Среда.
Изъ того, что философъ не разсчитываетъ на непосредственное впечатлѣніе, которое могутъ произвести высказываемые имъ взгляды, еще не слѣдуетъ, чтобъ эти послѣдніе были совершенно независимы отъ той среды, въ которой они вырабатывались. Всякая система тѣснѣйшимъ образомъ связана съ другими продуктами той же эпохи, въ которую она появилась. Да и какъ могла бы она быть иначе? Что значитъ создать систему? Не значитъ ли это завершить объяснительною гипотезой ту сумму точныхъ знаній, которую доставилъ намъ опытъ? Мы имѣемъ о человѣкѣ и о вселенной извѣстное количество положительныхъ свѣдѣній; мы ихъ приводимъ въ порядокъ и дополняемъ общею теоріей, подобно тому, какъ геометръ описываеть цѣлую окружность на основаніи одной дуги, которая ему дана. Позднѣе, когда количество положительнымъ знаній увеличится, наша теорія о природѣ и объ умѣ окажется несоотвѣтствующею этимъ новымъ даннымъ. Дуга, которую намъ придется замкнуть, будетъ болѣе раскрытою, а потому и периметръ круга будетъ больше. Но, спрашивается, какимъ образомъ опытъ сообщаетъ намъ эти положительныя свѣдѣнія, которыя являются необходимымъ матеріаломъ для нашихъ гипотезъ? Мнѣ кажется, что это дѣлается двумя весьма различными способами. Съ одной стороны, философъ ознакомляется съ общими результатами, которые достигнуты экспериментальными науками въ его эпоху, и сообразуетъ съ этими результатами свое воображеніе изобрѣтателя идей. Съ другой стороны, этотъ философъ долженъ былъ испытать, по крайней мѣрѣ, въ своемъ дѣтствѣ и въ своей юности, безконечно разнообразныя и сложныя вліянія своей семьи, своихъ друзей, своего города и своей страны. Жизнь чувства и нравственная жизнь предшествовали у него умственной жизни или же шли бокъ-о-бокъ съ послѣдней. Этотъ второй способъ посвященія переплетается съ первымъ, независимо отъ доброй воли философа, и, такимъ образомъ, открытіе доктрины оказывается одновременно и романомъ ума, и романомъ сердца.
Теперь представимъ себѣ тѣ обстоятельства, среди которыхъ выросъ Тэнъ, и какого рода матеріалъ окружающее общество доставило для обработки тому философскому воображенію, которымъ онъ былъ одаренъ. Подъ конецъ царствованія Людовика-Филиппа онъ былъ двадцатилѣтнимъ юношей, жившимъ въ водоворотѣ парижской жизни. Воспоминанія его пріятелей по Нормальной школѣ, какъ, напримѣръ, воспоминанія Сарсэ, напечатанныя въ Revue Politique и дышащія такою несомнѣнною искренностью, изображаютъ намъ его живо заинтересованнымъ во всѣхъ спорахъ тогдашнихъ его товарищей и перебирающимъ вмѣстѣ съ ними всѣ важнѣйшіе вопросы эпохи. Странная и скорбная пора были эти годы, примыкающіе къ 1850 г.,-- они видѣли банкротства всѣхъ блестящихъ надеждъ первой половины вѣка. Въ литературѣ романтизмъ представляется побѣжденнымъ. Сдержалъ ли онъ свои грандіозныя обѣщанія эстетическаго обновленія? Какъ не усомниться въ этомъ, когда мы видимъ, что всѣ поэты, одинъ за другимъ, измѣняютъ искусству? Одинъ только Викторъ Гюго еще не выпустилъ перо изъ рукъ, а, между тѣмъ, его Burgraves потерпѣли пораженіе. Ламартинъ занимался исключительно политикой, Альфредъ де-Мюссэ окончательно топитъ свой геній въ винѣ, Теофиль Готье самъ себя называетъ "старымъ риѳмоплетомъ, огрубѣвшимъ отъ злоупотребленія прозой", и строчитъ свои фельетоны съ уныніемъ раба, надрывающагося надъ постылою работой. Альфредъ де-Виньи удалился въ свою "башню изъ слоновой кости"; Сентъ-Бёвъ похоронилъ подъ грудами критическихъ статей такъ рано умершаго поэта, который, по его увѣренію, таится въ большинствѣ людей; Огюстъ Барбье утратилъ то могучее лирическое одушевленіе, которымъ дышали его ямбы. Одновременно съ этимъ падаетъ и та спиритуалистическая экзальтаціи, которая, въ разгаръ романтизма, шла рука объ руку съ поэтическій, увлеченіями и поддерживала пылъ послѣднихъ. Несостоятельность эклектизма, восхваляемаго Викторомъ Кузеномъ и навязывавшагося умамъ, какъ оффиціальная доктрина, стала для всѣхъ очевидною; равнымъ образомъ революція 1848 г. выказала недостатки различныхъ соціологическихъ системъ, возникавшихъ въ такомъ обиліи въ царствованіе Людовика-Филиппа. Все это были лишь внѣшніе признаки, указывавшіе на существованіе болѣе глубоко таившагося разлада. Дѣло въ томъ, что подъ вліяніемъ тройныхъ битвъ революціи и затѣмъ подъ обаяніемъ эпопеи первой имперіи выросло поколѣніе, до мозга костей проникнутое, героическимъ представленіемъ о жизни; молодые люди этого поколѣніи были вскормлены грандіозными мечтами. И какъ, въ самомъ дѣлѣ, было имъ не вѣрить во всемогущество, въ чародѣйскую силу выше человѣческой, когда на ихъ глазахъ изъ гроба отжившихъ вѣковъ вышелъ цѣлый, новый міръ, юный, лучезарный и величественный,-- когда они видѣлъ, какъ одна Европа рухнула, а другая возникла, и простой артиллерійскій поручикъ осуществилъ самые химерическіе замыслы необузданнаго честолюбія единственно силою своего генія и энергіею своихъ закаленныхъ бойцовъ? Но затѣмъ этотъ новый міръ оказался такимъ же старый, какъ и его предшественникъ. Новая Европа была не лучше прежней, какая-то проказа посредственности стала распространяться и на политику, и на нравы; и реставрація, и революція 1830 г. дали въ результатѣ лишь приниженіе характеровъ и жажду грубо-чувственныхъ наслажденій. Очевидно, этотъ вѣкъ не съумѣлъ справиться съ своею задачей.
А, впрочемъ, нѣтъ, не во всемъ онъ потерпѣлъ пораженіе. Среди всеобщихъ развалинъ одно дерево ростетъ, разростаясь все пышнѣе среди окружающей его мерзости запустѣнія. Это вѣтвистое дерево, то и дѣло пускающее новые отпрыски, зовется наукой. Она одна не обманула вѣрныхъ своихъ приверженцевъ. Мало того, что не обманула,-- она превзошла самыя смѣлыя ожиданія. Изслѣдованія Френеля о свѣтѣ, Ампера и Араго объ электричествѣ и магнитизмѣ, Маженди и Флурана о нервной системѣ,-- я беру на удачу первые попавшіеся примѣры,-- обяовш какъ теоретическія наши воззрѣнія на вселенную, такъ и самые способы воздѣйствовать на силы природы. Различныя практическія примѣнены, чреватыя неисчислимыми послѣдствіями, свидѣтельствуютъ о томъ, что работа, совершающаяся въ лабораторіяхъ, есть реальное дѣло. Впервые Изида приподнимаетъ свое покрывало. Человѣкъ одновременно и познаетъ космосъ, и вступаетъ во владѣніе этимъ космосомъ, великолѣпіе котораго пугало его, а загадочность придавливала къ землѣ. И что же было орудіемъ этого почти баснословнаго прогресса? Одного примѣненія метода оказалось для этого достаточно. Какого метода? Да того самаго, правила котораго были сформулированы еще Бэкономъ и котораго исключительно придерживаются изслѣдователи,-- опытнаго метода. Отъ перваго констатированія факта до восторженнаго преклоненія передъ методомъ, не имѣющимъ себѣ равнаго, одинъ только шагъ и юноши, которыхъ эта изумительная плодовитость науки опьяняетъ всевозможными надеждами, за одно съ людьми зрѣлаго возраста, которыхъ она утѣшаетъ въ столькихъ пережитыхъ ими жестокихъ разочарованіяхъ, спѣшатъ сдѣлать этотъ шагъ. Въ насъ живетъ какая-то непобѣдимая и безсознательная логика, которая побуждаетъ даже наиболѣе непокорныхъ ей доводить свои идеи до конечнаго вывода. Если за наукой стоитъ методъ, то за столомъ стоитъ еще нѣчто другое. Это нѣчто, составляющее самую сущность экспериментальнаго изслѣдованія, есть фактъ. Произвести опытъ значитъ просто-на-просто обусловить одинъ или нѣсколько фактовъ. Наука вступила на свой путь съ того дня, когда ученые возымѣли культъ, исключительную страсть факта, одного только факта. А потому люди того времени, о которомъ я говорю, считаютъ своимъ долгомъ тоже проникнуться религіей факта, такъ какъ религію метода они уже имѣютъ. Помните ли вы тотъ романъ Диккенса, въ которомъ англійская положительность воплощается въ господинѣ средняго состоянія и средней умственной культуры? Господинъ этотъ, быть можетъ, никогда и не слыхалъ объ индукціи, но онъ всѣми п о рами своего тѣла впиталъ въ себя страсть къ точнымъ и сухимъ опредѣленіямъ. А теперь,-- восклицаетъ онъ,-- все, что мнѣ нужно, это факты. Не учите ничему этихъ дѣвочекъ и этихъ мальчиковъ, кромѣ фактовъ. Въ жизни нужны одни только факты. Не насаждайте въ ихъ головы ничего другаго; вырвете изъ нихъ съ корнемъ все постороннее. Вы сможете образовать умъ разсудительнаго животнаго, но только посредствомъ фактовъ... Въ этой тирадѣ передана та внутренняя рѣчь, которую изъ десяти англичанъ девять произносятъ про себя и которую около 1850 г. произноси! не мало и французовъ.
И точно, мы видимъ, что въ эту эпоху изъ романа и драмы исчезаетъ меланхоличный, чахоточный или протестующій противъ существующаго строя герой, который вѣчно оказывался въ разладѣ съ обстоятельствами окружающей среды; его мѣсто занимаетъ тотъ грубый герой, который умѣетъ ворочать обстоятельствами дѣйствительный жизни и котораго Александръ Дюма-сынъ такъ смѣло вывелъ на сцену. Выраженіе "homme fort" входитъ въ моду. Подъ этимъ выраженіемъ подразумѣвается способность умно и безъ излишней нравственной щекотливости эксплуатировать хорошо понятый фактъ. И такая эксплуатація начинаетъ практиковаться въ обществѣ сверху до низу. На самой вершинѣ общественной лѣстницы во имя совершившагося факта основывается и процвѣтаетъ режимъ второй имперіи; на низшихъ ступеняхъ цѣлью всѣхъ усилій и стремленій становится успѣхъ, непосредственное наслажденіе, богатство и роскошь. О политическомъ идеалѣ нѣтъ болѣе и рѣчи. Банкротство соціалистическихъ или либеральныхъ мечтаній считается окончательнымъ. Идеализмъ равнымъ образомъ побѣжденъ и въ литературѣ. На смѣну бурному лиризму является неутолимое наблюденіе; проза Вольтера, съ ея точностью выраженій, снова входитъ въ моду. Преподавай въ общественныхъ школахъ преобразуется съ цѣлью обезпечить точныя наукамъ перевѣсъ надъ литературными знаніями. Изъ программъ прежняго философскаго класса, который былъ школою умозрительнаго мышленія, удержали одинъ только предметъ, логику, т.-е. какъ разъ наиболѣе сухую часть программы, но за то представляющую преимущество строгой точности и положительности. Всѣ эти попытки сливаются въ какой-то смѣшанный потокъ, русло котораго не имѣетъ явственно обозначенной береговой линіи, но на разстояніи тридцати лѣтъ, отдѣляющемъ насъ отъ этого потока, мы легко можемъ распознать его направленіе. Общій характеръ эпохи, придающій ей единство, обыкновенно обрисовывается заднимъ числомъ. Единство это оказывается въ мелкія чертахъ нравовъ и, еще болѣе, въ именахъ тѣхъ своеобразныхъ людей, которые были коноводами во всѣхъ важнѣйшихъ отрасляхъ дѣятельности. Послѣ того, какъ вторая имперія выступила на историческую сцену, и дикимъ государственнымъ человѣкомъ оказывается герцогъ де-Морни великимъ драматическимъ писателемъ -- Александръ Дюма-сынъ, велики романистами -- Флоберъ и братья Гонкуры; Тэнъ былъ великимъ философомъ этой эпохи. Я не хочу этимъ сказать, что въ ту пору не было другихъ государственныхъ людей, другихъ представителей изящной словесности, другихъ мыслителей, и что они были ниже только что перечисленныхъ мною,-- между этими другими найдутся и такіе, которые, быть можетъ, стояли выше. Но, какъ бы то ни было, дѣятели, имена которыхъ я назвалъ, отмѣчены особымъ отпечаткомъ: всѣ они были, каж дый въ своей спеціальности, представителями одного и того же порядкѣ идей, выросшихъ на почвѣ того времени. Тэнъ, какъ мнѣ кажется, далъ наиболѣе отвлеченную, а потому и наиболѣе глубокую формулу этихъ идей.
Вся философская система Тэна въ первыхъ же его книгахъ является вполнѣ сложившеюся въ умѣ автора. Сжатое и необыкновенно ясное изложеніе ея можно найти въ двухъ главахъ, которыми заканчивается его книга: Классическіе философы XIX в ѣ ка; главы же эти, какъ мы узнаемъ изъ предисловія, были написаны, вмѣстѣ съ остальнымъ сочиненіемъ, какъ разъ въ 1852 г. подъ вліяніемъ бесѣдъ автора съ нѣкоторыми весьма даровитыми молодыми людьми той эпохи. Читая введеніе къ книгѣ Объ ум ѣ,-- введеніе, въ которомъ авторъ собралъ въ одно цѣлое всѣ свои положительныя убѣжденія и всѣ свои гипотезы о мысли и о природѣ,-- не трудно придти къ заключенію, что эта система, подобно зданію, прочно построенному по строго разсчитаннымъ правиламъ архитектуры, не пошатнулось ни на волосъ съ теченіемъ времени. Взятая въ болѣе существенныхъ своихъ чертахъ, она сводится къ тому, что <испорчено>ше я понимается ею какъ состоящее изъ ряда мелкихъ фактовъ, которые суть явленія сознанія, а природа -- какъ нѣчто тоже состоящее изъ ряда мелкихъ фактовъ, которые суть явленія движенія. Относительно этихъ двухъ пунктовъ философъ высказывается самымъ формальнымъ образомъ: "Въ нашемъ я,-- говоритъ онъ,-- нѣтъ ничего реальнаго, кромѣ <испорчено>ти событій". Другими словами, міръ представляется Тэну въ видѣ <испорчено>еходящихъ явленій, вспыхивающихъ, какъ факты, возносящихся въ <испорчено>сь, гдѣ они свѣтятся нѣсколько минутъ или нѣсколько часовъ, и затѣмъ погружающихся въ пространство, гдѣ они исчезаютъ безвозвратно, слѣдовательно, съ точки зрѣнія этой системы, чтобы составить себѣ надлежащее представленіе объ этомъ я, и объ этой природѣ, необходимо познакомиться съ мелкими фактами и классифицировать ихъ. Методъ оказывается тождественнымъ и для естественныхъ наукъ, и для такъ называемыхъ нравственныхъ наукъ. Какъ въ тѣхъ, такъ и въ другихъ надо начинать съ анализа. Предположимъ, что мнѣ предстоитъ изучить личность писателя или великаго полководца; пріемы, которые я употреблю при этомъ, не будутъ разниться отъ тѣхъ, которые употребляетъ химикъ, изучающій газъ, или физіологъ, изучающій организмъ. Путемъ наблюденія я составлю перечень мелкихъ фактовъ, составляющихъ личность этого писателя или полководца; затѣмъ я, путемъ индукціи, определю тѣ первенствующіе факты, которые господствуютъ надъ остальными, существуютъ первичныя явленія, которыя порождаютъ другія. Видоизмените эти первичныя явленія -- и тотчасъ же измѣнится и цѣлое, создаваемое ими; поймите ихъ -- и для васъ тотчасъ же сдѣлаются понятны и всѣ производныя явленія. Такъ, напримѣръ, въ животномъ питаніе составвляетъ одно изъ такихъ первичныхъ явленій; въ писателѣ и въ полководцѣ ту же роль играютъ особенности его воображенія. Геній Мишле цѣликомъ вытекаетъ изъ его способности представлять себѣ различныя стоянія чувства, геній Наполеона -- изъ его способности охватывать умствевнымъ взоромъ топографическія особенности мѣстности. Предположимъ, что первый былъ бы не способенъ воспроизводить въ своемъ возраженіи процессы, совершающіеся въ глубинѣ душъ, а второй -- выступы и неровности почвы; исторія Франціи, въ такомъ случаѣ, осталась бы не написанной и аустерлицкое сраженіе не было бы выиграно, въ эти немногіе первичные факты, порождающіе второстепенныя явленія, найдены, остается привести ихъ въ связь съ другими фактами, стоящими еще выше въ іерархіи причинъ. Такъ, воображеніе, свойственное человѣку, есть результатъ наслѣдственности. Слѣдовательно тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о личности, необходимо опредѣлить расу, къ которой она принадлежитъ. Развитіе самой расы зависитъ отъ особыхъ условій окружающей среды. Дойдя до этой ступени, можно подняться еще выше и связать съ какимъ-нибудь фактомъ наивысшаго порядка, съ какимъ-нибудь общимъ закономъ ума всѣ эти мелкіе или крупные факты, сцѣпленіе которыхъ мы прослѣдили. Наконецъ, и эти общіе законы, которые замѣтьте, суть ничто иное, какъ очень общіе факты, можно сжать въ одну формулу, пока, наконецъ, выражаясь словами Тэна, "природа, разсматриваемая въ томъ, что въ ней есть неизмѣняющагося, предстанетъ передъ нами въ низшихъ гипотезахъ, какъ чистый абстрактный законъ, который, развѣтвляясь на множество подчиненныхъ законовъ, на всѣхъ точкахъ времени и пространства порождаетъ непрерывное появленіе личностей и неизсякающее теченіе событій".
Въ задачу настоящаго очерка не входитъ разсмотрѣніе выводовъ, которые могутъ быть сдѣланы изъ этого ученія; оно интересуетъ насъ въ эту минуту исключительно съ точки зрѣнія соціальной психологіи. Нетрудно замѣтить, что два вліянія способствовали выработкѣ такого представленія о вселенной. Первое изъ этихъ вліяній -- гегеліанство. Въ очень основательномъ трудѣ о Карлейлѣ Тэнъ говоритъ, что главная наша задача состоитъ въ томъ, чтобы передумать съизнова идеи великой германской метафизики, и затѣмъ продолжаетъ: "Идеи эти сводятся, въ сущности, къ одной, а именно къ идеѣ о развитіи; а эта послѣдняя состоитъ въ томъ, чтобы представлять себѣ всѣ части данной группы взаимно солидарными между собою и дополняющими другъ друга, такъ, что каждая изъ нихъ необходимо обусловливаетъ остальное и всѣ они вмѣстѣ взятыя, проявляютъ, какъ въ своей преемственности, такъ и своихъ контрастахъ, то внутреннее свойство, которое порождаетъ ихъ и собираетъ во-едино". Это внутреннее свойство Гегель называетъ идея группы. Тэнъ же называетъ его господствующимъ фактомъ. Дѣло въ томъ, что нашъ авторъ вводитъ въ гегеліанство принципъ, чуждый послѣднему, заимствуя этотъ принципъ у науки и у духа времени, проникнутаго позитивизмомъ. Туманныя и смутныя формулы Гегеля отвердѣваютъ подъ рукою проницательнаго француза, который не дается въ обманъ словъ. Тамъ, гдѣ Гегель пустился бы въ разсужденія, Тэнъ даетъ намъ описанія. На страницахъ его сочиненія анекдотъ, выборъ котораго дѣлается съ большою осмотрительностью, замѣняетъ отвлеченную фразу лишенную всякихъ уловимыхъ очертаній. Вездѣ и всюду онъ старается водворить мотивъ науки. И съ какою восторженностью, доходящею порой до опьяненія, говоритъ онъ объ этой наукѣ и о будущемъ, которое ея намъ готовитъ: "Она приближается, наконецъ, и подступаетъ къ человѣку. Она перешагнула за предѣлы видимаго и осязаемаго міра небесный тѣлъ, камней и растеній, въ которомъ ее пренебрежительно замыкая. Она теперь берется за изслѣдованіе души, вооруженная точными могущественными орудіями наблюденія, вѣрность которыхъ была испытана и сила измѣрена трехсотлѣтнимъ опытомъ. Она приноситъ съ собою новое искусство, новую нравственность, новую политику, и наше дѣло теперь доискиваться до нихъ..." Съ какою увѣренностью ставитъ онъ идеальною цѣлью всякаго изслѣдованія "открытіе мелкихъ, но знаменательныхъ фактовъ, выбранныхъ съ толкомъ, основательно обусловленныхъ и разсмотрѣнныхъ съ самымъ кропотливымъ вниманіемъ!" Можемъ ли мы послѣ этого удивляться, что поколѣніе, которое въ ту пору еще только вступало въ жизнь я самыя глубокія убѣжденія котораго онъ выражалъ въ своихъ формулахъ, точныхъ, какъ математическая аксіома, и потрясающихъ, какъ слова торжественнаго гимна,-- что это поколѣніе, говорю я, признало въ немъ иниціатора, человѣка, видѣвшаго обѣтованную землю и повѣствовавшаго людямъ заранѣе о томъ обновленіи и о тѣхъ радостяхъ, которыя ихъ тамъ ожидаютъ?