. Онъ уже не могъ обманывать себя ничтожнымъ, горделивымъ мнѣніемъ, будто принялъ подъ свое покровительство слабую, несовершенную душу, существо, обиженное природой; онъ снова началъ замѣчать рѣдкую красоту этого нѣжнаго лица, которое, быть-можетъ, стало еще милѣе, когда легкая блѣдность замѣнила прежній пышный цвѣтъ.

Однажды вечеромъ, полагая, что былъ одинъ, онъ погрузился въ глубокое раздумье и, мгновенно пробудившись отъ него, громко сказалъ:

-- Истинную ли любовь чувствовала я къ Камиллѣ? Не была ли это только страсть, безуміе, заблужденіе?

Отзыомъ на это восклицаніе былъ звукъ, который обнаруживалъ вмѣстѣ и страданіе и радость. Онъ взгланулъ.... передъ нимъ стоила Фанни. Только-что взошедшая луна обливала ее серебристымъ свѣтомъ. Она закрыла лицо руками. Филиппъ слышалъ, какъ она плакала.

-- Фанни! милая Фанни! вскричалъ онъ, вскочивъ и простирая къ ней объятія.

Но Фанни уклонилась и исчезла ивъ комнаты какъ сонъ.

Филиппъ, еще слабо держась на ногахъ, въ первый разъ началъ прохаживаться по комнатѣ. Какъ противоположны были въ эту минуту чувства его съ тѣми, отъ которыхъ онъ въ послѣдній разъ метался въ этой же тѣсной комнатѣ! Прошла болѣзнь; прошла и зима. Онъ подошелъ къ окну, отворилъ его, и съ наслажденіемъ впивалъ весенній, ароматическій воздухъ, освѣжавшій его голову. Все, и тихая ночь, и ясное небо, и снова зеленѣющее кладбище, представлялось ему въ новомъ, прекраснѣйшемъ видѣ. Воспоминаніе о матери слилось у него съ мыслью о Фанни.

-- Я исполнилъ завѣтъ твой.... Сидней счастливъ! шепталъ онъ: благодари ее!

Долго стоялъ онъ у окна съ веселыми мыслями, съ сладостными надеждами, и забылъ объ опасности.

На другой день врачъ нашелъ его опять въ безпамятствѣ, которое продолжалось нѣсколько дней. Наконецъ Филиппъ пробудился, какъ отъ долгаго, тяжелаго сна, оживленный, укрѣпленный, такъ, что чувствовалъ самъ, что тягостный кризисъ миновался, чувствовалъ, что наконецъ пробился къ свѣтлому, озаренному солнцемъ берегу жизни.

У постели его сидѣлъ Ліанкуръ, который долго безпокоился объ участи друга и, наконецъ, съ помощью мастера Барлова, отыскалъ его и раздѣлялъ съ Фанни попеченія объ немъ. Черевъ нѣсколько дней больной былъ въ состоянія выйти изъ комнаты и свѣжій воздухъ уже сталъ необходимъ къ совершенному его выздоровленію. Тутъ Ліанкуръ, который уже дня два горѣлъ какимъ-то нетерпѣніемъ, на прогулкѣ завелъ разговоръ, серіозно.

-- Любезный другъ, я узналъ теперь всю вашу исторію отъ Барлова, который во время вторичной вашей болѣзни приходилъ нѣсколько разъ н нетерпѣливо желаетъ видѣться съ вами, потому что процессъ вашъ скоро долженъ кончиться. Вамъ надобно оставить этотъ домъ, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.

-- Оставить этотъ домъ? Зачѣмъ же? Не здѣсь ли та, которой я обязанъ нетолько имѣніемъ, но и жизнью!

-- Да! Поэтому-то я и говорю вамъ: удалитесь. Это единственное удовлетвореніе, которое вы можете дать ей.

-- Говорите яснѣе!

-- Я вмѣстѣ съ нею сидѣлъ у вашей постели, продолжалъ Ліанкуръ: я знаю то, о чемъ вы уже должны догадываться. Даже старая служанка уже осмѣлилась говорить мнѣ объ этомъ. Вы внушили бѣдной дѣвушкѣ такія чувства, которыя навсегда могутъ нарушить ея спокойствіе.

-- А! вскричалъ Филиппъ съ такою радостью, что Ліанкуръ нахмурился.

-- Доселѣ я считалъ васъ слишкомъ честнымъ, чтобы....

-- Такъ вы полагаете, что она любитъ меня! прервалъ его Филиппъ.

-- Да; но что жъ изъ итого? Вы, наслѣдникъ знатнаго имени и двадцати тысячъ фунтовъ доходу, можете ли вы жениться на этой бѣдной дѣвушкѣ?

-- Я подумаю объ этомъ. Во всякомъ случаѣ я оставлю этотъ домъ, покуда, до окончанія процесса. Перестанемъ говорить объ этомъ.

У Филиппа было довольно проницательности на то, чтобы замѣтить, что Ліанкуръ, тронутый красотою, невинностью и сиротствомъ Фанни, не удовольствовался предостереженіемъ друга, но, по праву пожилаго человѣка, съ благонамѣренною суровостью подалъ добрый совѣтъ и самой Фанни. Она, по-видимому, избѣгала встрѣчи съ нимъ; глаза ея пухли; обращеніе было принужденно. Филиппъ видѣлъ эту перемѣну и радовался ей.

Наконецъ онъ уѣхалъ съ Ліанкуромъ въ Лондонъ я пробылъ тамъ три недѣли. Тѣмъ временемъ окончился полюбовный разборъ юридическаго вопроса, и публика была внѣ себя отъ восхищенія, когда узнала о великодушномъ поступкѣ сэръ Роберта Бофора, который найдя документъ, не только не уничтожилъ его, но тотчасъ же добровольно рѣшился дать ему законную силу и отказаться отъ огромнаго имѣнія, потому что нѣволѣ спокойствіе совѣсти выше всякаго богатства. Нѣкоторые замѣтили мимоходомъ, что и Филиппъ Бофоръ поступилъ довольно великодушно, согласившись оставить дядѣ владѣніе имѣніемъ по смерть и выговоривъ себѣ на это время только четвертую часть доходовъ. Но это было очень естественно: могъ ли онъ поступить иначе?

Бракъ Сиднея и Камиллы былъ совершенъ въ той церкви гдѣ желалъ Филиппъ. По окончаніи церемоніи Филиппъ взялъ брата за руку и, пока другіе садилась въ экипажи, вывелъ на кладбище, къ могилѣ матери украшенной свѣжими цвѣтами. Старая надпись была стерта съ камня и вмѣсто нея выставлено имя "Катерина Бофоръ".

-- Братъ! сказалъ Филиппъ: не забудь этой могилы.... не забудь и тогда, когда дѣти будутъ рѣзвиться вокругъ тебя. Замѣть, имя это свѣжѣе чиселъ рожденія и смерти.... Это имя изсѣчено сегодня, въ день твоей свадьбы. Братъ! эта могила наконецъ истинно соединяетъ насъ снова!

-- О, Филиппъ! вскричалъ Сидней, съ глубокимъ чувствомъ схвативъ и сжимая руку, которую тотъ ему подалъ: я чувствую.... я чувствую, какъ благороденъ, какъ великъ ты!.... Ты принесъ больше жертвъ, нежели я когда-либо былъ въ состояніи вообразить!

-- Полно! полно объ этомъ, перебилъ Филиппъ съ улыбкою: я счастливѣе нежели ты думаешь. Ступай; она ждетъ тебя.

-- А ты?.... оставить тебя?.... одного?

-- Я не одинъ! отвѣчалъ Филиппъ, указывая на могилу.

Едва онъ выговорилъ это, какъ у воротъ раздалися звонкій голосъ лорда Лильбурна:

-- Мистеръ Сидней Бофоръ! мы васъ ждемъ!

Сидней провелъ рукою по глазамъ, еще разъ сжалъ руку брата и черезъ минуту былъ подлѣ Камиллы.

Филиппъ, въ раздумьи, простоялъ съ четверть часа, не трогаясь съ мѣста. Наконецъ онъ почувствовалъ, что кто-то тихонько тащитъ его за рукавъ. Онъ обернулся, и увидѣлъ Фанни.

-- Ты не хотѣла быть при обрядѣ? спросилъ онъ.

-- Нѣтъ. Но я думала, что ты здѣсь одинъ.... печаленъ.

-- И ты не хотѣла даже надѣть платья, которое я подарилъ тебѣ?

-- Въ другой разъ надѣну. Скажи мнѣ, ты несчастливъ?

-- Несчастливъ, Фанни! Нѣтъ! оглянись, посмотри! даже кладбище какъ-будто улыбается. Посмотри на цвѣтущій вьюнокъ, какъ онъ вьется и лѣпится по забору; послушай, какъ щебечутъ птички, качаясь въ вѣтвяхъ ивы.... Посмотри, какой прекрасный мотылекъ сядетъ на могилѣ! Нѣтъ! я не несчастливъ! сказалъ онъ, нѣжно взявъ ее за руки. Фанни! здѣсь я увидѣлъ тебя впервые, по возвращеніи на родину. Я пришелъ навѣстить мертвую, и съ-тѣхъ-поръ всегда думалъ, что духъ моей матери привелъ меня съ тамъ, чтобы я нашелъ тебя, живую! И-часто потомъ, Фанни, ты со мной ходила сюда, когда я слѣпо и глухо предавался мрачнымъ, печальнымъ думамъ и не видѣлъ драгоцѣнныхъ сокровищъ, которыя были подлѣ меня! Но такъ было нужно. Испытаніе, которое я выдержалъ, сдѣлало меня болѣе благодарнымъ и научило лучше цѣнить то, что теперь надѣюсь пріобрѣсть. Эту могилу твоя рука ежедневно украшала цвѣтами. У этой могилы, у этого звена между временемъ и вѣчностью, я спрашиваю тебя: хочешь ли ты навсегда связать свою судьбу съ моею? Фанни! милая! добрая! неоцѣненная! я люблю тебя.... люблю наконецъ такъ, какъ ты должна быть любима! Будь моею женой! Будь моею навсегда.... не только на всю жизнь, но и тогда, когда эти могилы вскроются и міръ будетъ свернутъ какъ исписанный свитокъ. Понимаешь ты меня?.... Слышишь?.... Или я видѣлъ сонъ.... когда.... когда....

Онъ остановился. Безотвѣтность дѣвушки поразила его. Неужто онъ ошибся въ своемъ пламенномъ вѣрованіи? Но страхъ его былъ непродолжителенъ. Фанни отступила, пока онъ говорилъ, и теперь, обѣими руками сжавъ себѣ виски, едва дыша открытыми устами, какъ-будто скромный умъ ея дѣйствительно не могъ, при всемъ напряженіи, обнять огромности неожиданнаго счастія,-- облитая яркимъ румянцемъ, робко приближалась и, пристально глядя Филиппу въ глаза, какъ-будто желая прочитать самую сокровенную тайну его сердца, спросила такимъ голосомъ, который ясно показывалъ, что отъ его отвѣта зависитъ вся ея судьба:

-- Но не состраданіе ли это? Вамъ сказали, что я.... Вы великодушны!.... вы.... о! не обманывайте меня! Неужто вы еще любите.... неужто вы можете любить бѣдную, глупенькую Фанни?

-- Клянусь Богомъ, милая, я говорю откровенно! Я пережилъ страсть, которая никогда не была такою сладостною, нѣжною, полною, какъ та, которую теперь чувствую къ тебѣ. О, Фанни! выслушай это истинное признаніе. Ты... ты.... къ тебѣ было обращено мое сердце прежде нежели я увидѣлъ Камиллу. Въ гордомъ ослѣпленіи я боролся съ этою страстью, и теперь только вполнѣ вижу мое заблужденіе.

Фанни испустила слабый, полу-подавленный крикъ радости. Филиппъ страстно продолжалъ:

-- Фанни! осчастливь жизнь, которую ты спасла. Судьба назначила насъ одного для другаго. Судьба для меня развила и взлелѣяла твой разумъ. Судьба для тебя укротила мой строптивый нравъ. Намъ, можетъ-быть, еще много прійдется перевести въ жизни. Будемъ другъ другу помогать, другъ друга научать и утѣшать!

Говоря это онъ привлекъ ее къ себѣ на грудь. Она трепетала, плакала, но уже не уклонялась отъ его объятій.

В. ДЕРИКЕРНЪ.

"Библіотека Для Чтенія", т.62, 1844