[Из записей Бунина:]
22. IV. 36. Grasse.
Был в Cannes, взял билет в Париж на пятницу (нынче среда), в 10 ч. 37 утра (поезд Пульман). Шел по набержн., вдруг остановился: "да к чему-же вся эта непрерывная, двухлетняя мука?1 все равно ничему не поможешь! К черту, распрямись, забудь и не думай!" А как не думать? "Щастья, здоровья, много лет прожить и меня любить!" Все боль, нежность. Особенно когда слушаешь радио, что-нибудь прекрасное. [...]
23. IV. 36.
Заснул вчера около двух часов ночи, нынче проснулся около 8. Живу не по годам. Надо опомниться. Иначе год, два -- и старость.
Первый день хорошая погода.
Когда-то в этот день -- 10 апр. 1907 г. уехал с В. в Палестину, соединил с нею свою жизнь.
[Из дневника Веры Николаевны:]
26 апреля 36.
Ровно 8 месяцев не открывала эту тетрадь. Тяжелы были эти 3/4 года. Все мои старания примирить Яна с создавшимся положением оказались тщетными. [...]
[Из записей Бунина:]
26. IV. 36. Париж.
Приехал позавчера (в пятницу) в половине одиннадцатого. Тотчас наделал глупостей: тотчас поехал на вечер Бальмонта. Но вечер уже кончился -- с rue Las-Cases помчался в cafê Murat, потом в Les Fontaines, 2 больших рюмки мару, ужасная ночь.
Вчера серо, яркая молодая зелень и свинцовый тон неба -- мрачное впечатление.
Вечером дома. Потом Rotond de la Muette, Цетлины, Алданов и Керенский со своей австралийкой (не первой молодости, в хороших мехах, еврейка, кажется).
Нынче дождь. Безнадежная тоска, грусть. Верно, пора сдаваться.
Выборы. Блюм2.
8. V. 36. Grasse.
Вернулся из Парижа позавчера.
В Польше читать3 мне не разрешили: "Просили писатели других держав", -- очевидно, русские, советские, -- "мы не разрешили, так что разрешить Бунину было бы не куртуазно".
О чувстве божественного -- ночь, звезды, ходил в саду.
9. V. 36. Grasse.
Весь день дождь. Убираю вещи -- м. б., из Грасса, благодаря Блюму, придется бежать.
Дай Б. не сглазить -- эти дни спокойнее. М. б., потому, что в Париже принимал 2 недели Pankrinol-Elexir.
Она [Г. Н. Кузнецова. -- М. Г.] в Берлине.
Чудовищно провел 2 года! И разорился от этой страшной и гадкой жизни.
Радио, джазы, фокстроты. Оч. мучит. Вспоминаю то ужасное время в J. les-Pins, балы в Париже, -- как она шла под них. Под радио все хочется простить.
10. V. 36.
Заснул в 3, проснулся в 8. Дождь.
Да, что я наделал за эти 2 года. [...] агенты, которые вечно будут получать с меня проценты, отдача Собрания Сочин. бесплатно -- был вполне сумасшедший. С денег ни копейки доходу... И впереди старость, выход в тираж. [...]
[Записи Веры Николаевны:]
17 мая.
Получила письмо и открытку от Мити. Писал сам -- "Четыре дня прошло от 7 мая, дня операции. [...] Держу себя бодро, не распускаюсь. [...]" Я плакала, читая.
28 мая.
[...] Сегодня письмо "лечиться нет возможности". Он, вероятно, огорчился, что я так мало прислала. Не прибавила на болезнь. А откуда я возьму? На чем можно сокращаться еще? Ну, в Петровку не буду есть мяса -- экономия в 3 фр. в день. Денег остается на донышке. Надо написать фельетон, хоть один за лето. [...]
30 мая.
[...] Спала плохо: все думала, где достать денег, чтобы Мите хоть месяц отдохнуть. Собственно, нет у меня никого, к кому могла бы обратиться, да и неловко. А Ян не понимает. Ему все кажется, что он погибает, что все богаче его, это ненормально даже. Дал мне для Мити 100 фр. Я и то удивляюсь. [...]
[Из записей Бунина:]
7. VI. 36, Grasse.
Главное -- тяжкое чувство обиды, подлого оскорбления -- и собственного постыдного поведения. Собственно, уже два года болен душевно, -- душевно больной. [...]
Вчера Блюм начал свое правление. Забастовки, захваты заводов. [...]
14. VI. 36. Grasse.
[...] Был в Ницце -- "День рус. культуры". Постыдное убожество. Когда уезжал (поехал на Cannes) за казино (в Ницце) огромная толпа... Все честь честью, как у нас когда-то -- плакаты, красные флаги, митинги.
В Grass'e тоже "праздник". Над нашим "Бельведером", на городской площадке, тоже толпа, мальчишки, бляди, молодые хулиганы, "Марсельеза" и "Интернационал", на бархатных красных флагах (один из которых держали мальчик и девочка лет по 6, по 7) -- серп и молот. [...]
Надо серьезно думать бежать отсюда. [...]
Видел в Ницце Зайцевых. [...] -- грустные, подавленные тем, что происходит в Париже.
Душевно чувствую себя особенно тяжело. Все одно к одному!
1. VII. 36. Grasse.
Все занят "Освобождением Толстого"4.
Ночью с 7 на 8. VII.
Изумительные белые облака над садом и из-за гор. Луна в озере барашков.
16. VIII. 36.
Иногда страшно ясно сознание: до чего я пал! Чуть ни каждый шаг был глупостью, унижением! И все время полное безделие, безволие -- чудовищно бездарное существование!
Опомниться, опомниться!
[Из дневника Веры Николаевны:]
17 сентября.
Завтра приезжают за вещами, которые пойдут малой скоростью. [...] После завтра год со смерти Лопатэнушки*. Сегодня была О. Л. [Еремеева. -- М. Г.] -- похудела за год очень, часто плачет. Но не захотела, чтобы я 19 авг. приехала к ней. Какая непонятная вещь любовь! Больших антиподов, чем Ол. Л. и Е. М. [Лопатина. -- М. Г.] нет, а между тем, какая у них была любовь. Какая была тяга друг к другу. А между тем, они все чувствовали разно.
21 сентября.
Последний день на Бельведере. Вчера ездили прощаться с Самойловыми. Милые, хорошие, гостеприимные они люди. [...] После 7 лет труда они доставили себе удовольствие, съездили на неделю в Париж. И посвежели. Им будет тяжело в одиночестве.
Вообще, кроме них, во всех семьях, с которыми мы дружили, перемены. [...] Счастливое событие только у Часинг. В остальных семьях или смерть, или разлука -- но везде перемены.
Итак, дописывается последняя страница книги под названием "Бельведер". Конечно, сюда входят и 2 сезона на Монфлери. Есть что удержать Памяти6. [...]
[В октябре 1936 года Бунин ездил через Германию в Прагу читать свои произведения. На обратном пути он 26-го октября прибыл в город Линдау. Там он самым грубым образом был подвергнут таможенному осмотру, связанному с унизительным раздеванием. В рижской газете "Сегодня Вечером" от 3 ноября 1936 года он рассказал о своих злоключениях: "Я стоял перед ним раздетый, разутый, -- он сорвал с меня даже носки, -- весь дрожал и стучал зубами от холода и дувшего в дверь сырого сквозняка, а он залезал пальцами в подкладку моей шляпы, местами отрывая ее, пытался отрывать даже подошвы моих ботинок. [...]
Меня долго вели через весь город под проливным дождем. Когда же привели, ровно три часа осматривали каждую малейшую вещицу в моих чемоданах и в моем портфеле с такой жадностью, точно я был пойманный убийца, и все время осыпали меня кричащими вопросами, хотя я уже сто раз заявил, что не говорю и почти ничего не понимаю по-немецки. [...]" -- Это событие вызвало бурю негодования и в печати, и среди друзей и почитателей Бунина.
В ноябре этого года Бунин проводит неделю в Италии -- Риме, где посещает Вячеслава Иванова, Флоренции и Пизе7.
[В начале декабря Бунин в Париже:]
1. XII. Париж.
Светлая погода. И опять -- решение жить здоровее, достойнее. [...]
[С 6-го до 12-го декабря Бунин выступает в Лондоне. О его пребывании там свидетельствуют счета из гостиниц. В конце декабря он в Швейцарии -- Сан-Мориц, Цюрих8.]